Россия и Германия - стравить ! (От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона)

Заем 1906 года последовал за явно инспирированными статьями в "The Times", которые предсказывали политическое соглашение (оно и последовало в 1907 году - С.К.). Финансы (то есть Ротшильды английские и французские. - С.К..) и дипломатия в современном мире стали друг другу необходимы. Если бы какая-либо держава или группа держав удерживала монополию на мировом денежном рынке хотя бы в течение нескольких лет и сознательно использовала ее в политических целях, она в конце концов диктовала бы свою волю России... Россия уязвима, так как она зависит от своей репутации на западных рынках совершенно так же, как любая из республик Латинской Америки".
      Кроме займов, неплохо срабатывало и другое средство, о ко тором с горечью писал известный нам генерал Игнатьев: "Россия издавна дорого платила за свою техническую отсталость, представляя лакомый кусочек для иностранной промышленности: без затраты капиталов, одной продажей патентов, что и носило громкое название "техническая помощь", можно было снимать любые барыши с русских заводов. "Техническая помощь" являлась одним из самых надежных средств для об ращения России в колонию и хорошим подспорьем для иностранного шпионажа".
      Конечно, в самой России об этом помалкивали, и для "патриотически" настроенной российской публики сочинили имеющую хождение по сей день сказочку о том, как прекрасно заживет после победы над "гуннами" "христолюбивая" Русь. Время добавило к ней одну присказку: "Эх, если бы не проклятые большевики"...
      Вся "идиллия" разбивается о железные статистические данные. Накануне Октябрьской социалистической революции в 1917 году государственный долг России превышал 60 миллиардов рублей, что составляло семнадцать довоенных годовых государственных бюджетов. Внешний долг насчитывал 16 миллиардов, из них около 9 - краткосрочная задолженность.
      Что это значило? В случае "войны до победного конца" одна из "победительниц" - Россия почти сразу должна была бы выплатить Западу почти три довоенных бюджета, не считая того, что из 19 миллиардов краткосрочных внутренних обязательств казначейства на долю англо-франко-заокеанского капитала тоже приходилось немало.
      Ну как тут не вспомнить Ленина: "Есть ли экономическая возможность в эру "финансового капитала" устранить конкуренцию даже в чужом государстве? Конечно есть: это средство - финансовая зависимость и скупка источников сырья (чем как раз усиленно занимались в России англичане и французы. С.К..), а затем и всех предприятий конкурента".
      Так что как уж там было бы при сепаратном мире царской России с Германией, не знаю, но вот при ее совместной "победе" вместе с Антантой "мирное" завоевание России последней было бы обеспечено!
      Позже, познакомившись с запиской Дурново, мы увидим, что кое-кто из русской правящей элиты подобную угрозу видел еще до войны, но... Но даже обращения прямо к Николаю II были тщетными.
      Перед войной золотой запас России весил более двух с половиной тысяч тонн. Внешний долг, возникший как результат военных расходов, сразу "съедал" четыре пятых этой золотой горы, добытой русскими людьми из русских же недр.
      Вот за какое будущее Россия Романовых и Витте отправляла на западные рубежи империи миллионы Иванов в серых шинелях, оторвав их от миллионов Марий. И лишь яркие цветы иван-да-марьи, распустившиеся по весне над ушедшими в землю солдатами, напоминали потом о загубленных впустую жизнях, судьбах и любви.
      Балканские войны позволили расставить предпоследние точки. Все активные основные участники будущего конфликта на серии встреч и переговоров еще раз посмотрели друг на друга и враг на врага. Кто-то был готов более, кто-то менее, но уже было возможно начинать.
      Кайзер Вильгельм, уверенный и в себе, и в Германии, имел все основания для этого. Даже знаменитый французский политический деятель Эдуард Эррио убежденный антагонист Германии на протяжении своей долгой жизни - признавал: "Германия противопоставляет нам, помимо грозной армии, внушительную организацию. Она извлекает пользу из всего, черпая во всех областях практики и ума". И Германия действительно была готова отмобилизоваться, народ действительно был сплочен и организован,
      А Россия? С одной стороны, российские "верха" хорохорились. С другой, состояние дел в России можно было уяснить, ознакомившись хотя бы с таким перлом казенной мысли, как решение царского правительства от 15 декабря 1909 года, где заявлялось следующее: "Усовершенствование способов пере движения в воздушном пространстве и практические испытания новых изобретений должны составлять по убеждению Совета министров преимущественно предмет частной само деятельности".
      К началу войны у нас, благодаря таланту и энергии Игоря Сикорского, появился, правда, "Илья Муромец", но общая кар тина получалась безрадостной: Германия производила во время войны до 2 000 самолетов в месяц (здесь и далее указан максимально достигнутый месячный уровень), Франция - 2 500, Англия - 2 700, США - 2 650 и даже Италия - 1000. А Россия -215 (двести пятнадцать!).
      Что же до Николая Романова, то он терял последние остатки уважения даже у честных людей из привилегированных классов. Летом 1908 года русский царь впервые в истории прибывал с визитом в Швецию. Русская миссия во главе с посланником бароном А. Будбергом и военным агентом Игнатьевым всходит на борт шведского катера, поднявшего русский посольский флаг. В ту же минуту стокгольмский рейд затягивается дымом: в нашу честь салютуют военные корабли и древние крепостные верки.
      Русская эскадра запаздывает, но вот и она - с царской яхтой "Штандарт" впереди. Будберг готовится пересесть на нее, и тут командир ближнего шведского миноносца вдруг сообщает в рупор:
      - С яхты передают: "Посланника на борт не принимать!".
      Самолюбивый Будберг багровеет, дисциплинированные Игнатьев и морской агент Петров молчат, недоумевая. Уже на берегу они узнают: их не хотели допускать к высочайшему завтраку.
      А за год до этой царской выходки шведы на том же рейде встречали Вильгельма II и наблюдали, как застопорившая ход яхта "Гогенцоллерн" принимала посланника Германии. Вильгельм вышел к трапу, снял фуражку и на глазах шведской эскадры трижды его облобызал.
      Однако стокгольмский эпизод был лишь промежуточным звеном. В России уже давно говорили: "Ходынкой началось, Ходынкой и кончится"... А как началось-то?
      В мае 1895 года Николай II и императрица Александра Федоровна ("Алике") короновались в древней столице - Москве. Среди коронационных торжеств числилось и народное гуляние на Ходынском поле. От "царей" были обещаны кулек с конфетами, булкой и куском колбасы да "коронационная" па мятная кружка.
      "Гостинцев" заготовили 400 тысяч, а подвалило "нa праздник" около полумиллиона! В обычное время здесь проводились учения войск, поле было перекопано и перерыто канавами и окопами. Их прикрыли досками, но что эти доски значили, когда напирала полумиллионная толпа? Люди приходили заранее, за сутки, скапливались, стояла дикая жара.
      Начали раздавать кульки, толпа подалась, закричали пер вые задавленные. И через пару часов с поля увезли только трупов около 1300 (по официальным данным, а по неофициальным-около четырех тысяч). Всего же пострадали десять тысяч человек.
      У нас есть документ, принадлежащий перу лично Его Императорского величества. Николай был человеком скрупулезным и дневник вел до самого своего расстрела. Вот записи тех дней... "18 мая. Суббота.
      До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. На Ходынском поле произошла страшная давка, причем ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч.; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и за тем Алике и я отправились на Ходынку. Собственно, там ни чего не было; музыка все время играла гимн и "Славься!" Обе дали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (французский посол в России. - С. К.). Было очень красиво устроено. После ужина уехали в 2 ч.
      19 мая. Воскресенье.
      С утра началось настоящее пекло. В 11 час. пошли к обедне. В 2 ч. Алике и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные, пострадавшие вчера. Уехали прямо в Александрию, где хорошо погуляли. В 7 ч. начался банкет. В 9 1/2 ч. поехали к д. Сергею. Пили чай.
      20 мая. Понедельник.
      День стоял отличный. Поехали к обедне (не к панихиде! - С.К.) в Чудов монастырь. В 3 часа поехал с Алике в Мариинскую больницу, где осматривал вторую группу раненых. Тут было 3-4 тяжелых случая (то есть, "царям" показали считанные жертвы. - С.К.). Обедали с Мама. В 10 1/2 поехали на генерал-губернаторский бал.
      21 мая. Вторник.
      Встали поздно с чудным утром. В 11 1/2 поехали к Ходынскому лагерю (не на поле - скорбеть, а на парадный смотр. - С.К.). После молебна все части прошли отлично. В 3 1/4 отправились в Александрию, где гуляли и пили чай. В 10 3/4 поехали на бал в Дворянское собрание".
      И все... Более о трагедии нет ни слова. Зато идет потоком; катались на лодке, ели, пили чай, мед, обедали, ужинали. И лез же кусок в горло!
      Это потом Россия припомнит ему и кадрили под стоны умирающих, и обеды под слезы сирот.
      Кайзер же пользовался в стране огромной популярностью... В марте 1913 года наш кораблестроитель академик Алексей Крылов вышел в плавание на немецком пароходе "Метеор" в качестве председателя Особой комиссии по исследованию успокоительных цистерн Фрама. К сожалению, эти успокоители качки на море в сфере политики не срабатывали, но общая работа хорошо объединяла русского инженера и старшего механика "Метеора" немца Шредера.
      По вечерам они коротали время за долгими беседами, и как-то Шредер оживленно сказал:
      О, наш кайзер умеет найти путь к простым сердцам!
      И к вашему сердцу старого морского волка тоже? - шутливо спросил Крылов.
      Алексей Николаевич, судите сами... Однажды мы компанией собрались в Гамбурге в скромной пивной за кружкой пива. Знаете, как это бывает: снаружи дождь, промозглый вечер, а за столом - старые приятели и добрая немецкая песня. Вдруг... отворяется дверь и входит кайзер.
      Один?
      Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.
      И вы?
      Мы, конечно, вскочили, молчим.
      А он?
      - А он усмехнулся и говорит: "Что это вы замолчали? Спойте-ка мне "Вахту на Рейне", да угостите кружкой пива"...
      - И вы угостили?
      Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!
      А потом?
      Потом он сидел задумавшись, и сказал: "Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите свое время"... И вышел.
      В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности - кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных "экспромтов" не исчезал. На торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами. В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с "кайзеровскими" усами и про себя возмущался несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли "крестильного" шампанского.
      Пройдет еще год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли ее начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?
      В фигуре Вильгельма II было много противоречий, неотделимых от любого империализма, а от германского - тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле - со слов некоторых современников, да и по собственному разумению - утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не летал на самолете, не спустился на субмарине под воду, чего от него ожидали.
      Тарле был человеком сугубо гражданским, интеллигентствующим, от боевых самолетов и от подводного флота далеким, и явно упускал из виду, что во времена перед Первой мировой войной взлетевшие самолеты далеко не всегда благополучно приземлялись, а лодки - не всегда всплывали вновь. То есть зря рисковать собой Вильгельм (как глава государства) просто не имел права.
      Биография Вильгельма содержит немало весьма загадочных моментов. Вот, например, один из них. 28 октября 1908 года английская "Daily Telegraph" опубликовала беседу с кайзером. Странным образом статью пропустила цензура и канцлера, и министерства иностранных дел. Потом, правда, были путаные объяснения, что ее, мол, просто не прочли, словно речь шла о некой малозначащей бумажке. А между тем публикация "Daily Telegraph" вызвала реакцию более чем бурную. Вильгельм жаловался на враждебность Англии к Германии, говорил о желательности дружбы двух стран и сообщал, что в эпоху бурской войны отклонил секретное предложение Франции и России о совместном выступлении против Англии.
      В Германии по поводу "неосторожного", "опрометчивого" интервью тоже поднялась газетная буря. Оценил как политический и дипломатический дилетантизм подобный шаг кайзера и Тарле. А ведь в действиях Вильгельма скорее усматриваются его умный, согласованный с МИДом зондаж и попытка расстроить только-только сложившуюся Антанту. Использование руководителем такого уровня для зондажных целей прессы было по тем временам делом новым.
      Нет, Вильгельм был непрост. И очень непрост... Граф Игнатьев, хорошо знавший Берлин, о Вильгельме пренебрежительно не отзывался, хотя симпатий к нему тоже не испытывал. "Среди бесцветных монархов начала века типа Николая Второго, - писал Игнатьев, - Вильгельм, несомненно, выделялся природной талантливостью, скованной узкими монархическими идеалами, и при своей опасной фантастике служил хорошим прикрытием для совсем не фантастического развертывания дерзких планов"...
      Замечу уже я сам: так и дерзкие планы-то составлялись не без кайзера.
      Тот же Игнатьев, наблюдая как-то в Берлине ежедневный вахт-парад с оркестром, проходящий под окнами его гостиничного номера, верно угадал, что "эта внешняя муштра составляла часть системы боевого воспитания не только армии, но и всего немецкого народа".
      Метод срабатывал, и Тарле, выставляя Вильгельма исключительно недалеким, поверхностным фанфароном, сам, пожалуй, не очень-то глубоко проникал в суть далеко не простой проблемы выстраивания жизни реального государственного организма. А Вильгельм был далеко не дилетантом. Он, на пример, разошелся с Бисмарком во взглядах на социальный вопрос. Бисмарк намеревался потопить рабочее движение в крови, а Вильгельм настаивал на социальных реформах сверху и даже выдвигал мысль о международной конференции по социально-политическим вопросам.
      И властвовал он не в покорно почесывающей затылки "Расее", а в цивилизованной европейской державе. Чтобы понять сегодня, как различались монархи обеих стран, сами Россия и Германия, достаточно знать, как распорядились они в грядущей войне своим самым ценным в философском и в чисто военном отношении достоянием - людьми.
      Германский резервист был воякой получше, чем молодой солдат срочной службы. Тем более был хорош запасной немецкий унтер-офицер. Однако и русский "унтер" запаса не очень-то ему уступал. А порой и превосходил по командным, боевым качествам и воспитательным способностям (из царских унтеров потом получались неплохие советские генералы). В образовании разница, конечно, была, но долгие годы нелегкой "царевой" службы позволяли вырабатывать вполне профессионально подходящих младших командиров.
      И вот этот "золотой запас" русской армии всеобщая мобилизация погнала в строй рядовыми. Почти готовые офицеры и взводные в первые же месяцы войны сложили свои головы в Галиции, в Восточной Пруссии. Учить теперь русского новобранца было некому.
      А немцы поступили "с точностью до наоборот". Их унтер-офицеры запаса, обогащенные вдобавок к прошлому армейскому еще и жизненным опытом, стали надежным костяком германских войск. Как видим, Вильгельм и его генералы, в отличие от "кузена Ники" и его бездарных генералов, хорошо понимали, что "кадры решают все".
      Милитаристская пропаганда в Германии была поставлена на широкую ногу с учетом театральных склонностей ее "первого солдата". Так, с началом мировой войны он приделал к своему автомобилю сирену с лейтмотивом "вечно ищущего нового" бога Мотана из вигнеровской оперы "Кольцо нибелунгов".
      Автомобиль кайзера мчался по Берлину, его обгоняли мотивы "грядущей победы", вполне одобряемые немецкой массой.
      Тяга к позе и эффекту сослужила немцам недобрую службу. Поводов тыкать в свою сторону пальцем они дали более чем достаточно. Генерал Брусилов летом 1914 года отдыхал в немецком Киссингене. Уже начался сараевский кризис, немцы проклинали сербов, а заодно и вступающихся за них русских. На центральной площади Киссингена был воздвигнут макет Московского Кремля и под гром сводного оркестра подожжен со всех сторон. Брусилов вспоминал: "Дым, чад, грохот рушившихся стен. Колокольни и кресты накренялись и валились наземь. Толпа аплодировала и неистовству ее не было предела. Над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка загремел немецкий национальный гимн". Картина впечатляющая, ничего не скажешь. И среди документов дипломатии найдется достаточно подтверждений, что тем летом немцы были готовы воевать уже не с макетами. Рассказ Брусилова явно правдив. Тупой шовинизм, увы, одинаково отвратителен во всех странах. Не пройдет и месяца, как поощряемая властями толпа вандалов в Петербурге раз громит и разграбит не макет, а посольство Германии. Безвозвратно погибнут ценные художественные коллекции посла Пурталеса.
      Горящие макеты Кремля еще аукнутся немцам на большом историческом отдалении. О них упомянет неугомонный Пи куль. Но как! Подправить в нужном направлении исторический факт легко. Для этого нужно его вырвать из живой жизни ТОЙ эпохи. Пикуль так и сделал: рассказал о рушащемся в немецкий огонь русском соборе Василия Блаженного - бутафорском, а рядом упомянул Бисмарка, и... И фактомонтаж готов: немцы-де в своих мечтаниях жгли русские кремли уже в бисмарковские времена.
      А после этого как-то забывается, что не макетный, а на стоящий Кремль сожгли (было такое в нашей истории) "милые, обаятельные" французы. В 1812 году.
      Но до "монтажей" Пикуля в 1914 году было еще далеко. Пока что воинственные спектакли на германских площадях позволяли франко-русской Антанте уверять, что войну вот-вот начнет Берлин.
      Академик Хвостов в "Истории дипломатии" как убедительнейшее доказательство того, что "именно Германия начала войну в августе 1914 года", цитирует письмо германского статс-секретаря Г. Ягова послу в Лондоне: "В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа слабеет (имелось в виду одряхление Австро-Венгрии. - С.К.). В России это хорошо знают и поэтому безусловно хотят еще на несколько лет покоя". Высказывания фон Ягова стали классически известными, их цитируют многие, однако...
      Однако фон Ягов писал приведенные слова князю К. Лихновски убежденному англоману и англофилу! Позже Ягов даже обвинит Лихновски в излишнем потворстве Англии. Но и сам Ягов во время войны был сторонником замирения с Англией, заключения сепаратного мира с нами. Он сетовал: "Жаль, что в России нет авторитетной власти и мужик должен истекать кровью"...
      Если агрессивно (по отношению к России) были настроены исключительно немцы, то как тогда нужно понимать то, что не кайзер, а славянские "Млада Босна", "Народна одбрана", сербская офицерская тайная организация "Союз или смерть" (известная и как "Черная рука") создали ситуацию, при которой пришлось вывести в окопы Россию? 28 июня 1914 года в Боснии, в Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, приехавший ту да на маневры австрийской армии.
      К покушению были причастны сербская контразведка и ее начальник полковник Драгутин Дмитриевич - он же вождь "Черной руки" по кличке "Апис" ("пчела", лат.).
      АПИСОМ звали и священного быка древнеегипетского бога Осириса. Быка связывали с культом мертвых: он способствовал увеличению количества приносимых жертв. (Интересно, что Пикуль, явно не зная точного смысла слова "apis", приписал ему как раз "бычью генеалогию"),
      И именно вторая символика полностью себя оправдала. Культу мертвых Дмитриевич-Апис послужил, правда, не в одиночку: еще в мае он получил провоцирующую телеграмму из... русского генерального штаба, извещавшего сербский ген штаб о предстоящем нападении Австро-Венгрии на Сербию. Ложно сообщалось, что это решено на совещании (действительно прошедшем) Вильгельма и эрцгерцога в богемском замке Конопище под Прагой. А маневры - только ширма для сосредоточения войск на сербской границе.
      Русский военный агент (атташе) граф Игнатьев писал позже: "Много таинственного и необъяснимого, в особенности в русских делах, оставила после себя мировая война". Вспоминая предвоенные впечатления от своего генштаба, граф размышлял и так: "Чем, например, можно объяснить, что во главе самого ответственного секретного дела - разведки - оказались офицеры с такими нерусскими именами, как Монкевиц, по отчеству Августович, и Энкель, по имени Оскар?". Советский же историк Михаил Покровский прямо считал, что убийство Франца-Фердинанда было спровоцировано русским генштабом. Что ж, очень может быть, но с одной поправкой - определенными кругами в русском генштабе, связанными с определенными круга ми в России и вне ее. Знал, похоже, о подготовке покушения и сербский премьер Пашич.
      Но не менее весомы и мнения о том, что убийство было организовано в Вене. Если проследить за последними часами жизни обреченного эрцгерцога, то становится похоже на то, что и это - правда.
      Принятые "меры безопасности" гарантировали одно: опасность. Медленная езда по кривым улочкам, толпы народа и... специально расчищенное от людей место для бомбиста. Первое в тот день покушение было неудачным. Бомба перелетела под колеса заднего автомобиля и ранила адъютанта.
      Вместо того, чтобы прекратить разъезды, ответственный за безопасность фельдцехмейстер Потиорек вновь везет Франца-Фердинанда по улицам и даже не прикрывает его телохранителями на подножках. С левой стороны наследника с женой добровольно страхует граф Гаррах, но Таврило Принцип всаживает в них серию пуль с правой подножки. Как раз, когда Потиорек приказывает шоферу затормозить.
      Франц-Фердинанд был женат на славянке (чешке) - графине Хотек (Принцип застрелил и ее) - и имел планы создания западного славянского государства в рамках единой империи. Гитлер в "Mein Kampf" даже назвал его "великим другом славян". Будущий фюрер тут, конечно, выдал эрцгерцогу чересчур определенную характеристику.
      Уж не знаю, почему потянуло на откровенность бывшего английского дипломата Эдуарда Грея, но в своих "Воспоминаниях" он признавался: "Миру, вероятно, никогда не будет рассказа на вся подноготная убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда. Возможно, в мире нет и даже не было человека, знающего все, что требовалось, об этом убийстве". Откуда, спрашивается, знал Эдуард Грей, что о покушении "никому" "ничего" "не известно"? Так пишут обычно люди, не только хорошо осведомленные, но и причастные. Слова Грея дают основания предполагать в событиях такую параллельность действий самых различных сил, когда все нити действительно ускользают из рук любого от дельно взятого человека...
      За сутки до Сараевского убийства у себя на родине, в си бирском селе Покровском, тяжело ранили знаменитого Григо рия Распутина. Бывшая его приверженка (а, может, и любов ница) Феония (Хиония) Гусева ударила его в живот ножом, потом убегала от гонявшихся за ней мужиков с криком "Все равно убью антихриста!", а позднее пыталась зарезать себя.
      При аресте у Гусевой изъяли номер газеты "Свет" со стать ей о Распутине крупного масона Амфитеатрова, с 1905 года жившего в Париже. А на другой день в Сараево Гавриле Принципу повезло больше: он убил эрцгерцога.
      Перекрестное сопоставление данных не позволяет сомневаться, что:
      а) Распутин действительно врачевал царевича-гемофилитика, и это несколько извиняет мать Алексея как мать, но нисколько не обеляет ее как императрицу;
      б) Распутин был, что называется, "шармером" и умел людей - особенно с неустойчивой психикой (как и было у императорской фамилии), очаровывать;
      в) Распутин был очевидной и весьма гнусной куклой в руках "темных сил", навязших в зубах "левых", "правых" и "центра".
      Но...
      Также не приходится сомневаться в том, что Распутин в вопросе о войне мыслил верно и ненужной для России войны с Германией не хотел. Не хотел сам, помимо чьих-то влияний. В здравом смысле ему, малограмотному, но сметливому мужику, отказать нельзя. Он рассуждал просто: "Германия - страна царская. Россия - тоже... Драться им друг с дружкой - это накликать революцию. Революция, значить - царям "по шапке". А куды ж тады Грегорий?".
      Точно так же (дословно так же, с поправкой лишь на различие словарей мужика и монарха) с вершин образования и трона рассуждал Вильгельм II в своих письмах к "Ники". Там он настойчиво отговаривал Николая от дружбы с "республиканской" Францией, срубившей голову Людовику XVI.
      Дело было, конечно, не в республиканизме, но "Вилли", очевидно, не без оснований считал, что такие аргументы дойдут до "Ники" быстрее. Для нас же тут существенно одно - кайзер толковал о мире. Пусть даже как гарантии от революций, но мире!
      Царь реагировал кисло. Однако влиянием на Николая Распутин обладал явно поболее, чем на Вильгельма. В царском дневнике имя "старца" попадается не очень уж часто: Распутин для царя был так же свят, как и Бог, имя которого всуе упоминать не рекомендуется. И "святой черт" мог оказаться частным фактором, влияющим на общее изменение политики, то есть отказ Николая в решительный момент от войны, несмотря на внешнее давление окружения. Ведь "Грегорий" был элементом внутренней жизни упрямого и своевольного императора, и по этому "распутин"-фактор стоил многого!
      По свидетельствам знающих участников эпохи, Распутин решающим образом сорвал участие России в первой Балканской войне, сыграв здесь положительную роль как политик. Логика была той же: "куды, мол, нам соваться, кады здеся, дома не все в порядке", хотя и в этом факте извращенность, бесцельность русского самодержавия проявились очень убедительно.
      Есть такой "король русского боевика" Александр Бушков. С историей он обращается, как любитель пива с икрястой воблой: раз-два и разделано в лучшем виде - пей-гуляй душа... Но глаз у Бушкова порой бывает не только острым, но и верным. В своей через край залихватской книге "Россия, которой не было", он задается вопросом, существовала ли для Российской империи возможность избежать русско-германской войны, и считает, что вероятность такая была, а ключ - в Гришке Распутине.
      Вообще-то, "ключи" от войны - всегда "золотые", а не личностные, но Бушков не ошибается в том, что война не была неизбежной. Хотя Россию добрый десяток лет готовили к войне именно с Германией, "германская" война даже ранним летом 1914 года и даже после Сараево была отнюдь не очевидной для огромного большинства русского общества (включая широкую армейскую массу).
      Война свалилась на русскую голову так же неожиданно, как в августе свалился бы на нее снег. И при определенных обстоятельствах Гришка, возможно, смог бы стать "соломин кой", которая сломала бы спину "верблюду" войны.
      Находятся желающие рассматривать Распутина как исключительно нравственную фигуру, вождя неких "духовных христиан" и радетеля-де за землю русскую. Все это, конечно, глупости. А вот очень может быть не глупости то, что Гришку действительно могли пырнуть ножом накануне выстрелов Принципа по согласованному плану. И, может, недаром сов падение двух событий давно привлекало внимание исследователей на Западе. Особенно - в Германии, где порой заявляют, что в войне двойным образом виновен Петербург.
      Автор интереснейшей книги "23 ступени вниз" Марк Константинович Касвинов над подобными версиями потешается, но и сам пишет неубедительно: история, мол, "движется под час слишком алогичными, иррациональными ходами".
      Мысль странная! История движется иногда действительно так, но лишь для тех, кто не видит того, как ее движут. И кто... И зачем...
      А покушение на Распутина очень уж удачно совпало по времени с сараевскими выстрелами. Позднее он говорил, что не будь случая с "окаянной" Феонией, не было бы и войны.
      И если есть основания усматривать руку определенных русских кругов в действиях Аписа, то уж тем более логично до пустить их участие в покровских событиях. Касвинов считал, что больше исторического смысла было бы при перемене результатов: если бы Фердинанд уцелел, а Распутина зарезали. Похоже, Распутина просто недорезали по расейской привычке к халтуре. Ведь еще декабристов вешали так, что те срывались и сетовали: "Эх, Россия! И повесить-то толком не умеют". За сто лет ничего не изменилось: толком не сумели зарезать.
      Так или иначе, но в общей схеме событий такие детали лишь драматизировали фон и придавали ему пикантность. Сутью же было то, что военный взрыв был потребностью но ной империалистической эпохи.
      Англия утрачивала первенство и желала поправить свои дела, физически уничтожив военную мощь главного европейского конкурента - Германии.
      Франция стремилась к реваншу за Седан и возврату утраченных земель.
      США... Ну, США уже почти вышли на первую мировую позицию, а теперь за счет войны рассчитывали прибрать Европу к рукам.
      И каждый из этой троицы достигал своих целей только войной! Только война могла уничтожить германский флот и подорвать колониальные требования Германии. Только военный реванш возвращал Франции Эльзас и Лотарингию. И только война, причем, длительная, делала Штаты господином Европы и мира.
      Кстати, Бенито Муссолини - тогда еще социалист, пацифист и редактор органа социалистов "Аванти", понимал расстановку сил лучше статского советника Петряева. В день Сараевского убийства он сразу сказал коллеге-журналисту Мишелю Кампана: "Ситуация ясна. Центральные державы, атакуя Сербию, нападают, таким образом, на Англию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен". Как видим, умный перспективный политик Россию даже не упомянул.