Он следит за ее квартирой из своего грузового фургончика. Тереза Меткаф. Вторая шлюха, которой предстоит умереть. Он припарковался через дорогу, на другой стороне улицы, нацелив бинокль на ее пока что поднятые шторы. В квартире наблюдается движение. Он знает: это она собирается на работу.
Он наизусть знает ее расписание, получше ее самой. Как обычно, сучка опаздывает. Так что когда наконец выскочит на улицу, то будет очень спешить. Но она никогда не бежит и никогда не берет такси. Работа у нее всего в пяти кварталах. И она всегда идет туда одним и тем же маршрутом. Человеческие твари — существа с привычками. На этом и строится его расчет.
Он снова бросает взгляд на часы. Сегодня она опаздывает больше обычного. У него вспотели ладони. До сих пор утро было увлекательным: он начинил конфеты, подбросил их в машину Джек, узнал ее адрес. Сейчас наступает неопределенность.
Пряничный человек очень мало оставляет на волю случая, но похищение человека связано со столькими факторами. Изначально он собирался похитить Терезу первой, но, когда настал решающий день, она вдруг ни с того ни с сего отправилась на работу вместе с подругой по комнате.
Потенциальные свидетели, погода, уличное движение, непредсказуемость человеческой натуры — все это, объединяясь, делает похищение делом хитрым и деликатным. Он не может поручиться, что она не носит с собой газовый баллончик. Что у нее нет черного пояса по карате. Не знает заранее, может, она развопится и привлечет внимание. Все, что в его силах, — это как можно лучше подготовиться и надеяться на удачу.
Он внимательно следит за окнами, и вот шторы наконец падают. Отлично. Через несколько минут она спустится.
— У вас открыто?
Он поспешно опускает бинокль и оборачивается вправо. На него смотрит пацан, лет десяти, не больше. Черный ребенок, с большой головой и круглыми глазами.
Немало времени прошло с тех пор, как он в последний раз убил ребенка. Почти что в другой жизни. Еще до тюрьмы. Последней была маленькая девочка. Она играла перед своим домом. Он утащил ее, не планируя, чисто импульсивно. Она была такая маленькая и хрупкая. Вскрикивала, как ангел.
— Чего тебе надо?
— «Бом-Поп».
Он лезет в стоящий у него за спиной холодильник и вытаскивает порцию «Бом Попа». Первая за день продажа, если не считать халявы, что он подсунул тому козлу-патрульному. Мороженое стоит два доллара. Ему оно обходится оптом по десять центов. Поскольку он работает независимо, сам от себя, и фургон тоже его собственный, единственным накладным расходом является плата за бензин. Так что он не только имеет идеальное в юродских условиях прикрытие, но еще и получает прибыль.
Мальчишка платит мелочью, тщательно ее пересчитывая. Вонючка даже представить себе не может, насколько он близок к смерти. Один быстрый рывок за шиворот, и парень у него в руках. Он обегает глазами улицу и не видит ни души.
Но нет, не сегодня. На сегодня у него другие планы.
Парень вприпрыжку отходит, облизывая свое мороженое.
Парадная дверь открывается, и шлюха торопливо выходит на улицу. Он еще раз прокручивает в голове последовательность своих действий. Обогнать и остановиться у нее на пути. Выпрыгнуть из кабины. Быстро воткнуть иглу и втащить ее в грузовик. Больше десяти секунд на все про все и не потребуется. А потом она целиком в его распоряжении, так долго, как он сумеет продержать ее в живых.
Притопывая от нетерпения, он позволяет ей удалиться на квартал и только потом заводит мотор. Ладони потеют сильнее, и на него нападает внезапный приступ неудержимого хихиканья. Шприц у него в кармане с пятьюдесятью миллиграммами секонала. Не так уж много, но тише едешь — дальше будешь. Он вгонит секонал ей прямо в руку, и уже через пять секунд снадобье начнет действовать.
Сначала она впадет в апатию, сделается вялой и сонливой и потеряет ориентацию. Потом мышцы перестанут слушаться. Потребуется пять минут, чтобы она полностью потеряла контроль над своим телом и целиком оказалась в его власти, но до тех пор он уже должен иметь возможность управляться с ней без труда. Секонал имеет успокаивающее действие, и пока что все, на ком он его пробовал, становились податливыми, чуть ли не добровольно сотрудничали.
Когда он только добыл это лекарство, то упражнялся на пьяных бродягах. Они во множестве усеивают улицы Чикаго, выпрашивая милостыню. Первому он вкатил шесть кубиков, убив почти мгновенно. Потом уполовинил дозу, и следующий после нее так и не проснулся. Выяснилось, что для женщины достаточно от одного миллилитра до полутора, в зависимости от того, насколько она плотного сложения. Но эти шлюхи совсем не плотные. Они как скаковые лошади. Шлюхи, одним словом. Он хихикает.
Приближается нужный переулок. Он въезжает в него первый и останавливается перед ней, загораживая проход. Поблизости никого нет. Превосходно. Она приближается к грузовику, даже не замечая.
Эй, стой! Куда ты? Она переходит на другую сторону улицы! Наверное, с десяток раз он наблюдал, как она идет на работу, и никогда она не переходила улицу раньше перекрестка. Его мысли растерянно мечутся. Отменить операцию или действовать по наитию?
— Тереза?
Он выскакивает из своего фургона и движется ей наперерез, шприц крепко зажат в его правой руке.
— Тереза?
Она останавливается и смотрит на него. Он лучезарно улыбается. Улыбка обезоруживает людей. Походка у него быстрая, Но он добавил в нее упругости и старается выглядеть скорее деловито, чем угрожающе.
— Так и подумал, что это ты. Я Чарлз, помнишь?
Он говорит это обычным голосом, что слишком тихо для разделяющего их расстояния в двадцать футов.
— Что, простите?
Она чуть наклоняет голову набок. Ее поза не оборонительная, но на лице выражение замешательства. Она не может сообразить, знает его или нет.
Он делает еще два шага.
— Извини, ты, кажется, меня не помнишь? Я Чарлз.
Она слегка щурит глаза, пытаясь его вспомнить.
— Извините, но… — Она пожимает плечами.
— Ты хочешь сказать, что даже не помнишь мой фургончик? — Он делает к ней еще три шага и широко поводит рукой в сторону своего фургона с мороженым. — Я думал, ты хоть фургон вспомнишь.
— Послушайте… я опаздываю на работу…
— В «Монтесуму»? Ты ведь там работаешь, верно?
— Я вас когда-то обслуживала?
— Нет, — ухмыляется Пряничный человек. — Но все еще впереди.
Девушке не нравится его хитрый, плотоядный взгляд, и она подсознательно отшатывается от его приближающейся фигуры. Он улавливает это легчайшее движение, зная, что, если сейчас она даст деру или громко закричит, у него уже не будет следующего шанса.
— Вот, позволь мне… — Засунув руку в карман, он вытаскивает полную пригоршню четвертаков. Стараясь изобразить неуклюжесть, он делает так, что мелочь высыпается из его ладони, раскатываясь по всему тротуару. — Ай!.. Мой босс меня убьет!
Он опускается на колени и начинает собирать монеты, очень надеясь, что выглядит при этом по-настоящему жалко.
Должно быть, так оно и есть, потому что, поколебавшись всего несколько секунд, она подходит, намереваясь ему помочь.
— Спасибо. Здесь выручка за целое утро работы.
Она наклоняется, поднимает четвертак.
— Как, вы сказали, вас зовут?
Он оглядывается, нет ли свидетелей. Проходящий в конце переулка мужчина не обращает на них никакого внимания.
— Чарлз.
— А где мы с вами встречались?
Она протягивает руку, чтобы передать ему еще несколько монет. Он хватает ее за запястье и резко дергает девушку на себя — так, чтобы для случайного наблюдателя это выглядело как объятие, — одновременно втыкая в намеченное место иглу.
Она пытается вывернуться, но против нее много больше фунтов весу, и, будучи крепко прижата, она лишена необходимого рычага для маневра. Так и оставив шприц болтаться, он освободившейся рукой надавливает ей на затылок и с силой прижимает ее лицо к своему, поцелуем заглушая рвущийся с ее губ крик.
Он ощущает вкус ее страха. Но у нее хватает смелости его укусить, и это порождает в нем дополнительное волнение. Он тоже любит кусаться. Он впивается зубами в ее нижнюю губу, а затем ее тело начинает обмякать.
Наполовину толкая, наполовину таща ее за собой, он достигает грузовичка. Мимо проезжает такси, но не замедляет хода. Как только она оказывается в задней части фургона, он приковывает ее наручниками к металлическому брусу, который ранее привинтил к своему морозильнику. Потом выдергивает из ее руки шприц и кладет обратно в карман.
Тереза Меткаф трясет головой, словно пытаясь разогнать туман. Заметив наручники, она пронзительно кричит.
Сидящий на водительском сиденье Чарлз на всю катушку врубает музыку. Органная версия песни «The Candyman» трубным гласом гремит из динамиков. Он проверяет зеркала и осторожно выезжает из проулка. Она снова отчаянно кричит, но он уверен, что является единственным ее слушателем.
— Что кричи, что не кричи — так что лучше помолчи, — хихикает он.
Вот это денек! Уж денек так денек! И ночка тоже будет что надо!
Он купил три новые видеокассеты. Он намерен заполнить их целиком.
— Погоди, доберемся до моего дома, — говорит он, обращаясь к Меткаф. — Вот тогда тебе будет из-за чего поорать.
Но она уже в полуобмороке и не слышит.
Глава 8
— Как ты узнала, — причмокивая губами, говорит Харб, — что мне как раз хотелось съесть конфетку?
Я через плечо оглянулась на сидящего сзади напарника. Он сжимал в руке пакет с шоколадными конфетами, и глаза его оживленно блестели.
— Ты что, держишь в пиджаке аварийный запас? — спросила я.
— Я? Это твои. Они лежали на заднем сиденье.
— Где-где?
— Здесь, в твоей машине, на пассажирском сиденье.
Я завела мотор и озадаченно нахмурилась:
— Это не мои. Там не было записки?
— Не-а. Только конфеты. Может, от Дона? Я покачала головой и выехала со стоянки.
— Дон от меня ушел.
Бенедикт некоторое время осмысливал услышанное, лаская в руках упаковку с шоколадом.
— И как ты себя чувствуешь по этому поводу?
— Не знаю.
— Ты его любила?
— Не знаю.
— Ты по нему тоскуешь?
— Не знаю. Да. Пожалуй. Не уверена. Нет.
— Напомни мне, чтобы я никогда не заводил с тобой роман.
Я свернула налево, на Джексон-стрит, и взяла курс к больнице «Мерси-Хоспитал», где был выписан рецепт на лошадиную дозу секонала и где покойный доктор Бустер до девятого августа держал свой врачебный кабинет. Хотя расследование зашло в тупик, дело Бустера до сих пор числилось открытым. Ведущим следователем по делу был коп из полицейского отделения Палатайна по фамилии Ивенс. Харб оставил ему сообщение, в котором просил перезвонить.
— Тогда от кого же конфеты?
Я пожала плечами:
— Не имею ни малейшего представления. Может, кто-то случайно положил их в мою машину?
— Со мной такие случайности не происходят.
— А ты проверял? Может, у тебя там тоже мешок с гостинцами. Может, у тебя все заднее сиденье усеяно кондитерскими изделиями.
— Прекрати. Ты меня распаляешь.
Я постаралась обдумать это странное явление. Когда мы садились, дверь была не заперта. Могла я ее так оставить? Вполне возможно. Какова вероятность, что кто-то вломился в мою машину просто затем, чтобы подарить мне конфеты? Особенно на стоянке перед полицейским участком?
— Ты не возражаешь, если я?.. — спросил мой напарник.
— Лопай, не стесняйся.
Бенедикт надорвал пластиковый пакет и, выудив мини-батончик, поднес к носу.
— Пахнет нормально. Не думаю, что они начинены мышьяком.
— Разве тебя бы это остановило?
— Пожалуй, нет.
Мой партнер развернул мини-батончик и засунул целиком себе в рот весь. Он жевал его почти минуту, издавая стоны наслаждения.
— Может, это Билл из отдела вещественных улик? — Рот Бенедикта уже наполовину опустел. — Он всегда неровно к тебе дышал. Что, если таким способом он выразил свою любовь?
— Биллу скоро семьдесят лет.
— Нищие не выбирают, Джек. Хочешь одну?
— Уволь. Но ты не тушуйся.
Он пробормотал слова благодарности и открыл следующую.
— И ты не знаешь никого, кто мог бы прислать тебе гостинец?
— Никого. Я совсем одна в этом большом и жестоком мире.
— Господи, Джек! Это действительно печально.
— Угу. Если бы сейчас объявили награду самому большому в мире неудачнику, я бы и тут проиграла.
— Во всяком случае, ты на этом не зацикливаешься.
Я поддала газу и пролетела перекресток как раз в тот момент, когда желтый свет стал меняться на красный. То был неоправданный риск, но я бы не дослужилась до лейтенанта в заправляемом мужчинами мире чикагских правоохранительных сил, если бы не умела рисковать.
— Ты могла бы попытать счастья в «Ленче вдвоем», — обронил Харб.
— Что это значит?
— Это такая служба знакомств.
— Матерь Божья!
— Я серьезно. — Аппетитно чавкая, он откусил кусочек конфеты. — Записываешься на прием к сотруднику агентства и отвечаешь на вопросы о себе. Потом они организуют для тебя встречу за ленчем с подходящим человеком по принципу взаимной совместимости. Все это заранее обговаривается, так что нет никаких неудобств, никакой обязаловки.
— А лучше напялить какие-нибудь штаны в обтяжку и прохаживаться на углу Тридцать второй и Стоуни. Хоть денег заработаешь, вместо того чтобы выкидывать их на ветер.
Бенедикт отправил в рот остаток конфеты.
— Я только что прочитал об этом статью в «Чикаго ридер». По-моему, идея совсем неплохая.
— Только извращенцы знакомятся таким способом.
— Вовсе нет. Просто есть люди, у которых работа поглощает все время без остатка и которых тошнит от баров.
— Ну, значит, они там сведут меня с каким-нибудь извращенцем.
— Насколько я понял, прежде чем такой ленч состоится, обе стороны должны согласиться на встречу. Что ты теряешь?
— Мое достоинство, мое самоуважение…
— Чушь собачья! Нет у тебя никакого достоинства и самоуважения.
— О Боже!.. — Я потрясла головой. Что с ним говорить?
Я круто свернула влево и стремительно въехала на стоянку перед зданием больницы, где и припарковалась в грузовой зоне. Пока мы с Бенедиктом извлекали свои тела из не слишком просторных пределов моего видавшего виды авто, к нам ленивой походкой двинулся служитель парковки, мимикой выражая вполне недвусмысленное к нам отношение. Я помахала своим значком. Неудовольствие мгновенно сменилось почтительностью.
Мы неторопливо приблизились к тому корпусу больницы, где вели прием частные врачи. Это было большое, гнетущее кирпичное здание, уродством соперничающее с не менее тягостного вида стационаром. Они стояли бок о бок — громадные и коричневые, с осыпающимися кирпичами и заржавленными пожарными лестницами. Чикаго — город с грандиозной архитектурой, но в каждом стаде есть своя паршивая овца.
— Я гляжу, ты никак не можешь отделаться от своего соблазна, — заметила я Харбу, указывая на кулек с конфетами у него в руках.
— Я подумал, не передать ли их в детское отделение. Само собой, если ты не возражаешь.
— Нисколечко. Должна заметить, что я тронута твоей бескорыстной щедростью.
— Бернис говорит: если я еще растолстею — никакого секса.
— Бессексуальная диета.
Было приятной неожиданностью обнаружить, что интерьер этого унылого здания и ярко освещен, и довольно уютен. После краткого собеседования с дежурной сестрой за конторкой мы были направлены на пятый этаж. При жизни доктор Бустер был врачом-терапевтом. Он арендовал помещение совместно с доктором Эмилией Куздорфф и доктором Ральфом Поттом, гинекологом и педиатром соответственно. Мы вошли в лифт вместе с красивой блондинкой и ее маленькой дочерью, которая беспрерывно хлюпала носом. Вид страдающего насморком ребенка напомнил мне, что у меня тоже слегка подтекает из носа. Так мне и надо — нечего было вчера форсить; в следующий раз буду одеваться по погоде.
Я принялась рыться в карманах в поисках бумажных платков «Клинекс» — отправляясь на боевое задание, я не брала с собой сумку: уж слишком громоздко и неудобно. Вот почему я предпочитаю блейзеры с большими карманами. Сегодня на мне был как раз такой, от фирмы «Донна Каран», с подходящей юбкой. А также синяя блузка и черные туфли без каблуков. Каблуки — еще одна помеха в нашей работе.
К сожалению, на сей раз в моих карманах платков не оказалось. Я быстро рассмотрела запасной вариант: воспользоваться взамен галстуком Бенедикта, чудовищным изделием в зеленую и оранжевую полоску, вдобавок широченным — такие фасоны устарели уже лет тридцать назад. Он был также щедро усеян пятнами шоколада. Да, может, Харб и отстает от моды, но умеет уравновесить это неряшливостью.
Очевидно, Бенедикт разгадал мое намерение, потому что протянул мне пачку платков из своего кармана.
Комнату 514 мы нашли без особых затруднений. На табличке рядом с дверью все еще значилось имя доктора Бустера. Приемная была полна орущих детей и обессиленных мамаш. Я подошла к стойке дежурной сестры и сумела обратить на себя ее внимание.
— Я лейтенант Дэниелс. А это детектив Бенедикт. У нас есть несколько вопросов относительно доктора Бустера.
Девушка подняла на меня неправдоподобно зеленые глаза. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить: скорее всего это просто контактные линзы.
— Вы поймали убийцу?
— Нет, мэм. Еще нет. Вы знали доктора Бустера?
— Я работала у него в течение семи лет. Он был хорошим врачом. Он не заслужил такой участи.
— Могу я узнать ваше имя, мэм? — У Бенедикта уже был наготове блокнот.
— Растич. Мария Растич.
Зазвонил телефон. Она сняла трубку, произнесла несколько слов и переключила вызов.
— Нам хотелось бы взглянуть на список пациентов.
— Мы уже передали такой список тому, другому офицеру.
Увы, тот список мы уже видели. В нем не было Чарлза Смита. Вообще никого по имени Чарлз.
— Мы хотели бы увидеть список, который бы перекликался с фамилиями на рецептах. Доктор Бустер незадолго до смерти выписал рецепт на большое количество секонала. Кто-нибудь из его пациентов принимал секонал?
Она нахмурилась и развернулась на офисном стуле к компьютеру. Несколько секунд нажимания клавиш — и она отрицательно покачала головой:
— Нет. Никакого секонала.
— А как насчет пациентов доктора Куздорфф и доктора Потта? — спросил Бенедикт.
— Это относится и к ним. Ни одного такого пациента нет. Несколько лет назад мы прописывали секонал при нарушениях сна, но сейчас предпочтительным средством является флюразепам.
— У вас есть копии рецептов доктора Бустера?
— Тех, что он выписывает здесь, — да. Они должны быть в компьютере. Наша база данных позволяет извлекать информацию, исходя из имени пациента, номера страхового свидетельства, заболевания, даты посещения, даты записи на прием и выписанного рецепта.
— Могло так случиться, что доктор выписал рецепт вне своих приемных часов?
— На секонал? Это было бы странно. Ведь данное лекарство относится к медикаментам, применение которых находится под контролем, ко второй их категории. Я вообще не понимаю, с какой стати было его выписывать, будь то в приемные часы или нет.
— Но в принципе такое возможно?
— Конечно. Все, что в данном случае потребовалось бы доктору, — это бланк рецепта.
— А из аптек звонят вам сюда, чтобы получить подтверждение на выписанный рецепт?
— Иногда. Но если это вне приемных часов, они могут продать лекарство и без предварительного звонка. Из больничной аптеки никогда не звонят. Тамошние фармацевты знают всех наших врачей.
Я протянула свою визитную карточку.
— Благодарю вас, мисс Растич. Прошу вас позвонить, если вы вспомните что-либо, могущее помочь. Если вас не слишком затруднит, я хотела бы поговорить еще с некоторыми сотрудниками.
— Конечно, нет. Я доложу о вас.
Мы с Харбом провели еще час, беседуя с персоналом Бустера и его коллегами-врачами. Все они в один голос повторили то, что уже сообщила нам зеленоглазая медсестра. Никто не знал, зачем Бустеру понадобилось выписывать рецепт на секонал, и никто не знал того пациента, которому он мог понадобиться.
Но как бы то ни было, Бустер все-таки выписал этот рецепт, что подтверждалось Департаментом норм и правил штата Иллинойс и некто, назвавшийся Чарлзом Смитом, получил по нему лекарство и предположительно использовал его при похищении нашей Джейн Доу. Если никто из конторы Бустера не мог его вспомнить, быть может, вспомнит принимавший рецепт фармацевт?
Мы вышли из здания амбулатории и дошли до его уродливого собрата, где нас поджидала больничная аптека. Перед ней выстроилась очередь. Однако одной из немногих привилегий человека, имеющего полицейский значок, является возможность проходить без очереди. Что и говорить, это вызвало раздражение дюжины людей, впереди которых мы влезли, но невозможно угодить всем и всегда.
Фармацевт выглядел именно так, как и положено выглядеть аптекарю: лысеющий, средних лет, «истинный американец», «белая кость», в очках и белом халате. Звали его Стив, и он сообщил, что работает здесь уже три года.
— Вы были на службе десятого августа?
Он дважды сверился со своим графиком и сказал, что да, он действительно работал в тот день.
— Вы не помните, как в тот день отпустили по рецепту шестьдесят миллилитров жидкого секонала?
В его карих глазах зажегся огонек.
— Да. Да, помню! Этот заказ практически истощил наши запасы.
— Не могли бы вы описать, как выглядел тот человек?
Его лоб пошел морщинами.
— Это был мужчина — вот что я точно помню. Но как он выглядел? Нет, тут я пас. Через мои руки проходят сотни рецептов в день, а это было два месяца назад.
— Не было ли в его наружности чего-нибудь необычного? Может, очень высокий или, наоборот, приземистый? Старый или молодой? Цвет кожи, глаз? — спросил Харб.
— По-моему, он был белый. Ни молодой, ни старый. Но я не уверен.
— Не был ли он горбатым? — вмешалась я, вспомнив психологический профиль, выданный ФБР.
Бенедикт метнул в меня обалделый взгляд, но из уважения к званию не стал расспрашивать в присутствии штатского лица.
— Вы имеете в виду, как Квазимодо? — спросил Стив.
Я почувствовала себя дурой, но кивнула.
— Нет, я бы тогда запомнил.
— Приобрел ли он также и шприцы вместе с секоналом?
— Я не уверен. Позвольте мне проверить.
Он подошел к своему компьютеру и нажал несколько клавиш.
— Вот он, рецепт. — Стив указал на экран. — Выписан на имя Чарлза Смита. Больше этот человек нигде не значится в нашем компьютере. Об иглах тоже ничего нет. Единственное, что он приобрел у нас, — это секонал.
— У вас есть изначальный рецепт, тот, что написан от руки?
— Нет. Мы их выбрасываем в конце недели.
— Как вы определяете, настоящий рецепт или поддельный?
— Я полагаю, что сфальсифицировать рецепт возможно, но кто, кроме самого врача, может знать, сколько именно миллиграммов тетрациклина требуется для борьбы с респираторной инфекцией? Что же касается медикаментов, относящихся к классам «В» и «С», — тех, которые потом можно загнать на улице, — по поводу их мы звоним врачу, чтобы уточнить.
— Насчет того лекарства вы звонили?
— Нет. Я помню, что подумывал это сделать, но было уже восемь часов, и приемная доктора Бустера закрылась. Кроме того, я узнал подпись доктора Бустера. Хотя выписанное количество меня насторожило, все вроде бы казалось подлинным.
Я шмыгнула носом, ломая голову над этой загадочной ситуацией.
— Простудились? — спросил Стив.
— Непреднамеренно.
— Я бы рекомендовал антигистаминовые препараты. Они отпускаются без рецепта. Воздерживайтесь от назальных спреев. Они вызывают привыкание.
— Буду иметь в виду. — Я протянула ему свою карточку. — Если вас не затруднит, мне бы хотелось, чтобы вы зашли к нам после работы и встретились с полицейским художником. Посмотрим, нельзя ли получить изображение этого человека.
— Я правда его не помню.
— Наш художник очень хорош в своем деле. Он умеет помочь людям вспомнить. Это крайне важно, Стив, поверьте. Этот Чарлз Смит зверски убил двух человек. Что бы вы нам ни предоставили — все равно это больше того, чем мы располагаем на сегодняшний день.
Фармацевт кивнул, обещая заскочить. Мы с Харбом покинули аптеку, сопровождаемые язвительными взглядами людей, которых обскакали в очереди. В частности, одна пожилая женщина облила меня таким презрением, что от него молоко могло свернуться. Я хотела было одарить ее тем же самым, но сочла, что это будет мелко и банально. Так что больницу мы покинули без приключений.
— Что там насчет конфет? — спросила я Бенедикта, когда мы вновь забрались в мою машину. — Как там с передачей их больным детям?
— Я подумал, что сладкое вредно для зубов. Да и вообще оно детям вредно. Не та это пища, чтобы кормить ею больных детей.
— Как отважно с твоей стороны в одиночку тащить на себе бремя этого вреда!
— Хочешь одну?
— Давай. Если ты в состоянии с ней расстаться.
— Только одну. Я забочусь о твоем здоровье, Джек.
Он протянул мне батончик, и я выехала со стоянки. Держа одну руку на рулевом колесе, я зубами разорвала обертку и уже собралась было сунуть конфету в рот, как Харб вдруг пронзительно вскрикнул и захрипел.
Сначала я подумала, что его рвет.
Но это была не рвота.
Изо рта у него выливалась кровь.
Глава 9
Харбу наложили во рту одиннадцать швов. Укол новокаина снял боль, но наблюдать, как кривая игла входит и выходит из его корчащегося языка, само по себе было пыткой. Я могла бы подождать за дверью хирургического кабинета, но мне хотелось самолично видеть, что сделал с моим другом какой-то больной ублюдок.
— Тпатыбо, — благодарно кивнул врачу Бенедикт, после того как последний узелок был завязан.
Я впилась глазами в смертоносный шоколадный батончик, лежащий на металлическом лотке возле кровати Харба. Сквозь слой карамели торчало лезвие ножа «Х-Аcto», поблескивая в свете флуоресцентных ламп.
— Еще одна просьба, док. Я знаю, не положено вас об этом просить, но в полицейском участке у меня нет доступа к рентгеновскому аппарату.
Я изложила свою просьбу, и он согласился, отослав пока меня и Харба в комнату ожидания. Пока Бенедикт заполнял необходимые бланки и формы, я постаралась припомнить всех врагов, которыми обзавелась за всю свою жизнь.
Их оказалось больше, чем мне бы навскидку пришло в голову. Всякий, кого мне довелось арестовывать с той поры, когда я еще была патрульным, и до нынешнего времени, вполне мог затаить неприязнь. Были люди, с которыми я не сошлась характерами и в своей частной жизни. Но я не могла реально представить никого — даже убийц, которых засадила в тюрьму и которые клялись, что сбегут и убьют меня, — кто бы оставил мне такой жуткий подарок.
Это могла быть просто несчастная случайность. Какой-нибудь случайный псих, которого я в жизни никогда не видела, решил выразить свою ненависть к копам, разбрасывая смертоносные гостинцы на автопарковке перед полицейским участком. Но звонок в наш районный участок развеял эту гипотезу. Вроде бы никто, кроме меня, не получал таких конфет. Я была вынуждена взглянуть в глаза шокирующей правде: гостинец предназначался именно мне.
— Как нафёт неданых флутаев? — спросил Харб.
— Недавних случаев?
Он кивнул. Нижняя губа у него распухла от швов, отчего он произносил слова, словно надув губы. Язык у него тоже раздулся, вызывая впечатление набитого рта. Но набитый рот был для Харба обычным делом, так что это не особенно его портило.
— Единственные криминальные случаи, которые были у нас за последние несколько недель, — это бандитские разборки да еще суициды. Кроме разве что дела Пряничного человека. Но откуда он вообще мог узнать обо мне?
— Новофти?
— Не думаю, что меня персонально упоминали в новостях.
Он пожал плечами. По подбородку у него бежала дорожка слюны, но он этого не замечал: чувствительность тканей у Харба была все еще слишком мала после наркоза. Я показала стирающее движение на своем лице, и он, поняв намек, отер подбородок.
— Ты все еще собираешься на встречу с дочкой доктора Бустера или на сегодня довольно?
— Дотька Буфтера.
Я кивнула и обернулась вправо — оттуда к нам приближался врач Бенедикта. В одной руке, затянутой в резиновую перчатку, он держал мешочек с шоколадными конфетами. В другой была картонная папка.
— Это может прозвучать жестоко, — проговорил он, протягивая нам папку, — но вы очень легко отделались. Все могло обернуться не просто гораздо хуже, но прямо-таки фатальным образом. Никогда не видел ничего подобного.
Я раскрыла скоросшиватель и уставилась на рентгеновский снимок двадцати одной оставшейся в пакете конфеты, включая и ту, что я почти уже надкусила.
— Гофподи Ифуфе! — произнес Харб.
— Мы насчитали свыше сорока игл, тридцать рыболовных крючков и десять лезвий «Х-Асto», — покачал головой врач. — Только одна конфета из всей пачки не была изуродована. Если бы крючок или лезвие вонзились в горло, они могли бы с легкостью разорвать артерию.
Я безмолвно взирала на эти снимки и чувствовала, как меня охватывает озноб. Кто-то провел массу времени, начиняя эти конфеты смертоносной начинкой. Несколько часов. Я попыталась представить себе этого человека, как он, склонившись над столом, втискивает рыболовные крючки в шоколадные батончики. Столько мороки — и все ради надежды, что я съем всего одну штуку. Или подарю кому-то еще. Я подумала о Харбе, который чуть не отдал конфеты в детское отделение больницы. Мои руки сами собой сжались в кулаки.
