Натан Геллер (№1) - Синдикат

Он заметил:

– Что ж, план хорош – напомнить им, кто босс, из тюрьмы поставить Нитти на место.

Я пожал плечами.

– Вы же знаете, как обстоят дела. Политика.

Он кивнул. Потом поглядел на залив. Сумерки переходили в ночь, и огни на судах подмигивали мэру. Очертания города Майами отражались в воде.

Подошел официант и принял заказ на десерт; мы оба попросили ванильное мороженое, но до того, как его принесли, Сермэк скривился, видимо, от сильной боли.

Он встал, извинился, и Миллер потащился за боссом, державшем руку на полном животе.

Принесли мороженое, и я стал есть. К тому времени, как вернулся Сермэк, его мороженое начало таять; он медленно ел, потеряв ко всему интерес.

Покончив с мороженым, он заметил:

– Что же вы хотите – ходить за мной по пятам? Дождаться убийцу и остановить его?

Я кивнул.

– Я надеюсь задержать его еще до того, как дело зайдет слишком далеко, но если реально смотреть на это дело, выход один – дождаться и остановить.

– Когда Миллер и Лэнг увидели вас на бегах, почему вы решили не пытаться убрать их со своей дороги?

– Я не могу блефовать, если приготовился заниматься этим делом, – ответил я, пожав плечами. – А я буду им заниматься до тех пор, пока вы не предпримете что-нибудь, чтобы меня остановить.

Он коротко хохотнул:

– Какого черта, зачем я буду останавливать? Вы здесь, чтобы я выжил!

– Для меня это дело означает неплохие «бабки», Ваша Честь.

Нам подали кофе.

– Я хотел бы, чтобы вы описали этого человека мне и моим людям, – сказал Сермэк.

– Конечно.

– И вы можете продолжать наблюдение за мной, но не иначе, как в сотрудничестве с Лэнгом, Миллером и остальными. Если хотите, можете сообщать мне о себе время от времени. Ежедневно сверяйте все с моими планами.

– Хорошо. А что вы планируете делать?

– Я буду делать все, имеющее отношение к Джиму Фарли, что только смогу. Он обещает немногое, но очень ценное. А мне много дыр надо залатать. – Что вы имеете в виду?

– Фарли сказал мне, – что Рузвельт планирует приплыть в Майами в будущую среду. Этого в прессе еще не было. Но масса больших «шишек» настояла, чтобы он закончил здесь свое путешествие на яхте. Хорошая реклама для города, и хорошо для тех, кто выбрал президента. Он собирается выступить перед народом. Здесь должны быть вся пресса, духовые оркестры, радио...

– Вот как?

– Слыхали обо мне и Рузвельте, Геллер?

– Знаю, что в Чикаго вы поддерживали Смита.

– Дело в том, что я отклонил все просьбы Фарли переметнуться. Мы тогда собрались, чтобы объявить кандидатом в президенты этого тупого ублюдка Джея Гэма.

Джей Гэм – Джей Гэмильтон Льюис, стареющий щеголеватый сенатор из Иллинойса, который, хотя и был демократом, оставался заодно с реформистски настроенным прежним мэром, республиканцем Картером Гэрисоном – сыном мэра Чикаго времен Первой Всемирной Выставки, погибшего от пули убийцы еще до того, как усмирили «Белый город».

– А потом Гэм предал нас, переметнулся к Фарли, и я настоял, что кандидатом в президенты в этом городе будет объявлен банкир Трейлор.

– Но из-за этого Джей Гэм объединится с Фарли и отхватит ваше право на патронаж.

Сермэк при этих словах нахмурился, с трудом допуская подобную мысль. Он сказал:

– Этим негодяям я подал Чикаго на блюдечке. Самые большие бюллетени за президента в истории Иллинойса. Они все передо мной в долгу.

– О чем, между прочим, вы и напомнили сегодня Фарли.

Сермэк глядел сквозь меня, отхлебывая кофе.

– Мне нужно, чтобы на публике меня увидели с избранным президентом[20]. Мне нужно сказать ему кое-что наедине... – Он наклонился вперед. – Фарли собирается домой. В воскресенье после банкета. Остальные парни планируют рвануть на Кубу. К среде все уже разъедутся по домам – в Нью-Йорк или еще куда, будут вылеживаться где-нибудь на пляже на толстых задницах. А я останусь здесь. Это должно произвести на него впечатление.

– На Фарли? Вы сказали, что он в воскресенье уедет...

– Да нет, я говорю о Рузвельте. Он сочтет это персональной данью уважения. Как публичное извинение за то, что я не выполнил его просьбы на съезде партии.

– Вы вправду так думаете?

Сермэк засмеялся, будто хрюкнул.

– Рузвельт не только на ноги слаб, он и головой ослабел тоже.

– По-моему, вы не должны так поступать.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы совершаете ошибку. Вы думаете, что здесь будете в безопасности. Если парни из Синдиката проводят тут каникулы, да к тому же у Капоне и Фишетти здесь свои дома, вы решили, что никто не попытается в вас стрелять в Майами.

Сермэк пожал плечами.

– Ну да, верно. Не гадят же там, где едят, Геллер.

– Да, но они могут это сделать так, что никто ничего и не заподозрит.

– Что ты имеешь в виду?

– Политическое убийство. Вы здесь среди политиков со всех уголков страны, включая весь «кухонный кабинет» Рузвельта. Если какой-то идиот вдруг начнет стрельбу в вестибюле «Билтмора», когда вы будете стоять вместе с сотней других политиков и в вас случайно попадет одна из пуль, никто и не подумает на Синдикат. Все решат, что эти безработные негодяи сбрендили, выискивая, кого бы обвинить в своих неприятностях. А лучше всего обвинить политика. Скажите, вы можете на публике протолкаться к Рузвельту? Вы привезли пуленепробиваемый жилет, о котором тогда говорили?

Сермэк облокотился на стол, сложив большие толстые руки, и поглядел на меня поверх них.

– Я должен это сделать. Другого пути нет. Этого негодяя-инвалида я ненавижу, но в Чикаго есть проблемы большие, чем этот долбаный Фрэнк Нитти. У нас учителя месяцами не получают зарплату. От федерального правительства городу нужны кредиты, и нужны срочно. Можешь ты это понять. Геллер?

Ладно, я конечно мог на это заметить, что знаю об одном из блатных постов, который он получил от Фарли и отдал другому своему зятю. Это был пост сборщика налогов от Чикаго, появившийся очень кстати, потому что Сермэка решили проконтролировать на предмет честной уплаты налогов. Да я мог сделать сотню циничных замечаний, но, знаете, мне почему-то показалось, что этот негодяй говорит то, что думает, что он на самом деле хочет поставить Чикаго на ноги, что он на самом деле беспокоится об учителях, полицейских и других муниципальных служащих, которым платят так, словно милостыню подают. Сермэк добавил:

– А кроме того, тут повсюду будет секретная служба. Со времен Мак-Кинли не удалось больше ни одно убийство, знаете ли, и никогда не удастся. Потому что эти парни свое дело знают. Да и мои ребята здесь. И вы тоже. Геллер. Ведь вы будете?

Я кивнул.

– Но до тех пор сидите тихо. Больше никаких общественных мест.

– Только обед в честь Фарли в субботу.

– Там могут быть фокусы. Он открыт для широкой публики.

– Всего шесть сотен мест.

– Хорошо. Тут еще можно обеспечить безопасность.

– Другими словами, я останусь у зятя. С телохранителями. Я должен повидаться еще кое с кем, но они могут приехать ко мне сами.

– Хорошо, – сказал я. – Нитти, конечно, не ожидает, что вы заляжете на дно. И не думаю, что он попытается пристрелить вас дома. Скорее всего, это случится на публике, чтобы думали, что Синдикат тут ни при чем.

– Тогда у убийцы только две возможности. Обед в «Билтморе» в честь Фарли в субботу и Бейфрант-парк в среду.

– Что?

Сермэк махнул рукой влево.

– Бейфрант-парк... Там будет выступать Рузвельт.

– Непременно вам нужно все дело испортить, мэр!

В первый раз за все время холодные глаза немного смягчились, а улыбка стала искренней.

– Я вас, кажется, недооценил. Геллер?

– Может, и нет. А может, я только сейчас становлюсь самим собой.

– Может быть...

– А сейчас куда вы направляетесь?

– В туалет, – сказал он, вставая, кривясь и держась за живот.

На этот раз сопровождал его я, а он махнул Миллеру оставаться на месте.

* * *

Его Честь мыл руки, когда я сказал:

– Вам нужно усилить охрану перед домом.

– Что вы имеете в виду?

– Я сказал вашему садовнику, что я из «Гералд», я он мне выболтал все, вплоть до дня вашего рождения.

Промокая руки бумажным полотенцем, Сермэк отрицательно покачал головой. – У нас нет садовника.

– Что?!

– Вернее, не совсем, потому что этим занимается соседский мальчик. А когда приезжает зять, он все делает сам. Это его хобби.

– А ваш соседский мальчишка не кубинец, нет?

– Да нет. А что?

– В тот день у вас подстригал кусты какой-то кубинец.

Сермэк снова пожал плечами, явно сомневаясь:

– Возможно, мой зять нанял кого-нибудь еще, чтобы успеть обустроить сад к моему приезду.

– Может быть, вы и правы.

Так или иначе, тот, кого я ищу, – не кубинец. Да и садовник этот – явно не блондин. Но мой блондин мог иметь кубинца-напарника, мог ведь?

– Мы проверим еще раз все вокруг, если вам это так важно.

– Да, пожалуйста, – попросил я.

– Ну, а сейчас давайте удивим Миллера и Лэнга новостью, что вы теперь коллеги, – предложил Сермэк.

Глава 16

Над головой стояло налитое новогоднее солнце. Вдали на полоску земли напротив парка, хлопая крыльями, садились пеликаны и чайки, чтобы потом снова взлететь. Среда близилась к вечеру и духоте, а по Бейфрант-парку прогуливались пары разного возраста, иногда останавливаясь, чтобы поиграть в настольную игру или посидеть на скамейке с видом на синий залив с белыми суденышками.

Я прошел мимо одного из парней, который, привязавшись к большой пальме, натягивал оборванные ветром провода. Главная прогулочная аллея от подножия Ист-Флеглер до залива была окружена клумбами, подстриженными хвойными изгородями, королевскими пальмами и влюбленными на скамейках. Вид счастливых парочек навел меня на размышления о Мэри Энн Бим; мне хотелось знать, вспоминает ли она обо мне, пока я торчу здесь, пытаясь сохранить жизнь мэру Сермэку.

Если не считать парней с проводами, казалось, парк был полностью безопасен. Я прогулялся по всей его территории – сорока акрам, которые насыпали меньше десяти лет тому назад и превратили в тропический рай.

Браунинг висел под мышкой, а «бульдог» тыкался в мои внутренности, и если парень появится пораньше, желая осмотреть арену преступления, я еще успею подложить ему пушку и тут же взять его с ней.

Солнце все еще делилось с небесами своей щедростью, и над парком лениво парило несколько самолетов, когда я уселся в первом ряду амфитеатра. Ряды зеленых скамеек, на которых будут сидеть восемь тысяч приглашенных, изгибались, образуя широкий полукруг перед оркестровой раковиной. Купол центральной сцены был разрисован орнаментом красного, оранжевого, желтого и зеленого цветов, немного в восточном стиле, и на каждой стороне сцены было по башне с куполом наподобие желудя, разрисованного полосами серебристого, зеленого, желтого, оранжевого и красного. Это было похоже на представление Шрайнера о Египте: желтого цвета штукатурка внутри купола и синего цвета платформа; на коричневом с красными кистями занавесе изображения каирских улиц. На сцене была поставлена импровизированная деревянная трибуна с шестью рядами скамеек в ложе для примерно двадцати пяти – тридцати приближенных лиц, одним из которых будет Сермэк. Он должен сидеть в первом ряду.

По счастью, в целях безопасности, публика не имела возможности слишком близко подойти к сцене; невозможно это было сделать и с крыши, не доходившей ни до одной из королевских или кокосовых пальм, отделявших амфитеатр от панорамы Майами. Даже находясь в первом ряду, Сермэк будет в безопасности. Полукруглое замощенное пространство перед оркестром и было тем местом, откуда должен был говорить со своей машины президент-избранник.

Я сидел и обдумывал эту ситуацию, когда услышал за собой приглушенный разговор. Повернувшись, я увидел, что, невзирая на ранее время, зеленые скамьи стали заполняться народом. Я поднялся и прошелся вокруг, но не увидел того лица, которое искал. К пяти тридцати я сообразил, что мне нужно оставаться здесь, если я хочу сохранить за собой это место с круговым обзором.

Чуть позже шести появились и начали осматриваться какие-то парни, видимо, из Секретной службы. Одному из них я назвался телохранителем мэра Сермэка, показав кое-какие бумаги; парень проверил по списку, нашел мою фамилию, кивнул и позволил мне остаться. По мере наступления сумерек не осталось ни одного места, которое не подверглось бы досмотру ФБР.

Конечно, если все эти горожане вперемешку с туристами прочитали газеты, как это сделал я, они знали, что движение в нижнем городе будет остановлено в восемь тридцать, и решили попасть сюда, пока еще возможна хоть какая-то парковка (их машин и задниц). Парад покидал пирс, где стояла яхта «Нурмахал», около девяти, и сотни местных копов пешком, на мотоциклах и «моторах» должны были сопровождать Рузвельта, его людей, а также кое-кого из доверенных лиц по Бискейн-бульвару. Перед ними ожидалось шествие различных духовых оркестров, а замыкать всю эту демонстрацию должна была пресса.

Я нервничал по поводу того, что Сермэк появится на публике. Но ведь блондин-киллер был «профи», и он должен был понимать, что ситуация самоубийственная: все клубится от ФБР и службы безопасности (полицейские с Секретной службой, а также телохранители). Было почти семь часов, и все места были заполнены народом. Толпа могла обеспечить убийце какую-то анонимность, но через толпу вряд ли удастся быстро уйти. Конечно, если он воспользуется глушителем, то повалит Сермэка до того, как кто-нибудь поймет, что произошло. Тогда у него появится шанс исчезнуть в начавшейся давке – улица, впрочем, как и Майами, довольно близко. Физически это было возможно, но в совершенно идеальном случае.

Я уже стал подумывать, что информация Капоне ошибочна, или блондин вообще не появится, или принесли успех мои попытки, заставившие Сермэка не высовываться. Его единственный выход на публику был на банкете Фарли, на котором присутствовал и я в черном галстуке и с «пушкой» под мышкой. Стоя у дверей в клубе «Билтмор» и наблюдая, как входят всякие доверенные лица со своими дамами, я не заметил никого подозрительного. И в обслуге «Билтмора» блондин не выдавал себя ни за помощника, ни за официанта. Я сидел впереди, лицом к главному столу, а четыре телохранителя Сермэка были расставлены в разных местах – двое по обеим сторонам банкетной комнаты и два других снаружи: один с парадного входа в здание, другой – с черного. Я дал Миллеру с Лэнгом и команде описание блондина и вполне компетентно объяснил, как его обезвредить – попытайся он расстроить вечеринку.

Но его не было, и я зазря прострадал весь вечер в обезьяньем костюме, глотая дым сигар, скучные речи и недожаренную говядину.

Остальное время Сермэк сидел дома. Я следил снаружи, сидя в своем сорокадолларовом «форде», пару раз на дню прерываясь, чтобы доложиться мэру и прикрывать его на пути следования. Он развлекал разных демократов и занимался «шишкой» из Чикаго, Джеймсом Б. Боулером; приезжали к нему и разные чикагские миллионеры, у которых в Большом Майами были зимние дома, но на публике он не появлялся. Выяснилось, что зять нанимал садовника навести красоту к приезду мэра, так что этот кривоногий парень с шапкой волос, по-видимому, действительно был тем нанятым человеком.

Я надеялся на прохладную ночь, но, хотя ветер ласково шевелил верхушки пальм, было душно. Ближе к восьми (толпа разбухла, по крайней мере, в два раза по сравнению с размером арены, многие сидели на краях газонов) появились Миллер и худой Мюлейни.

– Народу слишком много, – заметил Миллер.

– Да, полно, – ответил я.

– Только сумасшедший попытается тут что-нибудь выкинуть.

– Согласен. Но все равно не смыкайте глаз.

– Я сам знаю, как мне делать свою работу, Геллер.

– Не сомневаюсь.

Миллер глянул на меня, выискивая насмешку, но ее не было. Он это понял и молча занял позицию впереди, слева от сцены. Другой телохранитель встал справа. К этому времени в работе было и несколько копов в форме они удерживали людей подальше от замощенного пространства, за исключением заигравшихся детей, к которым относились добродушно. Сквозь толпу, стараясь изо всех сил, проталкивались торговцы с лотками с арахисом и лимонадом. Я купил себе бутылку.

Прожекторы – красные, белые и голубые – высветили пальмы, окаймлявшие амфитеатр. Одетые в серебряные шлемы духовые оркестры из Американского легиона на Майами, готовясь маршировать к пирсу, чтобы приветствовать вновь избранного президента, собрались передо мной и неистово выдавали полдюжины мелодий. Видимо, не знали, что я вооружен.

Теперь были заполнены все проходы по обе стороны оркестровой раковины, и, как я и предполагал, позади нее тоже все было забито людьми. Мужчины в рубашках с короткими рукавами, женщины в тонких летних платьях. Белые рубашки отлично оттеняли разноцветные платья – просто цветочная клумба из смеющейся толпы. Воздух дрожал от разговоров; толпа предвкушала появление человека, который всего через две недели будет объявлен тридцать вторым президентом: аристократ-инвалид, обещавший, что мы забудем тяжелые времена. Черт возьми, да ведь и я сам за него голосовал.

Как только ушли оркестры, проскользнули лимузины с приглашенными доверенными лицами, и толпа начала раскачиваться вперед-назад и с ликованием аплодировать. Лимузины остановились позади оркестровой раковины; приглашенные вышли и, поднявшись по ступеням в центр сцены, взобрались на импровизированную трибуну.

Сермэк, сопровождаемый Лэнгом и другим телохранителем, сыном шефа детективов, занял свое место в переднем ряду одним из последних.

Лэнг подошел ко мне.

– Ну, что? – спросил он.

– Пока ничего, – ответил я.

– Ничего и не будет.

– Возможно. Но будь повнимательней. Он усмехнулся и пошел к Миллеру.

Второй, по имени Билл, спросил:

– Вы думаете, что-нибудь произойдет?

– Не знаю. Мне не нравится, что мэр сидит в первом ряду трибуны. Не думаю, что кто-то из этой толпы сможет попасть в него из револьвера, но лучше бы он пересел назад.

– Нельзя, потому что он должен успеть быстро подойти к Рузвельту, до того, как машина двинется.

– Что вы имеете в виду?

– Нам сказали, что Рузвельт не останется здесь на ночь. Он уезжает поездом в десять пятнадцать.

– А это значит, что, раз это касается президента, Сермэк все равно спустится сюда, и немедленно.

– Да.

– Он сделается отличной мишенью, – вздохнув, сказал я.

Билл пожал плечами, но, видимо, ему все-таки сделалось не по себе, он по-настоящему испугался. Я был рад, что есть еще хоть кто-то, относящийся к этому серьезно. Слева Миллер с Лэнгом, улыбаясь, болтали и курили.

Я все еще изучал толпу, выискивая блондинистую шевелюру, разыскивая лицо, врезавшееся в мою память в тот день, когда в туннеле сабвея умер Джейк Лингл. Но, сколько я не высматривал, это лицо не увидел. Потом сообразил, что здесь было двадцать или двадцать пять тысяч лиц – вполне возможно, что одно или два я пропустил.

Толпа заволновалась, раздались звуки марша Джона Филиппа Суза – приближалось шествие. Это как бы всех подхлестнуло; звуки марша делались все слышнее, и к тому времени, когда духовые оркестры маршировали через мощеную площадку, толпа уже ликовала, встречая только что избранного президента.

Оркестр заполнил оркестровую раковину; прогремел, пересекая площадку, эскорт мотоциклов; и следом за ними к ступенькам, ведущим на сцену, подкатил ярко-зеленый «кабриолет» с опущенным верхом. На передних сиденьях – шофер в полицейской форме и телохранитель. Полдюжины ребят из Секретной службы бежали по обеим сторонам машины или висели на подножках. На задних сиденьях находились мэр Майами, крепкий, лысый мужик, и Франклин Д. Рузвельт – в темном костюме и галстуке бабочкой.

* * *

Толпа ликовала; улыбка Рузвельта была заразительной, и когда он приветственно помахал рукой, толпа взревела, и, казалось, весь Майами отвечает ему. На сцене доверенные лица тоже аплодировали стоя, и я заметил, как Сермэк беспокойно пытается поймать взгляд Рузвельта. Когда Рузвельт повернулся поприветствовать людей на трибуне, он немедленно узнал Сермэка и выразил удивление – как тот и предполагал; все другие большие «шишки»" демократической партии уже разъехались по домам или в Гавану, и это поставило Сермэка в ряд фигур национального масштаба. Президент-избранник махнул Сермэку, обращаясь к нему с какими-то словами. Из-за рева толпы я не расслышал, но, по-видимому, он пригласил Сермэка к нему присоединиться. К моему удивлению, Сермэк отрицательно покачал головой, улыбаясь, как он умел, и прокричал что-то вниз в ответ, что – я тоже не разобрал, но предположил нечто вроде: «После того, как вы выступите, сэр».

Позади ярко-зеленого автомобиля стоял голубой «кабриолет» с сотрудниками Секретной службы; несколько машин, полных операторов кинохроники, разгрузились позади оркестровой раковины, и репортеры, сверкая фотовспышками, расположились по углам площадки. Толпа газетчиков поспешно усаживалась правее. Они прибыли сюда с пресс-конференции, проходившей на яхте, и столкнулись с опередившей их местной сворой коллег.

Мэр, держа микрофон, выступал прямо из машины. Он говорил:

– ...Мы приветствуем его в Майами, мы желаем ему успехов, и мы обещаем ему содействие и поддержку, а также желаем ему «доброго пути».

Толпа снова зааплодировала, и когда аплодисменты перешли в овации, Рузвельт, пользуясь руками, приподнялся и сел на опущенном верхе кузова автомобиля. Ему передали микрофон. После двенадцати дней рыбной ловли он выглядел загорелым и отдохнувшим. Громкоговорители доносили его голос до изнывающей от нетерпения толпы; большинство людей слушали стоя.

– Господин мэр, друзья! – начал Рузвельт и с улыбкой добавил: – И враги...

Он выдержал паузу, дав толпе возможность засмеяться, что та и сделала.

– Я на самом деле ценю приглашение и теплую встречу моих многословных друзей в Майами, – сказал Рузвельт, – но и я здесь не чужой...

Глядя, какой отличной мишенью он выглядит, я был рад, что должен здесь охранять Сермэка, а не Рузвельта. Шевелилась толпа, переходили с места на место репортеры, крутились камеры операторов кинохроники, люди пытались пробиться поближе. Между тем новоизбранный президент продолжал свой многословный, с простонародными выражениями монолог:

– Я чудесно отдохнул и наловил много рыбы, – говорил он. – Однако я не собираюсь рассказывать вам о рыбной ловле.

Вот тогда я его и увидел.

* * *

Он уже не был блондином: поэтому я его и пропустил. Он был слева от меня и справа от сцены, как раз ближе к той стороне, где заканчивались зеленые скамейки и начиналась трибуна. Он, должно быть, держался позади, но сейчас протиснулся вперед. В белом костюме, без шляпы, волосы выкрашены в темный цвет – или это раньше он был выкрашен блондином? Среди загорелых горожан и большинства туристов его бледное лицо сияло, как неон.

– Во время путешествия я поправился на десять фунтов, – продолжал Рузвельт, – и одной из моих первых обязанностей как официального лица будет сбросить эти лишние фунты.

Я двинулся вглубь от скамейки, и телеса позади меня плотно смыкались сразу же, как только я пробивал очередной ряд. Никто на меня не рассердился, никто не обратил на меня внимания, хотя репортеры и люди из Секретной службы так или иначе крутились вокруг. Ближе всех к экс-блондину были Миллер с Лэнгом, а не я, но глаза их, захваченные харизмой Рузвельта, были устремлены на него вместо того, чтобы следить за окружающими (за что, собственно, им и платили!).

– Я надеюсь, что мне удастся приехать сюда будущей зимой, – сказал Рузвельт, заканчивая выступление, – повидать вас всех и провести еще раз десять дней во Флориде или две недели на воде.

Рузвельт широко улыбнулся, кивнул и помахал рукой, и гром аплодисментов заставил бы вас поверить, что только что впервые прозвучала геттигсбергская речь. Народ стал продвигаться вперед, чтобы быть к нему поближе – копы и люди из Секретной службы не утруждали себя попытками остановить эту массу человеческих тел, вероятно, понимая, что это невозможно. Продвигаясь дальше, я все еще мог видеть экс-блондина. Он расстегнул пиджак, но глаза его были устремлены не на Рузвельта: его глаза смотрели на сцену.

Парни из киноновостей взобрались сзади на зеленый автомобиль, призывая Рузвельта снова повторить выступление, потому что сломалась одна из их камер. Он ответил: «Ничем не могу помочь, мальчики», – и сполз опять на заднее сиденье, махнув Сермэку.

Изо всех сил стараясь пробиться и двигаясь против течения, я увидел сияющего улыбкой Сермэка, спускающегося по ступенькам платформы навстречу Рузвельту. Я даже услышал, как Рузвельт громким голосом воскликнул:

– Приветствую тебя. Тони!

Потом Сермэк потряс Рузвельту руку, перейдя на ту сторону автомобиля, что ближе к сцене, подальше от людской давки, и начал о чем-то беседовать.

Экс-блондин протянул руку под пиджак, но я уже был рядом. Я схватил его за руку и рванул из-под пиджака, и рука появилась без оружия, но, хотя он не схватил пушку, я заметил ее у него под мышкой, когда пиджак распахнулся. Он, пораженный, уставился на меня, а я резко утопил кулак в его животе, и он сложился вдвое. Люди вокруг нас, по-видимому, ничего не заметили, так как продолжали переть вперед.

Я выхватил из-под мышки свой браунинг и, схватив его за руку, сунул ствол ему под нос. Но он, впрочем, его и не заметил; он продолжал таращиться на меня.

И случилась пренеприятнейшая вещь: он меня узнал.

– Вы! – выдавил он изумленно.

* * *

Никогда мне не приходило в голову, что он меня узнает. Видел он меня только раз, но ведь, с другой стороны, я-то его запомнил. И он, без сомнения, следил за делом Лингла, искренне интересуясь, чем оно закончится. И мое фото мелькало в газетах в связи с этим делом, так что я сделался частью его жизни, точно так же, как он стал частью моей. Мое лицо отпечаталось в его мозгу, а его – в моем. И я ему ответил:

– На этот раз я тебя поймал, гадина!

Выпустили ракеты.

То есть это так прозвучало, но я-то сразу сообразил что к чему. Я завертелся, не выпуская его руки, и увидел, как Сермэк, находившийся довольно далеко от Рузвельта (которому зачитывали длиннющее шутливое послание от города Майами), сложился вдвое.

Выстрел.

Продолжали выпускать ракеты.

Я вгляделся – справа от нас и слева от сцены поверх скопища людей странно возвышалась чья-то голова с шапкой курчавых волос над коротким туловищем, – а потом сообразил, что какой-то человек стоит на одной из скамеек, примерно в пяти рядах позади нас, и стреляет. Вспышки его длинноствольного револьвера выглядели фейерверком. И все больше падало людей.

Блондин рванулся прочь, и я боднул его головой изо всех, сколько их было, сил прямо по скуле, и он сник. Я бросился к Сермэку, пихаясь, разгребая, почти отбрасывая толпящихся передо мной людей с дороги, чтобы к нему добраться.

Над мэром склонились Миллер и Лэнг, а долговязый, белоголовый олдермэн[21] Баулер стоял рядом на коленях, как будто молился.

Сермэк поглядел на Миллера и Лэнга; его очки потерялись при падении. Он спросил:

– Где были эти чертовы телохранители?

Я вышел из-за Баулера.

– Я схватил блондина, Ваша Честь. Он не стрелял.

Сермэк слабо улыбнулся, как бы сморщился.

– Что за дьявольщина! Они все-таки меня достали, Геллер.

Рузвельтовская машина все еще оставалась на месте: раздавались крики – мужские и женские, люди превратились в неистовствующую толпу.

– Убить его!

– Линчевать его!

Рузвельт, моментально окруженный охраной, как щитом, закрытый стеной из спин людей из Секретной службы требовавших, чтобы он уезжал, и получавших от него бесконечно повторяемое короткое «Нет!», выбрался из-под опеки и подтянулся к задней стороне машины. Он махал рукой, улыбаясь толпе, и кричал:

– Со мной все в порядке!

Человек из Секретной службы закричал:

– Уезжайте отсюда! – обращаясь к шоферу-полицейскому: – Увозите президента!

Коп тронул автомобиль, а пара легавых на мотоциклах включили сирены и начали расчищать дорогу.

Я закричал вслед уходящей машине:

– Ради Бога, ранен Сермэк! Заберите его отсюда!

Рузвельт, должно быть, меня услышал, потому что обернулся, а затем наклонился вперед и сказал что-то шоферу – машина остановилась. В Сермэка попали спереди, в грудную клетку – у него было кровотечение, но он был в состоянии держаться на ногах. Баулер и пара местных политиков помогли мне довести Сермэка до поджидавшей его машины. Мы усадили его сзади с Рузвельтом, который посмотрел на меня и, улыбнувшись, кивнул. Сермэк глядел на Рузвельта и сиял – наконец-то у него была частная аудиенция с новоизбранным президентом. Потом он потерял сознание, и машина рванула с места.

* * *

Седоголовый мужчина держался за голову – между пальцами стекала кровь. На ступеньках к оркестровой раковине корчилась женщина лет тридцати, в вечернем туалете; ее руки, обхватившие живот, были в крови. Голубой «кабриолет», сопровождавший Рузвельта, еще не уехал, за рулем сидел с потерянным видом молодой коп в униформе. Я подошел к нему и сказал:

– Берите еще одного человека, грузите этих раненых и вывозите, черт побери, в больницу!

– Мне велели оставаться при машине, – объяснил он.

Я ухватил его за грудки так, что отскочило несколько блестящих пуговиц.

– Давай, шевелись, говнюк!

Он судорожно сглотнул комок в горле:

– Слушаюсь, сэр! – и, выйдя из машины, начал собирать раненых.

Слева от меня люди повалились друг на друга, как две футбольные команды при вбрасывании мяча. Какие-то копы в униформе и люди из Секретной службы пытались их растащить.

Из громкоговорителя раздавалось:

– Пожалуйста, покиньте парк! Пожалуйста, немедленно уходите!

Я начал растаскивать кучу, а один из копов, очень разумно использовавший свой светящийся жезл, помог мне заполучить убийцу из-под разъяренной толпы. Им оказался маленький человечек, чуть повыше пяти футов и почти голый – на нем осталось только несколько клочков одежды цвета хаки, остальное было разодрано толпой.