Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

      Лозунгом эмиграции, постоянным призывом ее должна быть защита прав народа на свободу, неустанное напоминание о необходимости проведения в жизнь законов, эти права обеспечивающих и ограждающих. Сталинская конституция 1936 года в известной степени есть шаг вперед, но элементарных прав народа эта конституция не ограждает.
      Русский народ затаенно молчит. Значит ли это, что в своих устремлениях к лучшей жизни он своих прав не домогается и не ждет? Значит ли это, что у русских людей на родине искажено или атрофировано самое понятие о свободе? Признавать и утверждать это значило бы проявлять полное неуважение к народу русскому, игнорировать исторические факты и примеры прошлого, извращенно понимать самую природу и натуру русских людей. Состояние настоящей их "примиренности" вытекает из страстного желания народа для блага страны избегнуть пережитых в прошлом революционных потрясений, повторение коих могло бы пагубно отразиться на судьбах русского государства; и надо отметить, что к ним не призывает и не должна призывать также и политическая русская эмиграция. Но этот уклад народной мысли и воли, эта "примиренность" нынешняя могут привести и к "примирению" народа с властью в путях последующего тесного взаимного сотрудничества.
      Победа над врагом завершилась именно в этих путях. Восстановление гражданских и политических свобод, мирное социальное строительство на русской земле, защита личности в условиях подчиненности государственной власти закону, долженствующему стать высшим арбитром, могут осуществляться лишь при наличии доверия народа к власти и вышеуказанного сотрудничества. Эти именно мысли хотел защищать В. А. Маклаков; красной нитью проводятся они в статье его "Советская власть и эмиграция"; они же, но лишь в некоторой степени, нашли свое отражение и в речах его, обращенных к Богомолову во время свидания. Вопрос о том, нужны ли были и правильны ли были те методы действий, которые избраны были Маклаковым, - остается более чем спорным.
      Но надо признать, что, не убоявшись ответственности за предпринятый тактический шаг, В. А. Маклаков поставил определенную веху в истории эмиграции, и с ней нельзя не считаться. От действующей власти, всецело от нее, зависит ныне, став выше партии, презрев ее мандаты, всепоглощающие ее интересы, направить свою волю к осуществлению исконных пожеланий и устремлений народа к свободе, отменить диктаторские методы властвования над душами и мыслями миллионов русских людей. И только тогда могут рассеяться тяжелые воспоминания прошлого, все сомнения, и только тогда может появиться доверие к власти и наступят дни действительного примирения с нею.
      Этот процесс необходимого взаимного сотрудничества в мирное время, если таковой совершится, поведет к еще большему возвеличению облика России и всех народов, ее населяющих, величайшая жертвенность которых вместе с богатырскими подвигами славной русской народной армии заслужили всеобщее восхищение, всеобщее мировое признание. Руководится ли власть этими устремлениями, готова ли она идти по пути, отвечающему исконным народным вожделениям? Заслужит ли она тем самым всеобщее признание как власть "национальная", народ представляющая, от народа неотделимая? В. А. Маклаков, его политические друзья и единомышленники склонны верить в происходящую эволюцию власти и признавать эту власть "властью национальной" - уже в данный момент. Проявленный ими в Париже тактический шаг - есть последствие этой их веры.
      Думаю, что не поспешный, а основанный на действительных фактах правдивый ответ на поставленные выше вопросы могут дать лишь история дальнейших событий во внутренней жизни России, последующие деяния власти.
      С ними тесно связаны будущие судьбы нашей родины. Этими деяниями определяется и та громадная ответственность, которая на власть падает.
      Сияющий в торжестве облик России должен остаться неизменно вечным.
      С. П. Мельгунов
      В Каноссу нас зовут идти, к советской власти. Нас призывают забыть о сотнях тысяч русских жизней, загубленных не на поле брани с внешним врагом, а в подвалах ГПУ и концентрационных лагерях, куда попадают все несогласные с политикой властвующего деспота. Только люди с чрезмерно короткой памятью могут так легко покрыть пеленой забвения столь недавние жертвы насильственной коллективизации деревень, произведенной во имя партийной догмы, а не национальных интересов страны. Только те, у кого заглохли веления политической совести, могут отыскивать фиктивные оправдания для совершенных коммунистической диктатурой преступлений перед народом и звать нас к "искреннему примирению" с ней. Мертвые неумолчно взывают к нашей совести и к нашей чести. Нет и никогда не будет прощения власти насилий над человеком.
      Сторонники примирения с советской властью констатируют, что после 25 лет диктатуры Россия оказалась жива и здорова - война опровергла опасения, что "советский режим убьет в народе патриотизм и гражданственность и этим подготовит его к добровольному подчинению иностранцам". Это сказано о народе, который на протяжении своего векового государственного строительства сумел проявить изумительную крепость и настойчивость в выполнении трудной павшей на него национальной колонизационной миссии. Те, кто обращается к нам с призывом идти в Каноссу, сделали изумительное открытие: "русский народ ныне заслужил (?) право сам собой управляться (!!), так как он поднялся на защиту родины и отстоял ее против внешних врагов"...
      Гипноз перед всесокрушающей силой немецкого бронированного кулака, страх, навеянный отчасти старым, неизжитым еще предрассудком о столкновении германизма со славянством, заставили многих русских патриотов забыть о той реальности нашего исторического бытия, которая экономически и географически ставила Россию в иные условия, чем Западную Европу, и заранее обрекала на крах всякое предприятие наполеоновского масштаба. Жизнь разбила прогнозы пессимистов. То, что произошло, явилось для них, по собственному признанию, "откровением", и теперь они впали в противоположную крайность, поспешив оправдать существующий в России политический строй. Поистине, это самогипноз.
      Большевики давно, начиная с "передышки" Брестского мира, готовились к "священной войне" с международным империализмом. Почти все экономические и духовные интересы страны, все потребности живой человеческой личности были принесены в жертву выполнению этой задачи. Приходится ли удивляться явлению, столь поразившему воображение некоторых эмигрантов, что "тоталитарный" государственный режим в СССР, не останавливающийся ни перед каким организованным насилием, оказался и экономически достаточно подготовленным к войне? Чрезмерно элементарными представлялись всегда априорные утверждения о неспособности большевиков, проявивших достаточно организационного таланта, к каким-либо творческим заданиям. Ведь об этой неспособности нам перед войной говорили и относительно фашистского режима в Германии. "Злые духи" в истории тем и страшны, что при их беспредельном аморализме средства достижения поставленной цели становятся почти неограниченными... "Мыльный пузырь" большевиков сам по себе не лопнул за 25 лет, и нечего скрывать, что установившийся в России "тоталитарный" режим сумел использовать завоевания мировой техники и смог, при непосредственном активном содействии некапиталистической Европы и Америки, занести в свой баланс немалые достижения в области государственного хозяйства (они не соответствовали, конечно, планетарному масштабу коммунистических прожектеров, охваченных своего рода манией грандиозности). Вопрос иной: какими жертвами это было достигнуто и каким тяжелым бременем легла тактика воинствующего коммунизма на плечи голодающего русского народа. Традиционный дуализм - государство пухло, народ хирел - в эти годы предстал во всей своей наготе: гекатомбы людских жертв голода останутся навеки памятником советской экономики.
      Немец дошел до Волги, и в этот момент все зло от советской власти должно было временно отойти на задний план, ибо это зло - свое зло все-таки было преходяще и в пределах сравнительно короткого времени, в смене, возможно, одного поколения, изживалось. В сложившейся обстановке у русского населения не было иного выхода, как идти с властью, фактически управляющей страной; отстоять родину против внешнего врага по-другому нельзя было, ибо в своей героической борьбе оно никакой помощи извне получить не могло. Означало ли это внутреннее примирение с властью и признание ее властью подлинно национальной?
      Положение русских, находящихся в эмиграции, было особенно трагично. Зовущие нас на примирение с советской властью упрощенно изображают наше тяжелое в моральном отношении положение. Для них эмиграция раскололась на две непримиримые части. Одна пошла с Германией против России и, имея возможность открыто себя проявлять, открыто создавала "оптический обман своей многочисленности"; другая - "патриотически настроенная, оставалась с Россией и тем самым оказалась на одной стороне баррикад с советской властью" (не с Россией, а именно с советской властью!). В этой характеристике мы слышим как бы загробный голос Милюкова, присоединившегося в своей предсмертной статье к более чем странной формулировке: "Кто не со Сталиным в данный момент, тот с Гитлером" (?). Нет, огромное большинство рядовой эмиграции психологически во время войны не могло идти с Германией, а тем паче поверить в освободительную миссию вождя "избранной нации", но не могло оно оказаться и "по одну сторону баррикад" с советской властью. Мы, находившиеся под немецкой оккупацией, всегда были с Россией и русским народом, но были бессильны принять какое-либо непосредственное активное участие в борьбе. Мы не могли признать советскую власть "национальной", ибо в своих действиях, по нашему глубокому убеждению, она никогда не творила национального дела, никогда не защищала подлинных интересов России и по-прежнему оставалась террористической диктатурой, преследующей свои партийные "коммунистические" цели. Мы не могли и морально не хотели принимать издали ответственности за все то, что творила советская власть во вновь оккупированных ею областях, - она появилась здесь в облике прежних "революционных" методов: "самоопределяющиеся" народы попали в тиски разнузданного большевистского насилия. Стиснув зубы, мы обречены были на молчание, ибо дискредитировать в глазах союзников "советскую власть", когда на поле брани лилась русская кровь, мы не могли, - это была единственная организованная сила, через посредство которой могла быть оказана России техническая и материальная помощь. Теперь война фактически кончилась. На территории нашей родины давно уже нет внешнего врага, и каждый из нас не только получает нравственное право открыто сказать то, что думает, но и обязан говорить.
      До бесконечности ошибочно утверждение, что советская власть, "неразрывно связав свою судьбу с Россией, пошла вместе с народом, показала себя "достойной народа" и не предала страну "ради своего самосохранения"". Власть пошла вместе с народом именно в целях самосохранения. При победе Гитлера Сталину и иже с ним пришлось бы не только расстаться с мечтой о всемирной гегемонии, но и перейти в политическое небытие - в лучшем случае в подполье. Сталинская власть, надевая тогу "русской власти", лишь боролась за свое существование. При таких реальных условиях интересы партийной власти на один момент (на время войны) могли совпадать с национальным интересом страны. Поэтому то, что делала советская власть в деле организации техники войны, объективно может быть отнесено к категории "заслуг" перед страной, но субъективно здесь никакой заслуги нет.
      Современные примиренцы пытаются внушить эмигрантам мысль, что советская власть наших дней уже не та, чем "была раньше, когда приносила Россию в жертву мировой революции". Это - легенда, сотворенная оппозиционными троцкистами и подхваченная в некоторых политических кругах эмиграции. Кремлевский властелин, направляющий "национальную" политику страны, никогда и не думал отказаться от идеи мировой революции.
      Трудно предположить, что засевшие в Кремле реформаторы при своем самоуверенном "марксистском анализе динамики истории" могут отказаться от тех шансов, которые открываются перед ними на новом международном "плацдарме". К мировой катастрофе эти "творцы истории" готовились издавна и готовились до последнего момента.
      Перед войной (на мартовском съезде компартии в 1939 г.) Сталин открыто заявил, что в Западной Европе империалистические правительства, провоцируя войну, стремятся втянуть в нее СССР и натравливают на Германию, муссируя всякие вздорные слухи о готовящемся нападении на Украину и проч. Но выполнить этого коварного плана не удастся: скрепленная кровью дружба советского союза с Германией (Гитлера) будет нерушима - говорил он позже в официальном ответе на телеграмму Риббентропа. Верные московским директивам коммунисты всего мира поэтому и оказались в начале войны дезертирами на национальных фронтах. Что реальное скрывалось за временной дружбой двух кандидатов на мировую гегемонию, мы точно не знаем, так как сравнительно еще мало осведомлены о тех таинственных переговорах, которые секретно вели между собою вожди двух соперничающих тоталитарных режимов.
      Бесспорно, "скрепленная кровью" дружба для обоих диктаторов являлась тактической отсрочкой. Но во имя чего? Для Гитлера это ясно. Экспансия на восток все же была уравнением со многими неизвестными, даже если Красная Армия представляла собой "абсолютный нуль", как это, по-видимому, казалось немецкому фюреру. Для Сталина противоестественная дружба также должна была явиться передышкой, но лишь для того, чтобы ввязаться в войну Германии с англо-французским блоком возможно позже, - уже тогда, когда капиталистические противники ("демократы и фашисты") взаимно истощатся. "Таскать каштаны из огня для демократии" Сталин не намеревался. И не докажет ли еще в будущем история советской секретной дипломатии, что гигантские военные приготовления, которые в значительной степени скрывались (в предвоенные годы на "оборону", т. е. на вооружение, официально затрачивалось около четверти государственного бюджета!), своим острием были направлены, в сущности, в сторону "капиталистического окружения" Англии?
      Был момент, когда агрессия Гитлера действительно испугала советских фашистов. Предусмотрительность изобретательного в закулисных ходах партийного стратега и тактика должна была обезопасить Москву от агрессии. Но война Германии с Антантой всегда признавалась желательной с точки зрения интересов СССР, на чем так определенно по всем данным настаивал "вождь" в решающем заседании политбюро 19 августа 1939 г. По общему представлению национал-социалистическая Германия в случае военного поражения неизбежно вступила бы на путь коммунистического преобразования и стала бы действовать по указке СССР.
      Игру Сталина раскрыл превентивной войной Гитлер, в самоуверенности своей решивший, что настал момент ликвидировать опасный для него союз с коммунистической Москвой. Сталин выиграл в том, что его мировая агрессия превратилась в оборончество.
      В описанных условиях, изображенных весьма кратко и схематично, как-то трудно признать сталинцев защитниками "русских национальных интересов". Нам говорят: "Не поддаваясь предвзятости, надо пережить жизнь России за последние 25 лет и отдать себе ясный отчет в том, что она сейчас из себя представляет".
      Россия 1945 года, конечно, не Россия первых лет властвования большевиков, а тем более не Россия дореволюционная. 25 лет - большой срок для жизни страны. Время сменило поколения. Россия, независимо даже от своего политического строя, должна была неизбежно прогрессировать во внутренней, по крайней мере, культуре. Эти реальные достижения создавались тем новым поколением интеллигенции, которая все силы своего ума и творческого гения вынуждена была прилагать в области прикладных знаний, так как сфера гуманитарная, где сурово нивелируется всякое инакомыслие официальным "марксизмом", ему недоступна. Будем надеяться, что технический (в широком смысле слова) прогресс даст в будущем свои плоды и на фронте духовной культуры, но сам по себе он не служит еще доказательством одухотворенной жизни народа. Только в виде грубой насмешки можно сказать, что в советской России, как "ни в одной стране", людям предоставлена "широкая" возможность "насыщаться духовной пищей" ("Советский патриот"). Здесь нечего пока поставить в актив советской власти.
      Те, кто призывает нас к познанию современной России, сами, впрочем, и не пытаются изобразить эволюцию, которую переживает страна, и отметить происходящие в ней социальные сдвиги. Они упрощенно подменяют понятие эволюции страны понятием эволюции власти, изжившей свой революционный пафос. "Есть идейная пропасть, - пишут они, - между революционной программой 1918 года с ее призывом к истреблению классов и конституцией 1936 года" добавим, неосуществляемой, по крайней мере в отделе "основных прав и обязанностей граждан", но имеющей теоретически в виду, что "классов" вообще уже нет в СССР. Эта "самая современная" и "самая демократическая" конституция в мире на деле должна привести к закреплению как бы уже законодательным путем безграничного господства коммунистической партии. Нам не конкретизируют, а именно вещают о тех "очень реальных" уступках, которые сделала сталинская власть и которые имеют "еще большее значение символа". Блаженны, кто верует и тактические "фасады и вывески" (в стране обмана и фикций, именуемой "домом свободных народов") принимает за действительность. Коммунистические Савлы превратились не только в демократических Павлов, но уже в источник пробуждения веры Христовой. Мы читаем в "Русском патриоте", как в безбожном еще недавно СССР вдруг засияли святые идеалы православные. Только нам забывают сообщить, уничтожены ли Соловки. Внешние обманчивые декорации нас не увлекают. Может быть, мы с большим доверием могли бы отнестись к официальной фразеологии - к тем новым "символам", которые свидетельствуют будто бы о "психологическом сдвиге" в политическом курсе диктаторской власти, если бы, например, в дни национального подъема раскрылась дверь массовых советских тюрем и были ликвидированы концентрационные лагеря и если бы в СССР во время войны появился, наконец, хоть какой-нибудь орган независимого слова без официального штампа... На деле, конечно, все осталось по-старому.
      Будущее отделено от взора самого прозорливого современника почти непроницаемой завесой. По каким извилистым тропам проложен судьбою исторический путь того отрезка времени, в котором суждено нам жить и действовать? Избежит ли Западная Европа и, может быть, все человечество нависшей над ним опасности попасть в "ловушку троянского коня" и оказаться в условиях разбушевавшейся стихии в рабских цепях большевистского коммунизма? Мир грезит социализмом, но социалистические опыты, производимые в годы безвременья - общественной и экономической разрухи, легко соскользают на путь большевизма. Не потонут ли в бездне творимого миража, самообольщения, самогипноза и тайной, но не предусмотрительной дипломатии те предостерегающие голоса, которые иногда раздавались в рядах не русской социалистической демократии: свержение Гитлера ни к чему не приведет, если после исчезновения режима наци останется неприкосновенным режим Сталина.
      Мировые события во многом зависят от того, как повернется колесо истории в СССР. Здравый патриотизм, перерождающийся в боевой национализм, может сделаться источником великих преступлений перед миром и нести в себе зародыши неисчислимых бедствий для страны. Мы воочию видели это на примере Германии и поэтому боимся предуказанных миссий для "избранных" народов. Российский или "евразийский" шовинизм не менее опасен будет и в том случае, если его, действительно, удастся использовать в качестве своего рода трамплина для мировой революции в специфической форме сталинского фашизма.
      Конечно, наша осведомленность о настроениях внутри России в данный момент чрезвычайно недостаточна. Только случайные отклики их могли пробиться в условиях войны из-под гнета московского пресса. Разноцветные отпечатки фотографических как бы снимков с русской действительности, которые доходят до нас в информации гражданских и военных пленных, не могут изобразить ни подлинной жизни, ни современных чаяний русского народа. Они все преломляются в призме полной еще неуверенности за день грядущий для тех, кто лишь временно - и только лично для себя - освободился от бдительного чекистского ока и мог соприкоснуться с другим политическим миром, который советская пропаганда представляла всегда лишь миром капиталистической эксплуатации.
      Особенно рискованно делать политические выводы на основании показаний свидетелей с упрощенной психологией, людей "без языка", для которых свой родной быт, как бы он ни был плох, обвеянный духом отчизны, в чужой стране становится органически близким. Во всяком случае далеко не однотипные голоса современных живых свидетелей не дают еще права мираж благоденствия "советских подданных" превратить в положительный фактор построения будущего. Это уже одно должно побуждать эмиграцию не складывать слишком рано своих старых знамен.
      Но нас желают убедить, что борьба против советской власти, возведенной в ранг истинно национальной, вредна России, что потребность нашей страны не в "новом кризисе", а в развитии "здорового процесса" перерождения существующей власти. Нас призывают "подчиниться истории" и признать существующий строй, который якобы обнаружил всю свою политическую и социальную пригодность в дни войны, то есть признать за сталинской властью право говорить от имени русского народа. Если бы Германия вышла из европейского военного конфликта победительницей, неужели это служило бы доказательством целесообразности и пригодности насильствующего немецкого фашизма?
      Новые сменовеховцы, затянув старую избитую песнь об эволюции власти, с некоторой наивностью дают ей благожелательные советы: власть не должна идти наперекор общим желаниям, если не хочет потерять положение, которое ею завоевано во время войны. Надежда на мирную эволюцию власти, на мирное сожительство с красным самодержавием - утопия. Узурпаторская диктатура никогда не перерождается и никогда сама добровольно не сходит с подмостков истории.
      Возможно, что военному триумфу России и суждено в атмосфере массового националистического угара в данный момент спасти сталинскую автократию, но это вовсе не будет предначертанием истории - сталинская "ложь" не сделается "правдой". История требует борьбы - за право человека свободно жить, мыслить, верить и говорить, за все то, чего лишена современная Россия. И боевая "песнь о свободе", лозунг всеобщего раскрепощения страны, должна остаться властным призывом наших дней. Нас пугают "анархией", которая последует за "новым кризисом" и ослабит страну, но государственный переворот вовсе не синоним всеобщего потрясения и коренного изменения создавшейся социальной структуры.
      В СССР нет теперь общественного и социального класса, который мог бы служить базой для партийной диктатуры и который не за страх, а за совесть стал бы поддерживать существующую карикатуру на коммунистический строй. Зарождающийся, но не сложившийся еще новый командный класс в виде "советской бюрократии", на которую пытаются отчасти делать запоздалую ставку власть имущие, также не может быть заинтересован в безоговорочном сохранении режима - в столь резком противоречии стоит он своим всеобщим тюремным бытом с естественным стремлением в этой, далеко не однородной, среде к более культурной в духовном смысле и независимой жизни...
      После всех пережитых испытаний трудно, конечно, уже недооценивать пагубной роли, которую играет в жизни страны систематически проводимое, ничем не ограниченное и лишенное моральной основы государственное принуждение. Террор действительно мощное орудие властвования, и лишь во времени идея торжествует над силой. И тем не менее столь же несомненно, что технический аппарат диктаторского насилия со всеми его приспешниками действенен всегда лишь в отношении изолированного и невооруженного народа; фактически он не страшен тому народу, который не мог теперь не почувствовать себя скрепленным и организованным в национальной борьбе за спасение страны. Народ безмолвствовать не должен. И со страстной верой ждем мы его слова.
      * * *
      Мы уже говорили о том, что публикация анкет "Эмиграция и советская власть" была вызвана визитом группы видных эмигрантов во главе с В. А. Маклаковым в советское посольство и их беседой с послом А. Е. Богомоловым. В самом деле визит вызвал разброд и идейные шатания в эмигрантской среде: ведь в посольство ходили не какие-то "самозванцы", а люди почтенные, в эмиграции пользовавшиеся высочайшим авторитетом.
      Встреча в посольстве, получившая большой резонанс в западной печати, несомненно повлияла на рост возвращенческих настроений. Обмен французских паспортов на советские получил массовый характер. Были случаи, запечатленные в эмигрантской мемуаристике, когда эмигранты, особенно из тех, которые считали себя обиженными французскими властями и натерпелись в свое время в ожидании, пока им выдадут вид на жительство, получив советские паспорта, демонстративно сжигали французские свидетельства.
      Мы не располагаем точными данными о том, сколько эмигрантов получили советские паспорта. Н. А. Кривошеина * в своих интереснейших мемуарах, в которых, в частности, затрагивается и драматическая страница "реэмиграции", называет цифру 10 тыс. Но число действительно уехавших в СССР было значительно меньшим. Сказались сомнения, страхи, питаемые рассказами о жизни в СССР советских военнопленных, освобожденных из нацистских концентрационных лагерей войсками союзников и в немалом числе оказавшихся во Франции. Нужно хотя бы очень кратко сказать (драматическая эта страница советской истории еще ждет своих исследователей) о том, что настойчивость, поспешность и неразборчивость в средствах, с которыми сталинские "органы" стремились добиться возвращения на родину многочисленных советских граждан, оказавшихся во время войны за рубежом, в значительной мере были продиктованы стремлением прекратить распространение правды о жизни в СССР в странах Западной Европы.
      * Кривошеина Н. А. (1895-1981), урожденная Мещерская, - одна из тех, кто на волне "советского патриотизма" возвратился в Россию в 1948 году. После многих и трудных испытаний (арест мужа, жизнь в Ульяновске, арест сына) вернулась вместе с семьей во Францию, став в 1974 году эмигрантом "по второму кругу". Скончалась в Париже 29 сентября 1981 г. Похоронена на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в могиле своего отца А. П. Мещерского.
      В начале апреля 1945 года, когда на полях Германии еще шли военные действия, Берия провел секретное совещание по организации репатриации (речь шла как о добровольном, так и о насильственном возвращении советских солдат и мирных жителей, угнанных в Германию или оказавшихся в плену). С самого начала было указано, что эти перемешенные лица представляют собой опасность для СССР. Трагична судьба этих людей: измученные войной, пленом, нацистскими лагерями, они, вернувшись на родину, снова оказались в лагерях, на принудительных работах. Организацией репатриации занимались специальные подразделения СМЕРШ, находившиеся в ведении Берии 4. Тягостное впечатление на эмиграцию произвели слухи об арестах и насильственном вывозе в СССР эмигрантов из Праги после ее освобождения советскими войсками. Среди арестованных называли князя П. Д. Долгорукова, лидера "евразийцев" П. Н. Савицкого, директора Русского исторического архива в Праге С. П. Постникова.
      Настораживали получивших советские паспорта и странные сведения, поступавшие из СССР от тех немногочисленных русских семейств, которые по тем или иным обстоятельствам выехали на родину раньше основного потока возвращенцев. Одно из эмигрантских семейств получило весточку от брата, уехавшего в Россию и поселившегося в маленьком провинциальном городке. Брат уехал "выяснить обстоятельства" перед тем, как в путь двинуться всему семейству. Через некоторое время он писал своей сестре в Париж: "Ждем тебя обязательно. Как только выдашь Машу замуж, приезжай к нам..." 5. Маше, племяннице уехавшего, было в это время всего два годика. "Намек" был, естественно, понят.
      Но многие верили в посулы советского консульства, верили восторженным статьям "о советском образе жизни", которые в изобилии появлялись в этот период в эмигрантских газетах "патриотического направления". Большую активность по пропаганде возвращенчества развил Союз русских патриотов, члены которого, в большинстве недавние участники Сопротивления, искренне верили сталинской пропаганде. Союз русских патриотов сразу же после освобождения Парижа занял особняк на улице Гальер, где во время оккупации находилось "Управление делами русской эмиграции" - одно из ответвлений гестапо, занимавшееся русской эмиграцией. Патриотические настроения были столь сильны, что отделения Союза русских патриотов возникли почти во всех районах Парижа. В особняке на улице Гальер были открыты дешевая столовая, библиотека. На короткое время он стал одним из центров эмигрантской жизни. Здесь же устраивали вечера встреч с советскими знаменитостями, приезжавшими в Париж, организовывали проводы отъезжающих. При союзе была открыта и школа, директором которой стал Н. Н. Кнорринг.
      В этих условиях "отцы" эмиграции решили провести операцию "Истина" своего рода разъяснительную работу, рассказать "рядовой" эмиграции, что, собственно, представляет собой сталинский режим и как эмиграции следует относиться к отечеству в новых, "победных" условиях. Лидеры эмиграции хотели "сбить" некоторую эйфорию в отношении к советской власти, которая произрастала из чувства естественной гордости за великую победу, предостеречь эмигрантские семьи от опасности попасть в ловушку тех, кто искренне или "по долгу службы" зазывал эмигрантов вернуться в лоно отечества. Целью предпринятой кампании было показать, что никакой новой эры в жизни ни советских людей, ни русской эмиграции, собственно, и не открылось, что те политические, нравственные и идейные различия, которые с самого начала существовали между советской властью и эмиграцией, не преодолены.