Страх

Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь — есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, — говорил я, — полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.

В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.

— Ну и видок у тебя, коллега! — покачал он головой.

— Главное не внешность, а содержание, — парировал я.

— Я и говорю, что ты похож на неандертальца. — Немного подумав, уточнил: — Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.

— Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? — спросил я.

— Не только. Но чтобы ещё и дать задание. — Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. — Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. — И став «серьезным», добавил: — Хорошенько запомни — фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.

И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.

— Да ладно вам, — вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.

— Нет, ты все же повтори, — настаивал шеф. — С некоторых пор я в тебе неуверен, можешь перепутать.

— Я должен состаывить фоторобот преступника, — проговорил я обреченно.

— И допросить Виноградову без применения физичческого воздействия, рукоприкладства и рукосуйства.

— Этого нашим с вами договором обусловлено не было, — выразил я протест.

— Это дополнительное условие, но непременное. Оно появилось после нашего общения, коллега. Повторите!

И мне пришлось до конца испить эту горькую чашу.

— Допросить без рукоприкладства, — покорно сказал.

— И рукосуйства.

— И рукосуйства, — хмыкнул я. — Ну и словечко! Где вы только их откапываете?!

— Где надо, там и откапываю, — проворчал Иванов. — С Богом коллега! В четырнадцать ноль ноль быть у меня. Будем думать, как вызволять Беркутова из пасти мафии и кумекать, что нам делать дальше.

Вчера известие о похищении моего постоянного оппонента Димы Беркутова здорово на меня подействовало, все буквально валилось из рук. А сегодня уже сознание к этому попривыкло, воспринимает, просто как ещё один печальный факт окружающей нас действительности. Но почему-то верилось, что с ним все будет нормально. Иначе в мире станет слишком скучно жить. Может быть, именно с его уходом, нарушится хрупкий баланс сил, и человечество будет обречено.

Однако здорово подкузмил меня шеф. Встречаться с Виноградовой мне страшно не хотелось. И надо было этому случиться именно сейчас, когда моя душа, благодаря любви, поднялась на небывалую высоту, стала почти астральной. И вдруг, почти по-Жванецкому, — мордой об забор. Да, здесь затоскуешь.

Я позвонил Шилову.

— Рома, ты допросил Виноградову?

— Нет. Тут, понимаешь, это… Некогда было. А тут ещё с Беркутовым.

— Так-то ты выполняешь задание следователя и просьбу лучшего друга. Я в тебе, Рома, разочарован.

— А что, срочно? Так я сейчас.

— И немедленно. Вызывай её по телефону. Через час она должна быть вместе с тобой у меня. Вот такая, Рома, установка на текущий момент.

— А если она того, не согласится?

— Тогда бери мою машину и дуй за ней.

— Хорошо, Попробую.

Через пять минут он позвонил.

— Андрюша, а она говорит, что не может. У неё там какая-то…

— Инфлюэнца? — подсказал я.

— Во-во. А что это такое?

— Что-то вроде простуды или гриппа. Она у неё постоянно. Я на эту инфлюэнцу попался как глупый карась. В таком случае, бери мою машину и поезжай за ней.

— Я если она, это, откажется?

— Рома, я в тебя верю. Ты способен уговорить любую женщину.

— Да ну тебя.

— В крайнем случае, разрешаю пременить физическую силу. Только, пожалуйста, без рукосуйства.

— Без чего, чего? — явно не понял мой друг.

— Без рукосуйства, Рома, без ру-ко-суй-ства. Так сказал мой шеф Иванов. В переводе это должно означать, что нельзя совать руки туда, куда совать не положено.

— Ну, ты даешь! — хмыкнул Шилов.

Через десять минут он появился в моем кабинете и тот уменьшился ровно наполовину.

— Давай ключи.

Я передал ему ключи от машины.

— Мой «француз» у прокуратуры.

— Видел.

— Тебе выдать доверенность на право вождения моим авто?

— А? Не надо. Отмажусь если что.

— Боже! Ну и лексикон! В таком случае, мужайся, друг! Впереди тебя ждет нелегкая операция, И помни — без рукосуйства.

— Да иди ты, — ответил Шилов и вышел из кабинета.

Через полтора часа он появился у меня вместе с возмущенной Виноградовой. Вид у нашего Святогора от общения с ней был измочаленным. Зато на нашу Цирцею смотреть было приятно во всех отношениях. И все-таки она была чертовски хорошенькой. Нет-нет, только не подумайте чего-нибудь этакого. Моя астральная душа была надежной гарантией тому, что никакие козни Эрота, чары Венеры и стрелы Купидона не достигнут цели. Но и ей было ведомо чувство прекрасного. Как же, порой, внешность обманчива, и как не соответствует содержанию.

— Андрей Петрович, что же это вы меня, как преступницу какую?! Возмутительно! — с пафосом и благородным блеском глаз воскликнула Виноградова. — Я буду жаловаться!

— Это ваше право, Любовь Сергеевна, — сказал я сухо и официально. — В таком случае, мы будем вынуждены привлечь вас к уголовной отвественности за умышленное введение органов следствия в заблуждение и искажение обстоятельств дела, за пособничество бандитам и, наконец, за укрывательство такого серьезного преступления, как убийство. Весь этот букет правонарушений потянет, как минимум лет на шесть-семь лишения свободы. Как вы считаете, товарищ старший лейтенант?

— Не знаю… Но лет на пять, точно, — ответил Роман, как всегда серьезно и обстоятельно.

Лицо нашей Ксантиппы стало белым, как материковый лед на островах Франца Иосифа, глаза наполнились ужасом, ноги ослабели и она медленно опустилась в кресло, хорошенькими, пухленькими, но трясущимися губками пролепетала:

— Андрей Петрович, побойтесь Бога!… Что вы такое?! Как вам, право, не стыдно так с бедной и беззащитной?…

Нет, она ещё не была готова к раскаянию и чистосердечному признанию, её душу ещё не жег позор за содеянное, она все ещё продолжала играть чужую, кем-то навязанную ей роль. А потому во имя её же нравственнного возрождения (все в руках Создателя нашего) я должен, обязан быть жесток, но справедлив.

— Товарищ старший лейтенант, Капустин вами подготовлен к очной ставке с гражданкой Виноградовой? — спросил я, заранее зная, что слова «очная ставка» приводят свидетелей в священный трепет, женщин — в особенности, а такие вот дамочки с вечной инфлюэнца в головке имеют на это эксклюзивное право.

— Так точно, товарищ следователь, подготовлен, — подыграл мне Шилов. — Привести?

— Ведите.

— Постойте! — её контральто взяло сразу на несколько актав выше и миру явилось звонкое и пронзительное сопрано. Виноградова рванулась к Шилову, намереваясь своей, гм… Намереваясь либо остановить нашего Святогора, либо умереть под его «копытами». — Пожалуйста, не нужно никакого Капустина! Я сама! Я все сама! Как перед Богом!

— Товарищ старший лейтенант, давайте уважим просьбу женщины. Поверим на слово. Отставить Капустина.

— Как скажите.

А меж тем Виноградова пребывала в сильно расстроенных чувствах и, как всякая женщина, проявляла их бурно, неистово, желая растопить ледяные сердца своих притеснителей. Ее красивая гм… бурно реагировала на обиды и выталкивала из гортани громкие звуки, отдаленно напоминающие клекот журавлей во время брачных танцев.

— Андрей Петрович, Андрей Петрович, — говорила она, всхлипывая и вытирая носовым платком покрасневший, но все ещё хорошенький носик, и с укором глядя на меня, — как вы меня разочаровали! Я вас так любила! Так любила! И вот она, черная неблагодарность! Как быстро вы предали забвению все то хорошее, что было между нами! Как же вы, мужчины, порой бываете жестоки и бессердечны. А помните, что вы мне говорили? Вы называли меня самой восхитительной лихой наездницей из всех, кого знали до нашей встречи. Неужто забыли, Андрей Петрович?!

Шилов не выдержал и, зажав рот рукой, с шумом и треском пулей вылетел из кабинета. А я сидел с великим желанием в душе, — либо улететь в заоблачное поднебесье, либо провалиться в тартарары от этого позора на мою бедную голову. Но где-то шестым чувством я понимал, что это наказание дано мне свыше и я должен через это пройти, чтобы освободиться от того мелочного и пошлого, что тащилось за мной из прошлого, будто хвост за кометой Галея. А жаркий, испепеляющий мое сознание поток слов все лился и лился из хорошенького рта этой женщины, как поток лавы из кратера вулкана. Я медленно погружался в него, прекратив всякое сопротивление. Вот он был уже мне по пояс, по грудь, по… А мое астральное тело уже покинуло меня, ища себе пару в бекрайних просторах Космоса и не находило, потому-что моя большая Любовь находилась пока на Земле. И тут в моем сознании прозвучал насмешливый голос шефа: «Только без рукосуйства, коллега». Я очнулся, пришел в себя.

— … как вы обещали отвезти в Эквотариальную Африку, где мы будет питаться исключительно бананами и ходить в чем мать родила», — говорила меж тем наша Цирцея. Теперь она уже не плакала. Красочные воспоминания возбудили в ней желание. Глаза её лихорадочно и призывно блестели, а полные яркие губы уже вполне созрели для порока и сладострастия.

— Прекратите эту летопись пламенных лет, гражданка! — сказал я строго, возвысив голос до критической отметки. — Вы, Любовь Сергеевна, не в клубе любителей старины, а в официальном учреждении. Вот и ведите себя соотвественно. Или вы желаете, чтобы я вас арестовал и перевел тем самым наши отношения в несколько иную плоскость, то я не против. За то, что со мной случилось в вашем доме, я готов нести моральную ответственность перед обществом и государством. А вот готовы ли вы к уголовной ответственности за содеянное вами?

Этого было вполне достаточно, чтобы перевести Виноградову в рабочий режим. Она рассказала, что в тот же день, когда следственная бригада покинула особняк её бывшего соседа Степаненко, к ней подошел высокий симпатичный мужчина лет тридцати — тридцати пяти и сказал, что если она не хочет разделить участь соседа то обязана сказать то-то и то-то. Она очень испугалась и согласилась. Фактически же приезд Степаненко она видела лишь издалека и может сказать только, что вместе с ним в дом вошли трое мужчин и одна женщина. Вот и все.

Я оформил её показания и мы прошли в криминалистический кабинет и приступили к созданию фоторобота предполагаемого преступника. Когда на экране монитора возникло широкоскулое лицо симптичного блондина с высоким лбом, чуть приплюснутым носом боксера, тонкими губами и несколько массивным квадратным подбородком, Виноградова воскликнула:

— Это он! — и отчего-то вздохнула. Возможно сожалела, что не сказала этому парню о своей инфлюэнце? Возможно. Кто знает. Этих женщин трудно понять.

После ухода Виноградовой я долго размышлял над полученной от неё информацией и никак не мог понять, для чего перступникам нужно было светиться? Для того, чтобы подставить внешнего упраляющего Электродногоо завода? Если так, то чем он им помешал? И потом, они не могли не понимать, что если он не причастен к убийству, то мы это скоро выясним и оставим его в покое? Пока мне их действия были совершенно непонятны.

* * *

На оперативном совещании у Иванова я впервые услышал о целой серии убийств на Электродном заводе и убийстве заместителя Новосибирского транспортного прокурора. Теперь с внешним управляющим завода было не все так однозначно, как прежде. Разберемся.

— Андрей Петрович, — обратился Иванов ко мне, — срочно поезжай в Заельцовскую прокуратуру и забери у них дело об убийстве зампрокурора. Заодно и допросишь Калюжного.

— Его нашли?

— Да. И как сообщил мне Заельцовский прокурор, Калюжный уже успел признаться в убийстве заместителя прокурора.

* * *

Через сорок минут я был в прокуратуре. Прокуора района Семена Семеновича Битова я видел впервые, хотя именно он давал полтора года назад санкцию на мой арест. Это был полноватый мужчина лет пятидесяти с довольно потрепанным жизнью простоватым лицом.

Я представился и сообщил о цели моего визита.

— Да, мне Сергей Иванович звонил, — сказал прокурор. — Что ж, как говорится, баба с возу, кобыле легче.

— За что он ее?

— Да, дурак! Обиделся на бабу за то, что та его постоянно обижала и оскорбляла. Не понимаю я таких мужиков. Выходит, что свою Марью мне давно надо было убить, — пошутил Битов и сам же рассмеялся своей шутке.

— Вы с ним встречались?

— А зачем? И так все ясно.

— Помнится, что со мной вам тоже было все ясно.

Он мне погрозил пальцем и, растягивая рот фальшивой улыбкой, проговорил:

— А вы злопамятный, Андрей Петрович! Нехорошо это. Кто старое помянет, тому глаз вон. Сознаюсь, допустил тогда оплошность, бес попутал. А здесь другой случай. — Он взглянул на часы. — Одну минутку. Я предупрежу Дробышева, а то как бы не ушел домой. — Он снял телефонную трубку, нажал на кнопку прямой связи. — Родион Иванович, здесь за делом из областной приехали, так что не уходи… Да, по убийству Татьяничевой… А я почем знаю? Это их право… Словом, подготовь дело, подшей там что надо и прочее. Все.

По иронии судьбы дело Калюжного оказалось в производстве того старшего следователя Дробышева, пытавшегося когда-то при активном участи оперуполномоченных из Заельцовского управления милиции сделать из меня матерого убийцу.

При моем появлении Дробышев явно расстерялся. Вскочил. Глазкми воровато забегали. К рыхлому лицу кровь сначала прихлынула и оно стало одного цвета с волосами, затем, отхлынула и на нем явственно проступили крупные веснушки.

— Здравствуйте, Родион Иванович! — приветствовал я его. — Как поживаете, коллега?

— З-здравствуйте! Н-нормально, — ответил следователь отчего-то заикаясь, вероятно, от нежданной встречи со мной. Прежде этого заикания я у него не наблюдал.

— Совесть не мучит? Нет?

— А почему, собственно?

— Ну, мало ли. За старые грехи, за новые заслуги. Так говорите — не заслужили?

— Я не понимаю, к чему вы все… Будто вы никогда не ошибались.

— Я ошибался. Не ошибается тот, кто не работает. Звучит слишком банально, но по существу верно. И если бы то была ваша ошибка, я бы давно о ней забыл. Но вы, Родион Иванович, сознательно, как говорят на зоне, «лепили мне горбатого», делали из меня убийцу.

— Скажите тоже. — Его взгляд продолжал метаться по кабинету, всякий раз старательно меня обходя.

— И скажу. Я давно хотел вам это сказать, да удобного случая не предоставлялось. Как-то комара спросили» «Почему ты такой кровожадный? Отчего пьешь чужую кровь?» На что тот ответил: «Я иначе не могу. Я так устроен». Так вот вы, Дробышев, тоже так устроены, но всячески, в отличии от комара, пытаетесь скрыть этот факт, Вас на пушечный выстрел нельзя подпускать к людям.

— А зачем вы тогда врали? Я вас не заставлял.

— А врал я от безвыходности ситуации, в которой оказался. И вы это знали. — Я прошелся по кабинету. Когда-то именно в этом маленьком, но уютном кабинете я начинал работу. Прошло каких-то три с половиной года, а кажется, что целая вечность. Подошел к окну. Решетка на нем была теперь прикручена огромными шурупами. Указывая на нее, я сказал:

— Если бы не эта решетка, державшаяся на честном слове, то вы, Дробышев, сделали бы из меня убийцу. Факт.

Следователь ничего не ответил. Да мне его ответ и не был нужен. Главное, что я сказал все, что о нем думал.

Я забрал дело, расписался за него у секретаря и отбыл восвояси. Часы показывали половину седьмого, а в семь я обещал заехать за своей Танюшей. Поэтому, встречу с Калюжным придется перенести на завтра.

С материалами уголовного дела я познакимился лишь на следующее утро и понял, что прежняя команда в составе Коломийца и Дробышева и на этот раз не изменила себе и пытается из невинного человека сделать убийцу. Одно мне было не понятно — почему уцелел Калюжный. По логике вещей его должны были убить раньше Татьяничевой. Я просмотрел сводку преступлений за двадцать седьмое апреля и мне все стало ясно.

Часть вторая: У последней черты.

Сегодня опять Этот приходил. Не тот, который в послений, ага… А тот, который Этот. Сидел долго… В кресле сидел… Зрачками красными, ага… Страшно. От него энергия того… Мурашки по этой… По коже, ага… А вообще-то, превыкать… Начал превыкать… Этот советы иногда, ага… Очень дельные… Он умный. А то ведь никто ничего… За всех приходится… И президенту этому… Новому этому… Дураку этому… Все в рот… Разжевать и в рот.., А он только того… Глотать только, подлец… Горазд, ага. Да пофасонить… На самолетах там, кораблях любит… Пофасонить любит… Смешно!… А что он без него… Без них… Так, кукла… Как у этого… Шендеровича этого… А тот молодец… Пусть смеются… Что б ничего… Святого ничего… Все смешно, ага… Тогда их голыми этими… Руками этими.

Дьяволу надоело следить за сбивчивым ходом мыслей Виктора Ильича, так как ничего нового он для себя не почерпнул. Он все знал наперед, так как сам не раз помогал этому нелепому и смешному человеку направить мысли в нужное русло. Когда-то он сам был таким же. Объятый непомерной гордыней считал себя самым умным и самым гениальным, сверх человеком, которому позволено все. И лишь представ перед Высшим судом, понял до какой степени был неправ, до конца осознал глубину своего падения и безмерную вину перед человечеством за причиненные им неисчислимые беды и страдания. Он умолял Высший суд дать ему возможность хоть частично исправить то, что было им сотворено на Земле, но Суд приговорил его вечно помогать злодеям на Земле вершить свое черное дело. Он, страстно желающий творить добро, вынужден был вершить зло. Это и было самым страшным наказанием, которое только можно придумать. Муки, которые он постоянно испытывал, несравнимы с муками ни одного живого существа, Но теперь, слава Космосу, его мукам скоро придет конец. А если это так, то пусть об этом знает это ничтожество. Утром он проснется и вновь подумает, что их встреча и их разговор ему приснились. Пусть так. Но в глубине этого ничтожнейшего существа поселится страх перед возможным концом и будет отравлять ему существование. Этого пока вполне достаточно.

На Виктора Сосновского, работавшего тогда МНСом в одном из московских институтов, смешного и нелепого, с непомерным самомнение и амбициями, жадного, завистливого и хитрого, обратил его внимание главный черт, сказав, что из этого МНС, если ему помочь, со временем может получиться отменный негодяй. Он, дьявол, доложил о Сосновском Создателю, и тот одобрил их выбор. С этого момента Сосновский стал их индивидуальным клиентом и сделал значительные успехи на сатанинском поприще. Дьявол презирал и ненавидел его, но был вынужден ему помогать. Таковы непреложные законы Космоса.

Дьявол встал с кресла, подошел к кровати Сосновского, сел на край, спросил:

— Что, Витя не спишь?

— Да, как-то… Не спится как-то… Мысли и все такое.

— Все мыслишь, как окончательно добить соотечественников?

— Ну, зачем вы… Так. Зачем?… Я того… Помочь, ага… Хочу, ага.

— От твоей помощи много ещё кровушки прольется на Святой Руси.

— А почему вы это… Почему Святая?

— А кто ж она, если берется искупить вину за все человечество? Святая и есть.

— Прошлый раз такой… Приходил такой… Бог?

— Бог.

— А зачем он ко мне?… Почему?

— Такой уж он у нас дурак сердобольный. От этого и страдает. Сидит в своем Раю и льет горючие слезы. Всех ему, видите ли, жалко. Вот и тебя пожалел. Упросил Создателя отпустить поговорить с тобой, направить на путь истинный, спасти от гиены огненной. Нашел кого спасать, да?

— Ну, зачем вы… Так. Зачем?… Что уж я такой… Такой, какой, ага?

— Ты хуже, Витя, чем даже можешь себе представить. Правда, злодеи нынче тоже поизменчали. Нет, той масштабности, какая была в свое время у меня. Но ничего, скоро уже. А по мне, чем скорее, тем лушче. А то измаялся я от этих мук. Мочи никакой нет.

— А что скоро-то?… Скоро уже?… Что?

— Скоро всем нам, Витя, будут кранты.

— Что это еще?… За кранты еще?… Не понимаю.

— А тут и понимать нечего, Скоро всех нас, злодеев, под чистую. Не нужны мы будем Космосу.

— Это ещё того… Почему это?

— Землей будет править сам Создатель. Он собирается поселить здесь новую жизнь, которой будут не нужны внешние силы зла. Поэтому всех нас он уничтожит. Чему я безмерно рад.

— И меня?! — от страха на лбу Сосновского выступили бисеринки пота.

— А тебя в первую очередь! — злорадно рассмеялся дьявол.

— Как же это?! — в ужасе пролепетал помертвевшими губами Виктор Ильич. — Я это… Не хочу… А может быть можно того?… Как-то можно… Я бы заплатил?

— Экий ты, Витя, дрянной человечишка! Ты соображаешь, что говоришь?! Кого ты собираешься подкупить?! Кто ты и кто Он? Ты по сравнению с ним жалкая пылинка в бездонном космосе, да к тому же от тебя за версту несет сволочью.

— Но я не того, — заплакал Сосновский. — Не хочу не того… Умирать не хочу!

— А твоего желания никто и не спросит. Нет, я все больше убеждаюсь, что всех нас, злодеев, надо под самый корень. И чтобы ни один из нас крапивное семя свое не обронил, а то у людей вновь могут быть неприятности. Пойду. Устал я от общения с тобой, негодяй.

И Этот исчез… Будто его того, ага… Будто ничего никогда… Не было никогда.

* * *

Утром, впомнив сон, Виктор Ильич сильно расстроился.

Что-то Этот был того… Какой-то… Не такой какой-то… О смерти что-то… Говорил зачем?… Что ему там… Такие возможности. А он того… О смерти, ага… Странно. Неужто этот… Как его?… Создатель. Неужто Создатель и вправду?… Нет, враки… Враки все. Сон… Какой еще… Никого ничего… Здесь все… Здесь и того, ага.

Но как не убеждал себя Виктор Ильич, что все это ему приснилось, просто расшалились нервы, в глубине его поселился холодный и колючий комочик страха.

А, вдруг, все того?… На самом деле, ага?

Не успел Виктор Ильич появиться на работе, как позвонил Варданян и сообщил, что Беркутов задержан и доставлен в Москву. Новость эта заметно улучшила настроение Сосновского.

— У меня на этот счет есть кое-какие соображения, Виктор Ильич, — сказал Варданян. — Я бы хотел с вами посоветоваться.

— Хорошо, ага… Жду, — ответил Виктор Ильич и положил трубку.

Выслушав план Варданяна, он совсем повеселел.

Он любил того… Когда вот так… Как это?… Нестандартно. Когда нестандартно вот так… Мыслили вот так… Любил… Тонко, что б.

Он ничего не помнил из того, что когда-то Его связывало с Его Я. Асолютно. То была выжженная солнцем пустыня или белое безмолвие тундры. Он так хотел и своего добился. И наоборот. до мельчайших подробностей помнит все с того самого момента, когда стал Им. Хотя бы вот это…

… Мягкой, неслышной походкой Он пробирался по улицам ночного города. Такой походке Он научился, когда стал охотником. Пошел уже пятый год. Из госпиталя Он прямиком направился в Москву. Здесь легче было осуществить задуманное. Поступил на работу в охранную фирму. Стал приглядываться к жизни в столице и очень скоро понял, что наступает эпоха больших сволочей. Откуда они появились? Из той самой, так называемой, системы партийной номенклатуры. Там они родились, там стали законченными мерзавцами и оттуда пришли осваивать дикий рынок. Так не бывает, чтобы хороший человек в одночастье стал сволочью. И наоборот, негодяй ни при какой погоде не станет хорошим человеком. Желающих быстро рабогатеть и стать хозяевами жизни было слишком много и они скоро стали мешать друг другу. И тогда потребовались Его услуги. Но Он сам выбирал клиента, а потому ставил перед заказчиком непременное условие — Он должен знать о клиенте все. Нет, Его совсем не волновало по какой причине клиента хотят убрать. Это Ему было без разницы. Его интересовало главным образом прошлое клиента. И он останавливал свой выбор на бывших партийных бонзах, тех по чьей вине погиб Его взвод. Выполнял он работу четко, грамотно, не оставляя следов, и очень скоро у него не было отбоя от заказов.

Он не был садистом и не испытывал оргазма при виде мук жертвы. Он лишь удовлетворял свою месть, платя по счетам виновникам смерти своих боевых товарищей. Только и всего,

А сейчас он вот уже две недели жил в этом южном городе в гостинице под видом снабженца, прибывшего в командировку из Ростова на местный Завод металоконструкций, поставлявший для их предприятия комплектующие. Новый клиент был в прошлом крупным партийным функционером и заведовал в ЦК отделом. Кем он был сейчас и чем занимался Его мало интересовало, но судя по многочисленной охране, особняку с мощной охранной сигнализацией, с мире бизнеса был не последним человеком и кому-то очень мешал. Изучив распорядок дня клиента и его маршруты, Он пришел к выводу, что убить его во время одного из маршрутов будет довольно сложно и связано с определенным риском. Нет, он не боялся рисковать, но и погибать из-за какого-то козла был не намерен. Клиент имел привычку каждое утро выходить на балкон своего особняка, чтобы размяться и подышать свежим морским воздухом. Этим и решил Он воспользоваться. Сегодня наступил решающий день.

Ночь была тихая и безлунная. Пахло сыростью, зеленью и цветущей акацией. Он безошибоно находил в ночи дорогу, так как уже не раз проделал этот маршрут днем. Шел Он к дому, стоящему в трехстах метрах от особняка клиента. В нем проживала супружеская чета пенсионеров и их тридцатилетняя вдовствующая дочь с малолетним ребенком. Дом ещё недавно охранял лохматый и сверепый дворняга, которого ему пришлось отравить три дня назад. Из-за этого Он до сих пор переживал. Пса действительно было жалко.

Кончились городские многоэтажки и начались частные дома, особняки и коттеджи. А вот и нужный ему дом. Пару дней назад, рассматривая дом в мощную оптику, Он обнаружил, что форточка одного из окон никогда не закрывается, а створка окна закрывается лишь на верхний шпингалет. Это значительно упрощало задачу.

Неслышно пробравшись к окну, Он через форточку нащупал шпингалет, но и тот оказался незакрыт. Беспечность хозяев в такое-то время Его удивила. Раскрыв створки, Он через мгновение был уже в доме. Это была большая комната. Из неё вели две двери в спальни. В правой должны спать старики. Так и оказалось. Они спали на старинной железной кровати с пансерной сеткой. Достав из кармана куртки полиэтиленовый пакет с двумя тряпками предварительно смоченными эфиром, он мгновенно приложил их в к лицам стариков. Они не издали ни единого звука. Порядок! О связал супругов, заклеил их рты скотчем и направился к двери соседней комнаты. Но от предательского скрипа двери проснулась женщина.

— Кто это?! — испуганно спросила.

— Я это. Спи, — прошептал Он, понимая, что по шепоту трудно определить голос.

— Пап, это ты что ли?

— Я, я.

— А что это ты по ночам бродишь? — подозрительно спросила женщина.

— Да вот сигареты где-то запропастились, — прошептал Он.

— Так ты же не ку…

Закончить фразу он ей не дал, крепко прижав тряпку с эфиром к её лицу. Она задегалась в его руках и обмякла. Он проделал с ней то же, что и с её родителями. Ее двухлетнего сына мирно спящего в детской деревянной кроватке трогать не стал.

Поднялся на мансарду, выставил в окне одно из стекол, из кейса достал разборную снайперскую винтовку, собрал её и стал ждать.

Как всегда, ровно в семь на балконе особняка появился клиент. Это был тучный пожилой господин. Он широко раскинул руки, вдыхая влажный утренний воздух. И в этот самый момент Он поймал крутой лоб клиента в перекрестье прицела и нажал на спусковой крючек. Пуля попала уже бывшему клиенту точно в центр лба. Все было кончено.

— Вот так-то, сучара! — зло проговорил Он. — Это тебе за комвзвода Мишу Чугунова и всех наших ребят.

Оставив винтовку на мансарде, он быстро покинул дом и уже через полчаса был в гостинице.

В ИВС в кабинете следователя сидел симпатичный молодой человек и веселыми глазами взирал на вошедшего.

— Здравствуйте! — поздоровался Калюжный.

— Добрый день, Эдуард Васильевич! Рад с вами познакомиться! А я старший следователь прокуратуры области Говоров Андрей Петрович. Прошу любить и жаловать.

— Очень приятно, — сдержано ответил Калюжный, интуитивно настораживаясь. Он уже никому не доверял, особенно вот таким благополучным молодым людям с насмешливым взглядом. Что им до чьих-то проблем. Без них им живется гораздо удобнее. Что же ему от него нужно?