Десять кругов ада

      Улыбался и в тот день, когда новичок-слесарь в другом конце жестяного цеха менял что-то в мощном прессе, что гнул более толстое железо. Стальной лист был им закреплен наспех, и при включении он неожиданно вырвался из станка, распрямился, пробил в мгновение хилую фанерную хибарку, за которой и стоял этот ставший для Лунева смертоносным агрегат, и огромный лист железа, став летающей смертью, в доли секунды достиг большой Лехиной спины...
      Сбежались все, притащили того, кто работал на этом станке, кричали, показывали друг другу, как лист этот летел... Да что толку: лежал с листом в спине Леха, улыбаясь в залитый соляркой пол, а подсобный рабочий посыпал кровь вокруг него опилками и сгребал их в совочек...
      Зона была потрясена Лехиной смертью. На кого грешить, зэки не понимали, но знали - похеризм в части техники безопасности стал на стройплощадках обычным делом. Недавно был Гусек, теперь - Леха Лунев, завтра - кто?
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      Административная комиссия, как правило, проводила свою работу в библиотечном зале.
      Длинный, устланный красным сукном стол собирал офицеров колонии, начальников цехов, мастеров. Главным здесь был начальник спецчасти, а перед ним покоилась большая кипа личных дел заключенных.
      Приглашенные маялись на жестких стульях в зале, покашливали от напряжения, казались на редкость молчаливы и собранны. Все они, даже те, что вчера были блатными и дерзкими, в этот день становились испуганными и робко заглядывали в глаза сидящим перед ними офицерам. Еще бы - сейчас решалось главное преждевременный выход на волю.
      Воля. А значит, судьба их дальнейшая. Здесь она остановилась и могла идти только под откос, но никак не вверх, к высотам, ради которых живет на земле человек...
      Всегда было на комиссии все одинаково, буднично и скучно.
      Вот начальник спецчасти придвигает к себе список и зачитывает первую фамилию:
      - Крачков Евгений Михайлович, восьмой отряд.
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      В полной тишине затопали сапоги зэка, подошел он к столу - пожилой седой человек, смотрящий настороженно-зло на всех.
      - Ну, - спрашивает, - расскажи о своем преступлении?
      Теребит заскорузлыми, рабочими пальцами шапчонку. Рассказывает, как убил человека ножом в драке. Почему? Потому что к жене ходил этот человек, вместе они работали на обувном складе, там снюхались, а потом, видимо, на картонках жестко стало им любовь крутить или надоело; стал домой захаживать этот сослуживец. А Евгений Михайлович, про то не зная, ездил часто навещать больную мать за город. Приедет назад - жена радостная. Чего, говорил он ей, премию за ваши боты дали, что ли? Нет, говорит, и хитро улыбается...
      Ну а раз вернулся с полдороги, дверь ключом своим открыл, этот товаровед на балконе, в трусах. Выскочил и Евгений Михайлович за ним.
      - Прыгай! - говорит.
      А с четвертого этажа товаровед боится сигать, высоко. А Крачков по специальности-то мясник, у него ножи по всему дому, и на балконе тоже один завалялся. Товаровед кричит на всю улицу - спасите от ножа мясника! Это еще более разозлило обманутого мужа, да как он всадит этому жирному борову под бок, одним ударом и порушил хахалю жизнь...
      - Сам "скорую" вызвал... - попытался хоть как-то смягчить свою вину мясник.
      Офицеры переглянулись, вопросы какие-то незначительные ему задали, посовещались. Итог подвел замполит:
      - За восемь лет четырнадцать нарушений у вас, Евгений Михайлович. Последнее - три года назад. Есть и благодарности - девять штук. Два года член СПП, значит, встал на путь исправления, верно?
      Кивает - верно.
      - Исправно платит алименты. План выполняет.
      - А с женой как себя будешь вести, когда освободишься? - спрашивает дотошный Волков. И всех оглядывает: как я вопросик задал?
      - Никак не буду, - мрачно говорит зэк. - Сучка не захочет, кобель не вскочит... Сука! - твердо добавил, поняв вдруг, что комиссию эту не пройдет.
      Офицеры скрыли пробежавшие по лицам улыбки.
      - А еще раз женишься? - спросил Медведев.
      - Куда ж нам, мужикам, деваться? Матери сначала надо помочь.
      - Что скажете о своем подопечном, Куницын? - обернулся замполит к молодому лейтенанту - командиру отряда.
      - Считаю, что он заслужил право трудиться на стройках народного хозяйства! - радостно сообщил лейтенант. - Последние три года говорят сами за себя. Был в отрицаловке, потом середнячком стал, а теперь - активист, каких мало... Прошел все стадии.
      Крачков снова вдруг понял - могут и отпустить, загорелись в глазах лихорадочные огоньки. Страшась спугнуть желанное, понурил голову, напрягся в ожидании судьбы.
      Оснований для отказа у комиссии не нашлось, и он, разом поглупевший от счастья, плачущий, готовый вот-вот сорваться и побежать на вахту, а оттуда пешком на эти самые неведомые стройки народного хозяйства, был отпущен под снисходительные смешки...
      Следующим был некто Зимородок, отсидевший восемь лет за попытку убийства жены из срока в десять.
      - Что, приговор, значит, несправедливый? - сощурившись, спросил его замполит.
      - Несправедливый! Не пытался я... - глядя ему прямо в глаза, заявил зло тот.
      - А кто же... пытался? - искренне удивился замполит.
      - Не знаю я... - отвернулся Зимородок.
      - Но ведь в скольких инстанциях побывало дело, и везде один ответ виновен, - перелистнул пухлое дело Зимородка замполит. - Значит, через столько лет даже не хотите сознаться. Весь срок уже вышел почти... А ваши показания? Вначале ведь сознались...
      - Сознаться можно, когда виновен, а я ж не виновен. Первые показания с испугу дал, и пошло-покатилось...
      - Зачем вы вообще пришли на комиссию? - спросил замполит. - Зачем нас отрываете?
      Зимородок смерил его презрительным взглядом.
      - У меня восемнадцать благодарностей и всего одно нарушение. Я не вижу причин для отказа, - жестко бросил он, оглядывая собравшихся. Смело сказал, тоном, не терпящим возражений.
      И зря это сделал - сыграло против него, с офицерами так нельзя...
      ЗОНА. ЗАМПОЛИТ
      Вон смотрит как... мы вроде виноваты в его проблемах. Ан нет, гражданин хороший...
      - Зря вы пришли, осужденный, - тоже жестко ему отвечаю. - Раз вы не осознали своей вины, значит, не встали на путь исправления.
      А он опять лезет на рожон:
      - Я не опускался, чтобы исправляться. Одно нарушение за это время было всего - опоздал на развод. А по приговору - считаю по-прежнему себя невиновным.
      Тут и меня зло взяло.
      - Да мало ли что ты там считаешь! Грамотный ты больно...
      Но человек этот действительно невиновен, вот в чем дело. Показания у него выбили, на суде он их поменял, но было уже поздно - машина покатилась...
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      Решили мы отказать Зимородку. Хмыкнул он, вышел, не попрощавшись, фрукт. В общем, только шестеро из четырнадцати прошли комиссию. Последним вошел некий хмурый тип Оляпьев. Насупленно-выжидающе глядел на замполита. Тот же прочел характеристику и сразу подытожил:
      - Членом СПП стал недавно, неделю назад, предоставление льгот считаю преждевременным.
      - Но у меня нет нарушений! - вдруг заныл Оляпьев. - Насильно оставляете меня здесь?
      - Нет, добровольно и сознательно туда вступают, а не перед комиссией, возражаю я. - А вот у тебя сознательности - кот наплакал. Такие, как ты, на химии только разборки устраивают, а не работают.
      Смотрел я на него, думал: вот такие незаметные с виду середнячки, что при случае всегда будут против активистов и в комендатурах, и на химии, делают чаще всего там кровопролитие. Вольные общежития из-за них и превращались в места побоищ, и "химики" такие, не успев вдохнуть свободы, возвращались в следственный изолятор...
      Когда закончили комиссию, из ПКТ мне сообщили, что мой Кочетков, сидящий второй месяц там, изготовил заточку. Пошел на свиданку с ним, давно не виделись.
      - Ну что? - вздыхаю.
      - Устал... - И как школьник за партой, большой Кочетков сложил на столе руки, притулил к ним стриженую голову.
      И так у него просто это получилось, что поверил я ему. В который раз, тысячу раз обманываемый, снова поверил я человеку. Убить меня мало...
      - Иной раз кажется, - говорил грустно, как на исповеди, - сорвусь. Все надоело. Корчишь... из себя... блатного, хохочешь, а самому невыносимо. Себя я бояться стал, гражданин майор... - Смотрит, будто просит, чтобы погладил я его, седого, стареющего на глазах.
      Понял я, что ни о какой заточке сейчас разговора не надо заводить...
      - Письмо я от твоей жены читал, знаю, дети подрастают. Уже спрашивают, где отец. Начинайте все сначала, Кочетков, а мы поможем. Чем могу...
      - Поздно, - угрюмо он отвечает, как решенное. - Кенты смеяться будут. Голос задрожал, и стала наворачиваться слеза. - Если бы в другую Зону...
      - Не могу я тебя перевести в другую Зону... - говорю. - В другую камеру могу...
      - Сейчас пройдет, - застеснялся он своей слабости. - Про заточку пришли спрашивать... - оглядел меня. Добавил твердо: - Скажу так - никого убивать не собирался, самому вот... жизнь опостылела...
      Посидели мы еще с ним, поговорили. И - отмяк сердцем человек. И может быть, покинут мысли о смерти еще одну стриженую голову. Дай-то бог...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      В эту ночь Медведев дежурил по Зоне на пару с капитаном Волковым.
      Офицерам на дежурстве можно не встречаться, у каждого свой участок забот. Но за полночь в кабинет к майору тихо вошел дюжий оперативник. Подвинул фотографии на столе, что готовились Медведевым для стенда "Никто не забыт, ничто не забыто", присел.
      - Давно мы вместе не дежурили... Ночь длинная. Есть о чем нам потолковать, товарищ майор, как думаешь?
      Медведев неодобрительно оглядел его, пожал плечами.
      - Поговорим... - неохотно сказал, и капитан это уловил.
      Встал майор, налил гостю чайку, сел напротив:
      - Слушаю.
      - Чего ж вы меня опять преследуете, товарищ майор? - горько сказал Волков. - Все не можете простить мне ошибок давних? Но когда это было...
      - А сейчас ты что вытворяешь? - майор удивленно поднял глаза. - Или ты хочешь ошибками назвать тот сволочизм, как в Зону дурь течет из всех щелей, как деньги общаковские здесь гуляют?
      - Опять вы за свое... - Волков шумно вздохнул. - Знаете же, что не перекрыть общак, все равно он здесь будет...
      - Опять... - упрямо бросил Медведев. Поднялся, злой. - Слушай, я не знаю, о чем с тобой говорить. Доказать я все равно пока ничего не могу. О чем говорю, ты прекрасно понимаешь. А когда приловят тебя с делишками этими, не мне уже будешь отвечать, а следователям. О чем нам сейчас-то говорить? Чего тебе открываться раньше времени, может, и проскочишь, не заметут... - даже улыбнулся Медведев такому печальному для справедливости, но радостному для оперативника факту.
      - Василий Иванович... - подняв на него глаза, медленно протянул капитан. А вот если поверить всему бреду, что вы обо мне тут насочиняли, вот сами вы...
      - Что?
      - Ну... вот... - Оперативник мучительно подыскивал слова. - Если бы вам предлагались судьбой деньги... и неплохие?
      - За что? - искренне не понимал Медведев, к чему ведет капитан.
      - Все, проехали... - внимательно оглядев его, отвернулся Волков.
      - Ты что, мне хочешь предложить с тобой наркоту зэкам продавать? - широко открыл слипающиеся глаза майор. И вдруг засмеялся - долго и заливисто. - Во молодец...
      - Очень смешно... - поставил аккуратно стакан Волков.
      - На цинизм всегда надо отвечать цинизмом, - отсмеявшись, бросил Медведев, - так, кажется, по-твоему.
      Волков ничего не ответил.
      - Спасибо за чай.
      - Пожалуйста. Значит, так, капитан. Барыг я твоих пасу и на чистую воду скоренько уже выведу, - снова улыбнулся майор, говоря как о деле решенном.
      Волков задумчиво кивнул.
      - Что ж вы с пенсии-то своей пришли? - озабоченно сказал он. - Сидели бы да сидели, и проблем бы не было у меня.
      Медведев пожал плечами - так вышло, брат. Все улыбался.
      - И я вас тоже пасу, - серьезно добавил Волков и вышел - прямой и большой. Аккуратно, слишком аккуратно затворил дверь. Будто точку поставил...
      И чуть страшно стало майору. Но только чуть...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Такова жизнь Зоны - до поры до времени вялая, казалось бы, не предвещающая никаких даже мало-мальских событий, кроме отбытия кого-нибудь на волю, но вдруг - вспышка ярости, непослушания, и - смерть, раны, и новые сроки, и новая боль. В этом вся Зона - спящая и неспящая одновременно, смирившаяся и вечно бунтующая - скрытым от глаз бунтом обреченных на прозябание людей.
      Так случилось и на сей раз: из ничего, из бытового разговора, ссоры, перепалки неожиданно вырос главный поединок Зоны - дуэль на заточках.
      То, что в сводках администрации называется кисло и невнятно - поножовщина, на самом деле - сознательный дерзкий акт двух людей, желающих доказать свою правоту и отомстить за оскорбление.
      ЗОНА. БАКЛАНОВ
      А оскорбил меня опять вернувшийся в Зону морячок Жаворонков. Отбегал свое, прищучили, снова нарисовался. Манеры сохранил те же - все по херу, ну пахан прямо, "никого не боюсь...".
      Сцепились мы по пустяку, но он вдруг завел: да ты, мол, помолчи, ты же к куму бегаешь через день.
      Докажи, говорю. А что доказывать, кричит, все знают. Нет, ты докажи, тоже на голос беру. Он завелся: ты, мол, дурь в Зону проносишь через опера, не наш ты барыга, а ментовский.
      Ну, я тут и взвился... Поссорились.
      Он кричит - на поединок тебя вызываю.
      Что делать? Хорошо, говорю.
      ЗОНА. ЖАВОРОНКОВ
      Я на воле сейчас побывал и понял, что же за жизнь паскудная была здесь. Вернулся, вижу - ничуть она не поменялась, только гнилей еще стала. И самое обидное, что скурвились многие, сами же под ментовскую дудку пляшут, все продали. Даже наркоту сами менты стали в Зону таскать и с этих же дураков башли за нее драть.
      На воле встретил людей, которые общаком нашей Зоны ведают, и они мне сказали, что дурь-то они внести сюда давно уже не могут, не проходит.
      Но в Зоне-то она есть, говорю! Ну, правильно, отвечают, значит, опер сам ее через своих барыг вам и впаривает. А те деньги, что нам удается в Зону внести, вы на дурь ментовскую и тратите.
      Мне-то, в общем, это по фигу, мне ее не курить, но просто за идиотов стало обидно...
      А вот как раз на Бакланова этого они и серчают, он-де не их барыга, а Волкова, опера. И когда он что-то тут заверещал - менты не такие, менты сякие, я и не выдержал: сам-то с их ладошки жрешь... Ну, он на меня, и пошло-поехало.
      Ладно, поединок так поединок.
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Секундантов тут не положено, только зрители-зеваки да друзья.
      Выбрали денек поспокойней, отошли в недостроенный цех. Жаворонков, обычно веселый, на сей раз был сдержан и даже грустен. Бакланов храбрился, но взгляд затравленный выдавал его - боялся. Не Жаворонкова, тут еще кто кого возьмет, оба бугаи здоровые и дерзкие, но вот удара боялся неожиданного и мгновенной смерти за ним. Пыл за два дня после ссоры сошел... за что умирать? Мало ли что наговорили друг другу...
      Отступать вот только нельзя уже было, нельзя, не положено это в Зоне. Отступил - струсил, можно его подавить...
      Жаворонков, задумчиво разглядывая Бакланова, сказал громко, будто для всех:
      - Давай так... Ты должен узнать у шефа своего, с которым делишься, у опера Волкова этого долбаного, одну деталь... Сможешь?
      Бакланов крякнул.
      - Снова ты за свое... - зло бросил. - Говорил же тебе...
      - Ты дослушай... - мягко продолжил Жаворонков. - Узнай у него, что там случилось, когда к нему жена моя первая приехала. Спроси! - Он смотрел на недруга просительно.
      - Не говорю я с ним, нечего мне... - буровил свое Бакланов. - Это тебе вот почему срок за побег не добавили? А? Сам сучишь! Или баба твоя Волку подстелилась?
      - Ах ты ж козел!... - побелел Жаворонков. - Вот за это я тебя убью, твердо сказал он.
      Тут разозлился и Бакланов:
      - Ладно брехать - убью! Давай, попробуй!
      Вытащил кишкоправ и пошел на него.
      Морячок внимательно и задумчиво оглядел противника и вытащил свою выкидуху. Нож с долгим лезвием был красив, прямо кортик морской. Он протер его неспешно о рукав телогрейки и неожиданно улыбнулся.
      - Эх, где наша не пропадала! - кивнул стоявшим поодаль съежившимся от мороза и предощущения чьей-то скорой смерти зэкам.
      Бакланов стремительно бросился вперед и взмахнул рукой... Жаворонков едва успел отклонить голову, бритвенной заточки сталь обдула висок. Он успел заметить очумелый взгляд противника и нырнул ему под руку, близко вдохнув тяжелый запах Бакланова. Когда атаковавший обернулся, морячок танцевал чечетку за его спиной, перекидывая кортик из руки в руку с широкой улыбкой. Бакланов воспринял это как издевательство и грузно пошел на него, яростно взмахивая заточкой.
      И вдруг Жаворонков запел:
      Костюм бостоновый и корочки со скрипом
      Я на тюремный на халатик променял...
      В мгновение вырвался весь его бесшабашный характер, он уже плясал вприсядку, с присвистом, с гиком, словно был на палубе своего корабля, ловко уворачиваясь от кидающегося на него Бакланова, но сам не отвечал.
      - Последний раз говорю тебе, бугай, давай разойдемся миром, - со смехом крикнул он и вдруг поскользнулся и растянулся во весь рост.
      - Лежачего не бьют! - предостерег кто-то из зэков.
      Но охваченный яростью Бакланов кинулся на распростертого противника, выставив пикой руку с заточкой.
      Никто ничего не успел понять, как нападавший рухнул, сбитый подножкой морячка, тот успел вывернуться из-под Бакланова, перехватив и повернув кисть его руки. Заточка прошила хозяина...
      Жаворонков перевернул его на спину, выдернул заточку и замахнулся:
      - Ты, сучье дерьмо! На лежачего кинулся! Проси прощения!
      Бакланов в бессильной ярости харкнул ему в лицо... И увидел... взмах руки Жаворонкова.
      Морячок встал над телом, сплюнул и бережно спрятал в рукав свой чистый кортик.
      - Отдал швартовы...
      ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
      Известие об убийстве застало меня уже дома. Недосчитались одного при съеме с работы, а эти-то все мои - молчат; пошли шариться по заводу солдатики. Нашли мертвого Бакланова. Заточкой его... два удара нанесли, один, видать, примерочный, а второй в сердце прямо - наповал. Бросили под плиту бетонную, ну а так как наследили там, найти-то убийц нетрудно будет.
      Ну что, Волков приехал, поматерился, уехал. Следователей вызвали, протоколы...
      Опять мне все расхлебывать. Бакланов, Бакланов... Нарвался...
      Все ходил в синяках - "упал неловко...". Вот и упал неловко на заточку...
      Кто? Может, по приказу Квазимоды пришили за ворона? Вряд ли, прошло уже больше двух месяцев.
      На лице страха у него не было, вроде как видел, кто его убивает и зачем. В чем провинился на этот раз?
      Догадки, догадки... Сколько уж раз такое было, и убийц часто находили, вот только причин настоящих никогда откопать не могли, всегда мраком были покрыты. Зэку-то что: осудят его быстренько по статье за ссору, скажем, и непреднамеренное убийство, а истинный смысл очередного входа заточки в чье-то сердце знают только эти черти стриженые, нам же она неизвестна...
      А может, и ни к чему это?
      НЕБО. БАКЛАНОВ
      Ни к чему тебе это, уважаемый Мамочка, ни к чему... Вообще никому это ни к чему. Если бы знали вы, что я здесь услышал и узнал, вы бы поняли, как все там у вас происходящее лишено смысла, и не надо его искать...
      Все было правильно. И наказание, что я заслуженно получил за драку ту давнюю, в которой безвинный человек пострадал, и кара смертельная, которую я получил от морячка.
      Так и должно было быть. Наказан-то ведь я не каким-то морячком, эта смерть - за подлость мою, за обман товарищей. Все поделом мне...
      НЕБО. ВОРОН
      Верно, ни к чему вам все это знать, Медведев! Ни к чему! Ну, зачем вам все эти проблемы передач анаши, доения денег с нее, кодексы воровские, суки и мужики... Живите ж страстями иными - о душе, скажем, позаботьтесь, осталось времени-то вам, уважаемый... как говорят, кот наплакал. А вы все - кто там да зачем? Кто виноват да что делать?.. Это их судьба, дайте им жить в ней по своим, а не по вашим законам, все равно ничего из ваших благих помыслов не выйдет, а вам от желания во все вникнуть - одно огорчение и сердечная болезнь. Подумайте над этим, пока не поздно!
      ЗОНА. ЖАВОРОНКОВ
      А мне и узнать-то надо было у Бакланова немного, но самое главное: была ли моя Людуха у этой суки Волкова без моего ведома.
      Люди знающие говорят - была, а как проверить?
      Что - к Волкову сломиться: чего ж ты, боров, неужто тронул мою тростинку?!
      Сама она так и не призналась, но людям-то что зазря придумывать? Значит, была. Просила вроде за меня. А этот скот зажратый, что он? Вот в том-то и дело - что? Неужто он... не хочу и думать про это, не хочу...
      Знаю, слыхал, что он частенько пользуется... когда приезжают к нему такие же беззащитные... Люди-то и сказали - она окрыленная приехала, говорит - все там будет нормально, мол, мне пообещали похлопотать, капитан один. Но этот же бабник просто так ни шагу не сделает, без выгоды. С чего это ему за Жаворонкова хлопотать? Здесь одно и было... И что делать? Если поединок этот откроют, может, и к лучшему, отправят по этапу на суд, я там и сквозану домой... Должен я узнать, что ж там было, не могу я теперь с этим незнанием жить! Не могу...
      НЕБО. ВОРОН
      То, о чем боится думать заключенный Жаворонков, в общем-то действительно случилось, я зафиксировал этот эпизод, свидетелем которого нечаянно стал. Жена его Людмила приехала и пришла на прием к капитану Волкову, просила его как-то помочь в освобождении мужа. Капитан Волков в ответ на это предложил ей разделить ложе... стол в кабинете оперативного работника, на который он подстелил три газеты "Правда" и изнасиловал ее, раз и еще раз, перед уходом. Кстати, я не зря упомянул эти газеты... На моей памяти был случай, когда точно так же поступил с пришедшей к нему женщиной один из "чекистов" в 1940 году, здесь же, в этой Зоне. А чтобы отомстить ему, изнасилованная посетительница написала на него донос - на чем, на чьем, точнее, портрете ее изнасиловали. Она была писательница, к мужу-писателю приехала, потому отобразила этот акт красиво и ярко. Чекиста увезли, расстреляли. Теперь Сталина нет, можно подстилать любую газетку. Волков пообещал много этой женщине, и они даже договорились, сколько еще раз она к нему приедет и сколько еще раз случится меж ними то же самое. Тогда и Жаворонкову будет дарована помощь. Но тут он сам убежал, к этой Людмиле, и молодец, правильно сделал. Но вот история через ее подруг выяснилась, и Жаворонков, насколько я знаю, страстно хочет знать правду.
      Кстати, этакие гнусные методы капитан Волков применяет довольно широко. Приезжала - так же тайно - к Лебедушкину его будущая невеста Наташа, и в очередной раз неутомимый сексуальный страдалец, капитан внутренних войск МВД СССР, предложил ей с ним разделить это самое его ложе-стол. Она возмутилась, он пригрозил. Она испугалась, а он пообещал, что сгноит ее жениха.
      Информацию о паскудстве капитана Лебедушкин получил через тайное письмо, в открытую об этом случае Наташа писать боялась, а передала через цензора по кличке Пятнадцатилетний Капитан, и Володька узнал о приставаниях к своей невесте. И очень сильно расстроился, и стал планы мщения сочинять. Могли бы они даже воплотиться, не приди ему телеграмма о смерти матери.
      ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
      А что я мог сделать?!
      Выпуск заключенного на волю на похороны - это из разряда желаемого. Говорят об этом много, но на моем веку случаев таких было всего два, по разрешению Москвы. Говорят, где-то в Швециях это практикуется, но мы же не Швеция...
      Но это надо, прошу заметить, так себя зарекомендовать, так зарекомендовать...
      Конечно, у Лебедушкина не было ни одного шанса, не тот это случай, чтобы всерьез воспринимать эту слезную просьбу... Я и не пошел к начальнику колонии; что я скажу - прекрасный зэк Лебедушкин, давайте отпустим его на недельку на волю... Бред. Он же от такого предложения на стенку полезет.
      И потом, как бы ни божился этот Лебедушкин, и даже если представить, что Львов с моей подачи сошел с ума и отпустил его на похороны, я до конца не верю, что он вернулся бы...
      Ну, он начал пугать тут меня - убегу, мол, еще пожалеете. Я совсем рассердился, сейчас, говорю, запру в изолятор, там побегаешь по кругу. Иди гуляй. Обиделся, и понятно - мать... но что я сделаю?!
      Я, что ли, его сюда посадил?! На себя надо обижаться...
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      В общем, сделал я это... написал письмо.
      Здраствуйте, Надя!
      Не я вас не знаю не вы миня. Вместе с тем я пишу вам. Почему, вы спросите? Я прочел статью в журнале, где написано, что вы ветеринарный фелшер. Значит, вы лечите животных.
      Но задаю вопрос. Можна ли лечить бычков и телят если рядом есть больные взрослые люди? Можно? Я не в примом смысле. Бывает, душа болит больше чем рана. Конечно я не больной, не хромой, не косой.
      ...Здесь я надолго задумался: может, зря так говорю - не косой? А ведь косой же, почти. Но решил ее не пугать, оставил так, как написано... Другое добавил:
      Высок, немного урод. Лицо распаласовано шрамом. А все ж болен. Ноет она у меня, душа. Обокрал я ее, лишил красоты жизни, которая есть у вас я вижу на фото. Возможно вы замужем и имеете детей и это письмо вас огорчит или оставит равнодушной. Если я ошибся, то простите за правду, я рад. Человеческое чувство это море и поверьте мне мужику не видавшему женщины два десятка лет, что если оно созревает столько лет и взрывается во внезапно увиденной фатографии, то здесь есть над чем задуматься. Об себе много говорить не буду. Женат не был. Алиментов не плачу. Женщин видел в основном на фатографиях. Попросту говоря, никогда никому не писал. А тут увидел вас, прорвало. Не пугайтесь, я не волк и не убийца. Скажу, что мне сорок шесть лет. Из них двадцать шесть в изоляции. Я попросту стал скитаться по лагерям, а на воле был всего один год. Хвалить себя не буду, скажу одно, не пью так как неволя и особо не разопьешся. Деньжата скоплены. Сам работящий. Ответите буду рад, даже если это и трудно сделать. Неизвестность страшнее отрезвляющей правды. Если есть муж дайте почитать ему письмо. Не стесняйтесь он поймет не обидится, если он мужик. И запомните что я не какой-нибудь забулдыга и хулиган, пишущий ради красного словца. Раз написал, значит не мог не писать.
      Жду ответа. Может вы слышали про Воронцовых, которые проживали в соседнем от вас селе. Иван Максимович Воронцов.
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Молодой, красивый и сильный американец был оболванен налысо, с черными островками вчерашней буйной шевелюры, модной у студентов в его родной Неваде.
      Кроме того, посланца сытой и демократической страны выдавало в человеке по имени Гриф то, что руки суетливого прапорщика сейчас сдергивали с него, а именно джинсовая рубашка, кожаный жилет, новые джинсы. Даже носки прапорщик снял - собственноручно.
      - Разодетый-то, блин... - довольно причмокивал языком прапор. - Все заграничное. А пахучий, попугай прямо... Так! - Он дружелюбно хлопнул Грифа по округлому заду тяжелой ладонью. - Одевай спецуху, фраерок! А это... - кивнул на аккуратно сложенную одежду, - тебе десять лет не понадобится. Если выживешь... Здесь быстро рога-то обломают... - задумчиво добавил он, сосредоточенно щупая жилет. - Кожа? - спросил ревниво владельца.
      Тот равнодушно кивнул.
      Завтра жилет и джинсы, несмотря на угрозу наказания, перекочуют в гардероб сына прапорщика - Петеньки, которому они будут пока не впору, но Петенька растет быстро, и ему понадобятся они в скором времени более, чем американцу, умудрившемуся попасть в это несладкое место - советскую тюрьму...
      Гриф неловко надел явно малую для его могучей фигуры зэковскую робу. Прапорщик оглядел его, довольный.
      - Ничего, скоро сидеть будет как влитая. Вон жопу-то наел на свободе, надо скидывать тебе вес, сынок... - Что-то отеческое прямо прозвучало в этой трогательной "заботе" о фигуре свежеиспеченного зэка.
      С ботинками - тяжелыми, негнущимися, кирзовыми обрубками - было еще хуже, они не лезли на голую ногу. Прапорщик внимательно следил за действиями Грифа, посоветовал:
      - Ничего, вот носки раздобудешь, как по маслу пойдет, враз будешь в них впрыгивать. Валяй! - подтолкнул он распрямившегося наконец американца. Узнает американо, что есть настоящий русский тюрьма! - захохотал вдруг, искренне и по-детски радуясь своей шутке.
      Грифу хотелось плюнуть в золотозубый, дурно пахнущий широкий рот человека, который так неожиданно обрел над ним безграничную власть. Но с тоскою понимал он - уже не все позволено. Гриф, Гришка... обрел ты на святой русской земле новую свою миссию - быть несвободным, и теперь каждый твой поступок будет истолкован как поступок взбесившегося раба, и за каждым последует наказание...
      - Это, - громко, как глухому, крикнул на ухо прапорщик, показывая на ботинки, - говнодавы называются! Вот. Не понял? Не бельме? - покрутил он головой. - Эх ты, чучмек... Береги одежу! Понял? Казенная форма не на один день дадена, другой не будет. Ступай, мудрила... - Он легонько подтолкнул Грифа в новую жизнь.
      И повели его по коридорам, и стали отворяться двери, и еще одни, и еще, и каждая из них была толще и кованее, и с каждой такой дверью все меньше надежд оставалось у растерянного человека на то, что он выйдет скоро из этого места...
      ЗОНА. ГРИФ СЛЕЙТЕР
      Плохо освещенное помещение с запахом прокисшей капусты было местом, где теперь мне предстояло обедать. Я оглядывал его и все время натыкался на неприветливые взгляды каких-то хмурых типов. Кричали что-то люди, раздающие пищу, гремели ложки, миски. Хотелось зажать уши и исчезнуть, не слышать и не видеть всего этого.
      Мир хаоса, в который я попал, пугал меня и отбирал силы, необходимые для жизни; сейчас жить уже расхотелось.