Век 'Свободы' не слыхать

      На следующий день я продолжил общение с российской оппозицией уже в лице моего старого знакомого, генерал-майора запаса Виктора Филатова. Виктор Иванович Филатов - бывший главный редактор "Военно-исторического журнала", уволенный по приказу Горбачева за публикацию отрывков из гитлеровской "Майн кампф" на русском языке. Советским гражданам, по мнению "президента-резидента", отнюдь не за "красивые глазки" получившего звание "почетный немец", вовсе не обязательно было знать о той участи, которую им собирался уготовить нацизм, а то ведь, не ровен час, начнут задумываться, проводить параллели. А что касается так называемого антисемитизма, то в том же Израиле гитлеровский бестселлер давно уже перевели на иврит и одобрили к свободной продаже. (То ли в шутку, а может, и всерьез, но поговаривают, что у нынешнего израильского премьера Шарона "Майн кампф" - настольная книга.)
      В 92-м и до самого октября 93-го Виктор Иванович редактировал газету Внутренних войск МВД России "Ситуация", а для моей программы регулярно давал сводки с "фронтов 2-й гражданской". В тот день, когда мы заехали к нему, генерал был в полном одиночестве, супруга и дочь находились на отдыхе, а потому мог позволить себе расслабиться. Расслабительного у меня с собой было литра два, не меньше, а увидев накрытый Виктором Ивановичем стол, согласился пропустить пару рюмок даже бывший за рулем Елистратов. К его великому неудовольствию, я рассказал Филатову о встрече с генералом Макашовым, не упустив и пикантный момент с "обиженной нацией". Филатов посмеялся, потом сказал: "Ничего страшного, Миша, главная примета еврея не в лице, а в том, что значительно ниже. Там-то, надеюсь, все в порядке?" Невнятный ответ Елистратова потонул в новом взрыве хохота. В конце концов развеселился и сам Михаил. Гостеприимного хозяина мы покинули далеко за полночь.
      Еще один день я потратил на поправку своего состояния, который раз уже давая себе зарок пить в меру (вопрос в том, как ее определить, эту меру), а ранним утречком дня следующего поехал в сопровождении Уватенко в самый конец Ленинского проспекта. Здание академии ГШ поразило меня своим величием и законченностью форм. Как бы ни злословили некоторые по поводу советской архитектуры, но внешне и Военная академия Генштаба и Минобороны выглядят куда эстетичнее пятиугольной коробки американского военного ведомства.
      Родионов принял нас почти сразу. Я заметил на подоконнике приемной подшивку газеты "День" и, нарушая этикет, быстро просмотрел заголовки свежего номера. "Интересуетесь?" - спросил генерал. Я ответил, что знаю Проханова лично, упомянув и его помощь в установлении контакта с Макашовым (мало кто помнит, что генерал Макашов являлся заместителем командующего Закавказским военным округом по боевой подготовке, которым в самом конце 80-х был Игорь Николаевич Родионов). Генерал посмотрел на меня уже несколько другими глазами. Думаю, что это сыграло не последнюю роль в его согласии говорить о тбилисских событиях апреля 89-го, когда он еще раз прошелся по господину грузинскому президенту.
      Из этой части интервью я сделал спецпередачу, а так как сам Шеварднадзе, несмотря на все уговоры, напрочь отказался отвечать своему оппоненту, то в эфире вместо грузинского президента пришлось выступать моему коллеге Котико Надирашвили (когда-то он работал у Шеварднадзе помощником, еще в бытность Эдуарда Амвросьевича министром внутренних дел Грузинской ССР). Вскоре я удостоился высочайшей жалобы батоно Эдуарда, переданной в администрацию радиостанции "Свобода". Не знаю, может, такие же жалобы были отправлены и президенту Клинтону, в Конгресс США, или же, того хуже, в ООН, но о планах посещения Грузии ввиду обидчивости главы государства пришлось тут же забыть.
      К интервью с генералом Родионовым, как это уже было упомянуто, я готовился очень тщательно, и без ложной скромности могу сказать, что профессиональной постановкой вопросов и точным применением военной терминологии немало удивил не только Игоря Николаевича, но и подполковника Уватенко, не ожидавшего от меня таких обширных познаний в области оперативного искусства и военной стратегии. Только в одном вопросе Родионов не согласился с моей концепцией, назвав боевые действия ОКСВ в Афганистане выполнением оперативно-тактической задачи. Я не стал спорить, хотя свое мнение об имевшей место "тактике без стратегии" изложил в том виде, в каком вы можете его прочесть в предыдущих главах книги. Повторяться не буду.
      Генерал Родионов попрощался со мною напутствием "строить вместе великую Россию". Признаюсь, меня до глубины души тронули эти слова. Я пообещал генералу передать запись нашей беседы и фотографии при первой же возможности. Через два года, летом 94-го, один из старших офицеров адъюнкт академии ГШ рассказывал мне, что несколько раз генерал Родионов включал запись той нашей беседы перед аудиторией, дабы некоторые слушатели академии могли поучиться у штатского журналиста четкости постановки вопросов и владению военной терминологией. У меня не было возможности проверить эти слова офицера-адъюнкта.
      С генералом Родионовым я пересекся только еще один раз возле здания Минобороны. Он узнал меня, но, кроме обмена приветствиями, ни на что другое у генерала времени не было. Игорь Николаевич произвел впечатление порядочного и вдумчивого русского генерала. Непонятно и тем более жаль, что, став очередным министром обороны России, он поддержал предложение некоторых генштабовских генералов по реорганизации Воздушно-десантных войск, которая на деле грозила их полным расформированием и уничтожением как рода войск и стратегического резерва ВГК.
      Остальные мои встречи и интервью, помимо визита в Главный штаб ВМФ и беседы с Героем Советского Союза адмиралом флота Владимиром Чернавиным, а также, пожалуй, еще и беседы с Главным военным прокурором Валентином Паничевым, были не столь интересны. (Я скрепя сердце дал в эфир пустопорожнюю болтовню замначальника Гуманитарной академии контр-адмирала Ивана Барсукова.) К тому времени я понял, что уже изрядно поднадоел со своими куда как завышенными запросами военному ведомству России, и что пора бы сворачиваться да отбывать восвояси, в Мюнхен. Да и срок действия моей визы тоже почти что истек.
      Но неожиданную коррекцию в мое "чемоданное настроение" внес Главкомсат ОВС СНГ. Общаясь с председателем Координационного совета Офицерских собраний капитаном 1-го ранга, а вскорости и контр-адмиралом Александром Мочайкиным, я узнал, что этак примерно через неделю на территории штаба состоится заседание КС Офицерских собраний и что неплохо бы было мне на нем поприсутствовать. Послушать и записать на ленту, что думают и говорят офицеры СНГ. Он, Мочайкин, лично приглашает меня на Координационный совет.
      Я быстро оценил неожиданно открывшуюся перспективу и пошел увещевать генерал-лейтенанта Валерия Манилова походатайствовать перед консульской службой МИДа о продлении моей визы. Тот, составив соответствующую бумагу, перепоручил это дело начальнику пресс-центра полковнику Серафиму Юшкову, с которым у меня к тому времени уже сложились дружеские отношения, и когда все бумаги были оформлены, я повез их на Смоленскую в МИД на продление визы.
      Сообщив подполковнику Уватенко об уважительной причине моей задержки в столице, я практически завершил все свои дела с МО России, поблагодарив Володю за оказанную помощь и намекнув ему, что в следующий приезд к концу осени текущего года планирую продолжить работу именно с ним. Уватенко лично не возражал, ибо содействие иностранному корреспонденту больше было похоже на второй оплаченный отпуск, но это уж как решит начальство. Я также позвонил генералу Манилову и поставил его в известность, что срок пребывания в России мне продлили, а следовательно, прошу пополнить моей фамилией и список журналистов, приглашенных в Главкомат ОВС СНГ для освещения работы Координационного совета Офицерских собраний. Впереди была еще целая неделя, и я спросил Мишу Елистратова, нет ли у него желания слетать со мной в Белоруссию. У Миши такого желания не было (не в Питер же), а чтобы несколько дней от меня отдохнуть, он даже за свой счет готов был отправить меня хоть на Дальний Восток.
      Мы съездили на Петровку к кассам Аэрофлота, там я купил билет, благо режим посещения соседнего теперь уже государства был безвизовый, и следующим утром Елистратов повез меня в "Шереметьево-1". Кроме желания проведать проживающую в Минске сестру Раиску и двух племянников, Вадима и Артема, я также намеревался съездить и к матери с отцом в Речицу. Помимо дел семейных, передо мной стояла и задача аккуратно проверить возможность работы с военным ведомством Белоруссии по типу той, что я довольно успешно проделал в России. В Белоруссии у меня уже были телефонные контакты в Управлении информации МО, в МВД и даже в парламенте республики. Оставалось проверить их надежность на практике при очных встречах.
      Правда, в Белоруссии произошло одно важное для меня изменение - был назначен новый министр обороны. Я знал, что генерал Козловский воевал в Афганистане, но лично с ним знаком не был. До Минска лететь было час, и "Ту-134", не успев как следует повисеть в воздухе, уже начал терять высоту и делать разворот для захода на посадку. В здании старого аэровокзала, больше похожего на колхозный сарай, не было ни КПП, ни таможни. Я начал было оглядываться в поисках знакомого лица, но так никого и не приметил. Знакомое лицо - супруг моей сестры Михаил Федорович Соколов, когда ему уже порядком надоело ждать, сам окликнул меня.
      - Извини брат, не признал,- проговорил я извиняющимся тоном,- зато богатым будешь.
      - Точно, будешь тут богатым, если не родился Рабиновичем,- флегматично заметил тот,- давай лезь в тачку. Пора ехать, а то Раиска уже заждалась дорогого гостя.
      Михаил Федорович, хоть корнями своими и был с Волги, принадлежал к особому этносу - русским азиатам (родился и вырос в Казахстане), что наложило отпечаток на его характер и манеру разговора. Вывести из себя его мог, наверное, только ядерный взрыв, да и то ненадолго. Я поделился с ним планами относительно МО РБ, но Миша только вяло кивнул: "Что ж, попробуй, попытка не пытка. А в Речицу можем на день-два смотаться вместе, я как раз туда намедни намылился".
      Сестра мне, конечна, была рада-радешенька. Почитай, десять лет не виделись, только слушала меня, когда была возможность, на коротких волнах. Я, правда, писал и ей и матери, но письма почему-то доходили не все, а учитывая мою давнюю нелюбовь к эпистолярному жанру, признаюсь, писал я довольно редко. Племянники тоже были рады визиту "заграничного дяди", особенно старший, Вадим. А в Речице меня еще ждал двоюродный брат Леня. Вообще-то их двое, близнецы. Но один из братьев, Валя, был офицером и, насколько я тогда знал, последним местом службы у него значилось Закавказье. На следующий день Михаил Федорович организовал водилу с тачкой, и мы с раннего утра поехали в Речицу.
      Мать уже не чаяла воочию увидеть меня до конца того срока жизни, который ей был отпущен Богом и в который свои коррективы внес Чернобыль. Пообщался я и с отцом, Николаем Васильевичем Кожедубом, который почти не изменился характером, только несколько постарел (подошел к седьмому десятку) и пить, похоже, стал еще больше, когда, конечно, было на что. Брат Леня сообщил мне, что второго близнеца, Валентина, перевели служить в Московский военный округ. Уже что-то, подумал я, хотя все равно найти его будет непросто. (Уже в Москве за пару дней до обратного полета в Мюнхен мой кузен сам нашел меня.)
      По возвращении в Минск я связался с начальником Управления информации МО РБ полковником Владимиром Чековым и его заместителем подполковником Александром Муштой, которые доброжелательно отнеслись к моему вопросу о работе в военных структурах республики. Полковник Чеков сообщил мне довольно важную информацию о том, что на Координационном совете Офицерских собраний будет также присутствовать белорусский министр обороны Козловский. Вот если бы я попробовал перехватить его там и обо всем договориться лично...
      Перед возращением в Москву я сделал еще два интервью: одно с представителем Главкомата ОВС в Минской штаб-квартире СНГ, генерал-майором Василием Волковым, второе - с депутатом парламента Белоруссии, полковником милиции Игорем Пырхом - бывшим бойцом команды специального назначения МВД СССР "Кобальт" в Афганистане.
      В последний вечер мы все вместе отправились в ресторан поужинать, а наутро со мной произошел забавный случай (однажды это уже имело место, но в другое время и на другом континенте, в Америке) - я на совершенно трезвую голову перепутал время отлета, и самолет в Москву улетел без меня. Пришлось позвонить Елистратову, который безрезультатно проторчал два часа в аэропорту и посему наградил меня не одним нелестным эпитетом. Служащий Минского аэровокзала, безуспешно пытавшийся подсадить меня к местным депутатам, следовавшим курсом на Домодедово, все-таки нашел выход чартерный рейс ближе к вечеру, но, поймите, мол, у этого рейса свои особенности. "Что вы предпочитаете? Плохо сидеть или хорошо стоять?" - в шутку спросил он. Мог бы и не задавать столь провокационных вопросов. Как потомственный зэк я всегда предпочитал "плохо сидеть" на шконке, чем "хорошо стоять" у стенки, а посему выбрал первое из предложенного мне ассортимента.
      В первый и, надеюсь, в последний раз я летел в самолете, сидя в "сортирной позе", то есть, уперев подбородок в коленки (хорошо хоть доплатил за это "плохое сидячее место", а не стоял в проходе, как некоторые), и моей единственной мыслью весь этот час было: "Какого хрена я не поехал поездом, там те же "мешочники", но поезд - не самолет, его так не перегрузишь". В общем, кое-как долетел я до "Шереметьева-1", правда, двигательные способности от весьма неудобной позы восстановились не сразу и в зал ожидания я, простите, вошел, как пое...ный. От Миши это не укрылось, и он не преминул меня подколоть.
      Дома с порога секретарша Люда огорошила меня вестью, что уже два раза звонил генерал Стефановский. "Он в Архангельском, в санатории, просил заехать",- добавила Люська. Тут я наконец вспомнил, что так и не определился с Геннадием Александровичем по вопросу второй нашей встречи.
      День в запасе у меня еще был. В Архангельском мне понравилось, красивое место. Я провел с генералом намеченное интервью, а кроме этого, Стефановский передал мне гранки своей книги "Пламя афганской войны", главы из которой я позднее дал в эфир в четырех "афганских" спецвыпусках "Сигнала". Геннадий Александрович, выслушав мой краткий отчет о поездке в Белоруссию (его предки были родом из Могилевской губернии), сказал мне, что хорошо знает Козловского еще по Афганистану, а посему скептически относится к возможности разговорить министра обороны РБ при сложившихся обстоятельствах. Я пожелал генералу Стефановскому приятного отдыха, и мы попрощались до осени.
      Актовый зал Штаба ОВС СНГ, в котором собрались представители офицерских собраний со всех уголков некогда необъятной страны, когда я туда наконец добрался (ибо застрял в пробке в районе Белорусского вокзала), был набит до отказа. Я быстро пробрался поближе к трибуне, включил магнитофон. Ан не тут-то было! После краткого вступительного слова всегда улыбающийся маршал Шапошников улыбнулся еще шире и попросил корреспондента "Свободы" удалиться. Незачем, мол, выносить "сор из избы". Ко мне тут же подскочил комендант. Я вопросительно посмотрел на каперанга Мочайкина. Тот только руками развел. Ну что ж, раз Главком попросил, то удалюсь. Я справился, когда будет перерыв, и пошел в направлении буфета. Еще по дороге в актовый зал я приметил, что всегда скудный ассортимент буфета неожиданно обновился - в основном импортными напитками.
      В перерыве я и мой магнитофон тут же "обросли" внушительной компанией офицеров, в основном из российских частей, еще остававшихся на Украине, которые горели желанием сказать "пару ласковых" в микрофон. Кроме того, я выяснил, где точно в зале сидит министр обороны Белоруссии Козловский и как он выглядит, после чего офицеры снова пошли заседать, а я продолжил знакомство с содержимым буфета, предлагавшим и хорошую среднеазиатскую кухню. День подходил к концу, а в "целовании замочной скважины" актового зала я не видел особого смысла. Наконец подошло к концу и Офицерское собрание.
      Я заметил, что министр Козловский бочком-бочком продвигается к выходу, и рванул на перехват. Генерал остановился, я представился и кратко изложил суть дела. Услышав про радио "Свобода", Козловский поначалу не знал, что сказать, а потом под дружный смех стоявших поодаль офицеров сослался на то, что, дескать, прилетел "Аэрофлотом" и опаздывает на самолет, а то ведь "зазря пропадет купленный на народные деньги билет". Смех стал еще громче, многие офицеры знали, что на самом деле он опаздывает на пьянку со своим российским коллегой Грачевым. Когда людская масса уже значительно схлынула, я подошел к генералу Валерию Манилову с немым вопросом герасимовской Муму. За что? Манилов посоветовал мне не обижаться на решение Главкома, пожелал счастливого возвращения в Мюнхен и, если что нужно, велел выходить по телефону прямо на него.
      Дома меня ожидал приятный сюрприз в лице моего двоюродного брата Валентина. Оказалось, что из Закавказья его действительно перевели в МВО, присвоили старлея. От Москвы часть расположена не так далеко - меньше ста километров. Должность тоже не обременительная - тренер по физо, рукопашка. (Валька был обладателем черного пояса в карате.) Жить, в общем, можно. Мой московский телефон он узнал у близнеца, которому я предварительно его оставил, позвонил, вышел на секретаршу Люду - вот так и нашел меня. Последние три дня в Москве мы провели вместе, и он проводил меня в аэропорт. Я даже не мог представить себе, что наша следующая встреча с двоюродным братом будет уже на кладбище... на его могиле. Нет, Валя не погиб в "горячей точке" от рук боевиков. "Горячая точка" доконала его уже на "гражданке". Через несколько месяцев после нашей встречи он внезапно уволился с действительной службы, уехал домой в Белоруссию и... покончил с собой, оставив маловразумительную записку, что в своей смерти просит никого не винить. Вальке не было еще тридцати. Говорили, у парня "крыша съехала" "постстрессовые травматические нарушения психики" (ПСТН), так этот синдром называется по-научному. Может, по-научному оно-то и так...
      ОБРАТНО В РОССИЮ
      Я вернулся в Мюнхен, за пару-тройку месяцев подготовил и дал в эфир практически все привезенные из первой командировки материалы и... снова стал собираться в дорогу. Россия притягивала и манила меня. Я не мог уже больше бездумно сидеть в уютной квартирке, тупо уставившись в "тель-авизор" и потягивая баварское пиво, или шататься по кабакам, шлюхам и прочим сомнительным компаниям. "Во чужом пиру похмелье" становилось невыносимым. В октябре 92-го я подготовил и отправил два факса - в Минобороны Росиии и в Главное Командование ОВС СНГ - и вскорости получил ответы. В приложении к этой главе я приведу оба факсимиле, дабы читатель сам мог сравнить отношение ко мне со стороны МО РФ и Главкомата ОВС СНГ. Мой второй "бон вояж" в Россию в конце осени 92-го был мало чем примечателен. Единственное интервью в российских военных структурах, как я уже говорил, было взято у тогдашнего командующего ВДВ генерал-полковника Подколзина. Зато в Главкомате ОВС СНГ я поработал более плодотворно, фактически став желанным гостем в кабинетах и Главкома, и его заместителей. Не было проблем и в работе с такими структурами, как СВР и Министерство безопасности России. Видимо, мой по-человечески нормальный и объективный подход к деятельности данных силовых ведомств вполне удовлетворял их руководство, и оно не чинило препятствий. Так что совсем без материалов я, конечно, не остался.
      В эту вторую командировку вместе с уже успевшим выйти в запас Мишей Елистратовым мы наконец-то съездили в Ленинград. Он познакомил меня с некоторыми из своих друзей и бывших сослуживцев. Младший из братьев Зубковых, Саша, в прошлом капитан 3-го ранга, командир БЧ-3 атакующей атомной подводной лодки, классифицируемой в натовских справочниках как "Дельта-4", а ныне подающий надежды бизнесмен-финансист, получил предложение стать одним из авторов "Сигнала", готовя материалы по ВМФ и военно-экономическим вопросам. С другим автором было немножко сложнее, ибо в то время он продолжал еще служить, поэтому его материалы на радио "Свобода" приходили через Мишу Елистратова. Теперь, я думаю, этого автора давно уже военного пенсионера - я могу представить под его настоящим именем: кавалер двух орденов Красной Звезды, участник боевых действий в Афганистане, подполковник запаса Андрей Карганов. Но в ту пору он занимал должность заместителя начальника управления боевой подготовки округа, и я не мог подставлять его под горячую руку скорого на расправу командующего Селезнева.
      Тогда же мне пришлось распрощаться с одним из авторов - писателем Игорем Буничем. Его материалы по военной истории уже перешли грань реальности и объективности, все больше отдавая просто больной фантазией и очернительством. С меня в свое время с лихвой хватило одного такого фантазера - проживающего в Англии беглого майора ГРУ Виктора Резуна. Российскому читателю он более известен под громким псевдонимом Суворов. Но Бунич ухитрился переплюнуть даже эту Алису из Застеколья (на армейском жаргоне ГРУ иногда называют не только "аквариумом", но и "стекляшкой").
      В тот наш приезд в Ленинград Михаил Елистратов познакомил меня еще с одним человеком - доктором технических наук Николаем Сунцовым. Капитан 1-го ранга в отставке Николай Николаевич Сунцов оказался одним из создателей и разработчиков советского ядерного оружия и после знакомства с концепцией моей программы дал согласие давать для нее материалы, оговорив при этом, что технические подробности он сведет к разумному минимуму, дабы они не выглядели как пособие для начинающий ядерных террористов по типу "сделай сам". На самом же деле для этого, конечно, были иные причины, связанные с понятием "секретоноситель", но шутка мне показалась удачной. Один из самых первых радиоматериалов Николая Ивановича Сунцова я приведу в конце настоящей главы в традиционном приложении "По страницам программы "Сигнал", а из всего написанного им для "Сигнала" по истории и современности советского и российского ядерного оружия можно было бы составить отдельную книгу.
      Вдоволь нагулявшись по Питеру, мы с Мишей вернулись в Москву. Я практически уже был готов к отбытию в западном направлении, но у меня оставалась еще одна непокрытая тема - ветераны афганской войны и их место в нынешних политико-государственных структурах России. В прошлую командировку мне удалось встретится и поговорить с лидерами двух ветеранских организаций: Русланом Аушевым и Александром Котеневым. В этот раз я замахнулся на нечто большее, решив все-таки взять интервью у Александра Руцкого. Нельзя сказать, что я до этого не пробовал выходить на Руцкого. Пробовал, и не раз, как по телефону, так и находясь в Москве еще летом 92-го. Но каждый раз это почему-то срывалось. От одного из тогдашних соратников Руцкого, полковника, а впоследствии генерал-майора авиации Николая Столярова, толку в решении этого вопроса оказалось мало. Второй бывший соратник Александра Владимировича, генерал Стерлигов, уже практически подвел меня к цели, но помешали обстоятельства. В этот раз я решил не рисковать и действовать наверняка через советника вице-президента России Андрея Федорова, с которым меня свел мой автор Андрей Шарый.
      Через несколько дней раздался долгожданный телефонный звонок и меня пригласили в Кремль. Прямо скажу, мне опять не повезло. Пока прапорщики из Главного управления охраны, дежурившие на КПП Спасских ворот Кремля, решали архиважную государственную задачу; следует ли разрешить проход через оные врата предъявителю иностранного паспорта, Руцкой куда-то укатил по делам, а мне пришлось беседовать с Федоровым, что, сами понимаете, вовсе не одно и то же. Мой старый кореш Алексей Мананников, депутат Верховного Совета России, долго смеялся над всей этой историей. Потом спросил:
      - Ну и при каких обстоятельствах тебе все же разрешили пройти в Кремль через ворота Спасской башни?
      - Только в сопровождении гражданина России,- скорчив кислую мину, ответил я,- но, пока его искали, Руцкой из Кремля уже уехал.
      Хохот стал заметно громче.
      - Ты бы, долбаный депутат, лучше не смеялся, а придумал что-нибудь,посоветовал я.
      - А что тут можно придумать? Разве что повесить у ворот башни большой плакат с надписью: "Собакам и обладателям иностранных паспортов вход в Кремль через Спасские ворота разрешен только в сопровождении граждан России",- давясь смехом, внес рацпредложение депутат Мананников.
      Ну что с него брать, с "народного избранника"! Впоследствии, уже став членом Совета Федерации и заместителем председателя комитета по международным делам, Алексей не раз оказывал мне помощь и в получении многократной въездной визы в Россию, и в моей корреспондентской работе. В политическом же плане из лагеря защитников "демократии" образца августа 91-го, после того что случилось в октябре 93-го, Мананников окончательно перешел в ряды оппозиции. Сейчас он уже давно не депутат, живет в Новосибирске. Изменилось ли его мировоззрение? Не знаю. Последний раз мы виделись в конце 95-го.
      Уже перед самым моим отлетом позвонил Володя Пластун и попросил заехать. Он наконец разыскал мне домашний московский телефон Игоря Николаевича Морозова. Невзирая на явное желание Владимира Никитовича "посидеть на дорожку", я вежливо отказался и тут же набрал переданный мне телефонный номер. Игорь сам снял трубку. Я представился, но ожидаемой мною реакции с той стороны провода не последовало. Мы все же проговорили больше часа, в основном об афганской войне. Весь обратный полет в Мюнхен я изводился одной-единственной мыслью: "Тот это или не тот Игорь Морозов, которого я помнил еще с раннего детства?"
      ПО СТРАНИЦАМ ПРОГРАММЫ "СИГНАЛ"
      Николай Николаевич Сунцов - доктор технических наук, профессор, капитан 1-го ранга в отставке. Живет в Санкт-Петербурге. Один из создателей и разработчиков термоядерных боеприпасов для Военно-Морского Флота СССР. Предлагаемый вниманию материал Николая Николаевича явился своего рода откликом на ряд публикаций в российской и зарубежной прессе о ЦНИИ-12 МО РФ и подчиненных ему сейсмологических лабораториях, а также, об имевших-де место ядерных испытаниях, способных если не вызвать землетрясения, то существенно усилить их балльность по шкале Рихтера.
      Николай Сунцов
      Эксперименты в СССР по вызову искусственной волны цунами подводным термоядерным взрывом
      Распад Советского Союза вызвал в числе прочего и усиление внимания людей к проблеме ядерной безопасности. Это вполне объяснимо и оправдано, так как частично распалась существовавшая в СССР централизованная система жесткого и четкого управления ядерными боеприпасами. Эта отработанная во всех деталях система предотвращала возможность несанкционированного применения всех видов оружия с ядерными зарядами и обеспечивала безаварийность эксплуатации этих зарядов. В войсках и на флоте были отдельные, немногочисленные случаи аварий с носителями, ракетами и торпедами, но не было аварий самих зарядов. Я беру на себя всю ответственность заявлять это, так как мне в течение двадцати лет приходилось заниматься исследованиями поражающих факторов ядерных взрывов, а также обоснованием перспектив развития и правил эксплуатации ядерных боеприпасов Военно-Морского Флота СССР. Было это во время моей работы в Морском филиале ЦНИИ-12 Министерства обороны СССР и в Военно-морской академии в Ленинграде. Однако справедливая обеспокоенность возможным нарушением ядерной безопасности привела также к появлению самых невероятных и фантастических домыслов. К их числу я отношу информацию о том, что с помощью ядерных взрывов можно в военных целях вызвать искусственное землетрясение и что испытания тектонического оружия в СССР увенчались определенным успехом.
      Справедливости ради надо сказать, что в свое время появлялась мысль вызывать с помощью мощных термоядерных взрывов такие геофизические явления, которые возникают в естественных условиях и приводят к катастрофическим последствиям. Однако речь шла не о землетрясениях, а о так называемых волнах цунами.
      Прежде чем говорить об этом, следует в самых общих чертах вспомнить историю создания и развития ядерных зарядов. Ее можно очень условно разбить на два периода. В первом из них все усилия ученых и конструкторов были направлены на увеличение мощности самих зарядов. Мощность, а точнее, энергию, заложенную в заряде, принято характеризовать тротиловым эквивалентом. Это масса заряда из тротила, энергия взрыва которого равна энергии ядерного взрыва. Максимальный тротиловый эквивалент ядерного заряда составляет величину порядка двадцати килотонн. Тротиловый эквивалент термоядерного заряда может быть на много порядков больше. Это и привело к созданию сверхмощных зарядов.
      В дальнейшем, во втором периоде, тенденция развития зарядов изменилась. Во-первых, в войсках появились ракеты с разделяющимися головными частями, в том числе с индивидуальным наведением боевых блоков. Высокая точность стрельбы исключила актуальность создания сверхмощных зарядов. Вместо них потребовались малогабаритные заряды небольшой массы. Во-вторых, стали создаваться узкофункциональные заряды, такие, например, как нейтронные - для поражения живой силы противника или заряды с повышенным выходом рентгеновского излучения для решения задач противоракетной обороны.
      Однако вернемся к первому периоду, когда в зарядостроении господствовала тенденция всемерного увеличения массы и мощности. В своих воспоминаниях, опубликованных в журнале "Знамя" в 1990 году, Андрей Дмитриевич Сахаров рассказывает, что в 1961 году был создан и испытан на Новой Земле свермощный термоядерный заряд с тротиловым эквивалентом в сто мегатонн. Однако носителя для этого гигантского заряда не было. Стали думать, что же с ним делать. Сахаров пишет: "Я решил, что таким носителем может явиться большая торпеда. Я фантазировал, что для такой торпеды можно разработать прямоточный водопаровой атомный реактивный двигатель. Однако Андрей Дмитриевич не упомянул, что эта его, так сказать, "фантазия" получила воплощение в виде технического задания на разработку торпеды с ядерной энергетической установкой. По этому заданию такая торпеда проектировалась под символическим шифром "Цунами".