Проситель

      -- Я хочу, чтобы наш план стал вашим планом, Мехмед-ага, -- улыбнулся Исфараилов.
      -- Не возражаю, -- улыбнулся в ответ Мехмед, -- но ведь в данный момент, как я понял, я мешаю? Каким образом? Кому?
      -- Сложный вопрос, Мехмед-ага. -- Взгляд Исфараилова, как птица (опять птица!), облетел обшитые деревом стены, с сожалением вернулся на толстое стекло журнального столика.
      Мехмед не мог определить, чего (уважения или сожаления) больше в его взгляде. Чего в нем совершенно точно не было, так это ненависти.
      Мехмед вдруг подумал, что мир денег, в сущности, мир бесстрастный и бесполый, в нем невозможны божественно окрашенные переживания и чувства. Да, мир денег беспощаден к человеку, перемалывает не только отдельные судьбы, но целые страны и народы, но не потому, что он воплощенное зло, а потому, что потребляемая им энергия есть жизнь во всех формах и видах. Он существует до тех пор, пока превращает ее в ничто. Деньги, подумал Мехмед, вот то знаменитое "ничто, которое ничтожит". Чтобы раздобыть электроэнергию, ничтожатся реки; выплавить металлы -- рудные горы и долины; древесину -- леса и так далее -- до озоновых дыр, ядерных зим, ртутных озер, то есть до окончательного исчезновения жизни. Больше денег -- меньше жизни. Абсолютные деньги -абсолютная смерть.
      Странно, но неожиданное это открытие отнюдь не преисполнило Мехмеда отвращением к деньгам. Напротив, ему хотелось больше, больше! "К сожалению, неоспоримый факт существования Бога, -- с привычной грустью подумал Мехмед, -никоим образом не отвращает человека от стремления нарушать его волю, а я не лучше и не хуже других людей... Хотя кто знает, в чем его воля?" -- таковы были обычно в преддверии временного отлета души последние (одушевленные) мысли Мехмеда.
      Да, внутри себя мир денег был бесплоден, как те самые иррациональные сумерки между мирами, в которых сосредоточены вся мудрость жизни и одновременно... ничто. Где можно увидеть и понять все, что угодно, но невозможно применить знания об увиденном и понятом. В мир денег, как в сумерки -- трещину между мирами -- даже и в житейском плане лучше было не соваться. Лучше было жить на зарплату. Кто же сунулся -- пропал. Взять хотя бы Мехмеда. Он перетрахал сотни баб на всех континентах, за исключением Антарктиды, но не создал семьи, не воспитал детей. Всю сознательную жизнь он был один как перст, а значит, по большому счету -- бесполым. Кто принесет цветы на его могилу? Кто вспомнит о нем хотя бы через год после его смерти? Сумерки обессмыслили, кастрировали его жизнь.
      В бесполом мире денег, подумал Мехмед, нет страстей, но есть законы, которые нельзя нарушать. За страсть и силу тут принимается неотвратимость, с какой караются нарушители. Но это всего лишь логика математических действий, неотвратимость поглощения малых чисел большими. При том что самые большие умопомрачительные состояния возникают именно в результате нарушения всех мыслимых законов приумножения денег, безумных атак одиночек (Исфараилов прав!) на неприступно укрепленные города больших чисел.
      Мир денег был бесконечно плох, но... Мехмед намеревался оставаться в нем как можно дольше, а в идеале -- вечно. Процесс приумножения денег был сильнее естественной биологической усталости, сильнее старости и, как в глубине души надеялся Мехмед, сильнее самой смерти.
      -- Тем не менее я попробую ответить... -- донесся до него голос Исфараилова. -- Что представляет из себя современная Россия, Мехмед-ага? -спросил тот. И сам же ответил: -- Как выразился один писатель, территорию скорби. Советского Союза давно нет, историческая Россия сократилась едва ли не на треть, но всем очевидно, что ей не сохранить целостность даже в нынешних ублюдочных границах. Россию следует преобразовать, чтобы спасти ее несчастные народы от неминуемой гибели. Вы не возражаете мне, Мехмед-ага, из чего я делаю вывод, что вы согласны с моими рассуждениями.
      -- Готов подписаться под каждым словом, Али... -- Мысль, что никто не придет на его могилу, исполнила сердце Мехмеда ожесточением. Мир денег показался ему справедливее и честнее мира людей. По крайней мере, в data base (базе данных) этого мира изначально отсутствовала категория счастья. "Но ведь и я не частый гость на чужих могилах, -- успокоился Мехмед, -- меня оплачут золотые пластиковые карты, осиротевшие доли в акционерных капиталах, номера персональных счетов. Вот мои истинные дети. Единственно, -- мысленно усмехнулся Мехмед, -- недолго им ходить без родительского присмотра. Новый папа покажет им кузькину мать!"
      -- Способны ли спасти Россию сами русские? -- Исфараилов произнес это с таким презрением, что у Мехмеда должны были немедленно отпасть все сомнения: русские не способны спасти Россию. Впрочем, Мехмед и сам не обольщался относительно этого. -- Скажу больше, -- понизил голос Исфараилов, как будто выдавал Мехмеду страшную тайну. Так, впрочем, оно и оказалось. -- Русские -народ, осмысленно и бесповоротно избравший смерть! Они терпят нынешнюю власть не потому, что у них нет сил ее свергнуть, а потому, что не видят в мире силы, способной уничтожать их с еще большей эффективностью! Миллион голов в год -это только начало!
      -- Но если такая сила есть, -- предположил Мехмед, -- что мешает русским привести ее к власти... ну хотя бы на следующих президентских выборах?
      -- Президентские выборы хороши, если происходят вовремя, -- ответил Исфараилов. -- Но иногда просто нет времени их ждать. К тому же, Мехмед-ага, президентские выборы -- это долгое вонючее телевизионное варево на огне денег. Деньги же, как вам прекрасно известно, помимо того что отлично горят, еще и в некотором смысле инерционны. Они, видите ли, сообщают их обладателям иллюзию неких прав, то есть, в сущности своей, виртуально демократичны. Все говорят: "невидимая рука рынка", но никто почему-то не говорит: "железная рука денег". Вокруг денег, Мехмед-ага, крутятся разные людишки со своими поганенькими интересами, тянут, куда не следует, невидимые ручонки, как тараканы, марают циферблат истории, так что уже и не разглядеть, который час. Вот что такое свободные выборы. Деньги хороши везде, Мехмед-ага, но только не там, где надо круто изменить вектор движения, повернуть цивилизацию от смерти к жизни. Я говорю о позитивной силе, способной скрепить железным обручем рассыхающуюся бочку российской государственности, вдохнуть в усталое, измученное тело гермафродита волевой импульс, ввести мужской гормон, о силе, готовой принять на себя ответственность за территории, некогда занятые предками исчезающих сейчас русских.
      -- Что же это за сила? -- удивился Мехмед. -- Где она скрывается?
      -- В горах между Черным и Каспийским морями, -- ответил Исфараилов. -- Это Кавказ. Применительно же к России -- Северный Кавказ. Земля, откуда мы с вами родом, Мехмед-ага.
      -- Неужели я каким-то образом мешаю этой могучей силе? -- удивился Мехмед. -- Мешаю Кавказу затянуть под каменное одеяло бабью славянскую душу?
      Он не сомневался, что Али Исфараилов безумен. Как, впрочем, и в том, что в основе любого материализовавшегося футурологического построения лежит безумие, которое (в случае неуспеха) таковым и остается (как, скажем, взятие писателем Д'Аннунцио с товарищами города Триеста в 1920 году), в случае же успеха (захват большевиками власти в России в 1917 году) провозглашается гениальным, лежащим в плоскости исторической непреложности деянием.
      Чтобы вновь вернуться в исходное состояние (безумие) по прошествии некоторого времени.
      Мехмед не сомневался, что рано или поздно безумными предприятиями будут объявлены и война Соединенных Штатов Америки за независимость, и принятие Декларации прав человека, и учреждение Федеральной резервной системы, и придание доллару статуса мировой валюты. И самое удивительное -- у Мехмеда было подозрение, что произойдет это еще при его жизни.
      "Северный Кавказ... Почему бы и нет?" -- подумал Мехмед.
      Сейчас Северный Кавказ был нищ, наг и вооружен. На этой земле при тяжком труде могло прокормиться от силы три миллиона человек. Но в данный момент там проживало около тринадцати. Мать-Россия выкормила изобильной белой грудью клыкастого, шерстистого волка. Чтобы выжить, народам Кавказа следовало или в бесконечной череде местных войн ужаться до естественного -- как в XVII веке -числа, или же вцепиться клыками в истощенные сосцы, чтобы насытиться уже не обезжиренным молочком, но мясом, которого (при разумном подходе и соответствующих пищевых технологиях) могло хватить надолго.
      -- Трагедия в том, что одни народы слишком немногочисленны, чтобы идти путем осмысленного величия, -- словно не расслышал его Исфараилов, -- в то время как другие слишком велики, чтобы жить малыми, частными идеями. Россия никогда не превратится в большой Люксембург, Мехмед-ага, а Чечня -- в Соединенные Штаты Америки. Нельзя нарушать связь между численностью народа и идеями, которыми он живет. Стоит только адаптировать большой народ к идее мелкой, частной, скажем жить как... на Западе, а народ небольшой -- к идее масштабной, скажем распространиться от моря до моря, как начинаются странные, необратимые вещи, а именно разнонаправленное вырождение, самоуничтожение этих народов. Во власти ошибочных идей, Мехмед-ага, народы разлагаются, отравляют вокруг атмосферу. Другим нечем дышать. Я склоняюсь к тому, что демократизируемая невидимой рукой рынка Россия сейчас -- полудышащий, смердящий великан посреди большой дороги, с которого снимают последнюю одежду. Кавказ же -- карлик с ножом, который, конечно, может всадить великану в глотку нож, да только сам же и утонет в хлынувшей крови.
      -- Россия не раз на протяжении своей истории оказывалась в подобном положении, -- заметил Мехмед. -- А потом как-то поднималась, топтала слоновыми ногами карликов и не карликов, которые снимали с нее последнюю одежду, примеривались перерезать ей глотку.
      -- Согласен, -- кивнул головой Исфараилов, -- но, как говорится, лимит на неожиданности исчерпан. Загадочная славянская душа приказала долго жить. Россия или останется лежать на большой дороге, или поднимется, но... -замолчал.
      -- Понятно, без "но" никак, -- усмехнулся Мехмед. Он догадывался, что это за "но". Но -- опять "но"! -- ошибся.
      -- С другой головой, -- закончил мысль Исфараилов, -- а именно с кавказской, точнее, с северокавказской. Россия слишком велика, чтобы просто ее грабить. В ней, несмотря ни на что, слишком много людей, чтобы мы могли всех перерезать. Рыба, как известно, гниет с головы. Голова любого государства -власть. Российская власть не просто сгнила, но уже почти отвалилась, висит на волоске. В принципе ничего не надо делать, Мехмед-ага, всего лишь... переставить рыбе голову. Это единственный шанс поднять из грязи тело русского народа. Тем более что голова будет не вполне чужая. В смысле не русская, но российская. Так уже было при Сталине. Вот в чем суть совместного российско-кавказского проекта, Мехмед-ага, который я имею честь вам представить. Он одинаково спасителен и благотворен как для России, так и для Кавказа.
      -- Ислам... -- задумчиво произнес Мехмед, глядя в окно на не желающую улетать с жестяного карниза ворону. Наверное, подумал Мехмед, она сопровождает его -- посмотрел на Исфараилова. Где-то он читал, птицы семейства врановых -превосходные проводники (полупроводники?) между мирами. Но разве может внутри одного мира, подумал Мехмед, составиться план переустройства другого мира? Это в корне меняло картину мироздания. Мехмед подумал, что, пожалуй, пора выводить деньги с российского фондового рынка. Он ни секунды не сомневался, что новый (кавказский?) правитель России перво-наперво объявит страну полным и окончательным банкротом. Затем -- даже и не девальвирует рубль, а проведет полномасштабную денежную реформу, покончит с так называемой (через обменники) конвертируемостью. Ну а потом, конечно же, объявит состоявшуюся приватизацию незаконной. Вот только, подумал Мехмед, отдали под приватизацию пусть дурную, плохо доящуюся, бельмастую, но живую корову, обратно же получат обглоданный скелет под стриженой шкуркой. Ну да ничего, усмехнулся про себя, великому русскому народу не привыкать начинать с нуля, создавать все из ничего.
      -- Ислам, -- подтвердил Исфараилов, -- не сразу, не сегодня, но обязательно. Что такое крохотная, сидящая в каменистом углу Европы, на штыках Босния, когда открывается пространство от Польши до Японии? Россия созрела для ислама, Мехмед-ага, хоть она этого еще не понимает. Я лично убедился в этом в Афганистане, где обратил в ислам не одну сотню русских пленных. Странное дело, Мехмед-ага, даже вернувшись в Россию, они оставались в нашей вере. Почему? Они соскучились по определенности на все случаи жизни, силе и ясности. С помощью ислама Россия встанет на ноги. Зачем-то же она завоевала в девятнадцатом веке Кавказ? Полагаю, что именно за этим. У вас превосходная текила, Мехмед-ага. если не ошибаюсь, на юге Штатов ее называют золотой, а в Мексике почему-то... мочой койота. Ничего не поделаешь, -- пожал плечами, -- разные цивилизации -разная эстетика. Хотя... мне трудно представить себе человека, по доброй воле отведавшего... мочи койота... Но очевидно, такие люди есть. Мне кажется... -понизил голос, -- моча койота -- вещь очень ценная, но... не здесь, не в нашем мире или, скажем так, не повсеместно в нашем мире. Это будет великая исламская реконкиста двадцать первого века, Мехмед-ага! -- воскликнул Исфараилов, и Мехмед подумал, что, пожалуй, он слишком увлекся... "мочой койота", то есть золотой текилой. -- Если, конечно, вы нам не помешаете.
      -- Но ведь... -- Мехмеду показалось, что Али Исфараилов втянул его в высшей степени странную дискуссию, в которой он, Мехмед, ищет не столько высшую логику, сколько интересуется... гадкими какими-то, неуместными подробностями, как если бы на его глазах, скажем, собирались перерезать горло человеку, а он вместо того, чтобы возвысить голос в защиту жертвы, заявить убийцам, что не божеское это дело -- казнить без суда и следствия, взялся бы расспрашивать их, не обделается ли случаем несчастный, пока, значит, его будут кромсать ножами. -- Если допустить, что Россия баба... или не баба, а... бесполое существо, -- стыдясь себя, продолжил Мехмед, -- тогда речь должна идти не о голове, а о другом органе.
      -- Вы правы, операция по пересадке пола должна быть комплексной. Просто я, как нейрохирург, исхожу из того, что половые сексуальные импульсы контролируются сознанием. Сознание -- это мозг. Мозг -- это голова. А голова -- это я!
      -- Али, ты, надеюсь, не подозреваешь, что этой самой посылающей сексуальные импульсы головой хочу стать я? -- спросил Мехмед.
      -- Вы хотите обидеть будущего российского президента, Мехмед-ага... -глаза Исфараилова сделались печальными, как глаза влекомого на бойню быка. -а там и... бог даст, царя. -- Только Исфараилов в данном случае был не быком, а директором бойни. Его печаль, таким образом, была качественно иного уровня. Это была пародия на печаль Господа, создавшего людей смертными, и, что было еще печальнее, несправедливо и зачастую неестественно смертными. Хотя, в отличие от Исфараилова, Господь прошел крестный путь и, следовательно, знал, что собой представляет неестественная, несправедливая смерть. Да, Господь забирал, но и даровал земную жизнь. Исфараилов -- только забирал. -- Тем самым вы нарушаете наши планы по преобразованию России, Мехмед-ага. особо хочу подчеркнуть: бескровные и благородные планы.
      -- Незнание невидимого закона не освобождает от ответственности за его нарушение -- кажется, так это звучит? -- усмехнулся Мехмед. -- Как сильно я нарушил невидимый закон, Али?
      -- Мехмед-ага, -- с огорчением, как на по какой-то причине не осознающего свое положение быка, посмотрел на него Исфараилов, -- мне кажется, вы не вполне отдаете себе отчет, о чем, собственно, идет речь. Речь же идет сразу о двух статьях невидимого УК. Вы вознамерились одновременно перейти дорогу как вполне конкретным -- из плоти и крови -- людям, так и... природе вещей, да, именно так, Мехмед-ага, природе вещей. Посему более серьезная -- вечность! -статья поглощает более легкую -- заговор смертных людишек. Не мне вам объяснять, как караются преступления против вечности.
      -- Но разве законы природы и, стало быть, законы вечности дано нарушать? -- удивился Мехмед. -- Как, к примеру, можно нарушить закон земного притяжения или... -- проследил взглядом, как Исфараилов бросает специальными щипцами в бокал с золотой (она же "моча койота") текилой кубик льда, -- закон вытеснения твердым телом жидкости? Или, -- усмехнулся, -- основополагающий принцип вечности -- принцип смерти? Я могу сколько угодно объявлять себя бессмертным, Али, но мой век взвешен, исчислен и найден достаточно легким, так?
      -- И да, и нет, -- ответил Исфараилов. -- дело в том, Мехмед-ага, что человек одновременно присутствует, не сознавая того, сразу во многих мирах, а потому находится под юрисдикцией сразу многих УК. Тезис о неотвратимости наказания, Мехмед-ага, вечен точно так же, как смерть. Вот только, -внимательно посмотрел на Мехмеда Исфараилов, -- иногда наказание запаздывает.
      -- Но иногда, видимо, опережает? -- выдержал взгляд джинна Мехмед.
      Ему вдруг сделалось так холодно, как если бы он находился не у себя дома, а в рефрижераторе, точнее, в морге. Взгляд джинна был не то чтобы пуст, напротив, он был исполнен непроницаемой воли, сквозь которую не было пути обычным человеческим чувствам, будь то жалость, сострадание, да хотя бы простое сочувствие. Мехмед подумал, что между людьми существуют разные уровни взаимопонимания, в основе которых может лежать: национальный фактор (в особенности общая принадлежность к какому-нибудь небольшому -- тут связь крепче -- народу), политика (схожее видение будущего), религия (общая вера в того или иного Бога), наконец... любовь к деньгам и -- крайне редкая форма единения -- любовь к Богу.
      Как-то отстраненно Мехмед подумал, что с джинном можно достигнуть взаимопонимания по всем позициям, за исключением единственной -- любви к Богу. Если бы я искренне любил Бога, понял Мехмед, он бы не стал со мной разговаривать. Он бы или вообще ко мне не пришел, или бы... мгновенно убил. Наверняка хотя бы в одном из невидимых УК есть статья, карающая смертью за любовь к Богу.
      Мехмед вдруг почувствовал, что холод отступил, какое-то светлое спокойствие как бы разлилось в воздухе. Бог, догадался Мехмед, обозначает свое присутствие не только когда человек идет к нему навстречу, но и когда... поворачивается к нему спиной, идет прочь.
      Почему? Неужели он любит меня при любых обстоятельствах?
      Мехмед подумал, что и сам в принципе готов полюбить Бога.
      Но при этом совершенно не готов разлюбить деньги.
      "Господи, -- мысленно произнес Мехмед, имея в виду и печального Христа, и сидящего на скрещенных ногах круглолицего Будду, и невидимого, одетого в черную тучу Аллаха, и Магомета, пророка его, и даже... грозного ветхозаветного, с огненной бородой и посохом Яхве, -- я люблю тебя, и я люблю... деньги. Разведи эти стрелки!" -- но, еще не договорив, уже знал, что Бог, как говорится, по определению не разводит эти стрелки. Дает деньги -- да, отнимает -- да, но стрелки не разводит. Развести их может только сам Мехмед.
      В следующее мгновение Мехмед услышал шум, его обдало гарью и жарким воздухом, как будто и впрямь он стоял, ворочая стрелку, между колеями, по которым неслись поезда.
      В следующее мгновение Мехмед неожиданно обнаружил удивительное сходство между холлом, где он в данный момент беседовал с Исфараиловым, и... салон-вагоном, в каких иногда имеют обыкновение путешествовать очень богатые или обладающие очень большой властью люди. Мехмед еще тешил себя надеждой, что это не его выбор, что он всего лишь подчиняется... (кому?), что это Бог (кто же еще?) велел ему сделаться еще богаче, чтобы, значит, потом добрыми делами (построит мечеть!)... и так далее... Но уже темное ощущение гибельной прелести богооставленности подхватило, приняло, понесло Мехмеда, и самой последней (перед тем как все происшедшее -- происшедшее ли? -- предстанет не имеющим места быть, кратким обмороком, головным спазмом и т. д.) его мыслью было: то, что подхватило, приняло, понесло Мехмеда, во всех отношениях равносильно, равнозначно, сопоставимо с тем, что только что его (или он сам его) оставило (оставил).
      -- Что такое окружающий нас мир, Мехмед-ага? -- Исфараилов тоже обратил внимание на буквально сверлящую их взглядом сквозь стекло ворону на карнизе. -- Всего лишь сумма человеческих о нем представлений. Можно ли изменить мир? Да, если изменить хотя бы одно-единственное слагаемое в этой сумме. Вы, Мехмед-ага, вольно или невольно пытаетесь его изменить.
      Мехмед вдруг предположил, что вряд ли в мире существует сила, способная изменить представления (что она прекрасна) вороны о сверкающей на солнце латунной пепельнице. Однако же овладеть пепельницей вороне мешало стекло.
      -- Именно так, Мехмед-ага, -- подтвердил читающий его мысли (хотя в данном случае тут особенной проницательности не требовалось) джинн, -- мы вынуждены вас остановить, потому что в противном случае вы, как эта самая ворона, разобьете стекло, утащите латунную пепельницу, но при этом оставите дом на разграбление ворам. Я понимаю, Мехмед-ага, что завод на Урале для вас очень важен, но ведь, в сущности, это та же латунная пепельница... А речь между тем идет о трехэтажном каменном доме с большим участком. Вы получите ее. Позже. Из наших рук.
      -- Что тебе, Али, в нынешнем российском вице-президенте? -- спросил Мехмед. -- Они меняются каждые полгода и... ничего не решают. Какая разница, кто сидит в главном кресле страны, которой уже почти и нет, Али? Отдай мне завод сейчас!
      -- Дело не столько в нем, Мехмед-ага, сколько в тех начинаниях, которые он должен довести до конца. Страна приуготовляется к новой форме правления, к смене вероисповедания. Через самодержавие -- к Аллаху! Как звучит! Ради этого стоит жить, Мехмед-ага! Вы же стремитесь во что бы то ни стало удовлетворить свой материальный интерес и тем самым нарушаете ход событий, порядок вещей.
      -- Али, неужели тебе ведом порядок вещей в этом мире? -- почтительно поинтересовался Мехмед.
      -- На вверенном мне временном отрезке он в том, -- ответил Исфараилов, -что новый президент уйдет только после того, как против центральной власти восстанут и фактически отпадут Дальний Восток и Сибирь, окончательно встанет МПС, в третий раз за этот год рухнет рубль и толпа будет круглосуточно стоять у Кремля.
      -- А дальше? -- спросил Мехмед.
      -- Дальше будет разыграна довольно простая комбинация -- я бы не хотел, Мехмед-ага, ради вашего собственного спокойствия посвящать вас в детали, -- в результате которой в Кремль сядет человек с Кавказа. сначала это будет чеченец, который в два месяца наведет в России порядок, ну а потом состоятся президентские выборы, и президентом России совершенно легально станет мусульманин, который для начала восстановит в стране монархию. Возможно, через пару десятилетий он вновь сделает Россию великой державой -- я имею в виду великой исламской державой.
      -- Мне всегда казалось, -- заметил Мехмед, -- что первым от России должен отпасть Кавказ.
      -- Он и отпадет, -- подтвердил Исфараилов, -- чтобы потом навечно припасть, возглавить. Кавказ, Мехмед-ага, станет для России чем-то вроде пса-пастуха в большой отаре. Я знаю, что предприятие, которое вы хотите заполучить, будет приносить вам миллиард ежегодно. Но тронуть вице-президента сейчас, Мехмед-ага, все равно что выдернуть плиту из основания недостроенной пирамиды. Вполне возможно, что она устоит. Но может и не устоять. Нам нельзя рисковать.
      -- Нам? -- удивился Мехмед.
      -- Нам, -- посмотрел ему в глаза Исфараилов, -- если, конечно, вы заинтересованы в сохранении мира, где ваш ежегодный миллиард долларов будет хоть что-то значить.
      -- Ты полагаешь, Али, что этот мир существует благодаря бывшему премьер-министру России? -- спросил Мехмед.
      -- Стоит только его убрать, а он будет убран на следующий же день, как подпишет разрешение на приватизацию завода, который вам нужен, об этом позаботятся, Мехмед-ага, и вы прекрасно знаете, кто именно, -- назвал фамилию, исполнявшую в нынешней России функции отмычки к очень сложным -- экономическим и политическим -- замкам, -- заменить его на очередное никому не известное ничтожество, как почти немедленно в стране начнется хаос, в котором, как арматура в серной кислоте, растворятся все наши каркасы. Россию, Мехмед-ага, можно склонить под ислам в момент наивысшего, точнее, наинизшего, так, наверное, следует говорить, упадка. Когда для подавляющего большинства русских единственными поочередно согревающими душу формулами будут сначала: "Чем хуже, тем лучше", потом: "Хоть какая, но власть", потом: "Порядок любой ценой". К этому времени, Мехмед-ага, они до того насладятся интеллектуальным и прочим убожеством своих правителей, что, поверьте, ислам покажется им едва ли не наилучшим выходом из сложившейся ситуации. Однако же для этого необходимо сохранять в них иллюзию существования государства, правительства, армии, рубля, реформируемой экономики и так далее. Эта грань очень тонка, Мехмед-ага, почти неощутима, страна должна пройти по ней с закрытыми глазами, как канатоходец по струне. В случае же если она сорвется в хаос, в войну всех против всех, начнет неконтролируемо делиться и соединяться, к власти рано или поздно придут несистемные люди, которыми мы не сможем управлять. Какое-то время, Мехмед-ага, управлять людьми, хлебнувшими кровавой вольницы, практически невозможно. К тому же они придут к власти на волне пробужденных ими в массах враждебных по отношению к нам инстинктов. Кавказ будет выдавлен из пор России, как гной, вымыт, как красный перец из глаз, выблеван, как несвежий сациви. Эти люди придут к власти в результате победы над нами, то есть фактически в результате нашего полного физического истребления. Вы хотите, чтобы мы своими трупами вымостили им дорогу? Где кавказский патриотизм, Мехмед-ага? Я понимаю, миллиард в год -- это, конечно, деньги, но далеко не все деньги, Мехмед-ага, это ничтожная часть тех денег, которые мы будем скоро иметь в России.
      -- Неужели бесполая Россия способна к таким подвигам? -- усмехнулся Мехмед.
      -- В руках олицетворяющих самые темные человеческие инстинкты людей Россия превратится в Голем -- бездушное, слепое к боли тело, которое разрушит тот самый мир, Мехмед-ага, где нам с вами так комфортно существовать. Где мы с вами с каждым годом становимся богаче, где к нашим услугам -- все, от нас же требуется единственная малость -- не колебать треножник, дающий нам тепло и свет.
      -- Каким же образом несчастная Россия может разрушить наш мир, Али? -Мехмед вспомнил, что о России-Големе с ним уже говорил Джерри Ли Коган.
      Это было невероятно, но, произнося обычные в общем-то слова, Мехмед явственно услышал гул, который к концу фразы превратился в чудовищный миллионоротый рев и смолк вместе с последним его словом. Мехмед ощутил, как качнулась земля (пол) под ногами, словно особняк из красного кирпича с черной мавританской лестницей превратился на мгновение в корабль. Мехмед подумал, что чего-то в этой России он не понимает. Но чувствует как пусть и не русский, но человек, значительную (лучшую в смысле возраста) часть своей жизни прострадавший вместе (внутри) с этой самой Россией. Какое-то наличествовало в пронесшемся и внезапно смолкшем реве вековое отчаяние, и Мехмед не мог уяснить, то ли это было сдавленное, спрессованное в брикет отчаяние русского народа, то ли тех, кто пытался прогнозировать и соответственно строить собственное будущее вместе (внутри) с Россией. А может, некое общее, универсальное отчаяние, сопровождающее Божий промысл в отношении России?
      -- Плохие люди, которые придут к власти, сломают сложившуюся систему экономических отношений. Между тем эта система, Мехмед-ага, есть основа нашего с вами благосостояния. В мире нет другой такой страны, из которой ежедневно и, подчеркиваю, совершенно официально, через торги на так называемых валютных биржах от Калининграда до Владивостока, уходило бы по сто миллионов долларов. В том числе и на наши с вами счета, Мехмед-ага. Потому-то они и не платят зарплату своему народу. Им просто нечем платить. Россия, Мехмед-ага, не мне вам это объяснять, последний донор так называемого западного мира, нашего с вами мира, хотя по крови мы с вами... наверное, тюрки, да, Мехмед-ага, граждане восточного горно-пустынного мира? Отечество нам -- Коран, верблюд, нефтяной фонтан и... автомат Калашникова. Выпади завтра Россия из сложившейся экономической системы -- рухнет половина мировых финансовых организаций. И что совсем плохо, Мехмед-ага, Россия не лучшим образом повлияет на оставшийся мир, который может перестать повиноваться, подчиняться обязательным для него экономическим законам. Хотя, -- добавил задумчиво, -- с ядерным оружием -- а двадцать первый век, Мехмед-ага, будет веком повсеместного, как сейчас автомат Калашникова, распространения ядерного оружия -- этот мир в любом случае выйдет из подчинения. Но, -- закончил почти весело, -- лишь до той поры, пока не будет изобретено новое, более крутое, нежели ядерное, оружие. А оно уже изобретено, Мехмед-ага, и, к сожалению, а может, к счастью, -- нашему с вами счастью -- в западном мире. Генно-биологическое оружие, Мехмед-ага, расчистит авгиевы конюшни, в которые превратилось человечество.
      -- Вы хотите, чтобы Россия продолжала быть донором западной цивилизации, и при этом хотите превратить ее в исламскую страну? -- спросил Мехмед, пропустив мимо ушей футурологический прогноз Исфараилова. Он имел большие шансы сбыться, этот прогноз, и поэтому нечего было о нем говорить. Так человеку доподлинно известно, что он рано или поздно умрет, однако далеко не всем нравится в деталях обсуждать предстоящую смерть.
      -- Да, Мехмед-ага, -- вздохнул Исфараилов, -- это единственный путь. Видите ли, -- добавил после паузы, -- в мире нет универсальных ценностей, в особенности для людей, определяющих судьбы мира. Да и не только для них. К примеру, Мехмед-ага, их нет для вас, нет для меня. Наверное, нескромно так утверждать, но на определенном этапе умный человек начинает -- быть может, обманчиво -- полагать таковой ценностью единственно себя. Хорошо, если у него достает ума не навязывать вновь открытую ценность миру.