Идти полным ветром

      "Мерсвин" спешил вперед, переваливаясь с борта на борт на крутых гребнях волн Атлантического океана. Одинокая фигура Яна Янсена с подзорной трубой под мышкой по-прежнему маячила на шканцах. Уже несколько часов штурман мерил шагами палубу; остановившись, он взглянул на небо и едва успел подумать, что солнце уже в зените, как сверху, с мачты, донесся крик марсового:
      - Эгей! Парус впереди слева по борту!
      Ян Янсен взлетел по трапу на ют и навел подзорную трубу. Но до встречного судна оказалось слишком далеко. Пошло не менее получаса, прежде чем тот приблизился достаточно, чтобы разглядеть детали. Пузатый галеон глубоко сидел в воде, и, суда по огромному блинд - парусу, построен был на верфях Англии. Но на фок-мачте развевался флаг принца Оранского, а на грот-мачте - нидерландский флаг. Флагов на бизань-мачте и кормовом флагштоке видно не было: мешали паруса и такелаж.
      Штурман прикинул, что встречный парусник потянет тонн на пятьсот против неполных трехсот "Мерсвина". Отсюда следовало, что у незнакомца больше пушек. Все это следовало оценить как можно раньше на случай, если намерения встречного корабля окажутся не из лучших. От наметанного глаза штурмана не укрылось и преимущество незнакомца в парусном вооружении, тем более что "Мерсвину" пришлось бы в случае сражения убрать лиселя, чтобы лучше маневрировать.
      Галеон подходил все ближе, и вскоре Янсен мог уже отчетливо различить в его левом борту четырнадцать орудийных портов. Еще четырнадцать орудий правого борта и две кормовых пушки - на судах такого типа они обычно устанавливались по обе стороны от руля - давали в общей сложности тридцать орудий, в то время как "Мерсвин" нес всего пять восемнадцатифунтовых пушек по каждому борту и две двадцатичетырехфунтовых на корме.
      На ют поднялся боцман Клаус Петерсен.
      - Ну, что там видно, лейтенант?
      Всякий раз, когда в воздухе пахло порохом, боцман величал штурмана лейтенантом - такое звание носил первый помощник капитана на военных кораблях, а Берент Карфангер, прошедший выучку у адмирала де Рюйтера, поставил на "Мерсвине" дело таким образом, что при опасности на его команду распространялись воинская дисциплина и субординация.
      - Да вот, на фок-мачте флаг принца Оранского, а судно английского образца.
      - Думаешь, дело нечисто?
      - Был у алжирцев один капитан из вероотступников. Мой отец дважды встречался с ним в море. Тот себя именовал Морад-реис, а на само деле звали его Ян Янсе, из Фландрии...
      - Почти твой тезка, - хмыкнул боцман, но штурман оборвал его:
      - Еще раз такое услышу - пеняй на себя!.. Так вот, этот Морад-реис в двадцать седьмом году отправился в Исландию, рассчитывая поживиться, но ничего не вышло. Тогда он взял в плен сотни четыре исландцев, погрузил их на свои суда и продал в рабство. Вот что рассказывал отец. Еще он говорил, что тот Морад-реис вместо алжирского флага со звездой и полумесяцем часто плавал под флагом принца Оранского, совсем как этот.
      - Постой, но с той поры прошло лет тридцать, не меньше - усомнился боцман.
      - Это ни о чем не говорит. Надо будить капитана и готовить пушки к бою.
      - Мои пушки всегда наготове, - обиженно буркнул боцман, исполнявший на "Мерсвине" обязанности констебля - начальника всей корабельной артиллерией. Все тем же недовольным тоном окликнул он юнгу Хайне Ольсена:
      - Эй, парень! Ну-ка живо разбуди капитана!
      Через минуту капитан уже появился на юте, все в тех же сапогах и плаще. Пока штурман наспех докладывал о результатах наблюдений, он пристально следил за маневрами чужака, который, лавируя длинными галсами против забиравшего к северу ветра, вскоре прошел мимо "Мерсвина" с подветренного борта всего в каких-то паре выстрелов. Теперь отчетливо стал виден и красно-бело-синий нидерландский флаг на корме незнакомца.
      Но Карфангер не спешил поверить, что на этот раз все обойдется: слишком часто случалось ему наблюдать, как пираты показывали свое истинное лицо лишь перед самым нападением. К тому же встречный корабль пока находился в невыгодном положении, так что оставалось только ждать дальнейшего развития событий: он вполне мог развернуться у них за кормой, чтобы затем, идя на всех парусах в фордевинд, поравняться с "Мерсвином" и одним бортовым залпом разнести ему в клочья такелаж. После этого абордаж стал бы для многочисленной пиратской команды детской забавой.
      Но незнакомец не менял курса, его орудийные порты оставались закрытыми, и ничего пока не предвещало нападения. Вряд ли в эти минуты среди команды "Мерсвина" нашелся бы не моливший в душе Бога держать порты и впредь закрытыми, отвести от их судна угрозу нападения пиратов. Они не трусили, полностью доверяя своему капитану, и не впервые попадая в такую переделку. Но каждый отлично понимал: не очень резвому "Мерсвину" не угнаться за маневрами более быстроходного чужака, а в абордажной схватке команде не устоять против нескольких сотен пиратов, даже если она покажет чудеса храбрости и ловкости. Если не произойдет чудо или не подоспеет нечаянная помощь, у всех будет одна дорога - в рабские кандалы.
      Напрасно марсовый вглядывался в горизонт: спасительного паруса нигде не было видно. И вдруг он с ужасом обнаружил, что чужак развернулся и помчался за "Мерсвином", словно морской орел, ринувшийся из-под облаков на зазевавшуюся утку. Страх клещами сдавил горло марсового, он лишь нелепо замахал руками, не в силах вымолвить ни звука.
      Снизу донесся голос капитана:
      - Эй, на марсе, протри глаза, приятель!
      Оцепенение марсового как рукой сняло и, перегнувшись вниз, он завопил что было мочи:
      - Эгей! Они повернули! Господи Иисусе, спаси нас и помилуй!
      И в тот же миг на его глазах с грот-мачты сполз голландский флаг и на ветру заполоскал алжирский.
      - Пираты! Морские разбойники! Они подняли зеленый флаг!
      Карфангер, совещавшийся с боцманом и штурманом, обернулся на истошный вопль. Да, марсовый не ошибался. Теперь нужно было действовать быстро и решительно. Карфангер дал команду свистать всех наверх и принялся распоряжаться подготовкой к предстоящему сражению. Пока осталась хоть малейшая возможность уйти или отбиться, он и не думал спускать флаг.
      Прежде всего он приказал спустить на воду большую шлюпку, взяв её на буксир: теперь на орудийной палубе освобождалось место для канониров, уже суетившихся вокруг пушек. Обычно так поступали капитаны военных кораблей. Тем временем боцман следил, как сковывают кусками толстой цепи ядра попарно и заряжают ими пушки, в том числе обе двадцатичетырехфунтовые на корме. Матросам приказали быть в готовности убрать лисели по первому приказу капитана. Затем Карфангер обратился к своим людям, стараясь говорить как можно спокойнее и убедительнее:
      - Теперь наша судьба в руках Господних, и одному ему известно, удастся ли нам отстоять жизнь и свободу. Помните: Господь не жалует трусов. Я требую, чтобы мои приказы исполнялись в точности и без малейшего промедления. В противном случае не миновать Господней кары нам всем, а в первую очередь нерадивым. С Богом, братья!
      - С Богом, капитан! - откликнулся хор голосов; многие забормотали "Отче наш". Карфангер хотел было их поторопить, но передумал и повернулся к Яну Янсену.
      - Штурман, становитесь за штурвал и внимательно следите за моими командами.
      Карфангер не спускал глаз с пиратского корабля, который теперь держался в кильватере "Мерсвина" на дистанции в несколько кабельтовых. В том, что он настигает, сомнений не было, но каждая минута становилась для "Мерсвина" дороже золота: пушки все ещё не были заряжены. Прошло не меньше часа, прежде чем боцман поднялся на ют и доложил, что все готово.
      - Хорошо, Петерсен, - сдержанно кивнул Карфангер. - А теперь слушайте меня внимательно. Мы будем постоянно держать такой курс, чтобы они оставались у нас в кильватере. Если они задумают обойти нас слева, мы отвернем вправо, если справа - отвернем влево. Чтобы не отстать, им придется повторять наши маневры. Вы, боцман, примите команду над кормовыми пушками, и если не сумеете первым залпом срубить алжирцу фок-мачту - лучше сами бросайтесь за борт!
      Но боцман усомнился.
      - Вы полагаете, капитан, они подойдут так близко? Я на их месте ни за что бы не полез под дула кормовых орудий.
      - Не беспокойтесь, боцман, на этот счет у меня есть свои соображения.
      Карфангер подозвал к себе такелажного мастера Хайнриха Моллера и изложил суть своего замысла: для начала убрать лисели, чтобы легче было маневрировать, а когда пираты приблизятся на два-три кабельтова, мгновенно убрать марсели, чтобы "Мерсвин" резко потерял ход.
      - Ах, гром и дьявол! - довольно рявкнул боцман. - Вот уж чего они никак не ожидают! Ты, Хайнрих, поддай жару своим ребятам, чтоб живее поворачивались, не то эти бандиты за кормой нас раскусят. А я уж обеспечу фейерверк!
      Убедившись, что его намерения правильно поняты, Карфангер приказал убрать лисели. Тотчас десятка полтора матросов, с кошачьей ловкостью перебирая руками и ногами, вскарабкались по вантам на марса-рей, добрались до ноков и мигом взяли на гитовы дополнительные паруса. "Мерсвин" замедлил ход. Карфангер не отводил взгляда от приближавшегося корабля пиратов, чтобы без задержки различить любой его маневр и не промедлить с ответным. Он знал, с кем имеет дело: североафриканские рейсы - так турки и арабы называли своих пиратских капитанов - не зря слыли опытными мореходами.
      Тем временем боцман Петерсен с лучшими канонирами вновь и вновь проверяли заряды пушек, и особо тщательно - обеих кормовых. При этом боцман наставлял:
      - Левую наводите чуть повыше, чтобы наверняка перебить им фока-рей. И помните, ребята, не попадете с первого залпа - читайте отходную: на второй залп времени не будет.
      Боцман был абсолютно прав: в те годы канониры, способные за час произвести три выстрела из пушки, попадались не чаще, чем серебряные талеры в нищенской суме. У большинства же на перезарядку пушки уходило не меньше получаса.
      Пристроившись у шкафута, Петерсен всматривался в пиратский корабль, державшийся в кильватере, но так и не приблизившийся на пушечный выстрел.
      Не приведи Господь, - подумал он, - сейчас им отвернуть вправо или влево, тогда все расчеты капитана пойдут прахом.
      В этот момент Карфангер скомандовал взять на гитовы марсели, и "Мерсвин" едва не лег в дрейф. Такого маневра алжирцы никак не ожидали, и теперь их корабль на всех парусах мчался прямо на корму гамбургского судна, где боцман Петерсен пытался уловить момент для залпа: судно то взлетало на гребнях волн, то вновь проваливалось. Вдруг за его спиной появился юнга Хайне Ольсен.
      - Боцман, капитан велел передать: приготовьтесь, спускаем паруса!
      Не оборачиваясь, Петерсен махнул рукой, - мол, слышал, сам продолжая неотрывно следить за пиратским кораблем. У кормовых пушек уже стояли канониры с дымящимися фитилями.
      Паруса алжирца заслонили полнеба. Боцман почувствовал, как по спине текут струи пота, прижал к груди стиснутые кулаки, выждал ещё какое-то мгновение - и, выбросив руки в стороны, рявкнул:
      - Пли!
      И тут же уши его заложило от грохота; обе разряженные пушки рванули канаты, которыми были принайтовлены к борту; весь корпус судна содрогнулся, клубы дыма заволокли обзор, и на несколько мгновений воцарилась тишина.
      Не дожидаясь, пока дым рассеется, Клаус Петерсен снова погнал канониров к пушкам. Зашипели мокрые банники, которыми пушкари прочищали горячие стволы от пороховой гари. Но эти звуки заглушили радостные крики остальной команды. Боцман кинулся к борту: теперь у алжирца на месте фок-мачты из дикого хаоса обломков рей и изувеченного такелажа торчал только расщепленный обрубок.
      Боцман готов был пуститься в пояс от радости.
      - Ну, парни, за такую работу с меня причитается! Ставлю вам в Кадисе добрую выпивку!
      Торжествовать победу было рано, и боцман снова принялся подгонять канониров; но те и без того летали, как на крыльях. Карфангер зычным голосом скомандовал брасопить реи и ставить все паруса, кроме лиселей. Отведя "Мерсвин" на добрую милю к югу и оказавшись вне пределов досягаемости, он положил судно в дрейф.
      Сквозь скрип рангоута со стороны алжирца доносились дикие крики и проклятья пиратов, лихорадочно суетившихся вокруг бесформенной груды остатков такелажа. Они явно пытались поставить запасную фок-мачту. Штурман встревожился.
      - Что у вас на уме, капитан?
      - Хочу раз навсегда отучить их от обычая нападать на мирные торговые суда, - ответил Карфангер.
      Ян Янсен онемел. Он сам не раз доказывал, что не из робкого десятка, но вот сейчас идея капитана показалась ему слишком легкомысленной и безрассудной. И потому он острожно заметил:
      - Не сердитесь, капитан, но я бы хотел заметить, что мы волею Провидения необыкновенно удачно выбрались из переделки. И не стоит без нужды искушать судьбу. Ведь даже у самого искусного ткача нить временами рвется, а то, что приносит прилив, с такой же легкостью уносится отливом.
      В голосе Карфангера прозвучал металл.
      - Штурман, на судне командую я, а ваше дело - выполнять приказы.
      С этими словами он обернулся к команде, сгрудившейся на палубе и крикнул:
      - Удача любит храбрых! На волков с зайцами не ходят, поэтому я предлагаю тем, кому не по себе, спуститься вниз. Но только в Кадисе им придется сойти на берег и поискать себе другое судно. Тем, кто остается на палубе и у орудий, хочу объяснить мой замысел. Мы подойдем к алжирцу с носа, где нет пушек, и всадим в ватерлинию по залпу сначала правого, а потом левого борта. Десяти зарядов хватит, чтобы отправить их корабль в гости к морскому черту.
      - Или наш, - недовольно буркнул кто-то, но себе под нос, чтобы не услышал даже боцман, не говоря уже о капитане. В конце концов, одно дело защищаться, спасая свою жизнь и добро, и совсем другое - атаковать, пусть даже морских разбойников, которых сам Господь велел топить при любой возможности. Но на судне слово капитана - закон, не подчиниться ему нельзя, и "Мерсвин", взяв курс вест, описал вокруг пиратского корабля, увалившегося под ветер, широкий полукруг.
      Карфангер велел зарифить паруса, и его судно малым ходом прошло примерно в полукабельтове от носа алжирца, что увеличило точность орудийного огня. Хотя пираты встретили "Мерсвин" дикой пальбой из полусотни мушкетов и аркебуз, полуфунтовые ядра которых продырявили грот-марсель, это не помешало боцману и его канонирам разрядить пушки правого борта в носовую часть пиратского галеона.
      Окутанный клубами порохового дыма "Мерсвин" тотчас развернулся против ветра, так что алжирец теперь дрейфовал прямо на него. Когда дым рассеялся, выяснилось, что только два восемнадцатифунтовых ядра из пяти попали в ватерлинию; этого было мало. Но на этот раз "Мерсвин" почти не двигался, и залп орудий левого борта оказался более прицельным: ещё четыре ядра продырявили корпус пиратского корабля и внутрь его неудержимыми потоками хлынула вода.
      Гамбуржцы снова отошли от пиратского парусника, чтобы канониры могли в безопасности перезарядить орудия. Карфангер не сомневался, что после третьего залпа с пиратами будет покончено. "Мерсвин" ещё раз проделал тот же маневр - в носу алжирца стало на несколько дыр больше. Пираты вновь открыли бешеный огонь из мушкетов и аркебуз, пули щелкали вокруг, впиваясь в рангоут и переборки. команда "Мерсвина" поспешила укрыться за фальшбортом, ничком попадав на палубу.
      Когда пальба утихла, один из упавших так и не поднялся: мушкетная пуля пробила тощую шею корабельного плотника навылет. Сын его, Михель Зиверс, упав на колени, тщетно пытался сорванным с головы платком остановить хлеставшую из раны кровь.
      На палубе "Мерсвина" все затихло. После грохота недавнего боя тишина казалась непереносимой. Никто даже не смотрел в сторону пиратского корабля, стремительно погружавшегося в пучину; умолкли победные крики. Украдкой кое-кто косился на капитана, по-прежнему стоявшего на юте. Сняв шляпу и опустив голову, он медленно сошел на палубу и приблизился к погибшему, которого товарищи уже уложили на крышку люка. Чувствуя, что все взгляды направлены теперь на него, Карфангер стянул с плеч свой плащ, накрыл им покойника и, повернувшись, хотел отойти в сторону, как вдруг дорогу ему преградил Михель Зиверс.
      - Постойте, шкипер! Мой отец погиб по вашей вине.
      Карфангер поднял взгляд на матроса, на голову выше него.
      - Эти слова ты мог бы оставить при себе, Михель Зиверс. Но я не держу на тебя зла: гибель твоего отца и для меня тяжелый удар. Посмотри на мой плащ - в нем две дыры от алжирских мушкетных пуль; будь стрелки удачливее, я лежал бы сейчас рядом с твоим отцом. Но Господь решил иначе... О выплате вашей семье за потерю кормильца поговорим в Кадисе, сейчас не до того. Обещаю не поскупиться.
      Михель Зиверс не унимался, но Карфангер не стал с ним препираться, а приказал брасопить реи и идти к тому месту, где над пиратским кораблем сомкнулись воды океана. Там на волнах, среди обломков рангоута и пустых бочонков, болталась большая шлюпка, едва не опрокидываясь: десятки барахтавшихся в воде разбойников пытались ухватиться за борта, а сидевшие в шлюпке отбивались веслами.
      - Вы собираетесь вылавливать этих разбойников из воды? - удивился штурман.
      - Разумеется.
      - Чтобы потом их перевешать?
      - Ни единый повешен не будет, - отрезал Карфангер. - Я их отправлю в Алжир, где обменяю на наших пленных земляков. Сейчас выкуп каждого из них обходится "кассе восьми реалов" в добрую сотню талеров. Пусть об этом подумает каждый, кто сомневается в правильности моих действий и в необходимости в третий раз атаковать алжирцев.
      Солнце давно клонилось к закату, когда "Мерсвин" лег наконец на прежний курс. В трюме кроме двадцати трех пленных пиратов сидел и Михель Зиверс. Того по приказу Карфангера заковали в цепи. Сын погибшего плотника, вопреки приказу капитана не трогать безоружных алжирцев, набросился на них и отцовским топором зарубил шестерых. Капитан дал ему время до Кадиса подумать, требовать ли ещё каких-то денег, или на этом успокоиться.
      Остальным было обещано двойное жалованье.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Пока "Мерсвин" под всеми парусами поспешал на юг, погруженный в глубокие раздумья капитан расхаживал по палубе. Нелепая гибель корабельного плотника омрачила радость по поводу блестящей победы. Да ещё этот бунт Михеля Зиверса! На море приказ капитана - закон, он может требовать беспрекословного повиновения. И все же между ним и командой заметно стало охлаждение. Как будто никогда они не рисковали жизнью и не попадали в передряги круче этой... Что же ему теперь покаянно бить себя в грудь и признаваться: "- Да, третья атака была ошибкой, и в гибели плотника виновен тоже я!"?
      Они ещё не оставили за собой мыс Финистер - северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, перед "Мерсвином" ещё простирались воды коварного Бискайского залива, в котором в любое время с любой стороны мог налететь шквал. И если нельзя безусловно положиться на команду, опасность неизмеримо возрастает.
      Но неужели третья атака в самом деле была лишней?
      Конечно, пиратский корабль и без того затонул бы, но кто знает, сколько драгоценного времени пришлось бы потерять на ожидание? Или надо было довольствоваться малым - сбитой фок-мачтой алжирца? Без неё пираты и не помышляли бы о погоне за "Мерсвином"... Но тогда в его трюме не сидели бы сейчас две дюжины пленных пиратов!
      Капитан Берент Карфангер был самым молодым членом правления гильдии капитанов Гамбурга, у него не было стольких судов, как у Томаса Утенхольта и большинства других судовладельцев, поэтому удачный исход сражения с алжирцами, да двадцать три пленных пирата вдобавок весьма повысят его авторитет... Но не объяснять же все это команде!
      Над телом погибшего плотника тем временем хлопотал старый парусный мастер, зашивая его в парусиновый саван. В ногах покойника уже приспособили два пушечных ядра, как требовал морской обычай. Тот же обычай не позволял оставлять мертвеца на судне больше суток - это сулило несчастье.
      За спиной парусного мастера, следя за его ловкими руками, робко жался юнга Хайне Ольсен. Мальчишка весь дрожал не оттого, что видел перед собой покойника, а потому, что про старика-мастера рассказывали, будто он может предсказать чью-либо смерть или несчастье, которое должно непременно приключиться с кораблем, и умеет разговаривать с мертвецами. Вот и сейчас тот что-то бормотал себе под нос, словно беседовал с мертвым плотником, восковое лицо которого ещё виднелось из складок савана.
      Юнга никак не решался заговорить с мастером, но когда тот вдруг проткнул толстой иглой нос покойника, не выдержал и взвизгнул:
      - Ой, вы воткнули иглу ему прямо... - и запнулся.
      - Верно, Хайне, в нос, - закончил за него старик. - Последний стежок должен проходить через нос, не то покойник вернется и может натворить бед. Так уж принято у моряков, ничего не поделаешь.
      - Но как же мертвецы могут вернуться?
      - Как? Очень просто. Послушай, что случилось лет двадцать назад на голландском фрегате "Оран". Был там старший боцман, рыжий такой одноглазый детина. Команда его любила. Но был у него большой недостаток - в питье не знал меры. Это его и сгубило: помер он в море. Зашили его, как положено, в саван и спустили через борт вперед ногами. А парусный мастер по забывчивости последний стежок через нос не пропустил. Потом на "Оран" пришел новый старший боцман и занял койку рыжего. И вроде все опять пошло нормаль. Но не тут-то было! Как-то апрельской ночью "Оран" шел домой, и все подвахтенные проснулись от диких воплей. Офицеры повыскакивали из кают, матросы повыпрыгивали из коек и видят: новый боцман мечется по кубрику, от ужаса глаза выпучил и орет благим матом:
      - Мертвец, в моей койке мертвец, одноглазый и рыжий!
      Кинулись посмотреть на койку боцмана - а она мокрая, хоть выжми. Мертвеца, правда, так и не нашли. Вот какая история случилась на "Оране".
      - А потом мертвец опять приходил?
      - Нет, больше его никто не видел.
      Юнга молчал, но старик чувствовал, что он не решается ещё о чем-то спросить.
      - Боишься, смерть старого Зиверса навлечет на нас беду?
      Хайне Ольсен кивнул. Старый мастер погладил его по вихрам.
      - Знавал я капитанов, которые без разговоров велели бы вздернуть Михеля Зиверса на рее. А теперь беги, разыщи боцмана и передай, что плотник уже готов.
      Немного погодя по судну разнесся зычный голос Клауса Петерсена:
      - Все наверх хоронить моряка!
      Карфангер скомандовал развернуть "Мерсвин" в дрейф. Команда выстроилась у подветренного борта, четверо матросов принесли тело на доске и опустили на палубу у фальшборта.
      - Приведите сына, - велел капитан, - и без цепей.
      Два помощника боцмана привели Михеля Зиверса и подтолкнули его к остальным. Карфангер выступил вперед и произнес заупокойную речь, прежде всего упомянув заслуги старика, много лет служившего ему верой и правдой. Потом сказал:
      - Помня про честность и порядочность отца, я не хочу слишком строго наказывать его сына, ибо сказано в Писании: "И оставь нам грехи наши, яко же и мы оставляем Тебя должникам нашим". Пусть задумается об этом каждый, кто собирается раздувать вражду. Не давайте гневу овладеть собой, ярость плохой советчик.
      Все обнажили головы и наскоро пробормотали "Отче наш". Карфангер шагнул к телу.
      - А теперь предаем тебя морю.
      Четверо матросов подняли доску, положили её на планшир, наклонили - и тело корабельного плотника с глухим всплеском скрылось в океанской бездне.
      Карфангер, штурман и боцман вновь поднялись на полуют, и не успели матросы переброситься парой слов, как вновь раздались энергичные команды капитана. Десятки мозолистых ладоней ухватили брасы и шкоты, и атлантический бриз вновь раздул паруса "Мерсвина". Вместе со всеми работал и Михель Зиверс.
      Старый "Мерсвин" степенно шел курсом зюйд-вест. Справа по борту в пурпурно-лиловую, окаймленную золотом перину вечерних облаков садилось солнце; казалось, что на борту царят те же мир и согласие, что и двенадцать часов назад. Однако дело обстояло далеко не так. На полубаке кучками толпились матросы, обсуждая происшедшее, а Михель Зиверс переходил от одних к другим и уверял всех подряд, что в Кадисе он ещё рассчитается с Карфангером.
      Вопреки опасениям, Бискайский залив встретил их мирно. Правда, на следующее утро ветер заметно посвежел и начал срывать с крутых гребней волн клочья седой пены, но это мало заботило команду, так как корабль шел в фордевинд, и работы у матросов было мало. Некоторые неудобства создавала лишь вечная сырость в жилых помещениях да промокшая одежда. Всем не терпелось наконец погреться под ласковыми лучами испанского солнца, и оттого казалось, что корабль слишком медленно тащится на юго-запад, хотя его реи жалобно скрипели, а стеньги прямо-таки трещали под напором ветра.
      Тем временем Михель Зиверс затеял и вовсе опасную игру: он принялся нашептывать каждому поодиночке, будто капитан "Мерсвина" определенно того же сорта, что и тот голландец, который не мог обогнуть мыс Доброй Надежды, и что две дыры от мушкетных пуль в его плаще - лучшее тому доказательство. "Другой на его месте враз свалился бы замертво, а ему хоть бы что", - то тут, то там слышался голос молодого Зиверса.
      Один выслушивали его бредни молча, другие гнали его прочь и грозились рассказать обо всем капитану, если он не прекратит молоть всякий вздор, третьи же глубокомысленно замечали, что в кое-каких делах и впрямь не обходится без вмешательства нечистой силы.
      Так "Мерсвин" вошел в бухту Кадиса и бросил якорь в городской гавани.
      Карфангер приказал спустить шлюпку и отправился на берег заниматься делами. Среди гребцов в шлюпке на своем обычном месте рядом с рулевым находился и Михель Зиверс; это место он занимал на протяжении последних трех лет. Сойдя на берег, Карфангер приказал помощнику боцмана с двумя матросами оставаться у шлюпки, остальные могли дожидаться возвращения капитана в ближайшей таверне - и они не заставили себя долго упрашивать.
      Время было обеденное, поэтому в таверне, куда явились гамбургские моряки, царило оживление. Ее выбеленные стены буквально ходили ходуном от разноязыкого многоголосья, хохота, божбы, проклятий и матросских песен. Полногрудые черноглазые служанки, мелькая босыми пятками, разносили кувшины с вином, то с наигранной стыдливостью отбиваясь от грубых ухаживаний подвыпивших моряков, то с веселой бесцеремонностью усаживаясь им на колени. Время от времени кто-нибудь из кутежников отправлялся нетвердой походкой вслед за одной из красоток по скрипучей лестнице на второй этаж.
      Не прошло и часа, как Михель Зиверс, не обращавший внимания на увещевания товарищей, изрядно набрался и принялся поносить на чем свет стоит своего капитана и сыпать угрозами в его адрес. Брань и яростные жесты привлекли внимание сидевших за другими столами моряков, принадлежавших, как выяснилось, к команде одного английского торгового судна. Англичан разбирало любопытство, и они начали расспрашивать гамбуржцев, чем это их шкипер мог так насолить матросу: недодал положенной порции рома или велел отхлестать у грот-мачты плеткой-девятихвосткой?
      Тогда товарищи Михеля Зиверса рассказали им, как было дело: и про сражение с пиратами, и про гибель корабельного плотника, и про бунт его сына. "Конечно, - говорили они, - наш капитан шутить не любит, но уж чего-чего, а плетки-девятихвостки на "Мерсвине" никогда не водилось. А ежели кто крупно проштрафится, того капитан в ближайшем порту высаживает на берег, суровее наказания у нас не бывает."
      Услыхав все это, англичане дружно расхохотались. "К такому хозяину, кричали они наперебой, - мы нанялись бы, не раздумывая!" Некоторые задрали рубахи и показали Михелю Зиверсу спины, вдоль и поперек исполосованные рубцами от ударов плети.
      - Гляди, олд фрэнд, вот так нам посыпают солью черствый матросский хлеб!
      Однако Михель Зиверс не желал никого слушать и с" пьяным упорством настаивал на своем решении ни за что на свете больше не возвращаться на "Мерсвин".
      - Ты, приятель, наверное, мало повидал на своем веку шкиперов? спросил его один из англичан, и гамбургские моряки подтвердили, что Карфангер - его первый хозяин и что раньше Зиверс плавал юнгой на однотонном буере "Святой Иоахим" под началом капитана Клапмютца и дальше Гельголанда в море не бывал.
      Видя, что никакие уговоры не помогают, двое из команды "Мерсвина" отправились назад к шлюпке звать на подмогу помощника боцмана. Однако когда тот появился в таверне, Михеля Зиверса там уже не оказалось. Англичане сказали, что он несколько минут тому назад отправился наверх в сопровождении смуглолицой сеньориты Долорес.
      - Чтоб тебя громом поразило! - помощник боцмана, бранясь, направился к лестнице. Но тут на его пути встал хозяин таверны, приземистый здоровяк с бычьей шеей, и разразился потоком испанских слов, из которых Фите Альхорн сумел лишь разобрать, что хозяин явно не одобряет его намерений.
      - Прочь с дороги! - рявкнул Альхорн. - Не то получишь у меня!
      Шум в таверне, как по команде, стих, все головы повернулись в их сторону.
      В ответ на повторное требование помощника боцмана освободить дорогу хозяин таверны только энергичнее замотал головой. Тогда Фите Альхорн, недолго думая, размахнулся и двинул его кулаком прямо в переносицу, да так, что испанец грохнулся навзничь на ступеньки. Вспыхнула всеобщая потасовка.
      Заслышав шум, доносившийся снизу, Михель Зиверс одним пинком распахнул окно, перелез через подоконник и, повисев на вытянутых руках, спрыгнул во двор. Оглядевшись по сторонам, он со всех ног пустился бежать по переулку и вскоре скрылся в лабиринте городских улиц.
      Когда Фите Альхорн и его спутники почувствовали, что настало время организованно отступить, им пришлось пробиваться к выходу из таверны, словно к воротам осажденной крепости. Запыхавшиеся, в изорванной одежде и со следами недавней схватки на физиономиях, они примчались наконец к шлюпке, где, в довершение всему, встретили капитана.
      - Вы уже деретесь в портовых кабаках, Альхорн? - холодно осведомился Карфангер. - Это у вас называется править службу?