Пицца действительно ожила и поднялась до толщины яблочного пирога. Я поглотила половину, вместе с двумя порциями виски с лимоном, стараясь вспомнить, когда в последний раз ела настоящую домашнюю пищу. Иногда я жарила гамбургеры или готовила спагетти, но не могла припомнить, когда в последний раз съедала обед, в котором бы разные группы блюд, чередуясь, подавались на отдельных тарелках.
Дон любил готовить, но он был помешан на здоровье, и его стряпня всегда включала какую-нибудь брюссельскую капусту и соевое тофу. Почему-то в блюдах из сои начисто отсутствует ощущение домашнего обеда из пяти блюд, с жареной индейкой или даже с блинами и колбасой.
Я поставила остатки пиццы в холодильник, затем двинулась в спальню, чтобы отчистить с ковра собственную кровь.
Чтобы вывести пятна, мне потребовались оба баллончика. Помогло еще то, что ковер был коричневый. Когда закончила, мне пришлось выбросить тряпки, которыми я пользовалась, и не пожалеть лизола, чтобы убить тухловатый запах крови.
После того как все поставленные задачи были выполнены, я уселась в своей обеденной нише и стала просматривать распечатки данных потенциальных партнеров, которые дал мне Мэтью.
Первый был рыжеволосым. Сорок два года. Бухгалтер. Рост — пять футов десять дюймов, вес — 170 фунтов,
глаза зеленые. Он искал женщину с чувством юмора, которой нравится рисковать. Звали его Лейтем.
У следующего были темно-русые волосы. Сорок шесть лет. Главный менеджер компании по производству стали. Пять футов восемь дюймов росту, 165 фунтов весу,
очки и очень привлекательное лицо. Этот искал женщину с большими деньгами. Я отправила его распечатку в мусорное ведро.
Третьему было сорок лет, но он был слишком похож на моего бывшего мужа, поэтому я поступила с ним аналогично. Все это напоминало покупку по каталогу.
Я пробежала глазами по остальным, остановившись на нескольких, отвергнув прочих — большей частью исходя из их профессии и внешнего вида. Просящий подаяния не вправе выбирать, но я платила такие деньги, что уже не считала это подаянием.
Оставив список из шести человек, я выхватила свой мобильный и набрала номер своего агента из «Ленча вдвоем».
— Спасибо, что позвонили, Джек. Я сам пытался вам дозвониться, но у вас все время занято.
— Голливудские агенты наперебой пытаются уговорить меня запродать им историю моей жизни.
Мэтью рассмеялся своим мелодичным смехом.
— У вас нашлось время просмотреть список возможных партнеров?
— Да-да, у меня как раз нашлось сегодня немного времени после тренировки по затяжным прыжкам.
— Что вы думаете о Лейтеме Конгере?
Это был тот самый рыжеволосый, который любил риск.
— Да, он в числе тех, кого я отобрала.
— Я отослал ему по факсу ваши данные, и он очень заинтересовался встречей с вами. Может, прямо сейчас и назначим время встречи?
— Конечно. Например, завтра?
— Позвольте мне свериться с его графиком… да, завтра у него есть свободное время, в час дня. Вы любите китайскую еду?
— Вполне.
— Тогда что вы скажете насчет ресторанчика «У Джимми Вонга»? На Уобаш-стрит? Завтра в час?
— Превосходно.
— Я позвоню Лейтему, сообщу ему приятную новость. Если по каким-то причинам вы не сможете прийти, позвоните мне сюда как можно раньше. Желаю приятно провести время.
Он повесил трубку. Никогда еще так легко и быстро не договаривалась я о любовном свидании. Мне не пришлось даже вставать с постели.
Я перечла анкетные данные Лейтема, потом еще. Виски делало свое волшебное дело, и я вновь ощутила, как на меня наплывает дремотное состояние. В нормальное время это было бы основанием для праздника, но сейчас было едва шесть часов. Если сейчас я засну, это означает, что в полночь я опять буду бодрствовать.
Усталость взяла свое. Я скинула одежду и заползла в кровать, позволяя сонливости овладеть мной.
Я проснулась чуть позже одиннадцати.
Пять часов непрерывного сна — это было достаточно долго. Большего я не могла припомнить за последнее время. Но проблема состояла в том, что не было ни малейшего шанса проспать сколько-нибудь еще. Я выкарабкалась обратно из постели, сменила повязку и остаток ночи провела, таращась в телевизор на рекламную программу нон-стоп.
Я даже потратила некоторое количество денег. Ночные рекламщики прекрасно знают, что усталость блокирует силу воли. Пять часов спустя я уже имела: подушку с набивкой из гречишной шелухи, которая, как утверждалось, гарантированно обеспечит мне крепкий ночной сон; спортивно-силовой тренажер «Ab Crunsher», который гарантировал преобразовать мои мышцы в стальную броню всего за пять минут в день; а также набор антипригарной кухонной утвари, обещал превратить даже самого бездарного повара в кулинара мирового класса. Поскольку я позвонила прямо сейчас, то получила дополнительно кулинарную книгу и премиальную лопаточку стоимостью почти двадцать долларов.
Только ценой неимоверных усилий я удержала себя от того, чтобы начать звонить по каким-нибудь горячим линиям психологической помощи.
К тому времени, когда солнце выглянуло из-за горизонта, моя карточка «Виза» была исчерпана, а сама я чувствовала себе полной идиоткой. И такое происходило со мной не впервые. За многие годы я собрала такое количество доставленного по почте барахла, что могла бы открыть собственный бизнес. Ох уж эти хитроумные маркетологи, специализирующиеся по незанятым сегментам рынка! Нужно издать какой-то закон, запрещающий телевещание после двух ночи.
Я обернула свою ногу в пластик и приняла душ, сочтя, что моей утренней зарядке придется подождать, пока я не понравлюсь. Или пока не прибудет мой «Ab Crunsher» (доставка в течение четырех — шести недель). Я напялила старые джинсы и рубашку поло, потому что моя хорошая одежда все еще была в химчистке, и отправилась на работу.
Пока ехала в машине, все думала о нашем деле, о двух убитых женщинах, и о Пряничном человеке. А затем я сделала нечто, чего раньше при расследовании дел никогда не делала. Я дала себе обещание.
— Больше никто не погибнет, — произнесла я вслух, сидя за рулем своей машины. — Ты никого больше не изловишь, а я тебя изловлю.
Даже если сама при этом погибну.
Глава 28
Он просто вне себя!
В бешенстве он шагает взад и вперед по своему подвалу, прижимая тряпку к своему кровоточащему лицу и лишь время от времени останавливаясь, чтобы пнуть труп ногой.
Сука! Вшивая сука!
Захват проходит идеально. Он подъезжает и притормаживает рядом с ней, спрашивает дорогу, даже предлагая бесплатное мороженое за помощь. Когда она берет рожок, он хватает ее за руку и втыкает иглу. Никаких свидетелей. Никакой борьбы. Никакого визга. Показательное похищение, просто как по нотам.
Затем он быстро связывает ее в своем подвале и ждет, пока она придет в себя.
Но она приходит в себя слишком быстро. Он как раз готовил себе бутерброд, и тут вдруг она бежит вверх по лестнице, вся голая и обезумевшая.
Он хватает ее, стараясь повалить и придавить к полу, но она царапает ему когтями прямо по глазам. Он теряет выдержку и бьет ее наотмашь, отчего она кубарем скатывается по ступеням.
И ломает свою вшивую шею.
Такая потеря! Все потраченное время, все скрупулезное планирование насмарку! Она умирает, даже не узнав, кто он такой и за что он ее карает.
Чарлз снова пинает ее, потом уходит, чтобы заняться своим лицом. Глаза жжет как огнем, уродливый красный след пересекает роговицу. Тут требуется настоящее лечение, но о том, чтобы обратиться к врачу, не может быть и речи. Следы от драки — это следы от драки. Последуют вопросы, и его запомнят.
Он обходится йодом и марлевыми салфетками. Позднее он купит в магазине глазную мазь. Но сначала ему необходимо провернуть несколько вещей.
Досада снедает его, и лицо чертовски болит, поэтому у Чарлза нет никакого желания калечить и осквернять тело. Сейчас ему уж точно не до секса. Но ему надо поддерживать репутацию. Это также необходимо и для второй части его плана. Сначала у него не получается добиться эрекции. Но тут ему помогает Джек. Он представляет себе ее лицо, когда она обнаружит этот труп. Представляет, как она будет орать, лежа у него в подвале, когда он будет делать над ней все это.
Представляет, как он будет в ее теле. В теле Джек.
Он кончает, рыча от удовлетворения. Затем приступает к дальнейшему.
Они, несомненно, взяли на заметку его способ избавления от трупов и наверняка установили наблюдение за всеми ночными магазинчиками. Но у него на уме кое-что другое. Нечто дерзкое, оригинальное.
Сначала он отрезает кисть руки, что его поцарапала. Дело не в том, что под ногтями у нее ДНК-улики — он ведь уже и так оставил образчики своей ДНК вместе со спермой, и не это его заботит. Он не хочет привлекать внимание полиции к тому факту, что она его расцарапала. Несколько дней ему придется поносить на лице эту повязку, так что незачем снабжать их дополнительной информацией о себе.
Покончив с кистью, он начинает расчленять остальное тело. Он орудует на пластиковом полотнище мясницким ножом и кусачками.
Когда заканчивает, то складывает все подходящие по размеру части в пятидесятигаллоновый
термос-холодильник. Остается еще порядочное количество ошметков, кровавой каши, которую он выносит во двор и там от нее избавляется.
Дело в том, что на пустыре у него за домом есть канализационный люк. Он сбрасывает туда отходы уже годами, подкармливая крыс. С помощью мясницкого крюка с Т-образной ручкой он приподнимает крышку и сбрасывает с полотнища в канализацию все мелкие отходы.
Он прислушивается к мягким всплескам в темноте, за которыми следует восторженный визг толпы грызунов.
— Пора подкрепиться, — хихикает он.
Он принимает душ — быстро, но тщательно, — используя зубную щетку, чтобы извлечь кровь из-под ногтей, старательно избегая задеть повязку. Затем двадцать минут уходят на то, чтобы удалить все шиты с рекламой мороженого по бокам фургона и заменить их на вывески, где написано «Мастерская Мэла, сантехнические работы» вместе с вымышленным телефонным номером.
Он также запасся трехфутовым металлическим плунжерным насосом, который подобрал на свалке машин и который приделывает к крыше. После наступления темноты фургон с мороженым подозрителен, тогда как водопроводчик может приезжать и уезжать в любое время.
Закончив к двум часам ночи, он отшлифовывает свое заявление для прессы. Ему есть много чего сказать, но если заявление будет слишком длинным, его покажут в новостях не целиком. Он хочет сделать его лаконичным и чтобы оно было помешено на первой странице. Отпечатав окончательный вариант, он кладет его в конверт вместе с отрезанными частями тела Терезы Меткаф, которые специально сохранил.
На дворе холодная ночь, и в своем тяжелом, объемном пальто и шляпе он чувствует себя анонимом. Сначала он выгружает термос под какими-то мешками с мусором в узком, глухом переулке, который заприметил и выбрал уже некоторое время назад.
Затем делает остановку у круглосуточного кафе и берет себе чашку кофе. Просидев над ней достаточно долгое время, чтобы сделаться неприметным для окружающих, он направляется в туалет и с помощью клейкой ленты прикрепляет конверт с посланием за унитазным бачком, надев предварительно перчатки, чтобы не наследить.
Все так же, в перчатках, он покидает закусочную, идет к ближайшей телефонной будке и набирает номер газеты «Чикаго трибюн».
— Говорит Пряничный человек, — сообщает он сидящему на телефоне молодому сотруднику, — и я собираюсь сделать вас знаменитыми.
В течение следующих сорока минут он околачивается вокруг, пока какой-то человек быстрым шагом, явно в напряженной спешке, не заходит в забегаловку и не выходит оттуда две минуты спустя с конвертом.
Скоро начнут прибывать копы. Может быть, даже Джек собственной персоной. Он остается и из окна углового бара наблюдает за завораживающим зрелищем на противоположной стороне улицы.
Там суматоха уже разгорается во всю: четыре патрульные полицейские машины, пять теленовостных микроавтобусов, десятки самозабвенных зевак.
Джек среди них нет.
Он нервничает, ерзает на месте, растягивает свое пиво вплоть до закрытия, недоумевая, почему Джек не показывается. Ее жирного напарника тоже не видно. Может, несколько частей, отчлененных от тела, и какое-то там письмо еще не повод, чтобы вырвать их из сладкого сна. В четыре часа утра всех выставляют из бара, и он решает в этом удостовериться просто так, для себя.
Он паркуется аж в трех кварталах от дома Джек, не будучи уверен, насколько близко расположилась ее группа охраны. Потом быстро движется к дому пешком, засунув руки в карманы и опустив голову — с таким видом, будто полностью поглощен своими делами.
На улице Джек он засекает ее команду: они припарковались примерно в квартале от дома. Машина с тонированными стеклами — так, чтобы нельзя было заглянуть снаружи. Но он все равно их вычисляет: поскольку на улице холодно, они включили печку и мотор работает. Чарлз видит выхлоп еще за сотню ярдов, меняет траекторию, поворачивает обратно и возвращается тем же путем, что пришел.
Если «хвост» Джек еще там, то и сама она еще там. Так что легче всего следить за Джек, следя за ее «хвостом».
Они будут искать того, кто преследует Джек.
Но не будут искать того, кто следует за ними.
Пряничный человек залезает обратно в свой фургон водопроводчика и отыскивает место для парковки на расстоянии квартала от группы «охраны».
Затем выключает мотор, поглубже засовывает руки в карманы и принимается ждать.
Глава 29
Как обычно, Харб оказывается на работе раньше меня.
— Не знал, что у тебя есть джинсы, — хмыкает он.
— Я под прикрытием.
— Не знал, что до сих пор выпускают «Bon Jour».
— Хочешь сказать, что я безнадежно устарела?
— А это что? Неужели рубашка от «Izod»? Не видал таких уже лет пятнадцать.
Чья бы корова мычала! Сам сегодня напялил галстук с ручной росписью в виде ананаса.
— Ты уволен, — объявляю я ему.
Не обращая на меня внимания, Харб целиком отдается коробке с выпечкой. Звонит телефон.
— Дэниелс.
— Ко мне в кабинет, немедленно! Бенедикт — тоже!
И Бейнс бросает трубку. Не мешало бы ему поработать над своими манерами.
— Нам надлежит незамедлительно проследовать в кабинет начальства, — информирую я своего напарника.
Он кивает, заталкивая в рог остаток сдобной булочки, при этом его щеки бассета раздуваются на манер шаров. Из пса он за две секунды превращается в бурундука.
Мы идем по коридору: Харб, бешено двигающий челюстями, и я, старающаяся держать ровный шаг, потому что предусмотрительно оставила трость в кабинете. И речи быть не может о том, чтобы выглядеть слабой и хрупкой перед всемогущим капитаном Бейнсом. Харб делает быстрое, выразительное, как в мультике, глотательное движение — и мы входим в кабинет.
Капитан Бейнс оторвал взгляд от стола, снял очки для чтения и кивнул нам.
— Сегодня ранним утром наш убийца оставил пакет для «Чикаго трибюн». В пакете, в пластиковом мешке, содержались фрагменты тела, которые уже идентифицированы как принадлежавшие Терезе Меткаф. Там было также письмо.
Бейнс бросил взгляд на лежащую на столе бумагу, заключенную в большой пластиковый пакет. Харб взял ее со стола, и мы стали читать.
Жители Чикаго!
Это говорит Пряничный человек. Пора положить конец лжи. Я собирался покинуть этот город после четвертого, но теперь, возможно, задержусь, чтобы отомстить за то, что было обо мне сказано. Я пошалил эту Иуду, а она меня предала. Теперь все вы заплатите за это.
Хочу, чтобы все ясно поняли: я не шучу. Я буду убивать ваших дочерей, жители Чикаго. Ваши сестры претерпят муки. Я буду продолжать убивать, пока мне не окажут должного уважения.
Вышвырните ДЭНИЕЛС. Правда должна восторжествовать.
— Это уже обнародовано? — спросила я.
— Будет, в дневном выпуске. Нам удалось договориться придержать это до тех пор, пока не подтвердится принадлежность частей второй девушке.
— У нас уже есть что-нибудь? — спросил Бенедикт.
— Никаких отпечатков. Он оставил это в кафе, в туалете. Опергруппа до сих пор обшаривает это заведение на предмет отпечатков, опрашивает посетителей и персонал. Место оживленное, народу там бывает много, даже в такой ранний предутренний час. Никто ничего не запомнил. У нас есть аудиозапись телефонного звонка в «Триб» — они автоматически записывают такие вот звонки от частных лиц. Делается расшифровка голоса, но она не поможет, пока мы его не схватим.
— Почему нам не позвонили ночью?
Когда эти слова уже сорвались с моего языка, я поняла, что знаю ответ.
— Мэр распорядился передать дело в ведение ФБР. Официально вы находитесь в отпуске, отстранены в связи с профессиональной халатностью. Вместе с этим письмом газета опубликует соответствующее заявление от начальника полиции.
— Но это же чушь, капитан! — вдруг взорвался Харб, вступаясь за нас обоих. — Федералы и насморка в метель схватить не способны!
— Джек официально временно отстранена. Вы, Харб, остаетесь вести следствие с нашей стороны. А что уж там предпримет Джек по своему усмотрению и в свое личное время — это ее дело.
Я улыбнулась. Все равно я так и так не любила быть в центре внимания.
— А теперь докладывайте, как обстоят дела, — приказал Бейнс.
Мыс Харбом, высказываясь по очереди, отчитались о том, что имели на данный момент и что были намерены делать дальше.
— Значит, между этими женщинами существует связь, — подытожил Бейнс, когда мы закончили.
— Мы так считаем. Не обязательно они связаны между собой, но определенно каждая как-то связана с нашим преступником. Он похищает не женщин определенного типа, он похищает определенных женщин — которых знает и хочет за что-то наказать. Если бы удалось нащупать эту связь, то, возможно, удалось бы найти и его.
— В своей записке он пишет про что-то четвертое. Фэбээровцы считают, что имеется в виду четвертое число следующего месяца.
— Может, и так, — пожала я плечами. — А может, речь идет о четвертом женском трупе.
Зазвонил телефон. Шеф снял трубку, послушал и протянул ее мне.
— Дэниелс.
— Это Бриггс, дежурный. Не хотел беспокоить вас прямо перед начальством, но у нас тут один парень на связи, говорит, что-то случилось с вашей мамой.
Во мне вспыхнула паника.
— Соедините его со мной.
Я быстро кивнула Бейнсу, прошептав беззвучно: «Это он». Тот схватил свой сотовый и отдал приказ отследить звонок.
— Что случилось с моей матерью?
— Просто шутка, Джек, — раздался голос. — Только для того, чтобы они соединили меня с тобой. Но я все-таки оставил тебе подарок, там, в проходе, за вашим зданием. Закуска для пикника. Приятного аппетита! До скорой встречи!
В трубке послышались короткие гудки.
— Он отключился, — сказала я.
— Платный таксофон на Мичиган-стрит, — сказал Бейнс. Времена, когда отследить звонок было долгим делом, отошли в прошлое. Ныне номер, с которого звонят, устанавливается практически мгновенно.
Я слово в слово передала разговор, а Бенедикт его записал. Через минуту зазвонил мобильник шефа.
— Они его упустили, — сообщил он нам. — Час пик, растворился в толпе.
— Пойдемте проверим переулок, — сказал Бенедикт.
Здание, где располагался районный полицейский участок, находилось на углу двух улиц, а с третьей стороны находилась автостоянка. Проход, о котором шла речь, не был переулком в полном смысле слова: просто кусок территории, окруженный чужими владениями, на котором стояли большие контейнеры для мусора. Мы осторожно приблизились, тщательно обшаривая все глазами. Поскольку оба мы превосходили Харба в звании, то именно ему выпала честь копаться в мусоре.
— Похоже на… — проговорил он, сдвинув в сторону несколько мешков. — Здоровенный.
Бейнс велел продолжать. Харб, обмотав руку носовым платком, приподнял крышку мини-холодильника.
— Боже милостивый!
Это было скверно. По-настоящему скверно. Это уже превзошло стадию убийства и походило на мясницкий промысел.
— Нужно отгородить это место и вызвать сюда опергруппу, — покачал головой Бейнс.
Третье тело, найденное прямо на задворках вверенного ему участка, не поспособствует его продвижению по служебной лестнице.
Я покинула место преступления и позвонила маме, просто для того, чтобы удостовериться, что она жива и здорова. Потом опустилась на ступеньки перед зданием участка — как была, без пальто, словно налагая на себя епитимью в виде холода.
Я дала умереть еще одному человеку.
Подтянулась опергруппа, репортеры и толпа зевак.
Я сидела и думала о своей работе, и о своей матери, и о своей бессоннице, и о своем сегодняшнем свидании, и о Доне.
Я думала о Бенедикте, и о Финеасе Траутте, и о Гарри Макглейде, и о своем прошлом, о своем бывшем муже, и о собаке, которая была у меня в детстве, которую пришлось усыпить, потому что она сломала ногу, гоняясь за кроликом.
Я думала о звездах в небе. Я уже годами не видела звезд. Смог в Чикаго был таким густым, что полностью их скрывал. По мне — их вообще там больше не было.
Я задавалась вопросом, в чем причина. Почему все несчастны? Каждый день приносит какое-нибудь новое несчастье, новую проблему, какую-нибудь новую боль. И если тебе удастся уберечься от рака, СПИДа, наркотиков, дорожных аварий, недоброжелательства судьбы — все равно остается шанс, что какой-нибудь псих похитит тебя или твоего ребенка и замучит до смерти, просто так, без всякой причины.
Я попыталась вспомнить, когда в последний раз смеялась до коликов. Я попыталась вспомнить день, когда ложилась спать счастливой.
У меня ничего не получилось.
От толпы отделились два специальных агента, Дейли и Кореи, в одинаковых длинных непромокаемых плащах с поясом, и быстрым шагом направились ко мне. Они двигались совершенно синхронно: левая нога, правая нога — как в рекламе «Ригли Даблминт». Я не удержала разочарования, когда они остановились передо мной, в моем раздавленном состоянии.
— Мы надеемся, с вашей стороны никаких обид? — произнес Дейли.
Я тупо посмотрела на него, не понимая, о чем он.
— По поводу вашего отстранения отдела. Мы понимаем, каково это, и сделаем все, что в наших силах, чтобы вы остались в профессии.
Ну и как вам это нравится? Оливковая ветвь.
— В порядке компенсации мы могли бы позаимствовать некоторое количество ваших людей.
Пусть левая рука не ведает, что делает правая.
— Для чего?
— Мы убеждены, что отыскали ту лошадь. Мы бы хотели установить за ней круглосуточное наблюдение.
Оба ожидали моего ответа. Прошло несколько секунд, прежде чем я его дала.
— Вы спятили?
— Что, простите?
— У меня только что погибла еще одна девушка, а вы хотите отвлечь моих людей от дела, чтобы они выслеживали вашу лошадь? Да вы потеряли ваши последние чертовы мозги.
— Лейтенант, я надеюсь, вы отдаете себе…
— Я отдаю себе отчет, что вы отнимаете у меня время. Я ломаного гроша не дам за то, что там говорит ваша «Викки», или ваш босс, или призрак самого Дж. Эдгара Гувера. Уйдите с глаз моих, а не то я арестую вас и посажу в общую камеру, к бандитам и хулиганам.
Они посмотрели друг на друга, потом снова на меня.
— Пожалуй, это к лучшему, что вас отстранили отдела, — сказал тот, что слева.
Я вскочила, в груди моей клокотал двадцать лет сдерживаемый гнев.
— Пошли отсюда к чертовой матери!
Должно быть, это была ошеломляющая перемена, потому что оба испуганно вздрогнули. А потом убрались от меня. Я снова опустилась на ступеньку и еще некоторое время погружалась в темные воды жалости к себе. В конце концов передо мной возник Бенедикт, который протягивал мне пальто.
— Чего хотели от тебя Абботт и Костелло?
— Они хотят позаимствовать у нас людей, чтобы держать под наблюдением лошадь.
— Какую ложь?
— Не ложь. Лошадь. Такую, знаешь, с четырьмя ногами и Джоном Уэйном в придачу.
— Они считают, это лошадь сделала?
— Их компьютер так считает. Помнишь тот след, ведущий к франко-канадцу?
Кажется, ему понадобилось некоторое время, чтоб осмыслить.
— Ты велела им идти куда подальше?
Я кивнула и надела пальто. Потом мы вернулись обратно, в гущу событий.
Там мы с Харбом, а также толпа зевак, телевизионщики и весь мир наблюдали, как из термоса извлекают его содержимое.
Это была сцена из фильма ужасов, но печаль во мне перевешивала ужас.
Потом я встала возле ограждения, чтобы поддерживать порядок, пока Харб, уже будучи за главного, занимался местом преступления.
Глава 30
Именно Харб уговорил меня не отменять мое свидание.
— Единственное, что мы сейчас можем сделать, — это ждать прибытия отчетов. Давай, иди на свой ленч.
— Есть тысяча вещей, которые нужно сделать.
— И тысяча людей для них. Это твоя работа, Джек, а не твоя жизнь. Иди пообедай. Все останется на месте, никуда не убежит.
— Моя одежда в химчистке.
— Ты отлично выглядишь. Иди. Это приказ. Не забыла, что Бейнс назначил меня старшим?
Движение на улицах было комфортным. Я приехала к ресторану за десять минут до назначенного времени и припарковала машину возле гидранта. Заведение кормило неплохим обедом за приемлемую цену, и когда я вошла, вестибюль гудел как улей. Ресторан «У Джимми Вонга» являлся в своем роде одной из чикагских достопримечательностей, очень знаменитой в свое время. Декор интерьера относился к стилю 50-х в чистом виде, отголосок эпохи «Рэт Пэк».
Там даже была неизменная стена славы. Я уставилась на подписанную фотографию Клингера из комедийного телефильма «Военно-полевой госпиталь», а потом взглянула в зеркало поправить прическу. Взбив ее наскоро пальцами, направилась к столику дежурного администратора.
Сидевший там китаец в красном галстуке-бабочке сообщил, что мой партнер еще не прибыл. Он предложил мне пройти в бар и подождать. Я заказала диетическую колу, с каждой минутой чувствуя себя все более неуютно. Вот уж чего я не рассчитывала делать — так это сидеть, предоставленная сама себе, и предаваться рефлексии.
В зеркале за барной стойкой я увидела, как он входит. На нем был хорошо сшитый костюм, в тонкую синюю полоску, с голубой рубашкой. Он заметил меня и улыбнулся. Улыбка была приятная и казалась искренней. У него была хорошая походка, уверенная, с легкой упругостью, и ступни он ставил параллельно, а не враскорячку, как утка. Мне никогда не нравились те, кто двигался на утиный манер.
Я встала ему навстречу, надеясь, что моя улыбка не выглядит тупой и вялой.
— Здравствуйте, Джек. Как поживаете? — Он протянул мне руку, пожатие было твердым, но бережным.
— Очень рада познакомиться, Лейтем. Прекрасный костюм.
— Вы так считаете? Спасибо.
Метрдотель проводил нас к уютно выгороженному столику в углу, с приглушенным освещением. Почти тотчас же помощник официанта поставил перед нами чайник чая. Ни один из нас не притронулся ни к чаю, ни к меню. Я пыталась выглядеть раскованно, но не была уверена, что преуспела в этом.
— Так где вы работаете? — спросила я.
Мне показалось, что это неплохой способ поддерживать разговор.
— Я работаю в компании «Мэриел Олдендорф и K°». Главным бухгалтером. Звучит не менее захватывающе, чем сама работа. А вы капитан полиции?
— Вообще-то лейтенант.
— А чем вы занимаетесь в полиции?
— М-м… особо тяжкими преступлениями.
— О! Это, должно быть, очень интересно. А сейчас вы под прикрытием?
— Не поняла, простите?
— Ну, я имел в виду… Эта старая одежда… Я уже много лет не встречал таких рубашек от «Izod».
Ух!
— О, просто сегодня такой… прачечный день. Все, что у меня есть, отдано в чистку, за исключением вот этого ансамбля. Хотите — верьте, хотите — нет, но джинсы тоже древние — «Bon Jour».
— В самом деле?
Я показала ему вышивку на кармане и немедленно пожалела об этом. Не прошло и трех минут свидания, а я уже демонстрирую мужику свою задницу.
— Это просто замечательно! — рассмеялся он.
— То, что я на двадцать лет отстала от моды?
— То, что вы достаточно уверены в себе, чтобы прийти вот так, как есть. Последняя женщина, с которой я встречался, злоупотребляла духами и лаком для волос. Когда она зажигала сигарету, я испытывал желание укрыться, потому что боялся, что она вспыхнет.
Я рассмеялась.
— Я знала похожего мужчину. Ей-богу, он буквально заливался «Аква-Вельвой». Когда мы с ним танцевали медленный танец, я едва не взлетала в парах этих благовоний.
У него была хорошая улыбка, и, когда он улыбался, вокруг глаз появлялась сеточка глубоких морщин. Несомненно, привлекателен, даже лучше, чем на фото.
— Так почему же вы стали копом?
— Потому что люблю… — я подыскивала нужное слово, — справедливость. Моя мать была копом. Она всегда поступала по справедливости. И мне хочется того же самого.
— Вы находите для себя удовлетворение в справедливости?
Никогда прежде моя жизнь не подвергалась столь лаконичному определению.
— Я люблю правду и люблю делать что в моих силах, чтобы вещи шли правильным чередом. А вы что скажете?
— Я не настолько глубок. Меня делают счастливым простые радости. Музыка. Еда. Хорошая беседа. Вот сейчас, здесь я счастлив.
Он чуть подался вперед. Неужели действительно флиртует, старается мне понравиться? Я, как школьница, почувствовала волнующее покалывание в глубине живота. Я вынуждена была признаться самой себе, что он меня интересует. Я тоже подалась ближе.
— Хотелось бы мне быть такой же. Более простой и беспечной.
— Каждый может стать. Люди не высечены раз и навсегда из мрамора. Все мы создания развивающиеся. Фокус в том, чтобы самому определиться, а не позволять внешним воздействиям определять нас.
