Ошибка создателя

      Действительно, куда? И зачем?
      Еще не допив чая, я твердо решил, что завтра же отправлюсь на ферму. В самом деле, отчего в этом Тальменусе такой интерес ко мне? Почему именно я им нужен? Да откуда там, в конце концов, слышали обо мне?
      Едва ли это можно объяснить одним только растущим интересом к науке, про который заладили в последнее время все газетчики.
      Прежде я считал, будто Тальменус путает мои планы.
      Теперь я понял, что мне совершенно необходимо туда поехать.
      Какое им там дело до Фревиля? Странно.
      Да и не в этом суть, в конце концов. Я должен ехать на любую ферму, я должен объехать все фермы на этом шарике, но найти следы моих сотрудников. Куда же они все-таки ездили? На какой стороне искать то сельское строение, у которого они сфотографировались?
      Из лаборатории я позвонил Высокому Начальству (секретарша соединила меня с ним, не сказав ни слова) и объявил, что завтра еду в Тальменус.
      - Фревиль, я очень доволен вами! - ответило пораженное Начальство. - А мне уж начинало казаться, будто вы не хотите ехать. Рад, что ошибся.
      Я промолчал.
      - А знаете, Фревиль, - расчувствовалось вдруг Высокое Начальство, - возьмите-ка с собой Клер! Нужно ценить интерес к нашей работе. Да, поезжайте вдвоем! Так будет основательнее. Вы прочтете общую лекцию, а она - по своей тематике.
      Мыслимо ли прогнозировать идеи, которые могут прийти в голову Начальству?
      Я был и обрадован, и смущен.
      6. Рассказывает Юрков
      - А, дьявол!
      Но что теперь можно было поделать?
      - Черти бы тебя взяли!
      Пустые слова.
      - Да как тебя угораздило?
      Никто не мог ответить...
      Дымок легкой струйкой еще поднимался из его груди. Он возникал под крышкой приборной секции и слабо вытекал наружу, издавая приторный запах сгоревших бесценных деталей. Растерянный, я стоял над роботом и кричал, словно он мог еще услышать меня.
      Я пришел глянуть, как он тут провел ночь, - и нашел только металлическую оболочку со сгоревшим дотла нутром. Что теперь было толку в его сверкающей хромом и эмалью франтовской отделке?
      Прибежала Надежда.
      - Ты чего это тут раскричался?
      И увидела 77-48А.
      - Кто это сделал, Юрков? Кто это сделал?
      - Не знаю. Может, никто.
      - Как это - никто?
      - Ну, может, он сам.
      Она опустилась перед ним на колени.
      - Что ты наделал, Юрков!
      В глазах у нее были слезы.
      - Не понимаю, - сказал я.
      - Зачем это было тебе нужно? Ну, скажи, зачем?
      Она расплакалась. Я хотел успокоить ее, но она меня оттолкнула.
      - Дорегулировался! - выкрикнула она. И снова заплакала.
      Дымок все еще потихоньку выходил из груди 7748А, - словно душа робота покидала его стальное тело.
      - Кто мог предполагать, что этим кончится. Я не знал. Ты знала?
      - Я говорила тебе - не трогай! Не трогай! Разве ты послушаешь...
      - Ответь, пожалуйста, на мой вопрос. Ты знала, что так получится?
      - Я говорила тебе - не трогай! Я чувствовала, что добра от этого не будет.
      - Ты знала или ты чувствовала?
      Я был зол, как не знаю кто. Мало того, что сгорел 77-48А.
      - Я чувствовала, чувствовала, не надо его трогать! Не надо было его регулировать, я тебе это твердила!
      - Знаешь, уж коли на то пошло, - я говорил зло и жестко, - я должен тебе сказать, что ты ведешь себя крайне непоследовательно. Ты все время боялась его. Отчего же ты теперь плачешь?
      Она залилась слезами.
      - Надежда, я считал тебя умной женщиной!
      - Юрков, это все из-за тебя, это ты сделал! Зачем ты его вчера раскрутил?..
      Словом, некрасивая была сцена. Расстроенные, мы разругались...
      Но надо было работать. Мы вызвали наших старичков, и они оттащили то, что осталось от 77-48А, в темный подвал, где были свалены разные ненужные ящики, балки, обломки и прочая всякая всячина. Затем мы распечатали второй контейнер.
      - Смотри, Надюша, - сказал я примирительно, - этого зовут 53-67А.
      Но она не разговаривала со мной. Я вскипел, бросил ей через стол документацию на робота и ушел к себе.
      Когда я вернулся, 53-67А уже разгуливал вокруг витализера.
      Он был, разумеется, точно такой, как 77-48А.
      И держался так же. Я немного поспрашивал его - скорее, просто для формы. Он отвечал безукоризненно.
      Я дал указание Надежде (теперь у нас были строго официальные отношения) отправить его в рабочий отсек.
      Пусть приступает к делу вместе с другими роботами.
      Затем я ушел, оставаться рядом с Надеждой мне было невыносимо. А когда заглянул проверить, как идут дела, - застал ее снова у витализера Джиффи.
      - И этот в обмороке, - объяснила Надежда, не глядя мне в глаза.
      Два старых наших робота внесли 53-67А и положили его у витализера. Я наклонился над ним и увидел: выбило предохранители Барренса.
      Что ж, мы оживили его. А затем - затем я, не говоря ни слова, закоротил предохранители. Надежда тоже ничего не сказала. А ей, наверняка, очень хотелось сказать что-нибудь. Смолчала.
      Я отправился на совещание.
      У меня горел план - почему я и рискнул снова закоротить барренсовские предохранители. Не какой-то там второстепенный график ввода автоматов, а теперь уже основной план. Станция не выдавала обязательную программу.
      Приборы исправно собирали всю нужную информацию, а обсчитать ее было некому. Старые-то наши роботы не могли решать новые задачи.
      Бросить все, сесть за тривиальную вычислительную машину, которых на Станции хватало, и самим - вместо роботов - приняться за черную работу?..
      Итак, ежедневное совещание. Разумеется, мне влетело за срыв графика. Объективные причины? Они, как вы сами понимаете, никого не интересовали. Мне поставили в пример тех, кто борется за первые места по досрочному выполнению расчетов.
      О, хоть бы одного исправного робота серии "А"!
      Но где его возьмешь? Звонить Фревилю? Да, я хотел так сделать. Раньше. А теперь, когда я сжег новенький его автомат, это желание у меня пропало.
      Мне поставили на вид. Я произнес все приличествующие ситуации обещания. Только после этого мне позволили отключить связь. Я вздохнул и отправился посмотреть, как ведет себя 53-67А, на которого я готов был теперь молиться, лишь бы он работал.
      Картина, увиденная мною, превзошла все мои опасения. Лязгая суставами, робот гонялся по комнате за Надей. Еще секунда - ему удалось схватить ее за рукав. Надя, испуганная, с мокрым лбом, вырывалась, но робот держал намертво.
      - Не лает, не кусает, в отсек не пускает, - энергично спрашивал робот. Другой рукой он прижимал ее к стене.
      - Замок!
      - Не то. Не то. Не то.
      - Пломба, - сквозь зубы ответила Надя.
      - Молодец, правильно, - похвалил робот и выпустил ее.
      Надя вытерла лоб.
      - Стоять тихо! - приказал я роботу. Спросил у Нади: - Он что, уже?
      Она не ответила.
      И этот спятил... Я схватился за дезассамблятор. Робот был опасен. Но я не любил эту процедуру, есть в ней что-то такое... И я решил - черт с ним. Подождем. И попросту отослал его в дальний отсек.
      - Успокойся, - сказал я Наде.
      Она только зло глянула на меня. А я, естественно, снова завелся.
      - Вот что, - сказал я. - Не хочешь разговаривать - не надо. - Я уже не мог остановиться. - Но график выдерживать придется. И ты будешь выполнять свои обязанности. Если автоматы не тянут эти задачи - сама сиди и решай их. Ясно? Вопросы будут?
      Она помолчала, помолчала, потом поправила волосы, сняла рабочий халат и - ушла.
      Я остался один. Дурак дураком.
      А как же план?
      Надежда прогнозу не поддавалась (в отличие от космической погоды). Нельзя было сказать, сколько времени продлится у нее плохое настроение. И до тех пор, пока оно не изменится, работа останется на прежнем месте - только это вы и могли прогнозировать.
      Что же касается автоматов... Один лежал еще в контейнере, но браться за него у меня как-то, откровенно говоря, не было желания.
      Другой, веселый массовик-затейник, развлекался, по-видимому, задавая сам себе загадки в дальнем отсеке. И еще один валялся среди всякого хлама в подвале.
      Я пошел туда, где старательно продолжали трудиться наши старые роботы, и разыскал в небогатой выдаче этого черного дня ленты, принадлежащие 53-67А.
      До того, как выбило предохранители, он мало что успел посчитать, Но обучение подвигалось нормально.
      А потом он вдруг перешел на двоичную систему. Единицы, нули - и все, чистая лента. Это сработали предохранители, иначе говоря, - аппаратная защита: переполнение оперативной памяти.
      Предохранители Барренса служили для защиты автоматов в случае решения задач, к которым автоматы не были приспособлены.
      Но те задачи, которые должна решать Станция, - они ведь как специально для этой модели составлены!
      Тогда - в чем дело?
      Я посмотрел его последнюю выдачу. Все тот же характерный сбой. Сначала все хорошо, а потом - внезапный переход с восьмеричной системы на двоичную, длинные столбцы единиц и нулей, но с закороченными предохранителями ему удалось продвинуться чуть дальше: ни с того ни с сего подряд несколько уравнений регрессии, и тут уж, по-видимому, переполнение достигало опасного уровня - автомат выходил из строя и давал сплошные колонки нулей. Тогда ему оставалось только бегать за Надеждой и задавать ей загадки...
      Рехнулся, да и все.
      Я спустился в подвал, долго бродил с фонарем по мрачным холодным туннелям. Там не мудрено и заблудиться. Кругом была набросана всякая рухлядь, пару раз я растянулся на бетонном полу.
      Кое-как добравшись через завалы разного мусора, я разыскал, наконец, то, что осталось от 77-48А. Он жутковато поблескивал в свете фонаря.
      Мне нужна была его лента.
      Но я не нашел ничего, кроме пепла. Все сгорело, что могло гореть. Я посидел возле него в подвале, пристроившись на каком-то фанерном ящике. Да, этот веселый парень, этот рифмоплет... Он ничего уже не мог рассказать мне. И лента его сгорела. Это было очень важно - его лента. Все же я видел где-то такую задачу, эти уравнения... Или мне казалось, что видел? Нет, точно, все это было мне откуда-то знакомо... Может, он стал решать дальше, и ему удалось чуть продвинуться?
      И, может, увидев его ленту, я понял бы, что это за роковая задача? Возможно. Но ленты нет.
      Из-за чего же он мог сгореть? Чудеса!
      Заслышав какие-то шорохи, я погасил фонарь и стал ждать. Чем черт не шутит на маленьких станциях. Был же случай, когда чья-то база - канадская, кажется, - использовалась контрабандистами, а научники и не подозревали, что они не одни... Но было тихо.
      Я вернулся к себе. Надежда не появлялась. Пойти к ней?
      Нет, решил я, не пойду.
      Пусто у меня было в комнате, а на душе - грустно.
      Что ж! Я постелил себе, лег, приглушил свет. Но вспомнил о книге. Я достал ее, погладил ласково, начал читать и на время забыл обо всем:
      "...Лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спать спокойно в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни. Когда лапутянин встречается утром с знакомым, то его первым вопросом бывает: как поживает Солнце, какой вид имело оно при заходе и восходе и есть ли надежда избежать столкновения с приближающейся кометой? Такие разговоры они способны вести с тем же увлечением, с каким дети слушают страшные рассказы о духах и привидениях: жадно им внимая, они от страха не решаются ложиться спать.
      Женщины острова отличаются гораздо более живым темпераментом; они презирают своих мужей и проявляют необыкновенную нежность к чужеземцам, каковые тут всегда находятся в порядочном количестве, прибывая с континента ко двору по поручению общин и городов или по собственным делам; но островитяне смотрят на них свысока, потому что они лишены созерцательных способностей. Среди, них-то местные дамы и выбирают себе поклонников; неприятно только, что они действуют слишком бесцеремонно и откровенно: муж всегда настолько увлечен умозрениями, что жена его и любовник могут на его глазах дать полную волю своим чувствам, лишь бы только у супруга под рукой были бумага и математические инструменты и возле него не стоял хлопальщик.
      Жены и дочери лапутян жалуются на свою уединенную жизнь на острове, хотя, по-моему, это приятнейший уголок в мире; несмотря на то, что они живут здесь в полном довольстве и роскоши и пользуются свободой делать все, что им вздумается, островитянки все же жаждут увидеть свет и насладиться столичными удовольствиями, но они могут спускаться на зе/ллю только с особого каждый раз разрешения короля; а получить его бывает не легко, потому что высокопоставленные лица на основании долгого опыта убедились, как трудно бывает заставить своих жен возвратиться с континента на остров.
      Мне рассказывали, что одна знатная придворная дама - мать нескольких детей, жена первого министра, самого богатого человека в королевстве, очень приятного по наружности, весьма нежно любящего ее и живущего в самом роскошном дворце на острове, - сказавшись больной, спустилась в Лагадо и скрывалась там в течение нескольких месяцев, пока король не отдал приказ разыскать ее во что бы то ни стало; и вот знатную леди нашли в грязном кабаке, всю в лохмотьях, заложившую свои платья для содержания старого безобразного лакея, который ежедневно колотил ее и с которым она была разлучена, вопреки ее желанию. И хоть муж принял ее как нельзя ласково, не сделав ей ни малейшего упрека, она вскоре после этого ухитрилась снова улизнуть на континент к тому же поклоннику, захватив с собой все драгоценности, и с тех пор о ней нет ни слуху.
      Читатель может подумать, что это скорее анекдот в духе европейских или английских нравов, чем истинное происшествие из жизни столь отдаленной страны. Но пусть он благоволит принять во внимание, что женские причуды не ограничены ни климатом, ни национальностью и что они гораздо однообразнее, чем то кажется с первого взгляда".
      7. Рассказывает Фревиль
      Он протянул мне руку и сказал:
      - Зовите меня Михаилом.
      Никогда бы не подумал, что это директор; а впрочем, у меня не было знакомых руководителей ферм, тем более - ферм, принадлежащих международным организациям.
      Его заместителя звали Людвиг. Увидев Клер, он гром* ко спросил:
      - А это кто? Супруга?
      Клер была смущена, я - что и говорить...
      Я дал необходимые разъяснения.
      - Вот как! - воскликнул Людвиг.
      Михаил пришел нам на помощь. Когда он улыбался, его цветущее лицо становилось таким милым, добрым, приветливым, что он напоминал ребенка, шалуна-вундеркинда.
      Людвиг заставил меня разволноваться своим вопросом относительно Клер, и я проглотил, не запивая, одну из таблеток, которые захватил с собой. И всю дорогу до главной усадьбы таблетка стояла у меня в горле.
      Наше пребывание в Тальменусе началось, разумеется, с обильного обеда - впрочем, меня предупреждали, что на фермах так всегда делается. Не могу сказать, будто обычай неприятный; я, вообще, люблю вкусно поесть; а при одном взгляде на этот стол слюнки текли. Едва мы сели, принесли вареники, и сразу видно было - из натурального теста; а когда я раскусил первый благоухающий, исходящий сладким паром комочек, я обнаружил, что и творог натуральный, в этом не было никакого сомнения! Я забыл о целях своего приезда - и об официальной цели, и о своей тайной; окунал натуральные вареники в натуральную же сметану и поглощал их - в неимоверном количестве...
      Но я хотел как можно скорее приступить к осмотру фермы.
      Михаил посулил мне экскурсию, и я попросил его не откладывать выполнение этого обещания.
      Что бы нам ни принесли еще - все равно я уже ничего не смог бы съесть. Ни крошки.
      С трудом мы выбрались из-за стола.
      Экскурсия меня разочаровала... Нет, ферма была, конечно, примечательной, и директор как глава этой организации заслуживал всяческих похвал, но... Короче говоря, я замучил Клер и Михаила, таская их из конца в конец хозяйства, по самым дальним уголкам; я все искал то сельское строение, на фоне которого - я отчетливо помнил снимок, виденный мною в альбоме у Армана, - сфотографировались мои сотрудники. Иногда попадалось нечто подобное, бывало, сходство казалось бесспорным; но тут я обнаруживал, что или облицовка не совсем такая, как на снимке, либо фасад так расположен по отношению к терминатору, что Клер, Арман и Берто ни в коем случае не имели бы необходимости щуриться от света.
      Я приехал напрасно!
      Расстроенный, я кое-как прочел свою лекцию. Читал я по бумажке. Знаю, что это плохо, но мое состояние можно понять. Я захватил с собой черновик доклада для Всемирного конгресса по роботехнике и через силу прочел его собравшимся.
      Зато Клер - о, Клер блистала! С горящими глазами она ораторствовала час, потом другой, отвечала на вопросы, без конца рисовала на доске свои любимые схемы, вымазалась в мелу со лба и до колен и ушла с клубной сцены, провожаемая бурными аплодисментами. Когда она говорит о своей работе - можно заслушаться. Работа стала ее стихией. Я хотел бы когда-нибудь специально написать о Клер как об ученом. Но это надо сделать профессионально. Чтобы еще посильнее получилось, чем о Станции.
      После наших лекций трапеза была продолжена. Людвиг заметил, что настроение у меня отнюдь не приподнятое, по-своему истолковал это и принялся развлекать меня анекдотами на вечную тему - о том, как хозяин уехал в командировку, а робот остался дома. Потом Людвиг переключился на Клер. Она тоже сидела грустная - но по несколько другой причине. Это были дни, когда она в очередной раз изнуряла свой организм диетой, чтобы ценой невыносимых страданий заставить себя похудеть на полкилограмма. Единственный проглоченный вареник стоил ей длительного раскаяния; теперь она тоскливо оглядывала стол с дразнящими ее самыми разными яствами; страсти бушевали в ней, и стойкости женщины с прекрасной фигурой едва ли не пришел конец перед столькими искушениями... Людвиг рассказывал Клер на эльзасском диалекте старый анекдот о роботе, который отправился в баню.
      Путешествие на ферму едва ли можно было считать удавшимся, а мысль о том, что я должен объехать все моря и горы в поисках нужного мне строения сельского типа, больше не казалась гениальной. Даже если бы я нашел время на сомнительного рода туризм по аграрным районам, это для меня не по силам: я не могу съесть сколько угодно, в этой сфере деятельности мои природные задатки и приобретенный в Отделе навык весьма ограничены.
      Что же делать?
      Я принялся выстраивать цепочку событий последних дней.
      Итак, что было сначала? Вначале Земля была бесформенна, пустынна и погружена в вечный мрак. Всюду простирались только воды, а над ними носился дух божий.
      И сказал бог: да будет свет! Увидев, что свет хорош...
      Кажется, я устал! Так что же сначала было? Вначале была телеграмма от Армана. Нет, стоп! Телеграмму Арман отправил после того, как Берто подал заявление об уходе, а еще раньше они втроем ездили куда-то на пикник... Итак, сперва они куда-то ездили. Но начнем с еще более раннего времени.
      Вначале лаборатория была спокойна, все ставки заполнены и работа шла идеально по графику, утвержденному Высоким Начальством.
      И сказал я: да поеду я к Юркову, раз предоставляется такая возможность.
      И уехал. В то же время (я сам видел фотографию, да и жена Армана проговорилась, что именно в последнее мое отсутствие) Клер, Арман и Берто исчезают на несколько дней из Отдела (об этом я знал и от секретарши). Кто был четвертым, - а ведь должен же существовать человек, который их фотографировал, неизвестно. А впрочем, это могла быть и автоматическая съемка, тогда вопрос о четвертом отпадает. Берто по возвращении с пикника в Отдел подает заявление об уходе. Примерно в тот же период, когда произошла поездка, Арман представляет список на семь публикаций, - затем забирает его, вычеркивает неизвестно какую седьмую публикацию и дает новый список - на шесть работ; часть этих событий, возможно, произошла до поездки, а часть - после. Кажется, все, не считая неясных намеков секретарши Высокого Начальства... Да, еще этот странный вызов сюда, в Тальменус, на лекцию - с какой стати моя персона заинтересовала обитателей фермы? И, наконец, последние события. Арман - без моего ведома - заполняет место Берто неким ничтожеством, своим приятелем. Остается только добавить, что Берто был не первым, кто вот так же внезапно уволился... И - никаких объяснений!
      Так что же я должен делать? Мысли у меня были бесформенны, пустынны и погружены в вечный мрак.
      И тут кто-то сказал: да будет свет!
      То, что произошло, безусловно, сверх меры подчеркивает роль случайности. Но если рассматривать вопрос диалектически, станет ясна логика событий, за которыми, тут я согласен с рядом философов, стоит закономерность.
      Стараясь поддерживать легкую светскую беседу с моим другом директором Михаилом и его заместителем Людвигом, Клер поступила вдруг в высшей степени опрометчиво: непостижимым образом умудрилась задать именно тот вопрос, с которым давно должен бы обратиться я сам, - если б я до такого простого вопроса додумался.
      - Послушайте, Мишель, - сказала она моему другу, - отчего вам пришла в голову идея пригласить Фревиля?
      - А почему нет? - удивился директор. - Разве плохая идея?
      - Я не сказала, что идея никуда не годится. Но любопытно, откуда здесь такой интерес к роботехнике.
      - Ну, это просто. Думаете, мы тут стоим в стороне от прогресса? Да мы начали, в порядке эксперимента, арендовать роботов для наших филиалов!
      Тут Людвиг принялся рассказывать невероятно длинную притчу о роботе, собаке, корове и тракторе. Я уже потерял, было интерес к разговору - едва ли он мог дать мне что-либо, как вдруг Михаил остановил заместителя и сказал:
      - Да, вот еще что! Если уж вам это так интересно, Лера, я вам скажу, откуда я про вашего Фревиля услыхал. Поверьте, Лерочка, даже газету прочесть времени не остается. Так что в первый раз я про Фревиля услышал на одной нашей дальней усадьбе. Люди рассказывали. И как раз план культмероприятий надо утверждать.
      Заседаем, повестка дня длинная, чуть не до Земли. Я говорю: а давайте возьмем да и пригласим этого самого Фревиля. Ну, посоветовались с товарищами и доукомплектовали Фревилем план работы...
      Здесь опять вступил Людвиг. Я покинул их, предоставив им без меня добираться до финала притчи о роботе, собаке, корове и тракторе. Я быстро дошел до конторы и отправил в Отдел телеграмму о том, что задержусь на некоторое время.
      В конце дня Людвиг отвел меня в сторону и деликатно осведомился, как разместить нас на ночь. А мне говорили, что я встречусь с такой строгостью нравов, какая мне и не снилась!
      Увидев, что я смутился, он принес мне свои извинения.
      - Я хотел как лучше, - сказал он; я и без того верил в его искренность.
      Он поселил нас в соседних комнатах.
      Пожелав Клер доброй ночи, я еще потоптался на пороге ее комнаты, уходить мне так не хотелось, а она меня и не прогоняла; но я не нашел ничего лучшего, нежели спросить ее мнение о Сови.
      - Я поняла, что интеллектуальный потенциал распределен среди людей неравномерно, - резко ответила Клер.
      Остаток вечера я провел в своей постели за чтением очерка:
      "И вот, наконец, я начинаю кое-что понимать. Во-первых, Станция - это звено в общей системе, и притом очень важное. Во-вторых, главный на всей Станции - Юрков. По внутренней связи на протяжении всего рабочего дня то и дело требовали Юркова, прибегали какие-то ребята и даже одна девушка, отводили Юркова в сторону и что-то ему говорили. Люди, которые сидели у приборных досок, ежеминутно задавали Юркову какие-то вопросы, и он им что-то разъяснял, но то, о чем шел разговор, мне лично казалось темным лесом.
      Пульт управления представлял собой очень длинный ряд столов со щитками, с массой различных лампочек, кнопок, каких-то приборов, а сзади громоздились ряды железных ящиков, тоже с какимито ручками, реле, хитрыми системами. Главный конструктор этих ящиков - та самая девушка, которая приходила к Юркову. Зовут ее поземному просто - Надежда.
      Здесь делается Большая Наука. И мне было даже глупо делать вид, что я хоть что-то понимаю во всей этой механике, а десяток ребят и одна девушка, которые все были моложе меня, а с ними еще и роботы, чувствовали тут себя как дома. С большим трудом они спускались с прекрасных облаков науки на грешную землю и показывали мне, как немому, чуть ли не на пальцах. Я был словно пришелец из другого мира. И все мои жалкие попытки, прыжки, желание не то чтобы подняться к их уровню, но хотя бы на секунду приблизиться, ничем не кончились, несмотря на то, что когда-то в аттестате зрелости мне поставили "5" по математическому анализу.
      Но, во всяком случае, в одном я разобрался: в середине пульта стояло нечто похожее на телевизор среднего размера, и в середине экрана двигались белые пятна..."
      8. Рассказывает Юрков
      Я слонялся по Станции. Избегал встреч с Надей и потому слонялся по дальним отсекам. Работа стояла, а я занимался тем, что бродил из туннеля в туннель. Без цели. Ну, разумеется, утешал себя, - давно пора осмотреть заброшенные отсеки и решить, как быть с ними.
      Занятие для бездельников. А план, между прочим, горел в это самое время.
      Так и забрел в подвал. Может, меня поневоле тянуло к 77-48А?
      Пожалуй, я все время и шел к нему. Не то чтобы я растерялся, когда вышел в этот холодный туннель, где сидел вчера с фонарем, пристроившись на фанерном ящике. Но и не понял сначала, зачем я сюда свернул. Просто сказал себе: ну, вот я и здесь. И поднял повыше яркую лампу, которую нес в руке, чтобы глянуть лишний раз на то, что оставалось от 77-48А.
      Удивившись, я проверил себя. Нет, я не ошибся. И та же рухлядь - ящики и обломки бетона.
      Поднял лампу еще выше. Всмотрелся. Рука, в которой я держал лампу, начала уставать. Я влез на бетонную глыбу, возвышавшуюся над прочим хламом.
      Ничего нового я не увидел.
      Тогда я поднес лампу к стене и осветил номер туннеля. Я не мог ошибиться. Это был именно тот туннель, где я сидел вчера. Но робота не было.
      Исчезновение полутонны стали на маленькой лунной станции, изолированной от всего мира защитным колпаком, непроницаемым даже для космических лучей (почти), когда на Станции только два человека и больше - вы точно знаете - никого, - это могло озадачить, не правда ли?
      Случались, конечно, проникновения на базы в роботной оболочке, а уж угон роботов кое-где был одно время чуть ли не обычным явлением (фревилевских некоторые потребители до сих пор не брали, потому что он не считал нужным ставить на них противоугонные приспособления)...
      Бегом я добрался до лифта и поднялся в рабочий отсек.
      Картина, которую я увидел там, умилила бы, растрогала бы меня и стала бы для меня укором - не будь я так взбудоражен. Надя - разумеется, с лицом великомученицы - сидела за старенькой машиной, давно списанной, но еще работавшей иногда, если у нее (у машины, то есть) бывало настроение. Надежда трудилась, - считала наши задачки, предназначенные для фревилевских автоматов серии "А".
      Выполняла мое указание. Спасала план.
      - Автоматы подводят, - нашелся я, - но люди никогда.
      Она не повернула головы. Старые роботы крутились возле нее, только мешая работать.
      Я подошел поближе, шепотом:
      - Надюха, ответь "да" либо "нет". Ты не перетаскивала 77-48А?
      - Больно надо, - снизошла она до меня.
      - И не приказывала это сделать?
      - Еще чего!
      - Но, может, ты знаешь, где он сейчас?
      - Юрков!
      - Что?
      - Катись.
      Я оглядел роботов.
      - Выгони их отсюда! - распорядился я. - Какого черта они тут толкутся? Гони их в шею!
      Закончив монолог, я почувствовал себя лучше. Не продолжить ли инспектирование Станции?
      В дебри трубопроводов установки для регенерации воздуха могло завести только безделье. Здесь бывали одни автоматы, здесь их работа, а не наша. Но раз уж меня сюда занесло, я решил по крайней мере окинуть взглядом это несовершенное сооружение.
      И увидел 77-48А.
      Он неловко свисал надо мной, заброшенный верхней частью на антресоли, которые шли над установкой. Лежи он там поаккуратней - я не заметил бы его.
      Я ухватился за швеллер, подтянулся, перевалил через барьер.
      Да, это был он.
      Вдоволь наудивлявшись, я вернулся в рабочий отсек.
      Там все было по-прежнему, и я возмутился:
      - Ты что же, не слышала? Ты не слышала, что я тебе сказал?
      - Они не уходят.
      - Это еще что за штучки? А ну, ребята, проваливайте!
      Роботы засуетились.
      - Спокойно, Юрков. Позволь, я уж сама как-нибудь справлюсь со своими делами.
      - Мне эти номера не нравятся. Что значит - не уходят? Знаешь, в таком случае ты их вовсе отключи. На что они сейчас вообще нужны?
      Я подкатил к ней рогатое чудище-дезассамблятор.
      - Ладно, - сказала Надежда.
      Я ждал, не уходил.
      - Ладно, - сказала она. - Сейчас я их отстраню от работы.
      Я опаздывал на совещание.
      О, эта говорильня! Когда дошла очередь до меня, все в эфире, казалось, приутихли - ждали, что будет. Но я легко отделался на этот раз. У меня был заготовлен один ответ на все вопросы. Я так и сказал - приняты меры для выполнения плана, и план будет выполнен.
      Что ж, мне удалось избежать выговора. Чем припугнули меня в прошлый раз? Я с трудом вспомнил: поставили на вид. В виду я имел все эти меры поощрения и наказания, вместе взятые! Лунная закалка приучала хладнокровно относиться к выговорам диспетчера, обдумывающего в своем уютном кабинете на Земле, как бы поучительнее обойтись с вами. Мне бы эти заботы. Нас выручали расстояния. В крайнем случае диспетчер мог залететь на орбитальную базу. Это уже было событием. До нас он не добирался. Выезды на периферию были столь сложным и героическим для работников аппарата науки, что могли быть связаны разве что с инспекторской поездкой кого-нибудь из координаторов. Тогда в свите оказывался, конечно, и наш региональный диспетчер. Но это такой редкий случай, что о нем не стоило и говорить.
      Поучения я не слушал. Однажды только проснулся, когда вдруг выбило связь. На секунду на Станции пропала энергия. Даже меньше, на полсекунды. И сразу энергия появилась снова. Тут же и связь, понятно, восстановилась.