Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

      Неудачной оказалась и попытка устроить в 1928 году покушение на Бухарина или Крыленко. Строго говоря, и попытки не было, ибо, убедившись, что все видные деятели государства и партии тщательно охраняются, боевики от своих намерений отказались. Не удалось им проникнуть и на Белорусский вокзал во время приезда Максима Горького в Москву, где они надеялись подстеречь Бухарина (Бухарин действительно находился среди встречавших). Охрана вокзала была серьезной, и на перрон пускали только по пропускам.
      Большинство боевых групп, проникавших на территорию СССР ("тройки" и "пятерки"), обезвреживались ОГПУ. В сентябре 1927 года над взятыми в плен боевиками генерала Кутепова был устроен показательный суд. Один из участников боевой "тройки" мичман императорского флота Николай Строевой, не раз ходивший с секретными миссиями в СССР, на суде сам говорил о бесцельности террора: "Считаю эти акты, направленные против отдельных лиц, не достигающими цели и даже, наоборот, вредящими, потому что каждое террористическое действие вызывает известные репрессии властей и эти репрессии плохо влияют на население. Следовательно, террористические акты терроризируют не власть, а население, то есть результат получается обратный тому, какого мы хотим..." 5.
      Ликвидация одной за другой нескольких засланных Кутеповым боевых групп, фактически смертников, со всей очевидностью свидетельствовала о провале попыток достичь целей белого движения средствами террора. То, что не удалось армиям, едва ли было под силу нескольким экзальтированным, попавшим под влияние монархических зарубежных организаций молодым людям.
      Трудно поверить, чтобы такой опытный в делах контрразведки человек, как генерал Кутепов, не понимал тщетности попыток изменить средствами террора ход событий в СССР. Тем более что и здравомыслящие деятели РОВС, и политические лидеры эмиграции предупреждали, в том числе и в эмигрантской прессе, об опасности и вредности террора. Говорил об этом Кутепову и генерал Врангель. Думаю, есть достаточно оснований утверждать, что и сам Кутепов понимал бессмысленность террора против окрепшей власти. Террор поддерживался в целях, весьма далеких от чаяний подавляющего числа эмигрантов. Для Кутепова и генералов из правого крыла РОВС организация террористических акций на территории СССР была, в сущности, единственной возможностью поддерживать иллюзию своей необходимости. Для того чтобы держать в подчинении членов РОВС, была нужна видимость активной деятельности, видимость результатов. Террор был, в сущности, одним из способов борьбы за власть в РОВС. Вся идеология РОВС зиждилась на прославлении "смельчаков", уходивших "на подвиг в Россию". Это была идеология отчаяния.
      Кутепов понимал, что взрыв гранаты на Мойке, раздутый до размеров подвига правой эмигрантской прессой, как бы придавал "юридическую силу" его роли одного из лидеров русского зарубежья. Без этого офицерского "фольклора" Кутепов превратился бы в рядового эмигрантского обывателя, каких были тысячи. Выбор был: остаться на посту руководителя РОВС со всеми вытекающими из этого положения материальными и престижными последствиями либо сделаться, как сотни полковников и генералов, шофером такси, брадобреем, рабочим или даже священником.
      В 1927 году, после провала сразу нескольких посланных в Россию боевых групп, Кутепов и в самом деле помышлял о том, чтобы поступить рабочим в столярную мастерскую (для работы инженером, как Врангель, у него не было необходимого образования). Кутепов выбрал другой путь, всячески поддерживая идею террора. Идея эта, то затухая, то возгораясь под влиянием происходящих в России событий (насильственная коллективизация крестьян вызвала новую вспышку антибольшевистских настроений), просуществовала до середины 30-х годов.
      Весь 1930 год прошел в эмиграции в толках и пересудах об исчезновении Кутепова. Эмигрантские газеты с возмущением писали о "разбое ОГПУ", пытались привлечь французское общественное мнение к этому делу. И действительно по поводу слухов о похищении генерала делались запросы в парламенте. Обе крупнейшие ежедневные газеты русской эмиграции в Париже - "Последние новости" и "Возрождение" ежедневно помещали репортажи о ходе расследования, печатали свидетельства очевидцев. "Возрождение", отражавшее мнения правого крыла эмиграции, требовало, чтобы французские власти произвели обыски в советском посольстве на улице Гренель. В первые недели скандала эмоции достигли такого накала, что на собраниях РОВС сторонники решительных действий звали идти громить советские официальные учреждения во Франции. В Национальном собрании депутаты правых партий требовали разрыва дипломатических отношений с СССР. Газета "Эко де Пари", обращаясь к тогдашнему премьеру, писала, что интересы и честь страны требуют от Тардье, чтобы он порвал с советской властью.
      Власти проявляли сдержанность. Проведенное следствие прямых улик против советских сотрудников во Франции не собрало. Полиция оказалась в тупике. Умеренные французские комментаторы ставили под сомнение саму идею причастности советской разведки к похищению Кутепова. Советская Россия, полагали они, настолько заинтересована в сохранении дипломатических отношений с Францией, что едва ли пойдет на столь рискованный шаг, как похищение человека с территории суверенного государства. Исчезновение Кутепова обрастало невероятными слухами, выдвигались самые дикие версии. Один из "следов" вел в Берлин, другие - в Южную Америку.
      Русские газетчики осаждали Фо-Па-Биде, комиссара по особым делам префектуры полиции, с требованиями дополнительных сведений. Комиссар предпочитал отмалчиваться. Двадцать пять лет спустя после событий 1930 года эмигрантский писатель и журналист Андрей Седых, бывший в период исчезновения Кутепова репортером в парижских "Последних новостях", писал в нью-йоркском "Новом русском слове": "Я убежден, что Фо-Па-Биде знал с самого начала все имена похитителей и тех, кто несет ответственность за это преступление. Один из них, принимавший участие в похищении, сейчас мирно живет в Соединенных Штатах под чужим именем".
      Пытался вести собственное следствие и В. Л. Бурцев *, считавший себя крупнейшим знатоком в делах советской разведки и ее борьбы против эмиграции. Обретший громкую славу разоблачением Азефа, оказавшегося агентом царской охранки в среде социалистов-революционеров, он пользовался в эмиграции большим авторитетом. Будучи убежденным противником большевизма, Бурцев верил в существование "московского следа". Однако чутье прирожденного следователя не помогло ему раскрыть правду. Версии, высказываемые Бурцевым, отвергались самой же эмигрантской прессой.
      * Бурцев В. Л. - один из известнейших российских, а затем эмигрантских журналистов. До революции был сотрудником газеты "Русские ведомости".
      В чем сходились все - и левые, и правые - это в понимании, что подобная акция не могла быть проведена без помощи "изнутри". Кто бы ни был похитителем или "заказчиком" похищения, к непосредственному исполнению были причастны люди из "Русского общевоинского союза". Взаимным обвинениям и подозрениям не было числа. Газета "Возрождение" называла среди соучастников полковника Дьяконова и генерала Карганова. Возмущенные чины РОВС подали на газету в суд и выиграли процесс. На поверку оказалось, что у газеты нет никаких документов, а лишь "свидетельства", не поддающиеся проверке.
      Все эти дни, пока длилось следствие, Лидию Давыдовну Кутепову, жену исчезнувшего генерала, посещала Надежда Плевицкая. Сочувствовала, успокаивала, расспрашивала о ходе расследования. Эмиграция восхищалась отзывчивостью прославленной певицы к чужому горю. Вспоминали и о том, что исчезнувший генерал был посажёным отцом на свадьбе Плевицкой и генерала Скоблина. Никто не мог предположить, что у чуткости Надежды Васильевны могли быть и иные мотивы.
      В обстановке тревог и подозрений, вызванных исчезновением генерала Кутепова, вступал в должность руководителя РОВС генерал Миллер. Не блестящим оказалось и финансовое положение союза, особенно после финансового краха шведского "спичечного короля" Ивара Крегера, на счетах которого находились деньги "Русского общевоинского союза". Шведский "спичечный магнат" оказался ловким международным аферистом. После раскрытия огромного мошенничества 12 марта 1932 г. он застрелился в своей роскошной парижской квартире. Многие русские эмигранты, доверившиеся Крегеру, были разорены. Но больнее всего крах "спичечного короля" ударил по РОВС: организация русских военных потеряла 7 млн. франков - в сущности все свои средства. Этот удар был посильнее исчезновения генерала Кутепова.
      Серия скандалов отрицательно сказалась и на отношении к РОВС со стороны французских властей и иностранных генеральных штабов. Не было денег, не было энтузиазма, не было поддержки. В этих условиях генерал Миллер вынужден был думать не столько о боевой деятельности, сколько о предотвращении полного развала организации. Активисты РОВС между тем по-прежнему требовали бессмысленных, по мнению Миллера, новых "подвигов". Вся энергия генерала уходила теперь на то, чтобы лавировать между теми, кто звал в бой, и теми, кто склонялся к роспуску РОВС. Решительности Миллеру не прибавило и то, что, в отличие от прежних вождей белого движения - Врангеля и Кутепова, он был мало известен офицерским массам южных армий, которые в эмиграции составляли большинство. Напомним, что борьбу с красными генерал Миллер вел на Северном фронте, в районе Архангельска.
      Тем не менее после исчезновения генерала Кутепова активная антисоветская политика РОВС фактически была сведена на нет. Прежде всего прекратилась засылка боевиков в Россию. Деятельность союза все больше сводилась к сбору разведывательных данных, к поддержанию видимости существования. Внутри РОВС пышным цветом расцвели интриги, борьба за влияние.
      Внешне жизнь членов РОВС шла так же, как и жизнь большинства русских эмигрантов. Львиную долю времени занимали заботы о хлебе насущном, тем более что экономическая обстановка во Франции в начале 30-х годов складывалась крайне неблагоприятно. Безработица была велика даже среди французов. Русские соглашались на любую работу. Многие из военных помоложе вынуждены были завербоваться во французские колониальные войска. Оставшиеся во Франции по мере возможности старались сохранить подобие общественной жизни. Устраивались "полковые" собрания с буфетом, совместные праздники, юбилеи "великих дат" белого движения, поминовения погибших или умерших вождей. Подобно гражданской эмиграции, члены РОВС организовывали вечера отдыха, лекции с преобладанием "военно-патриотической" тематики. Но на фоне культурной жизни эмигрантской интеллигенции все выглядело уныло: эмигрантская молодежь сторонилась РОВС, и собрания союза все больше напоминали встречи "ветеранов".
      В то время как эмигрантская интеллигенция, уже давно понявшая тщетность надежд на "военное решение", занялась культурной работой, проблемами преемственности культуры, осуществляла важную воспитательную миссию, военные, в сущности, оставались не у дел. Вырванные из привычной среды, в эмиграции они оказались совершенно дезориентированными. У большинства офицеров не было ни навыков гражданской службы, ни вкуса к просветительской работе. Привыкшие к строгой военной дисциплине, к регламенту, они труднее всего приживались в эмиграции. Эмигрантские свободы и вольности им были не нужны. Не случайно именно в среде военных шире всего были распространены пьянство, драки, сведение мелких счетов. Их военные знания были неприменимы ни во французской, ни в русской среде. В отличие от эмигрантской интеллигенции, которая оставила после себя заметный след, деятели РОВС, кроме нескольких кровавых дел, серии скандалов и интриг, ничем себя не прославили. И в этом была трагедия русской военной эмиграции.
      * * *
      Весть об исчезновении генерала Миллера 22 сентября 1937 г. была воспринята эмиграцией с недоумением. Зачем, кому понадобился этот переступивший порог семидесятилетия и фактически бездействовавший глава РОВС?
      Если в версии о причастности советской контрразведки к исчезновению генерала Кутепова была определенная логика: пусть и в ограниченном числе, но боевики РОВС все-таки запускались в советскую Россию и борьба с ними была частью борьбы за обеспечение безопасности, - то при генерале Миллере военная работа в РОВС была фактически свернута. Кому помешал престарелый русский генерал, к тому же сторонник умеренности и осмотрительности?
      Чем больше вчитываешься и вдумываешься в обстоятельства похищения генерала, тем больше осознаешь, что понять истинные причины этой политической загадки невозможно без того, чтобы не расположить это событие в цепи других событий той поры.
      Хочу оговориться, документы, факты, свидетельства, которыми я обладаю, не дают полного основания для безапелляционных выводов. Многие из архивов, которые могли бы пролить свет на факты, до сих пор закрыты. Кроме того, история, особенно секретная, нередко становилась объектом столь тонкой фальсификации, что бывает трудно отличить подлинный документ от подделки, действительное событие от преднамеренной дезинформации. История русской эмиграции, особенно когда она входила в соприкосновение с историей советской России, полна страниц, где неправда соседствует с правдой и ложь нередко выглядит реальнее истины.
      Исходя из такого понимания, я не имею намерения вынести окончательный "вердикт". Моя задача много скромнее: рассказать читателям о том, как запутанный клубок противоречий, кульминацией которого в 1937 году было исчезновение генерала Миллера, воспринимался, судился и интерпретировался русской эмиграцией. Тем более что она отчасти вольно, а отчасти в силу манипуляций секретных служб была тесно вовлечена в эти бесовские игрища.
      Одним из "белых пятен" "советско-эмигрантской" истории является поездка маршала Тухачевского в Западную Европу, ставшая как бы преддверием к расправе над ним Сталина. Имеются свидетельства того, что активным участником заманивания советского маршала в расставленную для него ловушку был генерал Николай Владимирович Скоблин, один из главарей РОВС, муж "курского соловья" - Надежды Васильевны Плевицкой.
      Согласно одной из версий "дела Тухачевского", операция была задумана контрразведкой Гитлера с целью нанести удар по руководящему ядру Красной Армии и подозрительность Сталина умело использовалась контрразведкой Гитлера.
      Некоторые "технические детали" этой операции уже сделались достоянием гласности. В апреле 1937 года в подвальном помещении на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине под руководством генерала СС Германа Беренса гестапо оборудовало секретную лабораторию для подготовки и изготовления фальшивой переписки Тухачевского с немецкими военными якобы с целью заговора против Сталина. Были сфабрикованы письма, документы, расписки в получении денег от немецкой разведки за предоставленные ей разведданные. Фальшивые документы несли на себе все необходимые в таких случаях "стигматы веры": печати, пометки, росписи, грифы и штампы. Подделали даже пометки на полях немецких генералов фон Зекта, Гаммерштейна и руководителя абвера (германской разведки) адмирала Канариса.
      О существовании папки с компрометирующими Тухачевского документами через президента Чехословакии Бенеша, оказавшегося невольным соучастником этой сложной игры, было доведено до сведения Сталина.
      Между тем в обширной эмигрантской литературе, среди которой имеется ряд исследований по "делу Тухачевского", есть свидетельства, что инициатива компрометации вождей Красной Армии, и прежде всего маршала Тухачевского, исходила не от германской контрразведки, а от самого Сталина и что Гитлер лишь с готовностью воспользовался подброшенной ему идеей. Таким образом, на самом верху тайной политики интересы Гитлера и Сталина, во всяком случае, в деле маршала Тухачевского сомкнулись. Сталину важно было избавиться от сильною и популярного соперника, Гитлеру - от блестящей плеяды молодых советских полководцев. Интересы двух диктаторов переплелись. В проигрыше оказалась советская Россия, лишившаяся накануне войны своих лучших военачальников.
      В исследованиях эмигрантских историков прямо указывается на посредничество в этом сговоре Николая Владимировича Скоблина, бывшего, по ряду свидетельств, двойным агентом, работавшим одновременно и на гестапо, и на НКВД. Именно через него до Гитлера была доведена первичная информация НКВД о якобы готовящемся заговоре генералов против Сталина. Гитлер "понял намек" и после недолгих колебаний дал распоряжение вступить в игру.
      Оценивая эти свидетельства, вместе с тем нужно помнить, что во время суда над Надеждой Плевицкой, обвиненной в соучастии в похищении генерала Миллера (подробнее об этом рассказывается ниже), так и не было предоставлено ни одного документального свидетельства, которое подтверждало бы сотрудничество генерала Скоблина с советской разведкой. Обвинения носили исключительно косвенный характер. При отсутствии доступа к советским и германским архивам секретных служб нет возможности с полной уверенностью сказать, кто был чьим объектом манипуляции, кто на кого работал. Моя задача состоит не в отыскании истины, а в том, чтобы рассказать об одной из драматических страниц жизни русской эмиграции.
      Как только в эмигрантской прессе замелькало имя Тухачевского, здесь сразу же вспомнили, что герой гражданской войны, усмиритель восстания в Кронштадте и "антоновщины" начинал свою военную карьеру подпоручиком лейб-гвардии Семеновского полка. Многие семеновцы, оказавшиеся в изгнании, склонны были видеть в красном маршале человека своей среды и приписывали ему свои собственные помыслы.
      Фактом является то, что Тухачевский действительно останавливался на несколько дней в Париже по пути на похороны Георга V и при возвращении из Англии. Поль Пайоль, работавший в то время в германском отделе французской контрразведки при Генеральном штабе французской армии, пишет в своих воспоминаниях 6 о том, что приглашения на прием в советское посольство в честь Тухачевского получили несколько французских "друзей" маршала, бывших вместе с ним в германском плену в 1915-1916 годах. Среди присутствовавших на приеме на улице Гренель был и полковник Робьен, один из ответственных сотрудников германского отдела французской контрразведки, брат бывшего посла Франции в России. Полковник Робьен имел беседу с Тухачевским, в ходе которой маршал интересовался делами русской эмиграции, в частности ее связями с германскими спецслужбами. По свидетельству полковника Робьена, в разговоре было упомянуто и имя генерала Скоблина в связи с его контактами с германской разведкой.
      Однако воспоминания Поля Пайоля были опубликованы лишь после второй мировой войны и никак не могли служить источником слухов по поводу возможных контактов Тухачевского с эмиграцией. Можно ли верить брату Николая Скоблина Сергею, который в подтверждение слухов рассказывал о слышанном им разговоре между Скоблиным и Плевицкой? В разговоре упоминалось о тайной встрече, якобы имевшей место между Тухачевским и генералом Скоблиным на частной квартире на авеню Сегюр. Реальность этой встречи труднопроверяема. Едва ли она могла состояться. Ведь Тухачевский не мог не знать, что эмигрантские круги были наводнены всякого рода агентами, в том числе советской разведки. И вряд ли опытный военачальник, знакомый с методами контрразведки, стал бы рисковать нарваться на провокатора.
      Напротив, если принять за версию, что Скоблин работал на сталинский НКВД, то все становится более понятным: распространение слухов о мифической встрече было способом компрометации маршала, подготовкой к будущему обвинению его в связях с иностранными шпионами. Такой версии придерживается, в частности, и Вальтер Кривицкий. В своих воспоминаниях 7 он пишет: "...Таким образом, Скоблин был центральной фигурой в заговоре ГПУ против Тухачевского и других генералов Красной Армии. В этой трагической макиавеллевской манипуляции он играл тройную роль: в качестве приближенного к кругу Гучкова он был германским агентом; в лице советника генерала Миллера он контролировал монархическое крыло эмиграции; и все это в полном согласии со своим третьим и главным работодателем - ГПУ" 8.
      Понимание причин похищения генерала Миллера, какой бы из заинтересованных сторон эта акция ни была осуществлена, затрудняется необыкновенной сложностью политической обстановки в Западной Европе в тот период. Запутаннейший клубок интересов, интриг, тайной деятельности разведок сплелся вокруг гражданской войны в Испании.
      Советские читатели, как правило, знают лишь о героических страницах этой эпопеи. Наше восприятие гражданской войны в Испании формировалось под влиянием репортажей Михаила Кольцова, книг Ильи Эренбурга, романов Эрнеста Хемингуэя. В них ярко передана романтическая атмосфера тех дней. Огромное эмоциональное воздействие на советского человека оказал прием испанских беженцев и особенно детей испанских антифранкистов в Советском Союзе.
      Менее известны дальнейшие судьбы этих детей и самих испанских патриотов, выехавших в СССР. Многие из этих судеб сложились неоднозначно. Сталинский репрессивный режим простер свои черные крылья и над "испанской колонией" в Советском Союзе. Мало известны и тайные страницы испанской войны. Европейские правительства, безусловно, понимали, что война между франкистами и республиканцами является не просто гражданской войной. Эта война в значительной мере была пробой сил европейского фашизма и в этом качестве - преддверием и "репетицией" второй мировой войны. Иностранные разведки всех европейских стран пристально следили за развитием событий в Испании. Среди как франкистов, так и республиканцев были и "добровольцы" от спецслужб. Поля и небеса Испании стали испытательным полигоном для новейших образцов оружия. Вспомним, что город Гернику, трагедию которого запечатлел в своем всемирно известном полотне Пабло Пикассо, бомбили немецкие "хейнкели" новейшего образца.
      История гражданской войны в Испании помимо свидетельств мужества, героизма, интернационального братства содержит и черные строки, вписанные подручными Сталина. Многие из советских добровольцев, возвращаясь в Москву, попадали в застенки и гибли не от пуль фалангистов, а от выстрела в затылок в подвалах НКВД. Такова судьба Михаила Кольцова.
      Известный советский писатель Валентин Петрович Катаев рассказывал мне, что такая же судьба грозила и Илье Эренбургу. В то время как Эренбург находился в Испании, ведя репортажи из лагеря республиканцев, у него неожиданно отобрали дачу в Переделкине. Когда у Александра Фадеева поинтересовались, чем это вызвано, глава Союза писателей цинично прокомментировал: по возвращении из Испании она ему больше не понадобится.
      Удивляться, впрочем, нечему. События в Испании шли бок о бок с трагическими событиями в Москве. Гражданская война между республиканцами и фалангистами вспыхнула в июне 1936 года. А в августе этого же года в Москве Сталин добивает последних из "славной когорты": начинается суд над Зиновьевым и Каменевым. В качестве вины им вменяется, в частности, намерение ликвидировать "величайшего гения всех времен и народов" Иосифа Виссарионовича Сталина. Уже по заведенному ритуалу "врагов народа" обвиняют в связях с империалистами, иностранными шпионами и вредителями. В стране нагнетается атмосфера заговоров и шпиономании. Для оправдания террора нужно время от времени "предъявлять" врагов, и их ищут повсюду, в том числе и в Испании, и в среде русской эмиграции.
      Есть и еще одна малоисследованная причина пристального внимания Сталина и НКВД к "испанцам". Дело в том, что интернационалистские чувства были не единственным побуждением советских людей, просившихся в Испанию. Имеются свидетельства и того, что многие ехали под пули франкистов, фактически спасаясь от удавки НКВД. Бежали под пули от душной атмосферы всеобщей подозрительности, шельмования, от опасности быть увезенным в одну из ночей в "воронке" и не вернуться. Геройская смерть в рядах республиканцев была предпочтительнее анонимной смерти в сталинском ГУЛАГе. Но и в Испании их настигала рука ежовских исполнителей 9.
      Подозрительность Сталина в отношении республиканцев имела свои политические основания. Дело в том, что в рядах бойцов интернациональных бригад собралось много революционеров-интернационалистов. В Испанию стекались оказавшиеся за рубежом троцкисты, анархисты.
      Озабоченный исключительно своей властью и уничтожением политических оппонентов, Сталин думает не столько о помощи республиканцам, сколько о выявлении троцкистов в рядах испанских добровольцев. Деятельность НКВД в Испании в значительной мере ориентировалась на эту "сверхзадачу". Террор, развязанный Сталиным против своих противников в Москве, продолжался и в Испании.
      Одной из баз, с которой действовали сталинские опричники в Испании, становится Париж, где наличие большой и разномастной русской эмиграции служило прекрасной почвой для создания сети секретных агентов. Немало их оказалось и в верхушке РОВС, который, по мнению ряда исследователей, фактически контролировался НКВД 10.
      В советской печати уже появляются свидетельства о деятельности НКВД в среде русской эмиграции 11. В частности, упоминалось имя Сергея Эфрона, мужа русского поэта Марины Цветаевой. Активный деятель "возвращенческого движения", Сергей Эфрон в период испанской войны был причастен к переправке секретных сотрудников НКВД в Испанию. Дело в том, что патриотически настроенный "Союз возвращения на родину" рекрутировал бойцов и для интернациональных бригад республиканцев. Многие эмигранты, мечтавшие вернуться в Россию, смотрели на участие в испанской войне на стороне республиканцев, поддерживаемых советским правительством, как на своего рода "выкуп", дающий право получить билет в Москву, Советские официальные органы в Париже, не давая официальных заверений, тем не менее стимулировали подобные настроения.
      Имелись среди эмигрантов и такие, которые предпочитали занять в испанской войне правый фланг. Испанская война стала для эмиграции как бы еще одним рубежом размежевания.
      Участие русских белых офицеров (надо подчеркнуть - очень ограниченное) на стороне фалангистов, на наш взгляд, имело скорее психологические, нежели политические мотивировки. В отличие от идей Гитлера, получивших достаточную известность посредством книги "Майн кампф", идеология франкизма, по сути дела, не была широко известна в Европе. И уж менее всего о ней знали в среде русской эмиграции. Офицерская эмиграция, в значительной части своей настроенная промонархистски, не питала больших симпатий к диктаторским наклонностям Франко. На поля воюющей Испании влекло другое.
      Стремившиеся попасть в Испанию являлись боевыми офицерами, прошедшими фронты первой мировой и гражданской войн в России. Война была их "специальностью", в сущности, образом жизни. Большинство добровольцев белой армии Врангеля, за исключением узкого круга артиллерийских и морских офицеров, не имели специальности, которую можно было бы в эмиграции приспособить к гражданскому быту. Они труднее всех проходили адаптацию на чужбине, больше других мыкались без работы. Офицерство было психологически наиболее дестабилизированной частью эмиграции. Оно же более всего страдало, в силу понятий о чести, достоинстве, из-за своего, в сущности, положения отверженных в гражданском европейском обществе.
      Сводки с фронтов гражданской войны в Испании, которыми с лета 1936 года запестрела французская пресса, заставляли быстрее биться многие эмигрантские сердца. Слишком много было в душе воспоминаний о гражданской войне в России, чтобы воспринимать вести из Испании с холодной отстраненностью. Часть офицеров углядела в испанской войне возможность вновь обрести привычный жизненный уклад, войти в привычную среду, где они были бы не статистами в генеральских играх "Русского общевоинского союза", а активными участниками.
      Разумеется, в среде эмигрантов и руководителей РОВС были и такие, которые увидели в фашизме новую форму борьбы с ненавистным им большевизмом. Число их, впрочем, было незначительным, даже и в генеральских кругах РОВС. Правое крыло эмиграции, несмотря на неприятие большевизма, довольно быстро разобралось в политических намерениях германского фашизма. Гитлера менее всего интересовало искоренение идеологии сталинизма, в которой он не мог не увидеть целого ряда коренных, родственных свойств. Гитлер мечтал о "жизненном пространстве" для "великой Германии" и дешевой рабочей силе. Отношение эмиграции, даже ее крайне правого крыла, к Гитлеру было более чем сдержанным. Большая часть эмиграции, особенно после нападения гитлеровской Германии на СССР, сердцем и душой встала на сторону России.
      Однако в 1936 году, за три года до начала второй мировой войны, обстановка в Европе для русских эмигрантов еще не представлялась столь очевидной, как в 1941-м. Но уже и в это время генерал Миллер, учитывая ряд факторов - и то, что Франция была союзницей России в первой мировой войне, и то, что французское правительство предоставило эмигрантам убежище, - был настроен скорее профранцузски.
      Обстановка гражданской войны в Испании, предчувствие общеевропейских военных катаклизмов обострили борьбу за влияние в эмиграции, и прежде всего в РОВС. Но профранцузские, прогерманские или профранкистские симпатии чаще всего служили лишь идеологическим прикрытием для борьбы личных интересов и амбиций.
      В 1935 году на этой почве в РОВС обозначились серьезные трещины, грозившие полным развалом. 23 февраля в Париже произошло событие, получившее на страницах эмигрантской прессы название "бунта генералов". Причиной бунта послужила пассивность генерала Миллера. Во главе бескровного путча стояли 13 старших чинов РОВС, в том числе генералы Туркул, Фок и известный уже нам Скоблин - муж Надежды Плевицкой. В предъявленном Миллеру ультиматуме генералы, возмущенные бездеятельностью РОВС и его главы, требовали превращения "Русского общевоинского союза" в политический центр зарубежья. Как выяснилось из источников, ставших известными эмиграции уже после войны, генерал Скоблин играл в этом заговоре двойную роль: он был и составителем ультиматума, и он же докладывал Миллеру о всех шагах заговорщиков. Теперь, когда все более проясняется связь генерала Скоблина с НКВД, можно сказать, что роль его была тройной.