Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

      После продолжительной беседы министров с Писемским решено было приступить к составлению договора.
      Сановники взялись за это дело с особою торжественностью, усердно помолившись богу. Предложения царя они принимали полностью.
      После составления договора Писемский стал просматривать договорные статьи. Он обратил внимание на то, что министры, изъявляя согласие королевы на предложения царя, именовали Ивана Васильевича братом и "п л е м я н н и к о м" Елизаветы. Затем они вставили в договор выражение "царь  п р о с и т  королеву". И наконец, - министры вписали в договор условие, чтобы никому, кроме англичан, царь не разрешал торговать в земле Двинской, в Соловках, на реке Оби, Печоре и Мезени.
      Писемский с неудовольствием произнес:
      - Царь - брат, а не  п л е м я н н и к  королевы Елизаветы. Царь объявляет волю свою, требует, спрашивает, а не  п р о с и т. Вы хотите, чтобы была включена в договор статья о дозволении торговли на Руси одним аглицким людям. Но возможно ли это? Пусть советники королевины рассудят: можно ли Аглицкой земле пробыть с одним русским торгом?! А с другими землями не торговать и к себе других купцов не пускать ни с какими товарами?! Если же Аглицкой земле с одним русским торгом быть нельзя, то как же русским пробыть с одним аглицким торгом?! Пристани наши открыты для всех мореходов иноземных. Всем мы рады, кто с добрым делом к нам жалует!
      Министры после этой речи Писемского вычеркнули в договоре слово "племянник", вычеркнули и слово "просит".
      Но они заявили, что хотели бы сказать кое-что и с своей стороны.
      Один из них поднялся с своего места и заявил, что он возражает против новой пошлины, введенной царем. Эта пошлина тяжела, неприемлема для английских торговых людей.
      Слушая речи сановников королевы, Писемский покачивал головой, выражая несогласие со словами говоривших и, когда они кончили, он проговорил, удивленно пожав плечами:
      - В какой земле во время войны пошлины на товары не повышаются? Ваши купцы, долго будучи у нас свободными от всякой пошлины, обогащались неслыханно. И теперь наш государь установил брать с ваших купцов пошлину половинную, не как с иных. Ведя разорительную войну с Литвою, ханом и другими врагами, не мог наш государь не прибегнуть к повышению пошлины. Это всякий должен понять.
      На том и закончилась беседа министров Елизаветы с Писемским.
      Оставалась недоговоренность о сватовстве царя к Марии Гастингс.
      Это дело королевою Елизаветой было отложено, пока ее племянница поправится от оспы, которой она в недавнее время болела.
      Царь Иван пристрастился к игре в шахматы, подаренные ему одним итальянским гостем.
      С ним часто соревновался в шахматной игре присланный в Москву к царю врач Роберт Якоби, прозванный Елизарьевым.
      В наступившие зимние вечера царю доставляла особое удовольствие шахматная игра.
      Однажды, играя с врачом, царь сказал:
      - Меня осуждают там, за морем, ваши писаки, будто я страшное злодеяние учинил в Новгороде... Но велико ли было милосердие короля Лудовика Одиннадцатого у франков, обратившего в пепел и тление свои города Льеж и Аррас? Измену жестоко наказал он. И дацкий владыка Христиан многие тысячи людей извел за измену. А Мария Тюдорова, говорят, своими руками усекала головы недругам своим.
      Роберт Якоби, чтобы угодить царю, привел в пример герцога Альбу, учредившего "Кровавый совет" в Нидерландах и казнившего восемнадцать тысяч человек за неповиновение испанским властям. Он привел в пример даже и свою королеву, - как он сказал, - "мудрейшую из всех правительниц, когда-либо существовавших на земле". Он рассказал царю, как двенадцать лет тому назад она казнила около тысячи человек в северо-западных провинциях Англии.
      Выслушав его, Иван Васильевич засмеялся.
      - В своего отца пошла твоя королева... Король Генрих и женам своим головы рубил.
      Роберт Якоби промолчал. Царь оживился.
      - Мне писал Максимилиан, немецкий цесарь, какую кровавую гульбу учинил король франков в ночь под Варфоломея... В его королевстве в одну ночь много тысяч народу перебито вместе с грудными младенцами в угоду католическим попам. Столько крови король франков без ума пролил. Глупец! А папа Григорий даже знак серебряный, чтоб на груди носить, в честь сего кроволития выбил... Тоже глупец! И собака!
      Роберт Якоби, хорошо игравший в шахматы, заведомо проигрывал партии, чтобы польстить царю.
      И в этот раз также в выигрыше остался царь Иван. Ему это доставило большое удовольствие. Он весело рассмеялся, похлопав по плечу англичанина, который делал вид сконфуженного своей неудачей. Царь понимал, что ему уступают в игре, и принимал это как должное.
      Он насмешливо подшучивал над "проигравшим" партию Якоби, а тот нарочно вздыхал, в растерянности качая головою.
      Откинувшись на спинку кресла, царь сказал с улыбкой:
      - Что-то Писемский долго мне невесту не везет. Послушал я тебя, посватался к ней, а видишь, как дело затянулось. Ты говоришь, - красива она? Не так ли?
      - Государь, смущает меня одно: какова бы она ни была красавица, все одно не стоит она тебя. Столь великому и мудрому владыке трудно найти под стать невесту.
      Царь испытующе посмотрел на него.
      - Яков, не ври! Красавице, даже из холопок, одной мужней мудрости и знатности мало... Гляди, я облысел... Тело мое немощно... Состарился... За что меня любить? Пробовал я приблизить к себе деву...
      Тяжело вздохнув, царь с усмешкой махнул рукой.
      - Ты - лекарь... Верни мне мою молодость! Ну! Озолочу тебя, первым человеком в моем царстве сделаю.
      Англичанин растерянно пожал плечами.
      - Чего же ты?! - нетерпеливо хлопнул его по руке царь.
      - Не по силам то мне, да и никому на то разуму не дано. И едва ли когда смогут люди то...
      - Молчи! - громко сказал царь. - Не надо! Давай сызнова играть. Вот.. моя молодость! Забываю я обо всем на свете, когда сижу за этой диковинкой.
      Иван Васильевич показал на шахматы.
      - На душе мне легче становится... Я чувствую тогда, что живу, будто здоров, будто нет горя у меня. Кто выдумал это - того следует почитать, как чудотворца.
      Роберт снова расставил шахматы.
      Началась игра, во время которой царь Иван любил вести тихую, спокойную беседу.
      - А я и не гонюсь за той девкой... Коли союза у меня не будет с королевой твоей, то и незачем мне ту княгиню аглицкую брать. Господь с ней! Союз мне надобен с твоей землей... Мы хорошо понимаем, сколь полезны для Англии товары нашей страны. Если мы не встретим в нашей сестре королеве Елизавете большей готовности, чем ныне, то все повольности в нашей земле у ваших купцов будут отняты. И мы сию торговлю передадим голландцам, венецианам и германцам... Впрочем, я еще подожду от нашей сестры решения - либо согласия, либо отказа. Буду ждать Писемского.
      Сделав несколько ходов шахматами, царь Иван откинулся на спинку кресла. Отдохнул немного. Вытянулся.
      - Больно в пояснице... Ломит, - сморщился Царь.
      Якоби заботливо вскочил, приложил ухо к спине царя.
      - Ничего, государь... Застуда... Пройдет... Овечьего молока испить на ночь... Да настойку из шелковой водяной травы, как то ранее говорил я вам.
      Внимательно поглядел на него Иван Васильевич.
      - Пью я ее, да не помогает... Зуд меня одолел, по ночам не сплю.
      - Яичный желток с солью смешать, да и помазать, где зудит... Ваше величество, это зело помогает.
      - Коли так, - помажь.
      Царь Иван был послушным в лечении болезней. Он искренне верил врачам и во всем подчинялся их советам.
      Глубоко вздохнув, он сказал:
      - Не щадил я себя, по недомыслию, в младых годах, а ныне вот и жалею... Много я прелюбы сотворил, прости ты меня, господи! Много грешил!
      Царь набожно перекрестился.
      - Ну, играй... Ставь дальше... Не хочу думать о том.
      Якоби услужливо углубился в игру. Царь тоже сосредоточил свое внимание на шахматной доске. Но через несколько времени все же опять оторвался от игры.
      - Море нам нужно!.. - громко сказал он.
      - Государь, вы обладаете огромным морем на севере...
      - Мало! - сердито крикнул царь. - Мало!
      Якоби испуганно съежился.
      - Винюсь, государь... И то сказать, невежда я в сем деле.
      Царь смягчился.
      - Ладно. Ставь дальше.
      IX
      Писемского рано утром разбудил Неудача.
      - Федор Андреевич, от королевы прискакали гонцы, приглашают тебя во дворец.
      Быстро собрался Писемский. Тщательно причесался, даже подбрился, оделся в лучший парчевый кафтан и стал дожидаться послов королевы; поверх кафтана накинул опашень.
      Природа благоухала. Был солнечный весенний день. Писемский вышел на балкон, щурясь от солнца.
      Яркие цвета, мягкий отблеск шелка и тяжелые складки бархата одежды Писемского как нельзя лучше гармонировали с блеском самоцветных камней, матовой белизной жемчужного шитья. Темные меха бобра и соболя, окаймлявшие ворот и короткие рукава опашня, делали фигуру Писемского важной, величественной.
      Наряды московских послов всегда приводили в восхищение иноземцев своей необычайностью и своеобразием. Их называли "костюмами покоя". Широкие, свободные, они говорили о широте и мощи самой русской натуры.
      Писемский не смущался тем, что при его появлении во дворцах, на улицах, на него глядели с любопытством и удивлением. Он видел иногда насмешки на лицах знатных господ, но равнодушно проходил мимо них с глубоким сознанием своего посольского достоинства, убежденный в красоте своего отечественного костюма.
      Вот и теперь он знал, что будет предметом любопытства и даже насмешек толпы придворных, но его это не смущало. Его радовало то, что, наконец, он увидит Марию Гастингс, будущую невесту царя. Об этом его поставили в известность еще вчера. Пора уже кончать сватовство и возвратиться в Москву. От царя приходят письма, полные нетерпения и недовольства.
      Не так давно Писемский представлялся королеве и наедине с ней говорил о сватовстве царя.
      Королева Елизавета сказала ему с улыбкой:
      - Ведь мой брат, ваш государь, как мне известно, любитель красивых женщин, а моя племянница не обладает красотой. Она недавно была в оспе. Ни за что не соглашусь, чтобы ты видел, а живописец изобразил ее для Иоанна-царя с лицом красным, с глубокими рябинами. Нет. Этого нельзя.
      Писемский спокойно сказал:
      - Ну, что ж! Я подожду, когда лицо ее снова посвежеет, и тогда ее посмотрю. Однако, к царю без того я не поеду, и без изображения ее художником - тоже. Твое величество, великая королева, приказала бы мне подождать того дня, когда принцесса твоя будет вполне здоровой. И на том я справлю тебе мою, послову, благодарность.
      Елизавета пробовала приводить еще разные другие доводы, но Писемский сказал:
      - Воля моего государя для меня священна.
      Убедившись, что настойчивость русского посла непреодолима, Елизавета согласилась, чтобы Писемский ожидал благоприятного дня для смотрин Марии Гастингс.
      И вот этот день настал.
      К дому, где находилось московское посольство, подъехало несколько золоченых возков, запряженных красивыми конями с султанами из перьев на голове. Это прибыли за Писемским королевские дворяне - придворные слуги.
      Они передали московскому послу приглашение королевы пожаловать в Иоркский дворец. С особым почетом они усадили Федора Андреевича в самый богатый возок, который окружили нарядно одетыми конными воинами.
      Карета быстро довезла московского посла до Иоркского замка.
      По широкой лестнице, устланной турецкими коврами, Писемский поднялся в палаты дворца. Здесь его встретили сам королевский канцлер Томас Бромлей, затем граф Гонтингдонский, брат Марии Гастингс. Обменявшись приветствиями с московским послом, они пригласили его в сад, и там, расположившись в беседке, сказали, что сейчас выйдет из дворца и сама племянница королевы - Мария Гастингс.
      Удобно расположившись в кресле, Писемский стал деловито ожидать появления Марии.
      Вдруг дверь наверху отворилась, и по широкой лестнице, украшенной многими колонками, обвитыми вьющимися растениями и цветами, стала спускаться, скромно потупив взор, высокая, стройная девушка, одетая в малиновое бархатное платье, плотно облегавшее ее тонкую, изящную фигуру.
      - Вот она, - сказал Бромлей. - Гляди, рассматривай. Королеве угодно, чтобы ты видел принцессу не в темном месте, не в комнатах, а на чистом воздухе. Любуйся!
      Писемский встал и поклонился ей.
      Она ответила ему ласковым поклоном.
      Видно было, что принцесса Мария смущается, что от пытливого, пронизывающего взгляда усердного московского посла страдает ее женское самолюбие.
      Писемский попросил Марию пройтись по аллеям сада, среди цветов и зелени; сначала он поодаль шел за ней, потом повернулся и пошел ей навстречу. И так, расходясь и встречаясь с ней, он во всех подробностях рассмотрел ее внешность.
      Вскоре смотрины закончились, и окруженная придворными дамами и девицами Мария Гастингс ушла внутрь дворца.
      Бромлей спросил Писемского: понравилась ли тому Мария Гастингс.
      Писемский сказал:
      - Я не знаю большего счастья для моей родины, чем супружество княгини Марии с моим государем.
      Писемского вновь пригласила в свой дворец королева. Она захотела опять наедине побеседовать с послом о сватовстве царя.
      Встреча с королевой Елизаветой произошла в ее дворце в Гринвиче.
      - Как же так, - спросила королева, - твой государь хочет жениться на моей племяннице, когда у него не только есть жена, но недавно от нее родился и ребенок - царевич Дмитрий.
      Писемский не верил ходившей в Англии вести о рождении у Марии Нагой ребенка.
      Он ответил королеве:
      - Злые люди выдумали такую новость, чтобы помешать государеву сватовству, полезному для вашего и моего отечеств. Королева должна верить единственно грамоте царя и мне, послу его.
      Елизавета опять стала говорить, что царю Ивану, конечно, не понравится Мария и что портрет ее, написанный художником, не пленит разборчивого в женской красоте царя Ивана.
      Писемский горячо возразил ей и стал в ярких словах хвалить красоту и достоинства Марии Гастингс.
      Королеве это понравилось. А то, что царь женат, как показалось Писемскому, - не особенно обеспокоило королеву. Ведь и ее отец, король Генрих Восьмой, имел шесть жен, да еще, разведясь, казнил двух из них. Дело то в Англии не новое.
      Перед отъездом из Англии Писемский был приглашен в королевский замок, где в честь его королева Елизавета устроила роскошный обед. Рекой лилось вино, не умолкали похвальные царю Ивану и королеве Елизавете речи. Пиршество затянулось далеко за полночь. Писемский и Неудача изумили всех придворных гуляк своею твердостью в принятии винных напитков. Это англичанам очень понравилось. Они даже обняли поочередно Писемского и Неудачу.
      После пиршества у королевы, московского посла и его помощника катали на яхте по реке Темзе.
      Светила луна, окрашивая в бледное серебро стоявшие на якорях у берега корабли и волнистую поверхность реки.
      На другое утро Писемский написал письмо царю: "Мария Гастингс ростом высока, стройна, тонка, лицом бела; глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие". Много лестного он сказал о Марии Гастингс, тая надежду на удачный конец сватовства.
      Перед отбытием из Гринвича Писемский получил от королевы для передачи царю два письма. В одном она писала, что польщена предложением союза, а потому и приносит царю душевную благодарность за это. В другом, - что приветствует Ивана Васильевича за намерение посетить Англию не ради ухода от какой-либо опасности, мятежа и бедствий, чего, боже упаси! - Королева надеется видеть царя у себя, в Англии, для личного знакомства и свидания, как нежная сестра, готовая доказать ему, что ее земля есть для него вторая родина.
      Кроме того, она вместе с Писемским отправляла к царю своего посла Иеронима Боуса.
      Английский посол в сопровождении сорока дворян, среди которых находился ученый проповедник Коль, вместе с Писемским сел на корабль в Гарвиче 22 июня 1583 года.
      Погода благоприятствовала. Дул попутный ветер. Судно было снабжено пушками на случай столкновения с пиратами, которые в эту пору были особенно дерзки. Внутренность корабля имела много разных помещений. Особенно понравился Писемскому выкрашенный в розовую краску, богато обставленный мебелью зал совета. В дорогу запаслись вином, сухарями, мясом и другими съестными припасами в громадном количестве.
      На мачтах развевались флаги с английским и русским гербами.
      Чайки носились над самыми головами, кружились над кораблем, сопровождая его.
      Писемский, стоя на носу, около капитанского кресла, задумался. Далек путь на родину, труден и небезопасен. Он перекрестился:
      - Благодарение богу! Опять домой! Где ни бываешь, а дома все лучше.
      Во время отвала играли трубачи.
      Вокруг суетились матросы, занятые работой на палубе. Англичане собирались на палубе кучками и, размахивая руками, о чем-то горячо между собою беседовали.
      Посол королевы Боус и ученый англичанин Коль разговаривали с капитаном, указывая руками вперед, в морскую даль.
      Кругом расстилалось на бесконечное пространство слегка колышущееся море, отливая цветом вороненой стали.
      Итак, домой! Сердце билось от волнения при одной только этой мысли, что же будет, когда снова увидишь Москву?
      Ровно месяц плыл корабль до Русской земли. Много бурь пришлось испытать в пути. У берегов Норвегии едва не погибли: корабль страшным ураганом бросило к скалам, судно получило пробоину. К счастью, общими усилиями команды корабля пробоина была заделана.
      После долгого пути корабль прибыл в "бухту святого Николая"*. Светило солнце. Спокойное море гостеприимно приняло корабль.
      _______________
      * Устье Сев. Двины, где находился Николо-Карельский монастырь.
      Сначала так называлась Двинская губа. Затем все Белое море принято
      было называть "Бухтой св. Николая".
      Нога Писемского ступила на русскую землю. И он и подьячий стали на колени и возблагодарили бога за благополучное возвращение домой. Не сразу могли они придти в себя от долгого морского плавания. Все еще казалось, что их качает на волнах, особенно ночью, во сне. Грезились громадные серые скалы, широкие безотрадные дюны...
      Писемский и англичане, наконец, прибыли на судах по реке в Холмогоры. Здесь Боус и его провожатые расположились в домах английской торговой "Московской Компании". Дома в Холмогорах у англичан были большие, просторные. Боус привез с собою много вина и всякой провизии. Приезд земляков английские торговые люди праздновали несколько дней подряд. Писемский остановился в доме воеводы, князя Звенигородского. Князь рассказал Писемскому о недомогании царя.
      - А я батюшке Ивану Васильевичу невесту высмотрел.
      Звенигородский махнул рукой:
      - Говорят, будто пухнет он, язвы на теле... Какая уж тут невеста!..
      В Холмогорах англичанам пришлось прожить пять недель, пока из Москвы не приехал посланный государем дворянин, который должен был встретить и проводить англичан, а также наблюдать за доставкой посольским людям вовремя и в потребном количестве провизии.
      За две версты до Москвы посла Боуса встретили четыре дворянина в сопровождении двухсот лихих всадников. Они окружили послов королевы, размахивая в воздухе шапками. Дворяне предложили послу Боусу слезть с коня и, стоя, выслушать приветствие царя. Боус не захотел слезать с коня, считая это унизительным для Англии. Начались пререкания; наконец, обе стороны пришли к соглашению - слезть вместе одновременно с коней. Тут началось тоже затруднение: каждый боялся, чтобы нога другого не ступила на землю раньше. Однако все произошло к общему удовольствию: русская и английская ноги стали на землю одновременно. Ничья держава не оказалась ущемленной.
      В Москву Боус прибыл только в конце сентября, а 24 октября посол был приглашен явиться ко двору.
      Его сопровождало сорок молодых дворян в парчевых кафтанах и шелковых голубых рубашках. По пути ко дворцу по обе стороны было расставлено шесть тысяч стрельцов.
      У дверей царской палаты посла и его людей встретил пожилой знатный боярин.
      Войдя в палату, Боус увидел сидевшего на высоком троне царя Ивана Васильевича, окруженного белоснежной каймой шеренги юных рынд.
      Около царя, на золоченых колонках, лежали три короны: Московская, Казанская и Астраханская. В палате, справа и слева, двумя полукругами сидело сто бояр в парчевых платьях.
      Боуса подвели к целованию царской руки. После любезных расспросов о здоровье королевы Елизаветы царь указал Боусу на заранее приготовленное ему место в десяти шагах от себя.
      В Столовой избе царем был устроен торжественный обед в честь английских гостей. Во время обеда царь, поднявшись со своего места, выпил большой кубок вина за здоровье королевы, своей доброй сестры, и пожаловал из своих рук послу большой кубок ренского вина с сахаром, чтобы он выпил за здоровье его, московского царя.
      Боус, с поклоном, осушил кубок, провозгласив тост за здоровье царя.
      На другой день посол был призван к царю на его половину, и там в присутствии ближних бояр царь повел беседу о делах.
      После долгих споров и разговоров царь увидел, что его желания не удовлетворены. Боус заявил, что он не уполномочен решать королевины дела. Он может передать королеве требования царя, но сам решить их не в силах.
      Царь передернулся и, гневно сверкнув глазами, с усмешкой сказал:
      - Коли так, я не хочу считать твою, английскую, королеву своим другом! Обойдемся и без нее. Благодарение богу, есть у нас друзья и опричь ее.
      На это Боус ответил:
      - Королева - моя повелительница. Она - величайшая в христианском мире государыня, она равна тебе, московскому государю, считающему себя сильнейшим. Не имеет она ни в чем недостатка, чтобы напасть на всякого, кто решится быть врагом ее величества.
      Царь удивленными глазами глядел на Боуса.
      Бояре в страхе замерли на своих местах.
      Боус бесстрашно смотрел в глаза царю.
      - Ого! - усмехнулся царь. - Когда так - хорошо. Что ты скажешь о французском или испанском короле?
      - Я почитаю, государь, королеву, мою государыню, столь же сильною, как и каждый из них, - отвечал Боус.
      - А что ты скажешь о германском цесаре? - спросил царь.
      - Такова сила моей королевы, что король, ее отец, не столь давно давал субсидию, помогал денежно императору в его войнах против франков.
      Услыхав это, царь пришел в крайнее возмущение.
      - Слушай, посол, - резко сказал он: - не вся сила в деньгах заключена, гляди, как бы тебе здесь не споткнуться!
      Рассерженный вид царя Ивана привел в содрогание всех присутствующих. Но посол стоял перед царем, не теряя своего достоинства.
      Громко он сказал царю в ответ:
      - Великий государь, ты можешь поступать, как тебе угодно, по своему желанию, ибо я нахожусь в твоей стране. Однако моя государыня, питая любовь к своим подданным, безусловно не оставит их без защиты.
      Царь побагровел от волнения, слушая дерзкую, прямую речь иноземца.
      Когда посол ушел, царь обратился к боярам:
      - Похвалы нашей достоин посол королевы! Хотел бы я иметь таких стойких, прямых да и разумных слуг у себя! Сей посол не мог допустить ни одного обидного слова о своей государыне. Это ли не похвально?! Берите с него пример.
      Иван Васильевич погнал дьяков вдогонку за послом.
      Вскоре тот вновь предстал перед царем.
      - Слушай! - сказал Боусу царь. - Велика моя любовь к сестре моей, королеве Елизавете! Скоро вновь позову я тебя, верного и бесстрашного посла моей сестры, и мы посоветуемся с тобой, чем полезен будет вашей стране московский государь и чем вы будете нам полезны.
      Царь распорядился увеличить послу жалованье на корм. Дьяк Савва Федоров явился в посольский дом и объявил об этом Боусу.
      Р о с п и с ь  н о в о г о  к о р м а. На каждый день: 1 четверик муки, 2 живых гуся, 20 кур, 7 баранов, 1 бок поросенка, 70 яиц, 10 фунтов масла, 70 белых хлебов, 12 хлебов, 1 галлон уксуса, 2 бочонка соленой капусты, 1 гарнц луку, 10 фунтов соли, 1/4 боченка вишневого меда, 1/2 галлона горячего вина, затем много всяких других медов и вин. На 3 дня одного быка.
      Однако корм оказался так обилен, что посол стал просить отменить его. Несколько раз Боус обращался к царю с этой просьбой, но царь ни за что не соглашался на это.
      Бояре, дьяки и всякие служилые посольские люди, видя особую милость к английскому послу, стали стараться показать послу свое дружеское внимание к нему.
      Не угодившего однажды чем-то английскому послу дьяка Щелкалова царь приказал наказать очень строго и послал Бориса Годунова сказать Щелкалову, что этим дело не кончится.
      После того как просьбы английской королевы о привилегиях для английских купцов царем были удовлетворены, посол отправил в Англию свое донесение королеве, а сам стал готовиться к обратному путешествию на родину.
      Царь Иван с грустью сказал царевичу Федору, сидя в его комнате:
      - Чего, чего не делал я ради Варяжского моря! Аглицкой королеве воздал непомерную честь, изъявив свое согласие на ее требования. Тоже ради моря. Имею мысль: в союзе с ней отбить обратно Лифляндское побережье. Пошлю нового посла к ней. Без моря на Западе не быть Руси! Так заповедал нам сам господь. Не отступлюсь я от той мысли. А коли меня господь приберет, - добивайся и ты, чтоб то море стало нашим. Во сне я вижу его. Спать не ложусь, чтобы не думать о нем.
      Царевич подобострастно слушал отца, кивая в знак согласия головой.
      А когда Иван Васильевич замолчал, царевич, поправив свои рыжеватые волосы, робко промолвил:
      - Мне рассказывал дьяк Совин, будто на море просторно и рыбы летают над водой...
      Царь Иван пристально посмотрел в лицо сына.
      - Просторно и на моей земле, зело просторно. И не за тем я гонюсь. Матушка Русь не обижена простором. Нам море... море нужно на Западе. Понял ли ты меня? Рыбы пускай летают там, а нам надобно, чтобы корабли наши летали по всем морям.
      Новыми кивками головы царевич подтвердил, что он понял слова отца.
      - Коли меня не будет, ближним советником своим сделай Бориса. Он разумом не обижен. Он поможет тебе в трудных делах, а с аглицкими людьми будь осторожен.
      Посидев молча, царь вдруг спросил сына:
      - Жаль тебе будет отца, коли он богу душу отдаст? Немощен я, болен, пухну нивесть отчего. Чувствую свой скорый конец.
      Глаза царя Ивана, большие, полные внезапно нахлынувшей на него горькой озабоченности, испугали царевича. Царь ждал ответа.
      - На все воля божья, государь... - сокрушенно потряс головою царевич Федор.
      - Дурак! - топнул ногою царь, поднялся быстро с места и разбитой походкой, высокий, сутулый, опираясь на посох, пошел к дверям. Остановившись на пороге, он снова гневно повторил: - Дурак!
      И вышел.
      X
      Дрожащей рукой царь Иван отодвинул занавес.
      Испуганными глазами взглянул на небо.
      Лицо его перекосилось от ужаса: на небе, в темной вышине, застыло крестообразное небесное знамение. Мутно-золотистое, оно повисло между церковью Ивана Великого и Благовещенским собором.
      Иван Васильевич велел приближенным накинуть на него шубу. Опираясь на посох, вышел царь на Красное крыльцо наблюдать дивное видение, о котором только что сказала ему царица.
      Долго молча смотрел он на небо, усеянное густой звездной россыпью, и на этот таинственный крест, смутно проступавший в небесной глубине, и вдруг, зашатавшись от слабости и поддерживаемый Бельским и Годуновым, прошептал:
      - Вот знамение моей смерти! Вот оно!
      Успокаивая Ивана Васильевича, загудели бояре:
      - Полно, великий государь, батюшка!..
      - Грешно, великий государь, батюшка!..
      - Пожалей царицу и дите свое, Иван Васильевич!
      Закрыв глаза, государь молча слушал причитания бояр. Со стороны реки дул прохладный ветер. Царь обернулся навстречу ему, глубоко вдыхая в себя свежий воздух. Ночь теплая. Днем таяло.
      Неподвижный, таинственный пришелец из глубин вечности неотступно преследовал взгляд царя...
      - Уведите меня! - прошептал Иван Васильевич.
      Бояре под руки отвели его в опочивальню. Тяжело дыша, совсем расслабленный, грузно опустился он в кресло. Открыв глаза, долго и со вниманием осматривал окружающих его вельмож.
      - Так ли?! Правда ли, что не хотите вы, чтобы я умер?! - с трудом выговаривая каждое слово, спросил он их.
      Опять заголосили бояре, уверяя царя в своей преданности престолу.
      Выслушав их, он усмехнулся:
      - Можно ли тому верить?! Дорог ли я вам, как вы то говорите? Когда я умру, вам посвободнее будет... Царевич не такой... Он другой.
      Бояре стали на колени, расчувствовались, принялись слезно умолять царя не говорить таких слов.
      - Буде! - произнес царь. - Коли так, мне и умереть не страшно. Государство мое не погибнет. Царевичу Феодору будете служить, как и мне...
      Бояре, склонив в унынии головы, слушали слабеющий голос царя:
      - Нет!.. Нет!.. Не то! Я не хочу умирать!.. Не буду...
      Царь впал в беспамятство.
      Черные мысли о близкой смерти в последние дни одолевали царя. Часто он запирался в своей моленной и со слезами на глазах молил бога об отпущении ему грехов. Наедине перед божницей он начинал перебирать все, что знал дурного о себе. Но, вспоминая о своих жестоких казнях, он часто вдруг приходил в крайнее смущение. Властно захватывала мысль: как же он мог иначе поступить?! А если бы он помиловал изменников, что тогда? Не случилось бы разве ущерба христианской вере, не послужило ли бы это порухе в государстве, устояла ли бы тогда Русская земля перед недругами? Он знал, он чувствовал, что великое горе постигло бы Русь, если бы он пошел на поводу у бояр-изменников, у друзей князя Курбского. Невольно задавал царь себе вопрос: велик ли грех государя, который губит изменников?
      Эти размышления казались ему грешными, он отгонял их от себя, оставаясь не убежденным в их греховности. Он путался в своих взбудораженных мыслях, заглушая их неустанными, мучительными поклонами, бия лбом об пол, покрываясь потом и обессиливая окончательно.