Шарп - Осада Шарпа

      Делом Шарпа была оборона. Четыре стены, по углам форта возвышались башенки, предназначенные лишь для укрытия часовых от дождя, но зато они удобно блокировали проход из одной стены в другую. Солдат, пожелавший пройти с северной стены на восточную, должен был пройти через две двери на северо-восточной башенке и, чтобы ускорить проход, Шарп приказал соорудить из досок мостки и положить их по диагонали на стены в обход башенки.
      Внутренний двор не был квадратным, его очертания были сформированы строениями, находившимися под стенами. Сожженные бараки заполняли территорию на северо-восточном углу, а гарнизонные посты и жилые помещения находились в юго-западном углу. Брешь между ними грубо, но плотно завалили срубленными сосновыми стволами. Если бы враг проник во внутренний двор, то оказался бы перед стеной из шершавых сосновых бревен.
      Самой большой проблемой были боеприпасы. Лейтенант Фитч, посланный посчитать заряды, вернулся к морским пехотинцам и хмуро доложил, что на каждого приходится не более тридцати выстрелов. Стрелки, всегда бравшие в сражение больше зарядов и пуль, имели более шестидесяти на каждого, а всего в форте было менее девяти тысяч зарядов. Батальон может выпустить столько за пять минут сражения, но Фредриксон, произведя штыком на стене батальона некие вычисления, только хмыкнул.
      — Я считаю, что у нас довольно патронов для восемнадцати минут драки. А потом придется швыряться ваксой.
      — У нас в рожках есть порох, — Шарп имел ввиду прекрасного качества порох, который каждый стрелок носил в рожке. Этот порох хранили для особых случаев, порох в обычных зарядах не годился для снайперской стрельбы, но Шарп знал, что даже если отыщутся запасные пули, то этого дополнительного пороха из рожков хватит на шесть-семь сотен выстрелов.
      Так что на поиски пороха было послано много людей. У некоторых крестьян были ружья, поэтому должен был найтись и порох, и Шарп дал людям разрешение в поисках тайников хоть рушить стены. Им повезет, думал он, если удастся удвоить количество боеприпасов, или же придется изыскивать иные средства убийства французов.
      Лейтенант Фитч усадил дюжину солдат обстругивать сосновые колья, которые вбили в ров. Эти колья, остро заточенные ножами и байонетами, хитро спрятали под водой в тех местах, которые Шарп считал наиболее вероятными для прорыва французов. Над кольями сложили кучи булыжников, которые везде валялись благодаря взрывам. Булыжник, сброшенный с амбразуры, убьет человека столь же верно, как и пуля, хотя камни и были жалким оружием против тех, кто полезет с востока.
      — Может, они и не придут, — произнес Патрик Харпер.
      — У них не может здесь быть много войск, — с надеждой сказал Шарп.
      — Выходит, два дня назад мы дрались с призраками, сэр? — невинно сказал Харпер, — и выходит, что эти крошки нам уже и не требуются, — он хлопнул ладонью по одной из двух двенадцатифунтовых пушек, вытащенных изо рва. Харпер взял на себя ответственность подготовить ее к сражению. И хотя в настоящее время не было пороха даже на один выстрел из пушки, Харпер молился, чтобы его раздобыли в деревне. Как и многих пехотинцев, его восхищали пушки, и он отчаянно хотел, чтобы хоть одна из них могла выстрелить. С мягкостью, удивительной в таком большом человеке, и цепкостью, которую Шарп и ранее подмечал в ирландце, Харпер узким шилом пытался выковырять железный стержень из запального отверстия.
      — Можно ли это починить? — спросил Шарп.
      Харпер помедлил с ответом, как бы давая понять, что работа бы шла быстрее, если бы офицеры не задавали глупых вопросов, затем пожал плечами.
      — Я починю ее, даже если работа займет весь день и всю ночь, сэр.
      К полудню Шарп страстно желал, чтобы пушки подготовили к бою, ибо лейтенант Минвер нашел клад. В сейфе в здании таможни в Ле-Муле он нашел восемь бочонков черного пороха.
      — Он слишком загрязнен, сэр, — с сомнением сказал Минвер.
      Шарп взял пальцами щепотку пороха. Это был старый порох, он пах сыростью, и это был худший сорт черного пороха; он был сделан из отходов хорошего пороха и немного улучшен угольной пылью, но все же это был порох. Он подсыпал малость пороху на полку своей винтовки, ударил кремнем и порох вспыхнул. — Перемешайте его с другим захваченным порохом. Молодец, лейтенант.
      В часовне устроили лабораторию, где трое человек рвали листы из остатков книг Лассана, скручивали из бумаги патронные заряды и засыпали в них порох. У них все еще не хватало пуль, но люди Фредриксона принесли свинец из церкви Аркашона и сержант Росснер поддерживал огонь в очаге, а у лейтенанта Фитча был пистолет, укомплектованный приспособлением для отливки пуль, и хотя они и получались чуть меньшего калибра, чем мушкетные или винтовочные, все равно были пригодны для стрельбы. Какое-то количество неповрежденных пуль откопали из-под сгоревших бараков, где, как предполагал Шарп, всю их запасную амуницию взорвал Бэмпфилд.
      Немного пороха привезли из Аркашона и из деревень Ле-Тест, Пила, и Ле-Муло. Нашлись кожаные мешки с порохом, ящики с порохом и бочонки с порохом. Нашлись даже устаревшие фитильные мушкетоны, шесть аркебуз, восемь ружей, и отличный дуэльный пистолет, с еще одним приспособлением для отливки пуль в деревянном ящичке.
      Люди были заняты. Как и всегда, важное дело заставило их сосредоточиться. И когда ликующий возглас Патрика Харпера возвестил, что он добился успеха и починил одну двенадцатифунтовую пушку, сосредоточенность начала перерастать в уверенность, что их безвыходное положение не такое уж безвыходное. Харпер приступил к починке второго орудия.
      — Если, конечно, вы не желаете, чтобы я поработал над теми громадинами? — с надеждой сказал он Шарпу.
      Но Шарп отклонил предложение. У него было недостаточно людей, чтобы поднять хоть одну огромную тридцатишестифунтовую пушку из канала, да и пороха было мало, чтобы палить из такого огромного орудия. Даже из этих маленьких полевых орудий, если бы стреляли оба, можно было бы сделать не более пары залпов. Это было оружие для экстренных случаев.
      — Сэр! — один из раненых часовых, поставленный для наблюдения за сушей, махнул Шарпу рукой, — Посетитель, сэр!
      Шарп побежал к воротам, пробежав по ненадежным мосткам, прокинутым со стены на стену, и увидел высокого, длинноволосого человека, шагающего прямо к гласису.
      Это был Корнелиус Киллик, и Шарп, увидев американца, изумился. Он полагал, что Киллик уже убрался подальше, а оказалось, что он здесь, идет, будто на прогулке. Шарп встретил американца за гласисом. — Я думал, что вы уже в Париже, мистер Киллик.
      Не ответив на приветствие, Киллик уставился на баррикады перед почерневшим входом. — Выглядит так, будто вы ожидаете неприятностей, майор.
      — Возможно.
      Киллик рассмеялся на уклончивый ответ Шарпа, но не сделал попыток войти в форт. — Я и сам затеял кое-какой ремонт.
      — Вы?
      — Я раздобыл немного дуба, — ухмыльнулся американец, — «Фуэлла» оказалась повреждена меньше, чем я думал вначале. Вам нужен транспорт, майор Шарп?
      — В Америку? — эта мысль заинтересовала Шарпа.
      — Ну, у нас там делают неплохой виски, — сказал он, — и у нас отличные женщины.
      — Раз так, то я отклоняю ваше предложение, у нас все это не хуже.
      Они отошли к песчаным дюнам возле залива, американец открыл свою сумку и предложил Шарпу устрицу.
      — Когда-нибудь пробовали сырую устрицу, майор?
      — Нет.
      — Лучше и не пробуйте. А то еще потом обвините меня в нарушении обещания не причинять вред англичанам, — рассмеялся Киллик, очистил скорлупу перочинным ножом, и отправил устрицу в рот. — Так значит, у вас неприятности.
      — Похоже на то.
      Киллик сел и Шарп, помедлив мгновение, сел рядом с ним. Он понял, что американец пришел с какой-то конкретной целью, хотя Киллик и постарался сделать вид, будто он здесь случайно. Возможно, просто пришел шпионить за приготовлениями Шарпа, но Киллик не делал попыток войти в форт, и казалось, ему достаточно того, что Шарп уделил ему внимание. Американец бросил устричную скорлупу на песок.
      — Некоторые из моих людей, майор, будучи менее цивилизованными, нежели я, не вполне довольны мной. Все из-за моей клятвы вам, вы понимаете? Если мы не можем с вами драться, то и денег мы тоже не получим.
      — А вы деретесь лишь из-за денег?
      Киллик пожал плечами.
      — Это бизнес, майор. «Фуэлла» обошлась моим начальникам в сто шестьдесят три тысячи новеньких долларов. Она уже принесла им определенную выгоду, но где вы видели бизнесмена, который бы удовлетворился небольшой прибылью? А если мои люди не берут призов, они начинают голодать, поэтому они недовольны.
      — Зато живы, — сухо заметил Шарп.
      — Это так, — признал Киллик, — но их гордость уязвлена. Они торчат в Гужане, пока британский бриг всаживает ядро за ядром в наше судно, а я не могу позволить им стрелять в ответ. Меня обвиняют в трусости, отсутствии патриотизма и даже в безбожии! Меня! — тон Киллика наводил на мысль, что он недоволен не меньше своей команды.
      — Я сожалею.
      Киллик пристально посмотрел на Шарпа.
      — Я подумал, что вы могли бы освободить меня от обещания?
      Шарп улыбнулся с такой же невинной улыбкой, с которой был задан этот вопрос.
      — С чего бы это вдруг?
      — Не могу придумать причину, — весело сказал Киллик, — кроме того, что это обещание мне докучает. Нет, нет, все было честно! Я признаю это. И я бы снова дал его, но все же оно докучает. Это только моя война, майор, и я хорошо воюю. Чертовски хорошо.
      Это было не хвастовство, а лишь констатация факта, которая напомнила Шарпу тот случай в Сен-Жан-де-Люз, когда этот человек посмеялся над всем британским флотом. Киллик пожал плечами.
      — Я бы хотел освободиться от обещания. Оно не дает мне спать по ночам, жжет огнем, раздражает!
      — Ответ все такой же.
      Киллик кивнул, будто знал, что ответ таким и будет, но долг требовал от него еще одну попытку.
      — Почему эти ублюдки вас бросили?
      — Я не знаю.
      Американец посмотрел на небо.
      — Погода хорошая. Я думал, что будет шторм, так сильно дул ветер, но он взял и прекратился. Странная здесь погода, майор. Вы ждете корабли обратно?
      — Все возможно.
      — Но сегодня их точно не будет, друг мой, мой скелет говорит, что у вас проблемы. — Киллик медленно улыбнулся. — Вы между дьяволом и глубоким морем, так ведь?
      — Возможно.
      Американец рассмеялся.
      — Вы всегда можете вступить в мою команду, майор. Просто придите в Гужан и я запишу всех вас в судовую роль. Вы хотите стать американскими гражданами?
      Теперь рассмеялся Шарп. Предложение было неплохим, и исходило от человека, который нравился Шарпу. Если бы Киллик был британцем, подумал Шарп, и носил зеленый мундир, он был бы отличным стрелком.
      — А может быть, вам и вашим людям записаться в стрелки? Я бы сразу присвоил вам звание капрала.
      — Нет уж, я уже досыта наелся сражений на суше, — сказал Киллик с унылой искренностью. Он бросил на море тоскливый взгляд и снова посмотрел на Шарпа. — Будет очень жаль видеть вас побежденным, майор.
      — Я и не собираюсь проигрывать.
      — Я не забыл, что вы спасли мне жизнь, — продолжил американец так, будто и не заметил реплики Шарпа. — Так что даже хотя вы и не хотите освободить меня от данного обещания, считаю, что обязан вам. Разве не так, майор?
      — Ну, раз вы так считаете, — сказал Шарп с осторожностью человека, опасающегося врага, приносящего дары.
      Но этот враг улыбнулся, очистил еще одну устрицу, бросил половинки скорлупы на песок перед Шарпом.
      — У них собраны тонны этой скорлупы. Тонны! Там, за заливом, — Киллик ткнул пальцем на север. Сожгите их, майор, сожгите их. Они закончили их собирать, ибо не стало кораблей для перевозки, но там, в каменном амбаре полно скорлупы. Полный амбар, — Киллик улыбнулся.
      Шарп нахмурился в непонимании.
      — Полный амбар чего?
      — Майор, я могу принести вам штаны, но черт меня подери, если я стану их на вас одевать. — Киллик вскрыл еще одну устрицу клинком своей шпаги и пожал плечами. — Вечно надеюсь отыскать жемчужину в этих устрицах, но пока не везет. Лассан был просто ошеломлен тем, что вы оставили нам наши жизни. Последнюю фразу он проговорил так, как и слова про жемчужину.
      — Лассан? — спросил Шарп.
      — Он был комендантом форта. Очень достойный человек. Так почему же вы это сделали, майор?
      Вопрос был зада весьма серьезным тоном, и Шарп подумал, прежде чем ответить.
      — Я считаю, что вешать людей слишком жестоко, даже американцев.
      Киллик тихонько рассмеялся.
      — Такая щепетильность? А я то думал, что это я отговорил вас вешать нас. Вся эта чушь насчет повешения моряка в полный штиль, — Киллик ухмыльнулся, порадовавшись той своей идее. — Это все чепуха, майор. Я все это сочинил.
      Шарп посмотрел на американца. Все эти дни Шарп верил, со всей силой, которую имеет суеверие, что, пощадив Киллика, он спас Джейн жизнь. А он говорит, что это чепуха. — Так это была ложь?
      — Ни слова правды, майор, — Киллика порадовало такая реакция Шарпа. — Но все равно я вас благодарю.
      Шарп встал.
      — У меня полно работы. — Его надежды испарились. — Удачного вам дня.
      Киллик смотрел как Шарп уходит.
      — Запомните, майор! Устричная скорлупа! На полпути отсюда до Гужана, и это уже не чепуха!
      Шарп вошел в форт. Он не хотел ни с кем разговаривать. Внезапно вся подготовка к осаде показалась ему жалкой и бесполезной. Грабли, взятые в деревне, казались слишком слабыми для отталкивания осадных лестниц. Две пушки, починенные Харпером, выглядели игрушечными. Баррикада из сосен казалась безделушкой. Не лучшее препятствие, чем отара овец. Джейн умирала. Для Шарпа это было невыносимо.
      — Сэр! — взбежал на стену капитан Фредриксон. — Сэр!
      Шарп, сидевший в амбразуре со стороны моря взглянул на него.
      — Вильям?
      — Две тысячи ублюдков, да еще две батареи пушек, — посланные Фредриксоном разведчики вернулись на взмыленных лошадях с безрадостными вестями.
      Шарп снова взглянул вниз, задумавшись, для чего тут на стене нарисованы белые линии.
      — Сэр? — нахмурился Фредриксон.
      Шарп посмотрел на него.
      — Две тысячи, говоришь?
      — По меньшей мере.
      Шарп заставил себя сконцентрироваться.
      — Как далеко от нас?
      — В трех часах.
      — Прибудут к закату, — мягко сказал Шарп. Как будто ему было плевать, две тысячи солдат там идет, или двести тысяч.
      — Сэр? — Фредриксона поразило настроение Шарпа.
      — Скажи мне, внезапно встал Шарп, — что бывает, если сжечь устричную скорлупу.
      — Устричную скорлупу? — Фредриксон задумался над столь странным вопросом. — Известь, разумеется.
      — Известь? — Шарп сказал себе, что не время для жалости к себе. Ему следует защищать своих людей. — А известь ослепляет, верно?
      — Есть такое дело, — сказал Фредриксон.
      — Тогда у нас есть три часа, чтобы притащить скорлупу, — Шарп встряхнулся. Он последовал совету Киллика и приказал послать одну телегу на север.
      Через два часа, когда солнце уже почти ушло за горизонт, в форт привезли восемь бочек извести. Как и порох из здания таможни, она была старая и сырая от долгого хранения и слиплась в грязно-белые комки, однако Фредриксон увез бочки в помещение где горел огонь, на котором готовили еду, снял с бочек крышки и известь потихоньку начала сохнуть.
      — Грязное оружие, — сказал он Шарпу.
      — Грязная война, — раскрошил Харпер один комок, — а если лягушатники не станут драться, то мы всегда можем побелить это чертову крепость.
      Из внутреннего двора донесся стук стали по камню — это затачивали штыки. Эта работу люди выполняли сосредоточенно, зная, что разница между хорошей и плохой подготовкой — разница между их жизнью и смертью. Шарп, слушая этот звук, пытался понять, что задумал враг.
      Французы, решил он, в основном необстрелянные, зеленые солдаты. Они пришли в темноте, изнуренные маршем, и направлялись к деревне, сулившей кров и воду. Хотя их генерал должен знать, что внезапное ночное наступление может принести быструю победу. Если бы Шарп был их генералом, он бы собрал всех ветеранов и послал бы их на север, откуда бы они ударили по защитникам, отвлеченным на шум солдат в деревне.
      Поэтому Шарп должен ударить первым.
      Кроме того, сидя в сгущающейся тьме, Шарпа одолевали сомнения. Сто семьдесят человек, с минимумом боеприпасов стоят против врага, превосходящего их числом в десять раз. У врага есть пушки, а у Шарпа всего лишь две двенадцатифунтовки, заряженные как старые мушкеты, кусками железа и камней. Сражаться было безумием, но сдаться в плен было немыслимо.
      Капитан Фредриксон, с лицом, измазанным сажей, соскобленной с печной трубы, опустился на корточки рядом с Шарпом.
      — Я отобрал дюжину человек, сэр. Вместе с Харпером.
      — Отлично, — Шарп постарался, чтобы его голос звучал бодро, но не преуспел в этом. — Не могу понять, Вильям, почему ублюдки собираются сражаться с нами. Почему не оставят нас здесь гнить? Зачем им терять людей?
      — Бог их знает, сэр. — Фредриксону было наплевать. Он предвкушал сражение. — Вам понадобятся пленные, без сомнения?
      — Они были бы полезны, Вильям, — Шарп взглянул на восток, но пока не было видно признака приближения французов. — Я бы хотел пойти с вами.
      — Вам нельзя, сэр.
      — Да.
      Это был один из недостатков командирского статуса. В прошлые года он не знал ничего лучше, чем вести за собой в рейд группу солдат, но сейчас обязан был остаться в форте, где нервничающий гарнизон будет видеть его уверенность и спокойствие.
      Он прошел с Фредриксоном в северо-западный угол форта, где с помощью рыбацкой сети, спущенной с амбразуры, стрелки уходили в темноту. Их оружие, также как и лица, были покрыты сажей, чтобы случайный отсвет не выдал их. Они не взяли ни рюкзаков, ни фляг, только боеприпасы, штыки и ружья. Это были лучшие люди Шарпа, и если он потеряет их, битва будет проиграна.
      Когда они исчезли в ночи, Шарп повернулся и пошел к восточной стене, внезапно почувствовав себя одиноким. Он стоял там, вглядываясь на восток, пока из темноты не донесся звук.
      — Сэр? — нервно позвал его морской пехотинец.
      — Слышу, парень, — Шарп услыхал позвякивание цепей, скрип колес, шум пушек, привязанных к лошадям. А также мягкий топот сапог. Французы приближались.
      Но пока их видно не было. Луны не было и все тонуло во тьме. Он слышал звуки, голоса, выкрикивающие приказы, затем показался огонь фонаря, еще один, и постепенно, Шарп увидел темную массу, входившую в деревню на юге.
      Враг пришел и скоро должна будет начаться вторая битва за Аркашон.

Глава 14

      Генерал Кальве сидел в жалкой лачуге в жалкой деревне в жалком уголке становящейся все более жалкой Франции.
      — Так вы говорите, этот Шарп хорош?
      — Просто удачлив, — презрительно сказал Дюко.
      — Император, — сказал Кальве, — говорит, что удача солдату нужна больше, чем мозги. Он поднялся из рядовых?
      — Как и вы, генерал, — ответил Дюко.
      — Значит, он действительно хорош. — Кальве потер руки в радостном предвкушении. У генерала было широкое, со шрамами, лицо, обожженное порохом. Он носил густые ветеранские усы. — Фавье! Вы ведь сражались с британцами, ну и как они вам?
      Фавье знал, что следует говорить честно, но без напыщенности.
      — Не особо изобретательны в атаке, стойки в обороне, и весьма быстро обращаются с мушкетами, очень быстро.
      — Однако у этих мерзавцев мало боеприпасов. — Генерал знал, что в поисках пороха они обшарили все окрестные деревни. Кальве сидел за выщербленным столом перед картой, расстеленной комендантом Лассаном между бутербродами с сыром, составлявшими их ужин. — Чем быстрее они управляются с мушкетами, тем быстрее у них кончится порох. — Кальве взглянул на карту. Двойной ров, один из них затопленный, окружал форт с трех сторон, но четвертая сторона, обращенная к заливу, рвом защищена не была. Основной бастион стоял на мелководье, но вот северная часть западной стены стояла в песке, ведь там слив. Это было уязвимое место.
      Слив был шлюзом в маленькой глиняной дамбе на северо-западном углу форта. Дамба служила как бы мостом, ведущим к подножию стен, и вся хитрость атаки сводилась к тому, чтобы отвлечь внимание защитников форта от этого места.
      — Вы нападете ночью? — спросил Дюко.
      — Черта с два. Этого они и ждут! Он наверняка так и сказал своим людям! У них будет беспокойная ночь, я сделаю ее еще беспокойнее, но атаковать не буду. — Кальве увидел на лице Дюко неодобрение и, зная какое влияние на Императора имеет Дюко, решил объяснить свои мысли. — У меня необстрелянные войска, Дюко, одни фермеры. Вы когда-нибудь ходили в ночную атаку? Это хаос! Сплошная неразбериха! Если атаку отобьют, а ее отобьют, то новобранцы с самого начала познают горечь поражения, а они должны вкусить победу. Это дает им почувствовать себя неуязвимыми. Нет. Мы атакуем завтра. Черти ведь тоже не будут спать, они будут дергаться как девица в солдатском бараке, и мы сокрушим их. — Кальве откинулся на спинку кресла и улыбнулся. — Завтра мы пригласим майора Шарпа отужинать у нас.
      Адъютант зажег новую свечу.
      — Если он будет жив, сэр.
      — Ну, если он мертв, то мы его сожрем, — Кальве захохотал. В России мы съели немало людей. Человечина на вкус как прямо как скат, вы знаете это, Дюко? Вспомните, когда будете есть ската.
      — Спасибо, сэр, — без улыбки ответил Дюко.
      — Вареная задница капрала, если ее хорошо поперчить, — задумался Кальве, — не так уж плоха на вкус. — На какое расстояние бьют их чертовы винтовки?
      — Две сотни шагов, — сказал Фавье, — но досаждать начинают с четырехсот.
      — Здесь мы поставим гаубицы, — палец Кальве смазал карандашную метку, обозначавшую на карте деревню. — Придадим им угол возвышения как у мортир.
      — Да, сэр, — сказал артиллерийский полковник.
      — А остальные пушки поставим тут, — палец снова ткнул в карту, оставив кусок сыра возле мельницы. — Сделайте в стене дыры, но не стреляйте ночью. Ночью пусть стреляют только мушкеты. Множество мушкетов. Пусть ублюдки понервничают. Мне нужен шум, треск, крики. Он взглянул на одного из командиров батальона. — Каждые пять минут меняйте позицию, не стреляйте с одного и того же места. Вы знаете, как это делается.
      — Да, сэр.
      — Заставьте их расходовать драгоценные патроны. — Но отсюда не стреляйте, — указал Кальве на дамбу. — Здесь никого не должно быть.
      — Да, сэр.
      — И чтобы никто не высовывался на рассвете, никто, — Кальве встал. Он был крупным мужчиной, с животом, похожим на бочонок с порохом. Генерал потянулся, зевнул, и направился к соломенному матрацу, положенному возле камина. — А теперь я немного посплю, так что убирайтесь. Разбудите меня в пять часов.
      — Да, сэр.
      — Когда мы атакуем, — догнал уходящих офицеров голос генерала, — мы сделаем это быстро, разумно, и правильно. Каждые, кто облажается, будет иметь дело лично со мной. — Он поднял кулак размером с небольшое ядро. — Теперь валите отсюда и заставьте ублюдков подергаться.
      На берег набегали волны, ветер шуршал сосновыми ветвями и дул над стенами. Выбранные солдаты лучшего французского батальона приступили к выполнению приказа, пока остальные спали. А генерал Кальве похрапывал, лежа головой на заплечном рюкзаке.
      — Не стрелять! — прокричал Шарп приказ, услышал, как сержант продублировал его бойцам, и сбежал вниз с южной стены.
      Над гласисом прозвучали выстрелы шести или семи мушкетов, пули бесполезно просвистели над головой и два морских пехотинца и стрелок инстинктивно ответили на огонь. — Не стрелять, — приказал Шарп, — пока не будет приказа или пока ублюдки не полезут на стену? Ясно вам?
      Никто из трех стрелявших не ответил. Согнувшись за стеной, они перезаряжали оружие.
      Шарп послал Фитча по периметру стены передать приказ не открывать огня. Французы, полагал Шарп, пытаются вызвать ответные выстрелы, чтобы выяснить, с какой стороны форта плотнее огонь. Пусть поломают голову.
      Шестьдесят человек, полностью вооруженных, спали сейчас в помещениях форта. Когда начнется атака, а Шарп ждал ее в самые сонные предрассветные часы, эти люди окажутся на стенах через минуту.
      Он присел возле амбразуры. Ветер холодил рану на голове, а шум ветра мешал прислушиваться. Ему показалось, что он услышал скрип сапог или мушкетного приклада по гласису, но он не был уверен. Однако какой бы это ни был звук, он был слишком незначителен, чтобы предвещать атаку. Шарпу приходилось в свое время штурмовать стены, и ему было известно, какой шум производит масса двигающихся одновременно к эскаладе людей. Сталкиваются лестницы, бряцает оружие, слышится топот сотен сапог, но сейчас он не слышал ничего кроме ветра, и видел только тьму.
      Он перешел на восточную стену и присел рядом с сержантом Росснером.
      — Что-нибудь слышно?
      — Ничего, сэр. — Перевернутый кивер сержанта-немца стоял возле амбразуры, наполовину заполненный патронными картриджами. Рядом с сержантом валялся перевязанный веревкой сноп сена. Когда начнется атака, подожженный сноп сена перебросят через стены, чтобы освещать цели. На самих стенах или во внутреннем дворе зажигать огонь было запрещено, незачем облегчать дело французским стрелкам, обозначая силуэты защитников.
      Шарп прошел еще немного вперед, чтобы поговорить с солдатами, предлагая им вина из своей фляги, и передавая всем этот приказ. Выстрелов бояться не стоило, французы лишь действовали на нервы обороняющимся, а Шарп хотел сделать то же самое с французами. Один раз послышался топот ног и мушкетная стрельба, но за гласисом никто не появился. Из тьмы донеслись насмешки и оскорбления, потом еще выстрелы, но люди Шарпа, когда их первые страхи уже миновали, просто игнорировали эти крики.
      В жилых помещениях Лассана двое морских пехотинцев, один из которых был подмастерьем у хирурга, а другой когда-то работал в лавке мясника, разложили на столе различные инструменты, бритвы и наборы для починки обмундирования. У них не было зажимов, вместо этого на огне стоял котелок с расплавленной смолой, чтобы прижигать культи. Не было и медицинских средств для промывания ран, только лишь бочонок с соленой водой и котел с паутиной, которую будут запихивать в раны. Патрик Харпер посоветовал червяков для очистки ран, но морские пехотинцы, преисполнившись гордостью за свою новую профессию, отвергли средство огромного ирландца. Они слушали ночные выстрелы, попивали бренди, приготовленный, чтобы притуплять боль раненых и ждали пока им принесут первого пациента.
      Капитан Палмер, пытаясь заснуть вместе с остальными шестьюдесятью людьми, оставленными в резерве, знал, что этой ночью отдохнуть не удастся. Мушкетные выстрелы и крики слабо доносились до жилых помещений, но не настолько, чтобы их вовсе не было слышно.
      — Скорей бы уже ублюдки начали атаку, — прошептал один морской пехотинец, и Палмеру хотелось того же самого. Лучше сама драка, чем ожидание драки.
      Испанский стрелок на южной стене послал за Шарпом.
      — Вы слышите, сеньор? — сказал он по-испански.
      Шарп прислушался. Доносился слабый звук ломов и кирок, втыкающихся в грунт, затем звон ганшпугов, бьющих по камню.
      — Ставят пушки, — ответил он, тоже по-испански.
      — В деревне? — спросил стрелок полувопросительно — полуутвердительно.
      Шарп снова прислушался.
      — Я бы сказал, что да.
      — Это же вроде на расстоянии выстрела, на самом пределе досягаемости, — хлопнул испанец по прикладу своей винтовки.
      — Да, расстояние большое, — с сомнением сказал Шарп.
      — Не для Тейлора, — сказал испанец. Американский снайпер славился меткостью среди людей Фредриксона.
      Но Тейлора пока не было, он вместе с Харпером и Фредриксоном ушел сеять страх среди тех, кому поручили посеять страх среди защитников форта, ушел убивать французов.
      Никто не издавал ни звука. Все всматривались в темноту.
      Небо было более светлое, чем земля. Хоть луны и не было, но между облаками были видны россыпи звезд, и поэтому стрелки, лежа на земле, не шевелились.
      Они были лучшими. Каждый из них ветеран, каждый участвовал в стольких сражениях, что едва мог все их припомнить, и каждый убил столько людей, что это стало для них обычным делом.
      Вильям Фредриксон, страстью которого была архитектура древности, и который был неплохо образован, как и многие в армии Веллингтона, рассматривал смерть как печальную, но неизбежную необходимость. Если бы войны можно было вести без смертей, Фредриксон был бы удовлетворен, но пока что человечество не придумало, как это сделать. И война, считал он, тоже необходима. Для Фредриксона враг был воплощением имперских амбиций Наполеона, всего того, что для Фредриксона было самым дорогим, и не был ни глуп, ни слеп, чтобы поддаться стремлению к гуманности. Напротив, именно гуманизм толкал его убивать. И убить врага надо быстрее, чем враг убьет тебя.
      Томас Тейлор, американец, считал смерть таким же обычным делом как пищу или женщин. Это всего лишь часть жизни. С самых ранних лет он знал только жестокость, боль, болезни, нищету и смерть, и не видел ничего необычного в этих вещах. Если они сделали его бессердечным, но также научили выживать. Он мог убивать людей из винтовки, или ножом, или штыком, или просто голыми руками, и он умел убивать хорошо. Без всяких угрызений совести. Он был обижен на судьбу, забросившую его далеко от родной земли, в армию, которую он не любил, но гордость не позволяла ему быть плохим солдатом.
      Для Патрика Харпера убить врага было обычным солдатским делом, и это в равное мере вызывало в нем и сожаление, и гордость. По натуре ирландец был тихий, мирный человек, но в нем также жила ярость воина, и битва пробуждала эту ярость, делая его похожим на героев из кельтских легенд. Эту ярость могла вызвать только битва.
      Иногда, думая о людях, убитых им, и видя их лица, он хотел, чтобы можно было все вернуть назад, не ударить штыком, не нажать на спусковой крючок винтовки, но было уже поздно. В другой раз, глядя на людей, которых он вел за собой, он был горд, что он лучший, что некоторые его деяния стали знамениты, и что его имя не произносят презрительно. Ему нравились те, с кем он сражался бок о бок, и смерть товарищей приносила ему боль, поэтому он дрался и за них. Он был солдатом, хорошим солдатом, и теперь лежал на песке и знал, что слева и справа от него лежат товарищи.