Россия и Германия - стравить ! (От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона)

      Предполагать в конце 1870-х - начале 1880-х годов (да и позже), что Германия по доброй своей воле начнет первой войну с Россией мог только никуда не годный русский политик. Увы, они-то в России и преобладали, начиная с главного из них "по чину" - самодержца. А тут еще буйно расцветшие в российских столицах интеллигентское "славянолюбие" и панславистские амбиции сыграли с нами злостную шутку.
      Уже Михайло Васильевич Ломоносов понимал, что могущество Российское должно прирастать Сибирью, Дальним Востоком, русским Севером - включая и Северный морской путь, русской Америкой... Ломоносов видел наше изобильное будущее как результат русской деятельности внутри русских же границ. А незадачливые славянофилы все тянули куда-то к "святой Софии", к "вратам Царьграда"... И если Германия нашей блажи не поддакивала, то для многих превращалась во врага.
      Нет, были, были у Бисмарка основания ровно через месяц после александровской встречи двух монархов упрекать нашего посла в Берлине Сабурова в том, что "само русское правительство подало повод к охлаждению между Германией и Россией"... А костры казачьих разъездов в виду Восточной Пруссии русско-германских отношений не согревали.
      В 1887 году Бисмарк опять пытается добиться европейской гегемонии, замышляя разгромить Францию. Теперь на пути встала Россия Александра III.
      Уже в начале его царствования администрация Александра (ибо он хотя и мнил себя самодержцем, но управлял далеко не единолично) активизировала строительство стратегических железных дорог в Польше. Объективно это был, конечно, антигерманский акт, особенно если вспомнить, что Россия отчаянно нуждалась в развитии железных дорог внутри - в центре, а не на периферии государства. О некоторых "железнодорожных" пикантностях эпохи на рубеже царствования Александра III и Николая II у нас еще будет повод сказать пару слов. Но уже в начале 1880-х годов в России некие силы начинают раздувать антигерманизм. И весьма яркой фигурой в этом оказался знаменитый "белый генерал", герой русско-турецкой войны, тридцатидевятилетний генерал от инфантерии Скобелев-младший.
      Михаил Дмитриевич Скобелев был, безусловно, выдающимся полководцем и незаурядным русским человеком. Но его политическая роль не украсила скоротечной биографии генерала и доброй службы России не сослужила. Вот типичный пример его образа мыслей: "Нужен лозунг, понятный не только в армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть только провозглашение войны немцам и объединение славян. Этот лозунг сделает войну популярной в обществе".
      О том, укрепит ли такая война Россию экономически, будет ли способствовать усилению России, а не ее бесплодному истощению, Скобелев не думал.
      Зато в своей роковой, так называемой "парижской речи" 17 февраля 1882 года перед студентами-сербами (за 4 месяца до смерти) генерал обрушился на Германию как на врага России.
      Зато он видел другом Францию, хотя добрых старых галлов хлебом не нужно было кормить, если удавалось подсыпать угольков в костер, чтобы сжечь нормальные российско-германские отношения.
      История "парижской речи" темна. Своему другу, Василию Ивановичу Немировичу-Данченко, Скобелев говорил: "Я знаю, вы были против моей парижской речи. Но я сказал ее по своему убеждению и не каюсь". А в письме Ивану Сергеевичу Аксакову генерал писал уже иное: "Что сказать вам про приписываемую мне речь сербским студентам. Ее я, собcтвенно, не произносил. Пришла ко мне сербская молодежь на квартиру, говорили по душе, не для печати". Но оказалось, однако, что для печати - разговор "по душе" вдруг опубликовала газета "France". To есть, речь и была, и не была, хотя генерал от варианта "France" не отказывался и тому же Аксакову сообщал: "В конце концов, все там сказанное - сущая правда".
      Апологетические авторы, пишущие о Скобелеве, никогда не приводят его оценок Тургеневым. А они интересны... 9 июля 1882 года Тургенев написал из Буживаля в письме актрисе Марии Гавриловне Савиной: "Душа моя сегодня особенно опечалена: вчера прибыло известие о смерти Скобелева. Долго не хотелось верить, что наш Ахиллес так рано погиб - и что обманулись те, которые предсказывали ему великую будущность... Несчастлива Россия в своих великих людях. Народ наш, в глазах которого он был самым популярным современным лицом, едва ли поверит в естественность его смерти... Я бы не удивился, если б узнал, что немцы, его лютейшие враги, подверглись у нас избиению хуже еврейского".
      Савина относилась к Скобелеву восторженно, и это сказалось на тоне Тургенева. В письме Анненкову он уже намного сдержанней: "А тут еще смерть Скобелева. Я ему, конечно, не сочувствовал, но горько и печально стало мне как, вероятно, всем русским людям".
      Да, живому Скобелеву Тургенев не сочувствовал! 25 февраля - сразу после скобелевской речи - он писал из Парижа постоянному своему адресату Анненкову: "Скобелев оказался таким же безмозглым, как Карл XII, на которого он физически очень похож. А между тем его как будто поддерживают в наших высших сферах - и тем еще усугубляют царствующий там сумбур. Аминь, аминь, говорю Вам"...
      Мы часто представляем себе Тургенева этаким поклонником Франции. Ну как же - Флобер, Мопассан, Гюго, Полина Виардо!.. А он имел одну страсть, которую, правда, не очень-то афишировал - Россию. И его резкая оценка парижского поведения Скобелева лишний раз подтвердила это.
      Скобелев провоцировал войну, антагонистичную интересам России, и для Тургенева такое отношение обесценивало все прежние заслуги Михаила Дмитриевича.
      Скончался Скобелев при обстоятельствах действительно странных: в номере у роскошной московской кокотки Ванды после кутежа, во время которого неизвестный поднес ему бокал шампанского. Хотя вскрытие констатировало паралич, сразу же поползли слухи о "немецких происках". Однако вряд ли так было на самом деле. Экстремистским антирусским кругам Берлина (а они там, конечно, имелись и были достаточно сильны) шум вокруг выходок Скобелева был только выгоден.
      Скорее здесь можно усмотреть руку тайной организации придворной аристократии "Священная дружина", созданной после казни народовольцами Александра II в 1881 году. Руководил "дружиной", призванной охранять императора и бороться с революционерами, гвардейский гусар, полковник и граф Павел Шувалов - сын и племянник знаменитых братьев-дипломатов Шуваловых, с которыми так близок был Бисмарк.
      Скобелев менее всего был борцом за свободу народа, но мешал аристократам тем, что мог стать столпом и опорой любой антидворцовой оппозиции. Академик Тарле писал о нем: "Честолюбец высшего порядка, мечтающий не столько о Суворове, сколько о Наполеоне". Его антигерманские речи тоже были, конечно, тем "лыком", которое ставят в строку.
      Так или иначе, Скобелев умер. Но оставил враждебным к России германским кругам вечно удобный повод делать лояльное отношение к России непопулярным.
      Бисмарка же (его Скобелев после Берлинского конгресса терпеть не мог) речи генерала весьма встревожили. И ему вместе с Шуваловыми пришлось немало потрудиться, чтобы как-то исправить положение к лучшему. Однако в России все активнее действовали профранцузские (фактически - антирусские) политические и экономические шулеры. И поэтому российско-германские отношения постоянно лихорадило, а тон задавал нередко сам Александр III. После февральской "речи" Скобелева он отозвал последнего в Петербург, но вышел генерал из царского кабинета после двухчасовой (!) аудиенции веселым и довольным, хотя два часа назад подходил к "царским вратам" крайне сконфуженным. И для Берлина подобный факт, конечно, не остался тайной.
      После кончины Скобелева русский император направил его сестре очень сочувственную телеграмму, в которой не было и тени "официальщины", зато были слова: "Грустно, очень грустно терять таких полезных и преданных своему делу деятелей".
      Даже всегда прохладно относившийся к Германии академик Тарле позже признавал: "В Германии уже никогда не забывали ни речи генерала, ни телеграммы императора"...
      Одно время, правда, просвет, вроде бы, наметился... 18 июня 1887 года усилиями братьев Шуваловых и Бисмарка был заключен так называемый "договор перестраховки". Россия и Германия обязывались не нападать друг на друга и сохранять нейтралитет, кроме случая нападения России на Австро-Венгрию, а Германии - на Францию.
      Ну какое нам было дело до Франции! Увы, на большее Александр III с Германией не шел, но это была узколобая политика. Инициативное нападение России на Австрийскую империю выглядело бы глупым и бесцельным ходом. И поэтому почти невероятным даже для царизма. А вот военные действия Германии против Франции были реальны. Поэтому Россия своим договором страховала скорее Францию, чем Германию. Бисмарк это понимал, нажимая на нас. И начались русско-германские таможенные трения. Тупая царская политика вредила и экономике, и будущему России.
      Французский историк Антонэн Дебидур в молодости воевал с пруссаками и по отношению к Германии его нельзя обвинять в объективности. Но не более верно изображал он и франко-русские отношения. Согласно Дебидуру - а он был современником всех описываемых событий, - инициатива сближения принадлежала России, хотя на деле в этом была за интересована как раз милая сердцу Дебидура Галлия. Франция обеспечивала себе, во-первых, безопасность. Во-вторых, она вытесняла с Востока Германию. А России союз с Францией не давал ничего, кроме займов, способных стать сыром в мышеловке - да еще и небесплатным. В придачу мы получали абсолютно нам невыгодную вражду с немцами.
      Наши связи с немцами установились не вчера. Можно вспомнить множество немецких по рождению, но русских по судьбе и заслугам перед Родиной немецких фамилий, хотя бы того же Эмилия Христиановича Ленца или академика Карла Максимовича фон Бэра, писавшего свои труды на немецком языке, но одним введением в народное потребление каспийской селедки (вместо "голландской") увеличившим национальное богатство России на миллионы тогдашних очень весомых и очень нам нужных рублей.
      Возможно, читатель удивится - причем здесь селедка? Дело в том, что по тем временам, в разруху Крымской войны, мы еще не умели приготовлять сельдь в промышленных масштабах самостоятельно. И впервые это удалось именно Бэру не только великому русскому биологу, но и, как видим, практическому организатору конкретных хозяйственных дел, укреплявшему нашу экономическую независимость.
      Бэр же был инициатором знаменитой (увы, ныне полузабытой!) транссибирской экспедиции Александра Федоровича Миддендорфа 1842-1845 годов. Одним из результатов экспедиции еще одного русского немца стало присоединение к России Амурского края. Впрочем, это был век девятнадцатый.
      Однако еще в петровские времена восемь лет шел по просторам Сибири - с благословения великого Петра и по его приказу - Даниил Готлиб Мессершмидт, родившийся в Данциге, умерший в 1735 году в Петербурге, в нужде... Быстро освоив русский, он писал о себе: "Претерпевая великие труды и поездки, лишился здравия своего от нетерпимых многократных болотных и протчих вод, собирал в Сибири старинных мамонтовых костей, всяких каменьев и протч.".
      Уроженец Лейпцига, Готлиб Шобер, тоже по воле Петра, исследовал Поволжье, Терек, Каспий. Умер в Москве.
      Вот как оценил их заслуги перед Россией академик Владимир Иванович Вернадский: "С них начинается естественнонаучное изучение России, они являются родоначальниками того великого коллективного научного труда, который беспрерывно и преемственно продолжается с 1717 года до наших дней... Шобер и Мессершмидт были немцами, но отдали России всю свою жизнь... Их имена должны быть запомнены нами - продолжателями начатого ими дела".
      Немка Екатерина II удержала Россию от немецкого засилья, от властвования над русскими императора Петра III, желавшего быть "прусским поручиком". Манифестами от 4 декабря 1762 года и от 22 июля 1763 года Екатерина приглашала иностранцев селиться в свободных местах России. На русские земли потянулись переселенцы из Вестфалии, Пфальца, Баварии, Саксонии, Швабии, Эльзас-Лотарингии. К концу XIX века у нас жили почти полтора миллиона немцев, в одном только Поволжье было 190 их колоний. Немецкий вопрос в России имел и плюсы, и минусы, но был фактом. Причем фактом в потенциале положительным, потому что колонии были не раковыми опухолями, а примерами разумного хозяйствования и разумной жизни. Они не подавляли русских, а вносили в общий российский процесс что-то свое, России нужное и полезное. Что же касается государств, то союзные Германия и Россия взаимно дополняли бы друг друга во всех отношениях. И хотя пангерманисты заглядывались на Украину, в Германии было достаточно трезвых голов для того, чтобы понять: "Всяк при своем". По крайней мере, на русском Востоке.
      В своей практической внешней политике Бисмарк далеко не всегда был последовательным проводником собственных же принципов. Как правило, государственному деятелю его принципы не должны мешать поступать реалистически, с учетом конкретной обстановки. И поэтому порой жестоко конфликтуя с Россией, он всегда был лоялен к ней.
      Русский мыслитель Николай Яковлевич Данилевский в своем труде "Россия и Европа" написал о вечной вражде к нам Англии, о вечной готовности Франции встать рядом с Альбионом против российских интересов. Что же касается Пруссии, то Данилевский высказался однозначно: "Задача этого государства, столь блистательно им начатая еще во времена Великого Фридриха, столь блистательно им продолженная под руководством Бисмарка, но далеко еще не оконченная, - заключается, бесспорно, в объединении Германии, в доставлении немецкому народу политической цельности и единства. Цель эта недостижима без помощи и содействия России".
      Так считал и Бисмарк. Когда ему сообщили, что принц Вильгельм (будущий император) хочет выучиться русскому языку, канцлер буркнул: "Это самое лучшее, что он может сделать". Однако Бисмарку же принадлежат следующие слова: "Есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не сможет разрушить: это англо-русское соперничество".
      Но верхушка российского общества считала иначе...
      Люди практического дела смотрели на многие вещи спокойнее... Так, в 70-е годы XIX века фирма Круппа, получив от прусского правительства заказ на орудия крупного калибра, столкнулась с большими трудностями. Справиться с ними помогли русские ученые-артиллеристы - специалисты по баллистике и порохам, а опытные стрельбы Крупп проводил на Охтенском полигоне... Ведь и самой России такой опыт был нелишним.
      И от подобных доверительных отношений с немцами мы постепенно уходили в мутное, туманное будущее...
      В том числе и поэтому от линии Бисмарка под конец XIX века все чаще отходила и Германия. Новый молодой кайзер Вильгельм II, несмотря на уроки русского языка и предостережения Бисмарка, назначил канцлером генерала Георга-Лео фон Каприви де Капрера ди Монтекукули.
      Генерал попытался договориться с Англией против возникающего франко-русского блока. Советская "История дипломатии" считает, что Каприви порвал "перестраховочный" договор с Россией, чем толкнул-де ее на союз с Францией. Но Каприви был канцлером три года - с 1891 по 1894-й, а сближение императоров Александров с Францией началось гораздо раньше.
      Уже в 1888 году Россия "заглотила" первый французский заем. Так что и здесь события оказались переставленными - Каприви мог вбивать клин между рейхом и Россией потому, что этому близоруко помогал сам царизм. Впрочем, не только царизм...
      Николай Карлович Гирс происхождения был шведского, а душу имел русскую. К началу девяностых годов ему уже исполнилось семьдесят лет, и почти десять он сидел в кресле министра иностранных дел России. Он был умен, опытен и потому выступал за осторожное сближение с Германией. "Даже видимость того, что Россия ищет дружбы Франции, скорее ослабит, чем укрепит наши позиции", резонно считал Гирс.
      Был он, впрочем, также и послушен. И поэтому ему пришлось вскоре заключить франко-русский пакт, как того требовали Александр III и российская (хотя далеко не русская) биржа. Заключить вот в какой обстановке...
      Практически весь мировой капитал боялся прочного русско-германского союза, боялся, пожалуй, больше, чем чего-либо другого. Такой союз делал невозможной большую континентальную войну в Европе, мог сорвать множество замыслов. Противостоять же военной силой такому союзу было бы очень сложно. Англия и США не имели сухопутных армий, а Франция... Вот Франция-то как наиболее обеспокоенная сторона и ринулась обрабатывать Россию в пользу заключения прямого военного союза с ней. Естественно, против Германии.
      Даже тугодумный Александр III колебался. Позиция же Гирса была категорически отрицательной. Судьбы многих будущих прибылей повисли в сером воздухе петербургского мая 1891 года... А Франция все настоятельнее хотела быть уже не только ростовщиком для России, но и ее старшим воинским начальником.
      В качестве кредитора французские Ротшильды обещали устроить России очередной заем. Через русских евреев они финансировали почти все железнодорожное строительство в стране и контролировали большую часть банковской системы.
      И вдруг... Альфонс Ротшильд заявил, что с радостью разместил бы в Европе заем российского правительства, но "не сможет этого сделать, пока в России не прекратятся преследования несчастных евреев". Если учесть, что в Петербурге на одного банкира русского приходились четыре банкира соплеменника Альфонса, то претензии были "обоснованными".
      Впрочем, российские друзья парижского шантажиста намекали царю, что если Александр заключит договор, то для союзника могло бы быть и послабление. Александр колебался... Гирс же был тверд. Тогда Ротшильд расторг договор с царем, и...
      И уже в июле 1891 года бородатый самодержец, сняв фуражку (чтобы не отдавать честь), слушал "Марсельезу". А французский флот, приглашенный с "визитом дружбы", швартовался под звуки революционного гимна у фортов Кронштадта. Кредиты были получены, летом 1892 года в Петербурге прошло первое совещание начальников русского и французского генштабов. К началу 1894 года франко-русская военная конвенция была подписана и взаимно ратифицирована. Теперь, начав войну с Францией, Германия автоматически получала и войну с Россией.
      Сломать русско-германские отношения было нелегко. До статочно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключен лишь в конце XIX века. Не потому, что не было торговли, а потому, что раньше она шла "по-родственному". Уж очень сильными были династические и экономические связи.
      Однако Александр III позволял себе в разговоре припугнуть молодого Вильгельма II тем, что он, мол, наводнит Германию казаками. В устах мало склонного к шуткам русского императора такие угрозы производили на немцев устрашающее впечатление. К тому же немцы не забывали о факторе "ночной кукушки". Ведь женой Александра III - русской императрицей - была датчанка, к Германии относившаяся традиционно враждебно.
      России вообще всегда везло не только на "серых кардиналов", но и на подобных "серых кукушек". Резкий отворот от Берлина совершил Александр III, а помогал ему в этом министр финансов Сергей Юльевич Витте - счастливый муж разведенной еврейки Матильды Ивановны Нурок, по первому браку - Лисаневич, а также друг парижских Ротшильдов и петербургского банкира Адольфа Юльевича Ротштейна.
      И Ротштейны и Ротшильды все более вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внес в свой дневник следующее: "Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает все зло прежде временному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом еще до обращения в кредитные учреждения...". А месяцем ранее до этого Ламздорф писал: "Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда".
      России оставалось гадать: с какой - лондонской или парижской - ноги встав, европейский капитал будет свысока разговаривать с нами. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего...
      Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией "подобна мышьяку - в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом". Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень тверд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки. Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб, в то время как русский мужик хронически недоедал. Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости.
      Что касается отношений с французами, то и здесь Россия терпела убытки. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: "Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; все это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли".
      Ситуацию определяли не интересы России. По точному выражению одного комментатора деятельности Ламздорфа, "посуду били другие". Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта - машины, оборудование, химические изделия - шла в Россию. Промышленное оборудование это не "Шанель №5", не "Кока-кола". Промышленные машины - это основа суверенитета, и их поставляла нам Германия.
      Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора вплоть до того, что сам кайзер вынужден был написать личное письмо Николаю II, где предложил покончить с волокитой.
      Договор был продлен. Немцы предоставили нам крупный заем, но в общей политике это не меняло уже почти ничего. Любителей помогать русским бить немецкие "горшки" прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.
      Ламздорф был одним из них. В 1905 году он писал послу в Париже Нелидову: "Для того, чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю".
      Ламздорф не знал, что самый страшный хомут - тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой "хомут" запрягала нас Франция, ведя себя крайне высокомерно после неудач России в русско-японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: "Учтите, что здесь в моде mot d'ordre (лозунг) "La Russie ne compte plus!" ("С Россией больше не считаются").
      Так обстояло дело на континенте. Но оставалась же еще и Англия... Со времен друга Ротшильдов - Дизраэли-Биконсфилда - еврейское видимое, то есть личностное, участие в политической жизни британцев становилось все более ощутимым, хотя история его уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.
      Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но еще более зримо - в посмертном его почитании. День его смерти - 19 апреля 1880 года - на десятилетия стал для королевского двора и тори-консерваторе в "Днем подснежника". Почивший лорд особенно уважал этот цветок.
      Лейб-публицист Сесиля Родса - редактор иоганнесбургской "Star" Монипенни - скорбел о Дизраэли лишь чуть меньше, чем лейб-публицист самого Дизраэли - многолетний редактор "Times" Бакли. Что все это означало для Англии в канун нового века?
      Ну, во-первых, усиление транснациональных, то есть для Англии антинациональных тенденций во внешней политике. То, что было выгодно лондонским Ротшильдам, было выгодно и Ротшильдам парижским, и Варбургам берлинским, и Варбургам заокеанским. Но далеко не всегда было выгодно даже всем английским лордам. О народе можно было и не говорить.
      Между прочим, Гилберт Кийт Честертон - не только создатель образов патера Брауна и Хорна Фишера, но и самобытный философ, писал: "Бенджамен Дизраэли справедливо сказал, что он на стороне ангелов. Он и был на стороне ангелов - ангелов падших (то есть, напомню, - Сатаны. - С.К.). Он не стоял за животную жестокость, но он стоял за империализм князей тьмы, за их высокомерие, таинственность и презрение к очевидному благу".
      Особую пикантность словам Дизраэли о его приверженности ангелам придавало, пожалуй, то, что лорд встал на их сторону во времена бурных споров, вызванных опубликованием "Происхождения видов" Чарльза Дарвина. Тогда-то лордом и было заявлено, что по Дарвину-де человек либо обезьяна, либо ангел, и сам Дизраэли - "на стороне ангелов".
      Если вспомнить, что дьявола порой именуют "обезьяной Бога", то с поправкой Честертона вся эта история приобретает дополнительную, хотя и несколько забавную глубину.
      Политика князей тьмы, "обезьян Бога", становилась политикой Дизраэли, а та становилась политикой Англии, то есть политикой еврейских космополитических банкиров.
      Вот, читатель, любопытная история... Суэцкий канал, обошедшийся в 400 миллионов франков и 20 тысяч жизней египетских феллахов, был официально открыт для судоходства 17 ноября 1869 года. Проект канала принадлежал французу Лессепсу, строили канал французы и преимущественно французы им владели - к крайнему неудовольствию Англии. 44% акций (176 600 штуками из 400 000) владел египетский король - хедив Измаил-паша.
      Суэцкие акции были "золотыми", но "вдруг" в 1875 году Дизраэли "неожиданно узнает" о том, что хедив готов свою долю акций продать. Кредиты на закупку можно было провести через парламент, но разве мог Дизраэли забыть о Ротшильдах! Вместо государственного беспроцентного финансирования деньги под проценты взяли у них - якобы в целях ускорения сделки. За 100 миллионов франков английское правительство стало вначале совладельцем канала частично, а после оккупации Египта англичанами в 1882 году - фактически полностью. Советская "История дипломатии" резюмировала: "Теперь... контроль над каналом был английскому правительству обеспечен".
      Так-то оно так, но вот правительству ли? Граф Арчибальд Филипп Примроз Розбери был влиятельным лидером либералов. С 1892 по 1895 год он - вначале министр иностранных дел, а потом премьер-министр Англии. Граф относился к группе "либералов-империалистов", был сторонником репрессивных мер в Южной Африке, обеспечивавших интересы... Кого? Да все тех же Ротшильдов.
      И еще бы Розбери не хотел войны с бурами! Ведь в тридцать лет, в 1878 году, он стал мужем единственной дочери всесильного Ротшильда Лондонского Ганны. Вот почему через полтора десятка лет граф Ламздорф сетовал 22 мая 1895 года: "Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может это делать без лондонского Ротшильда, а тот, будучи родственником Розбери, имеет собственные замыслы".
      К слову, читатель, кроме лондонских и парижских были еще и Ротшильды венские, где они через крупнейший банк "Кредит-Анштальт" контролировали экономику Австро-Венгрии.
      В 1895 году кабинет Розбери пал, но новый кабинет Солсбери тоже был связан с Ротшильдами если не родственными, то дружескими и деловыми связями. Такой ротшильд-фактор почти автоматически пристегивал английскую политику к американской.
      Конечно, развернуть тяжеловесный дредноут Альбиона к бывшей его колонии было делом непростым и нескорым, но для ротшильдов и варбургов совершенно необходимым, потому что Североамериканский континент, надежно укрытый от военных потрясений, уже давно рассматривался ими как будущая главная резиденция мирового капитала.
      Для британской Англии долговременные нормальные (как минимум нейтральные) отношения с Германией были бы разумными. Для ротшильд-англии абсолютно недопустимыми. Борьбой этих двух мощных тенденций и определялась непоследовательность и раздвоенность английской политики...
      Американка Барбара Такман, написавшая в 1962 году интересную книгу о начале Первой мировой войны "Guns of August" ("Пушки августа"), считает, что Германия могла бы иметь союз с Англией, если бы не отвергла "заигрывания министра колоний Джозефа Чемберлена".
      Советский автор книги о Джозефе и его сыновьях Лев Кертман убежден в обратном: ни о каком согласии не могло быть и речи, потому что, мол, Германия была "главным империалистическим конкурентом Великобритании". Неправы тут, нужно сказать, оба.
      Кстати, тезис Кертмана еще раньше высказал академик Тарле. Он также считал, что союз Германии с Англией неизбежно делал бы Германию "солдатом Англии на континенте" с перспективой войны против России постольку, поскольку Россия-де была связана союзом с Францией.
      Если Евгений Викторович что и доказал, так только то, насколько вредной и неестественной для России была ее ориентация на Францию. Ведь без союза с Францией не могло быть и резкого ухудшения отношений с немцами.
      Возможный же союз немцев и англичан, хотя был бы не лучшим для России вариантом, но и не смертельным, Конечно, в таком случае России, например, были бы закрыты пути в Персию и еще кое-куда... Ну и что? Нам нужен был иной путь - в глубь России, в глубь себя...
      Объективные условия для сближения Англии и Германии были, но не на той базе, которую имели в виду Такман, да и сам Чемберлен. Чемберлен раз за разом считал, что возможно "генеральное соглашение между Германией, Англией и Америкой". Однако смысл имел бы лишь союз Англии и Германии против Америки.
      Как бы то ни было, Англия развивалась естественно. И хотя она крепла за счет колоний, но из своего дома она выходила во внешний мир сама. Германия тоже развивалась и крепла, используя внутренние силы прежде всего собственного народа. Это же можно было сказать и о других народах Земли, кроме... двух - еврейского, саморассеявшегося по планете, и американского. Америка создавалась как своего рода "черная дыра", в которую проваливались части разных народов, всемирные ресурсы и золото... Своими успехами Америка была обязана чужим народам как минимум не меньше, чем собственному.
      Англия же и Германия оказались наиболее развитыми странами мира благодаря качествам самих английского и немецкого народов.