Десять кругов ада

      Этот же Лебедушкин, озлобленный на весь белый свет, поставивший крест на своей молодости, появился в Зоне уже как ее человек, которого воля отторгла потому, что в ее подлые законы он не вмещался. Лебедушкин пришел в Зону уже окрепшим бойцом, которого зло в его нескладной жизни вынуждало на постоянный отпор. И чем это могло закончиться среди не менее горячих голов здесь неизвестно, не будь он вовремя замечен моим хозяином. И это предопределило, что остаток своей беспутной жизни неплохой по сути человек, Володька Лебедушкин, провел без диких драк, к которым уже был готов его переполненный горем и силой молодой организм. Именно сила и притянула к Бате его, или "Сынку", как ласково звал не склонный к сентиментальности Воронцов этого озлобленного парня, видя в нем себя - молодого, готового смывать оскорбления кровью, и только кровью.
      А что в этом плохого; кажется, именно так всегда и было там, внизу; на том и стоит человек...
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Но не как к силе физической, какой было немерено в коренастом Квазимоде, прибился к нему Лебедушкин; чувствовал он иную, сокрытую в тайниках души того нерастраченную мощь, и она влекла его к угрюмому стареющему зэку.
      Вдвоем они предавались в свободное время каким-то только им понятным заманчивым мечтаниям, разгоняя фантазию свою до небывалых и абсолютных высот. Зэки вокруг посмеивались - вот новая парочка образовалась, подавил Квазимода молодого и дружит с ним, услаждая его и себя мечтаниями. Говорить об этом тяжелому на руку Бате, конечно же, боялись, иное же что-то домыслить в отношениях двух мужчин, тихо воркующих после отбоя, испорченность зэкам мешала. Сошлись на том, что живут эти двое безгрешной, но очень странной друг к другу любовью - как отец и сын... Да так оно и было.
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      Оторва Васька, чернокрылый плут!.. Когда в последний раз за незаконку пронос чая в Зону - я две недели сидел на киче, опухнув без курева и оглохнув без человечьего слова, и Сынка не "телился" передать мне с кем-нибудь хоть малость табачку, я злился на него, а оказалось - зря: не было у него ну никакой возможности, дубаки-звери в охране попались.
      Только Васька прилетал каждый день; смотрел на меня через решетку ШИЗО, будто раздумывая, как помочь хозяину. Наконец Сынка дотумкал: привязал к клюву поддавшегося ему Васьки - уважал тот моих друганов... - пакетик с махоркой. Ворон прилетел радостный, посидел в думах, что делать.
      - Ну, иди ко мне... - ласково позвал я глупую птицу. - Пролезь вот здесь, - показал на зазор меж сеткой.
      Васька посмотрел туда и - божья тварь! - просунул голову в дыру, а затем через решетку в открытую форточку сбросил прямо в руки пакетик с махрой.
      У меня слезы на глазах навернулись от разумных его действий. Он, поняв, что сотворил большое дело, закаркал, будто возликовал.
      Тут уж я испугался, зашикал на него:
      - Ч-шь, ч-шь!.. Замолкни... Увидят - пристрелят, стерва!
      А он, видать, обиделся на мою грубую интонацию, оскорбился и сразу улетел - Володьке жаловаться. За утешением подался.
      И после этого семь дней, сколько я досиживал, носа не показывал - серчал на меня. Вот же гордая птица, не скажи ей ничего...
      Мириться прилетел, когда я отбыл наказание, в первый день. Мы с Сынкой выкурили по сигаретке после моей кичи, прилегли в бараке, а он, Васька, тут как тут - нарисовался. Меня-то небось и не ожидал увидать, на ночлег прилетел - ночевал только под нашей с ним кроватью.
      Обиделся, но ждал. Так и сейчас, в руки-то сразу не пошел, пролетел мимо, залез под койку, каркнул оттуда легонько и затих.
      - Ничего, явится... - успокоил я Володьку. - На измор берет... не тронь его пока.
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Отношения между вороном Васькой и зэком Иваном Воронцовым простыми назвать никак было нельзя. Бывало у них всякое - неделями дулись-обижались, сидя в двух метрах друг от друга. Васька в такие дни больше внимания уделял Сынке, стараясь возбудить в Бате ревность. Батя был глух к такому чувству, тупо смотрел на них, щебечущих, зная - все одно в конце концов ворон прилетит к нему. Квазимода напоминал старого мужа единственной в округе молодухи, которая ему в отместку гуляла с красавцем соседом, но приходила ночевать к старому козлу, что осыпал ее дорогими дарами. Он бы очень удивился, узнав о таком сравнении, как удивился бы, что изо дня в день я методично записываю его жизнь, равно как и никчемную жизнь Лебедушкина и других персонажей Зоны, в которой имею честь находиться уже пятый год.
      Это треть срока из положенного мне городским народным судом столицы нашей великой Родины - Москвы. Столь большой срок, отмеренный мне этим самым справедливым судом в мире, не особо, а точнее, никак не соответствует деяниям, что привели меня сюда. Но ничего не поделаешь - теперь скорбные сии обстоятельства я могу спокойно и очень долго излагать вот на этом листе бумаги да в прошениях о помиловании, что, подобно другим зэкам - насильникам, убийцам и ворам, шлю с завидной педантичностью в высокие инстанции, символизирующие в нашей великой стране победившего навсегда социализма законность и справедливость.
      НЕБО. ВОРОН
      Да, кстати, вот этот персонаж Театра Жизни - Зоны, коему за писание в тетрадках и умные разговоры вскоре прилепят кличку Достоевский.
      И - весьма точно, ибо я читаю его опусы на расстоянии и должен заметить, что пишет он в духе жесткого реализма и сам несколько отличается от всех. Интеллигент, светлая голова, на воле - предтеча новых направлений в чудной науке биокибернетике, он в силу воистину невнятных причин зачем-то помещен репрессивной машиной в этот приют скорби и пороков. Ценность такового шага для страны сомнительна, сообразность наказания содеянному - относительна, только лукавый в силах объяснить его здесь нахождение.
      Взяв на себя скорбный труд быть в меру сил Утешителем сидящих тут, я не вправе судить (наподобие нелепых в большинстве своем земных судов) о правомерности заявления сюда того или иного персонажа Большого Театра Жизни. Судьбой начертано быть на сцене каждому типажу, роли расписаны, занавес распахнут, гремит на плацу Зоны из репродуктора маршевая музыка, сотворенная незримым дирижером с хвостом и копытами... Действо началось... а потому где должен быть пишущий Орлов и достоин ли места здесь - не нам решать...
      Другое дело, что мои личные предпочтения и симпатии восстают против такого нерационального использования столь незаурядного человека, но... тому, видать, есть причина. В дальнейшей же его судьбе я вижу счастливые перемены, что позволят ему в полной мере реализовать свои способности и знания, обретенные в престижном московском вузе. Потому я за него спокоен, более того - впереди в жизни его ждут важные и приятные обстоятельства, а падение на дно, равно как и хроника здешних событий, очень поможет создать Картину Жизни, для чего и я тоже послан в Зону.
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Я отвлекся и нарушил данное себе слово - не писать о собственных переживаниях. Изменю же свое решение, коль скоро здешняя жизнь не будет давать мне уже никаких импульсов для ее изучения.
      Итак, история отношений Квазимоды и ворона насчитывает уже несколько лет. Самое странное, что за это время черная птица, о существовании которой вяло догадывается администрация Зоны, не была ею отловлена, посажена в карцер или торжественно расстреляна при всем честном зэковском народе. Только чудом я могу объяснить ее удивительную неуловимость.
      Подобрал же Батя ее когда-то израненной, кем-то до того мучимой. Ворон был явно не жилец, что прибавляло зэку еще больше решимости выходить его. Ведь любая птица в Зоне - это символ воли, счастливой возможности увидеть, как кто-то взмывает в небо на глазах у изумленной конвоирской шатии.
      Выходить птицу, дать ей возможность взлететь - шаг своего рода мистический, что предопределяет как бы и твою здесь судьбу.
      Квазимода чуть ли не силой вталкивал тогда в клюв ворону размоченный в сухом молоке - где его брал?! - хлеб, ежедневно перевязывал чистой тряпицей перебитое крыло. И выходил-таки немолодого уже подранка. Ворон вначале пытался сорвать клювом повязку, пока не почувствовал, что стрептоцид утоляет боль.
      НЕБО. ВОРОН
      Да какой там ваш "стрептоцид", позвольте! Я просто не мог долететь к лесу и вылечиться там, и тут уж, конечно, любой земной "стрептоцид", несведущими воспринимаемый как панацея от болезней, помог мне.
      О том, в какую я попал переделку, в результате чего чуть не потерял крыло, а значит, жизнь, даже вспоминать не хочется. Ну а будущий мой хозяин действительно проявил терпение и ловкость в обращении со мной, вольной птицей, отчего получил мое безусловное расположение. И я поклялся служить ему в этом пропащем месте.
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Взъерошенный, с тонкой после болезни шеей, ворон походил на маленького алого чертенка. Долго спорили зэки, отгадывая неразрешимую загадку - ворон это или ворониха, но так и не уразумели, кто ж перед ними, потому решили дождаться, когда выздоравливающая птица закаркает по-настоящему - пока из ее горла шли только жалкие всхлипы.
      Если не будет крякать, как утка, значит, ворон-батюшка. Так и вышло. И когда закаркал, что вызвало суды-пересуды среди людей, у которых ничего неделями в жизни не случается, как ни противился этому Квазимода, барак порешил - назвать подранка Васькой. Бате хотелось чего-нибудь экзотического, скажем, Сигизмунд или Ричард, но глупая птица уже начала откликаться на Ваську. С другой стороны, рассудил Квазимода, птица-то вроде русская, какой же Сигизмунд или Гамлет?
      Зато сродни она ему по фамилии. Успокоился Батя: своя.
      Приучил ко многому ушлую птицу ветеран Зоны Иван Воронцов, не мог лишь отучить гадить где не следует. А когда произошел очередной таковой казус, уткнул ворона клювом в помет, и как тот ни противился, пришлось ему попробовать собственного. Когда отпустил наконец провинившегося, ошалелый ворон метнулся в форточку, долго чистил клюв и негодующе каркал...
      ВОЛЯ. ВОРОН
      Я после этого гадостного случая долго не прилетал к Квазимоде, решив покончить с нашей связью и найти себе более приличного хозяина. Но странное чувство: приглядываясь к людям внизу в поисках лучшей для себя доли - а не служить кому-то, хотел я этого или нет, уже не мог, - мысленно сравнивал очередного претендента на мою бескорыстную помощь и поддержку с Квазимодой, и любой уступал в человеческих качествах моему суровому Другу. Так и вернулся к уроду, проклиная на чем свет стоит эту свою дурную привязанность и вообще нелегкую судьбину, что уготована мне на грешной земле.
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      Покаркал он, мстительно так, недельку под окнами, затем - смотрю - пришел. Но, подлец, быть аккуратным до конца так и не научился. На людях, конечно, сдерживался, а под кроватью моей нет-нет да и наделает, разрешит себе слабинку. Ну что - лазил я с тряпкой под койку, а его в эти дни не кормил приучал таким образом к порядку. Птица-то понятливая, выправилась. Ну а Васькой-то его назвали в честь кота Васьки, что тихонько жил в Зоне, развлекая зэков, пока не пришиб покладистое и умное животное дубак-прапор. Не думали мы, что рука у него поднимется, а он гундосил все - "не положено, не положено", и вот выбрал момент, загубил живую тварь. Жалели ребята котяру, любили его все. И ворона в его честь назвали.
      А птицу, вообще, ворона, знаете, в честь кого назвали? Легенда здесь такая: вор-он, вор-он, ворует. Они ж любят стырить что-нибудь, если кто зазевался. Хитрая птица, смышленая. Вор он. Народ уж как окрестит - хоть стой, хоть падай... всегда точно.
      А мой тоже - вор еще тот. Но все по мелочи, то вот десять копеек приволок, как сорока, на блестящее позарился. Чудной.
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Больше всего боялся Квазимода, что Васька однажды бросит его - улетит к своим: что ж ему, весь век свой коротать среди зэков? Когда это случится? гадал он, отдалял это событие, старался не думать о нем. Мысль эта словно придавливала его к кровати намертво, наваливалась такая тяжесть-кручина, что руки немощно, по-бабьи, опадали и глаза сами закрывались. Словно помирал.
      Ведь это потеря Надежды на волю... С другой стороны, не ему ли, Квазимоде, знать, что такое воля и как стремится к ней любая животина. Счастье Васьки: птичьим умом не постиг, что тянет срок вместе со своим хозяином, а то бы и духу его враз тут не стало...
      А может, и не улетит, сроднились человек-зэк и ворон. И для него, наверное, Батя стал ближе, чем какая-нибудь вздорная ворониха, успокаивал себя Воронцов.
      Не доверился он даже Володьке в самом своем сокровенном желании - загадал он на Ваську, крепко загадал. И все больше проникался суеверной навязчивостью загаданного. Теперь он уже и не мог точно сказать, сам ли этот загад придумал или судьба подтолкнула его, и сделал интуитивно, не понимая. Смешалось все от навязчивых мыслей.
      А загад был таков: улетит Васька на свободу - освободится и он, Квазимода. А нет - не доведется Воронцову вдохнуть вольного воздуха.
      Ответ на вопрос "улетит - не улетит" пугал Батю. Нет, не смерти он боялся - ее-то он повидал, свыкся. Воли желал Батя, воли - манящей своей недостижимой близостью, далекой и жгуче желанной. Одного и хотел: последний раз пробежать, как пацан, по заветной балке у реки своей, а потом - плыть, плыть и плыть... А уж после того и смертушку с радостью примет его зарешеченная годами душа...
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      После работы я собрал в кабинете начальника колонии весь актив шестого отряда - бригадиров, завхоза, председателя, членов совета коллектива, руководителей и членов секции правопорядка. Вот, значит, сколько людей будут помогать мне - думал, оглядывая недоверчиво косившихся зэков. Они небось размышляли: как будет мести метла нового начальника? Хотя какой же Мамочка новый? Со старыми дырами этот новый. Сидят многие подолгу, а меня и не было-то два года - для Зоны это не срок, она ломает обычное, вольное ощущение времени.
      И все же каким я вернулся - злым, равнодушным, старым? Да и зачем вернулся? Средь людей побыть или с новыми закидонами?
      Так-так... актов здесь навалом, в основном за нарушение режима. И получается, что из пятнадцати отрядов Зоны мой, шестой, - самый хреновый. Спасибочки... Может, еще не позд-но - домой свалить? Бедокура больше, работы меньше. Каждому хочется не вкалывать, а балдеть. Это мы проходили... Ну что ж, надо вычислять тех прилипал, что втесались в актив, чтобы льготы получить, а самим сачкануть. Потому и катится все ни шатко ни валко, абы как. А льготы, я вижу, стали немалые - поощрительное питание, свиданки, бандероли да посылки, благодарности, и главное - беспрепятственное прохождение судов, когда за тебя ходатайствует администрация об отправке на "химию". А "химия" - это уже почти воля.
      За один день эту кучу дерьма, всех этих актов не разгрести. Тут главное не дать активу утомиться, они ведь с работы, надо дать отдохнуть людям. Ну что, поехали. Акт номер один.
      - Сычов сидит в ШИЗО?
      - Двенадцать суток, - уточнил председатель совета коллектива Сорокин, спокойный работяга, севший за беспечность - кого-то там где-то задавило, кто виноват - бригадир Сорокин, не инженер же по технике безопасности: тот отмазался, понятно...
      - Что-то мне здесь неясно... Ну и почему он ударил парикмахера Иволгина?
      Оглядываю их. Молчат. Хорошенькое начало, так мы до китайской пасхи разбираться будем.
      - Почему? - Вопрос мой повис в воздухе. - С кем дружил?
      - С Дробницей вроде... - неуверенно пояснил кто-то.
      Приказал я привести этого Дробницу, а сам давлю на них.
      - Что ж это вы? - говорю. - Смелее надо быть. Вы посмотрите на себя со стороны. Да таких отрицательный элемент скоро под стол загонит, а может, и загнал уже. - Оглядываю, глаза отводят, точно - загнал. - Вы, наверное, думаете: раз сказал о человеке что-то, значит - сдал, предал?
      Молчат, но уже кое-кто глаза поднял. Не понимают, к чему я клоню.
      - Но если уж вы вступили в актив, то ваша роль не в молчании, а в противодействии всему гнусному. И здесь сами вы мало что можете, а вместе мы можем все. - Я завелся. - Человек должен ощущать себя в коллективе, тогда он и вас уважать больше станет. Чтобы это молчание было в послед-ний раз, закончил достаточно мягко, чтобы последние слова запали в их души.
      Напряглись, затаились, ждут. Тут и Дробницу привели. Независимый, походочка блатная, волосы взъерошенные, отросшие - к воле готовится.
      - Здрасьте, гражданин майор, - наигранно спокойно так, через губу здоровается, сопляк.
      Все ему здесь нипочем, и в сторону актива даже не взглянул. Помнил я его, как же, нарушитель был ярый - дрался, выпивку находили, кололся - в общем, весь набор...
      Смотрю по списку - да, ему через две недели на свободу, звонком освобождается - срок до конца досидел. А мог на два года раньше выйти, но это не про него, этот - не мог. А что ж он подстрижен-то так, под черта какого-то?
      - Известно кто подстриг... парикмахер ваш, - уязвленно отвечает этот Дробница.
      - А скажи мне, почему Сычов в изоляторе? - спрашиваю.
      - Ну, парикмахеру надавал пачек, - юлит. - Только я-то тут при чем? У них свои разборки... - пробует возмутиться, но тут же сникает под моим взглядом.
      - А может, и при чем, а? Он в зависимость к тебе попал, верно?
      - Какая зависимость? - взвился. - Ну, говорил ему, чтобы на глаза не попадался, а то кочан сверну. Ну и что, мало такого у нас говорят...
      Все я понял, цепочка замкнулась, а враки на лице у него написаны.
      - Понятно, - говорю, - пять лет отсидел и ни хрена не поумнел. А ведь тебе уже сколько?
      - Двадцать восемь, - бурчит.
      - Ну вот. И двадцать восемь нарушений у тебя... а тут притих, волосы отращиваешь...
      - А че? - снова бурчит. - Положено, срок вышел.
      - Выйдет, а пока две недели посидишь в ШИЗО, да обреем заодно. То-то девкам будет на загляденье - лысый кавалер.
      - За че!
      - За подстрекательство, осужденный... за него.
      - Я не подстрекал! - заорал уже в истерике. Слезы на глазах. - А если б он порешил себя, тоже я виноват, да?!
      - Помолчи, ботало, - сморщился я, не жалко его было - противно. Сопит, убить готов, глаз красный на меня косит, гаденыш. - Ничего ты не понял, говорю. - Еще тебе надо посидеть, наверно. Впрочем, гулять с твоим характером на воле недолго придется. Вернешься... А на воле вот радость-то матери - сын алкаш... Помню, как она плакала, образумить тебя хотела. Куда там, сам с усам. Драгун!.. - Оглядел я его сутулую фигуру - не мальчик и не мужчина, одно слово - зэк. - Жена-то сбежала от тебя? - давил на больное, сам уже не знаю, почему остановиться не мог.
      - Не ваше дело, - огрызнулся, сверкнул волчьим глазом.
      И тут случилось то, ради чего сегодня я и собрал всех, и тираду эту закатил сейчас этому долбану Дробнице. Прорвало моих активистов!
      - А ведь напрасно говоришь ты, что невиновен... - вдруг неожиданно осмелился, прокашлявшись, завхоз Глухарь. - Я ж слышал, как ты грозил Сычову: мол, если глаза мои тебя завтра увидят - морду расквашу... - Глухарь набрал воздуха, все же решился на поступок. - А когда он к тебе на поклон пришел, тут ты уже барин. Набей рожу парикмахеру - приказываешь. Слышал я, что говорили...
      Ай да завхоз, ай да передовик совхоза имени Ленина!
      - Иди... Дробница. - А когда он вышел, я к активу обратился: - А если бы он поставил более жесткие условия Сычову? И тот бы пошел убивать человека? А вы бы промолчали... Вот потому для этого же Сычова не вы, актив, а отрицаловка - авторитет, к нему бы он за помощью обратился. Подумайте, - говорю. - Буду собирать вас всю эту неделю, каждый день.
      И собирал. Пока не вошли в рабочий ритм, пока не забрезжило впереди, пока туманно, но - ощутили злополучный мой отряд не как кучку, плывущую неизвестно куда, в лучшем случае в изолятор, но как коллектив, где каждый думает о ближнем. Какое сообщество людское без коллектива? Ну и что, что Зона, люди-то остались людьми...
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Вытащил майор Медведев любимый еще с фронта "беломор" (если достать тогда удавалось - дефицит был страшный, на махре отвоевали), постучал папироской по ногтю большого пальца, задумался, уставясь на нетронутую стопку актов: сколь же еще здесь вчерашней крови, замешенной на тоске, безделье, алчности, злости, мести... Откуда все оно в человеке и как это утихомирить в нем? Неужто это навсегда? Всегда будут такие же тюрьмы, и новые и новые Василии Ивановичи станут идти в новые и новые Зоны, чтобы пытаться совладать с мракобесием души? Неужто это и есть один из неизменных путей человека на этой Земле - лучшей из планет?
      Кто ответит? - книги? Бог? материализм?
      Приходят и уходят Дробницы, и хоть задолбай их, усмехнутся криво и уйдут на волю пить-гулять, пока на утренней похмельной кухне не хватанут нож да не пырнут вчерашнего товарища. Как это печально... И зачем же корячиться с ними здесь, если кухня эта все равно случится, пиши бумажки-акты, не пиши - все одно...
      Кто ответит?
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      Нет ответа.
      Закрываю я кабинет, а на выходе из барака замечаю - у тумбочки дневального нет, полный бардак.
      На улице зэки, чинно гулявшие в тапочках возле своих отрядов, пытались мне не попадаться на глаза - те, кто меня помнит. Знают мою придирчивость.
      Вон, на волейбольной площадке Дробница этот, а с ним кто? Друг Крохалева Гуськов, знаком. Ага, увидели меня, прощаются, сейчас постараются улизнуть. Та-ак.
      - Завтра зайдете ко мне, без напоминания! - издали и громко. Закивали, а я вспомнил - Дробница-то меня ждет. - А... пошли... герой, - зову его к себе.
      На вахте заполнил на него постановление о подстрекательстве, передал бумаги дежурному старлею. Тот, пробежав глазами, усмехнулся:
      - Да, потерял ты волосики. Говорил я, не донесешь со своим характером их до свободы, - поводил пальцем перед лицом осужденного.
      Дробница его будто не слышал, замкнулся, на нас - ноль внимания. Оглядел я его, и ничего к нему не возникло - ни жалости, ни злости, пусто. Шаболда...
      - Ладно, - говорю, - признается, не будем стричь, под мою личную ответственность. Пусть посидит, подумает.
      Старлей поглядел на меня непонимающе. Мог и возразить: общее правило предписывало в изолятор помещать только подстриженных. Промолчал.
      Дробница воспринял это как должное, гордо отмолчался. Прапорщик повел Дробницу в ШИЗО, а я наконец-то поковылял домой, в двенадцать ночи. Все, Иваныч, за что боролся, на то и напоролся. Отдохнешь, когда сдохнешь...
      ИЗОЛЯТОР. ДРОБНИЦА
      Сука Мамочка, все просек, вычислил. И эти шавки-подпевалы ушки навострили...
      Старые зэки говорят, что Зона уже не та... Блатные не держат масть... Теперь любой бык и вора может при всех заложить. И хоть бы что.
      Ладно, отлежусь, на волю потолще выйду. Только вот подъем в изоляторе в пять утра - тоска. Зато отбой в девять, отстегивай "вертолет" и вперед кемарить.
      Ну надо же словечко-то такое придумать - подстрекательство?! Вот их справедливость! Улик никаких, пожалуйста в изолятор! Видать, эта сволочь, Сычов, раскололся, сломал его Мамочка, ушлый, гад безрогий. Вот не сидится же дома хрычу, нарисовался... Теперь, мол, и тебя, Кляча, расколю. Ага, хрен ему.
      А может, сознаться!.. Какая теперь разница... Нет, поглядим - кто кого...
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Дробницу в Зоне окрестили не Принцем, Боксером, Зверем хитрым, Мотылем или, как меня, Интеллигентом, а унизительно - Кляча.
      Обидно за кличку до злости. Но если взглянуть на него, образ точен: ребра наружу торчат, большие обвислые уши - вылитая старая лошадь-кляча, жизнью загнанная. Прилипла кличка, никуда не деться...
      Злой как черт пришел в изолятор. В кутке уже дрыхли пара урок, на скрежет замка и лязг двери недовольно вскинулись, равнодушно оглядели его и опустили стриженые головы. Свернувшись калачиком, продолжили ловить сеансы в безрадостных снах.
      Сплюнул, прыгнул на второй ярус нар, долго крутился, пока наконец не затих, уткнувшись носом в рельефную штукатурку, обметанную бисером раствора и окрашенную в противный серо-желтый цвет. Тошнотворная вонь спирала дыхание.
      В параше недовольно урчала вода, и тусклый свет зарешеченной лампочки был мрачен, как в шахте, в которой предстоит ему "рубить" еще не одну смену подряд...
      ИЗОЛЯТОР. ДРОБНИЦА-КЛЯЧА
      Ну, чего ж тоска-то такая? И близкая свобода не радует, из-за базара Мамочки этого... Прав он в чем-то, гусь подстреленный. Мать извелась, уж и квартиру хочет поменять, чтобы от друганов отвадить. Да как это сделаешь, все равно найдут, в одном же городе шарашимся. А с другой стороны, одну жизнь живу. Хочу выпить - пью... Будто работяги с бетонного меньше квасят? Жена вот... все на квартиру виды строила, на хрена я ей, зэк... а потом вовсе пропала. В городе хоть бы осталась, дочку бы повидать. Да она уж меня не узнает, старого и лысого... Вот житуха перелетная...
      А по-другому жить не умею... Кому-то попадется бабенка построже, держит мужика, он и рад, расползется киселем и на дачу ездит. А наш брат свободу любит, чего нам баба, мы хозяева своей жизни.
      А потом на воле одна пахота - паши, паши... Отпахал я свое, мне к тридцатнику, а вот медицинская карта как... том Дюма. Пора на отдых, на зарплату небольшую, но без труда. Я свое Родине отдал. Жалко, что на войну не успел, вот там бы я показал, на что способна городская шпана. Нельзя ползти по жизни слизняком и каждого мента бояться, юлить перед властью продажной.
      Вот руки бы отрезать рационализатору, кто додумался до такой пакости грубо мазать стенки цементным раствором... Нельзя писать ни карандашом, ни ручкой. Кровью даже не намалюешь о себе памятку - сидел такой-то, тогда-то...
      Сдохнешь тут, и ничего после тебя не останется, даже имени.
      ЗОНА. ОРЛОВ
      Парафинить себя Клячей Дробница позволял только избранному кругу. Работал всегда спустя рукава, еле ворочаясь, казалось, вот сейчас упадет и не встанет. Хотя сварщиком был неплохим, когда не ныл.
      А то вот сядет и заведет:
      - Ну и на хрена я даром здесь буду надрываться? Дома на шабашке я за такую работу четвертак в день забашляю, а тут вкалывай, не вкалывай - все одно больше стольника в месяц не выгонишь.
      Шабашка была его стихией. Он ждал ее, а когда урывал, весь отдавался работе, чтобы потом сладко помнить об этой шабашке. Приварит крыло на вольном "МАЗе" - пару пузырей водки... За нее можно было достать все, что угодно. Но жадный до выпивки Дробница всегда выпивал сам... и попадался, беззлобно сносил наказание, считая это естественным продолжением банкета.
      Но... шабашка случалась все реже, все реже и водочка смачивала горло Клячи из-за бдительности контролеров. Он окончательно утерял интерес к работе, серой тенью бродил по Зоне, все больше горбатясь неразрешимым вопросом - как жить дальше? И уже вовсе походил на клячу худым торсом, сутулой спиной и опущенным носом под унылыми глазками.
      В последнее время он стал строить дикие планы бежать в тайгу. Не отсюда, а по выходе на волю. Боялся он там надзора над собой легавых-ментов, но больше всего боялся себя - дурного по пьянке, почти невменяемого, способного взорваться по мелочи и натворить опять что-нибудь, и опять - Зона, и поиск ответа: почему меня?
      Стырить что-нибудь - пожалуйста, уговаривал он себя. Только не зарываться, стырил - и на дно. Чтоб деньги оправдывали риск, а на мелкую сошку теперь не клевать - хватит, ученые, сопрешь на копейку, дадут - на цветной телевизор.
      Две ходки, двенадцать лет пахоты на "контору" и "хозяина", отложили отпечаток и на здоровье - на производство он не пойдет, это точно, не нужны ему все эти райисполкомовские комиссии по трудоустройству. А на завод и не возьмут теперь - рецидивист, молодежь им испортит. Привыкший искать вину всегда на стороне, он и в подорванном здоровье своем винил "хозяина", в неудачах жизни же виновата была, по его мнению, "легавка", что не давала ему размахнуться, своровать по-крупному, - тогда бы уж он завязал. Стал бы нормальным человеком, не вором, играл бы в домино и ездил на море. Жил бы как все. Но - с капиталом. Не давали осуществиться этой мечте, а раз так - получи, фашист, гранату!
      Мерно качался фонарь за окном, спала камера, спал изолятор, спала Зона, и только неумолкавшая квакушка противно и до тошноты знакомо квакала свою нескончаемую песню - "ква-а-а, ква-а-а". Это значит, что сигнализация под грозным названием "Канонада-сирена" на запретке работает, что все нормально, что заключенные на местах... Квакушка эта была чувствительной дамой - пролетит птица, перекрыв радиолуч, сразу мерзкое якающее устройство издавало свой истошный крик - словно скребли тупым ножом по напряженному зэковскому нерву.
      Так ежечасно по девять раз, от отбоя до подъема квакала Зона тем, кто не спал, задумавшимся в ночи и забывшимся в дреме - "ты здесь, ты здесь, ты здесь"...
      В ШИЗО звонок подбросил камеру в пять утра. Засобирались угрюмые с недосыпу штрафники, от которых тянуло чем-то тухлым, кисловато-прелым, привычно защелкнули в стены нары-"вертолеты". Кляча, тоже молча, собрал свою "малую авиацию", присел на холодный стул, вмонтированный в пол, и сразу вернулся в истому прерванного сна.
      Блаженство это длилось недолго - открылась кормушка, и грязная рука просунула завтрак - каждому по двести граммов хлеба-чернухи и по кружке кипятка. Вот и все меню...
      Поплыл день, как в мареве сна... Двоих сокамерников Клячи вывели на работу, что явилось толчком к его долгим возмущенным воплям ("а почему не меня?!"), кои стихли лишь после появления злого прапорщика и удара дубинки по тощим Клячиным ребрам.
      Он заскучал, потирая ушибленное место и тихонько матеря злого прапора.
      Теперь он упорно и настойчиво, много дней, будет выискивать, на ком бы выместить свою злобу...
      Тут-то его грубо позвали:
      - Ветрогон! Тебя к майору Медведеву! Быстро, не чесаться!
      Он не чесался, он важно шел к майору, печальный и строгий, как гладиатор на последний бой.
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      С утра я побеседовал с тремя осужденными, и картина нарушений в моем злополучном отряде хоть чуть стала проясняться.
      Сознался в драке еще вчера дерзкий, но уже потухший в изоляторе Бакланов; Кочетков и Цесаркаев отмолчались, - понятно, зачинщики. Последний, отзывавшийся на кличку Джигит, заинтересовал меня особо. Знал я таких лихих кавказцев, кто удары судьбы принимал стойко и даже с юмором. Этот не страшился самых жестоких наказаний, а значит, если возвысится в Зоне, обрастет преданными дружками, то натворит немало бед, много крови попортит. А возможно, здесь кроется и наркота. Тогда дела принимают более серьезный оборот...