Любовь, страсть, ненависть

Джулиан презирал себя за связь с Доминик, за то, что он допустил это, за то, что он по своей глупости сделал ее объектом слухов. Теперь он понял, что будет ненавидеть себя всю жизнь, если сделает хоть что-нибудь, что может ранить Инес. Но он уже ранил ее – он видел на ее лице боль, которую она тщетно пыталась скрыть.

– А почему Рамона?.. – слабым голосом сказала Инес. – Почему Рамона не отравилась?

– Она ненавидит устрицы и никогда их не ест, – сказал Джулиан. – Нам повезло, что она не любит их, – она смогла организовать запаниковавших слуг, вызвала врачей и «скорую помощь» и предоставила тебе самолет. Боже, дорогая, это было ужасно!

– Да, наверное. – Глаза Инес стали закрываться. Она очень устала, но по-прежнему крепко держалась за руку Джулиана. – Я не помню… Мне надо поспать, дорогой. Ты не возражаешь?

Он поцеловал ее в бледный лоб.

– Конечно, нет. Спи спокойно, мой ангел, – прошептал он. – Я люблю тебя, Инес, я так тебя люблю! Я буду здесь, когда ты проснешься. Я всегда буду ждать тебя. Всегда.

Все это время Доминик пыталась связаться с Джулианом. Так же, как остальные, она пострадала от пищевого отравления, вызванного сальмонеллой, в течение суток у нее была рвота и жар, и еще несколько дней – вялость и слабость.

Врачи сказали Хьюберту Крофту, что не стоит проводить съемки при тропической жаре, когда актеры еще так слабы. Лос-анджелесские страховые компании подняли крик, но врачи оставались непреклонны. Он мог разрешить работать только Рамоне, которая не отравилась, и Джулиану, который едва прикоснулся к устрицам и поэтому почти не пострадал. Но в «Кортесе» не было сцен с участием только Рамоны и Джулиана, поэтому съемочная группа и техники лениво сидели в кафе и на пляжах, пили пиво и пунш и играли в карты, а страховые компании кипели от злости. Лежавший на больничной койке Умберто слабым каркающим голосом давал указания и посылал па студию длинные телеграммы.

Доминик не смогла найти Джулиана и решила, что он слишком слаб, чтобы отвечать на телефонные звонки. Но, когда Агата сообщила, что он уехал в Мехико, чтобы быть рядом с Инес, она потеряла самообладание и вышла из себя.

Несколько часов она сидела в комнате, плакала, ничего не ела и слушала песни Эдит Пиаф о любви и измене. Она была несчастна, потому что Джулиан не позвонил ей, даже не послал записку, цветы или еще что-нибудь. Это была боль отвергнутой любви, о которой пела Пиаф. Теперь она поняла, что это такое, и ненавидела весь мир. Она ощущала пустоту в сердце, и у нее совсем не было сил.

Когда Агата или Рамона звали ее, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, она отсылала их, а затем, уткнувшись головой в подушку, плакала до тех пор, пока не чувствовала, что у нее больше не осталось слез. Однажды ее навестил даже Хьюберт Крофт. Он постучал в дверь, но она с такой яростью крикнула ему: «Проваливай», что он больше не возвращался.

От Рамоны Доминик узнала о том, что случилось с Инес. Мысли о Джулиане, который был рядом с невестой, заставляли ее страдать от ревности. Узнав название больницы в Мехико, она поручила телефонисту Рамоны заказать разговор.

Когда она сквозь треск помех услышала голос Джулиана, у нее затряслись колени.

– Джулиан, – прошептала она. – О, Джулиан, любовь моя, это ты?

– Доминик? – Он говорил приглушенным голосом, так как стоял возле комнаты Инес. – Доминик, как твои дела?

– О, Джулиан, о чем ты спрашиваешь? Ужасно, – воскликнула она, тихо заплакав в телефонную трубку. – Я очень скучаю по тебе, но от тебя ни слуху, ни духу, ничего, о Джулиан, что случилось с тобой… с нами?

После долгого молчания Джулиан сказал:

– Доминик, я должен сказать тебе это… Я знаю, что это ранит тебя, но я должен сказать… я должен сказать это сейчас, иначе я буду трусом, впрочем, я и есть трус, Доминик, ужасный трус, и я презираю себя за это.

– Что ты говоришь? – спросила она, чувствуя, как ее охватывает паника.

– Это не может продолжаться, Доминик, – сказал он. – Мы не можем, мы просто не можем. Это должно прекратиться.

– Нет, – простонала она. – Нет, Джулиан, не говори так… я умру… я клянусь… я убью себя.

– Тише, глупая девочка, ты этого никогда не сделаешь. – В его голосе зазвучали властные жесткие нотки – почти отцовские, горько подумала она. – Я собирался с тобой серьезно поговорить, Доминик, сразу после возвращения в Акапулько. Я хотел поговорить с тобой лично, а не так, по телефону. Но раз уж ты позвонила, я должен был признаться.

– Признаться в чем? – прошептала она. – В чем, Джулиан, любовь моя, моя радость?

– Прекрати, Доминик, – сказал он. – Милый ребенок. Ты ребенок, Доминик, я не хочу ранить тебя, я никогда не хотел ранить тебя, я любил тебя… по-своему.

– Я знаю, что любил, – выдохнула она. – Я видела это, когда ты занимался со мной любовью, я знала, как сильно ты любил меня.

– Но это больше не сработает, Доминик, – твердо сказал Джулиан, – тебе это больше не поможет.

– Почему? – спросила она. – Ты любишь меня, ты столько раз говорил мне это. Почему это не поможет?

– Потому что я люблю Инес, – сказал он просто, – и моя жизнь, мое будущее в ней. Я знаю, Доминик, что тебе это трудно понять, и, честное слово, я чувствую себя последним ублюдком за то, что я говорил тебе о любви, но еще до этого отравления я хотел признаться тебе, что между нами все кончено. Наша связь, милая девочка, должна прекратиться.

– Нет, Джулиан, это неправда! – воскликнула она.

– Пожалуйста, Доминик, милая, пожалуйста, постарайся понять. Ты молода. Ты еще ребенок. Я на двадцать лет старше тебя. Тебе надо быть вместе с кем-нибудь твоего возраста. У нас ничего больше не будет. Я не хочу делать тебе больно, но это должно прекратиться. – До него доносились ее всхлипывания, но он продолжил: – Пожалуйста, пойми, малышка, пойми.

– Нет, – всхлипывала она. – Я не могу, я не могу понять.

– Ты должна, – прошептал он, – ты поймешь, дитя мое. Я знаю, что ты сможешь. А теперь будь хорошей девочкой и возвращайся в постель. Завтра ты забудешь обо мне… до свидания, дорогая.

– Никогда, – сказала Доминик. По ее лицу текли слезы. – Я никогда не забуду тебя, Джулиан, разве я могу?

Но в ответ она ничего не услышала, связь прервалась. Доминик бросилась на кровать лицом в подушку и плакала до тех пор, пока не заснула. А в пятистах километрах от нее, тихо улыбаясь в безмолвную пустоту белой больничной палаты, стояла Инес. Она слышала весь разговор между Доминик и Джулианом…

В конце концов, Доминик решила, что не стоит плакать из-за Джулиана. Присущий ей французский прагматичный эгоизм взял верх, и она решила, что было очень глупо любить мужчину, который годится ей в отцы. Да, он был прекрасным любовником, он многому научил ее, но то же самое делал и Гастон. Возможно, теперь пришло время применить на практике полученные от них знания.

Через два дня после телефонного разговора она оправилась, к ней вернулась ее природная жизнерадостность. Она надела свой пляжный костюм, постучала в дверь Агаты и крикнула, что направляется на пляж Калета покататься на водных лыжах, спросив, не хочет ли Агата пойти с ней. Дверь была немного приоткрыта. Доминик открыла ее чуть пошире и, к своему удивлению, увидела, что та крепко спит. Она была одета в грязную белую мужскую рубашку, старая тряпка сбилась к подбородку, а на полу рядом с кроватью лежал большой альбом с газетными вырезками и фотографиями.

– Агата, – тихо сказала Доминик, – не хочешь пойти со мной покататься на водных лыжах?

Спящая что-то простонала, и Доминик, пожав плечами, закрыла за собой дверь и быстро пошла на пляж.

Ей было семнадцать, она была очень красивая, подающая надежды кинозвезда. Весь мир принадлежал ей. Когда она проходила мимо, молодые люди присвистывали, а она улыбалась им в ответ. Ей не стоит ни о чем жалеть, даже о Джулиане Бруксе. Он мужчина средних лет, а она молода, свободна и прекрасна. У нее еще будут мужчины.

Доминик взяла один из джипов Рамоны, чтобы съездить на пляж. Мягкий ветерок развевал ее волосы, и она радостно вдыхала запах океана и аромат готовящегося в маленьком пляжном ресторанчике «такоса». Подъехав поближе, она услышала музыку и увидела танцующих юношей и девушек, которые радовались прекрасному дню. Она припарковалась, чувствуя, что все сейчас смотрят только на нее. Доминик всегда любила быть в центре внимания, поэтому она прошла мимо, слегка покачивая бедрами в коротких шортах.

Она пошла немного быстрей, увидев высокого загорелого парня с золотистыми волосами, который зовущим взглядом смотрел на нее и улыбался синими, как море, глазами.

– Привет. Хочешь «колы»? – спросил он, как только она вошла в бар. Она кивнула. Когда он принес «колу», она с интересом посмотрела на его мускулистые руки и грудь. Какие они крепкие, темно-бронзовые. Она заметила крошечные золотистые волоски, покрывавшие его руки. В самом деле неплохо, подумала она. Как это будет возбуждать, когда он обнимет меня. К тому же он симпатичный. Конечно, не самый красивый мужчина в мире, но молодой, сексуальный и очень мужественный.

– Может быть, мы вместе сходим покататься на водных лыжах? – Он мягко улыбнулся. Доминик улыбнулась в ответ. – Как тебе лыжи?

– Я люблю водные лыжи, – сказала она. – Я как раз знаю одно место, куда можно сходить. – И ее глаза опустились вниз, на его ширинку.

Агата проснулась, как только Доминик закрыла дверь. Сначала она не поняла, где находится, но потом все вспомнила. Всю неделю после отравления она ни о чем больше не думала.

Дура. Она была просто идиоткой. Ей не удалось сделать то, что было так хорошо спланировано. Это был верный план, совершенное убийство, о котором она прочитала в одной из книжек, вот только результат был совсем другой. Она убила не того человека. За все время Агата едва ли перебросилась хотя бы десятком слов с Ирвингом Франковичем, хорошим человеком, который теперь мертв из-за ее глупости.

За несколько дней до дня рождения Доминик она купила на местном рынке несколько устриц и спрятала их на подоконнике за окном своей комнаты. В день того приема она помогала Рамоне и ее слугам накрывать на стол и видела, как они принесли блюдо с устрицами. Незаметно для них она с помощью пипетки капнула несколько капель жидкости испорченных устриц в свежие. Одну из самых плохих устриц она положила на блюдо, которое предназначалось для Инес. Агата подумала, что соус, с которым подавались устрицы, не даст почувствовать необычный привкус и Инес умрет вскоре после того, как съест их.

Но сэр Криспин внезапно привел с собой друга, и Рамона не посоветовалась с Агатой о новой сервировке стола. Ирвинг Франкович съел устрицы, предназначавшиеся Инес. Так называемое «совершенное» убийство Агаты не удалось.

Она все испортила, все. Это Инес должна была умереть… Инес, проститутка… убийца… изменница… вражеская подстилка! Ненависть Агаты была так сильна, что, казалось, в груди у нее горит огонь. Она стонала, крепко прижав к губам превратившуюся в лохмотья рубашку Джулиана, нюхая ее, пробуя на вкус, чтобы уловить его запах, аромат его пота.

«Где он сейчас?» – подумала она. С ней, в Мехико, планирует их свадьбу, рождение их ребенка, их жизнь в Лондоне? Нет!

Агата сидела выпрямившись на застеленной светло-зелеными шелковыми простынями кровати Рамоны и смотрела на огромное панно, расписанное большими бабочками всех цветов радуги. Она сильно дрожала – и от последствий отравления, и от жгучей ненависти. Она оглядела обитую шелковыми панелями комнату, украшенную всеми видами бабочек, какие только можно было себе вообразить. Сердце билось так быстро, что она боялась, что оно разорвется, и в неудержимой ярости заколотила кулаками по перине.

Сначала эта женщина была Инес Дессо. Потом Инес Джиллар, а через несколько недель она станет Инес Брукс, миссис Джулиан Брукс. Нет… нет, тихо стонала Агата, лихорадочно крутя вокруг шеи янтарные четки. Не может быть. Этого не может быть. Она не выйдет за него замуж. Она не может. Она не должна.

Казалось, два существа борются в ее душе. Одно из них, Агата Гинзберг, чопорная компаньонка, незамужняя учительница балета, вежливая, спокойная и хорошо воспитанная женщина. Но была и другая Агата – исчадие ада, женщина, которая каждую ночь на кровати, в ванне из оникса или прямо на полу утоляла свою похоть, шепча имя Джулиана, ожесточенно растирая себя его рубашкой, целуя его фотографии и издавая стоны в безумном экстазе. Она уже не могла остановиться. Мысль о нем вызывала у нее тупую боль, и только грубые растирания его рубашкой могли ослабить жжение между ног.

На прошлой неделе, когда она, сидя на холщовом стульчике рядом с сэром Криспином, смотрела на смеющегося Джулиана, разглядывала крошечные капли пота на его мускулистой груди, именно тогда она почувствовала, как внутри нее поднимаются волны наслаждения. Она почти ощущала, как он проникает в нее, и крепко стиснула колени, пока не достигла вершины удовольствия, чувства, которого она не знала еще несколько недель назад. Казалось, что внутри нее прорвало плотину. Она не могла остановиться. Шесть, семь, восемь раз в день она, нашептывая его имя, достигала все более сильного оргазма. Но хотя бы раз, о Боже, хотя бы раз она хотела ощутить его любовные ласки, наяву слиться с его великолепным телом. Она жаждала этого.

Формально Агата была девственницей, она очень смутно представляла, как выглядит обнаженный мужчина, но на прошлой неделе она стащила свечи, которые Рамона держала для своей зимней столовой, и теперь использовала их, чтобы удовлетворить себя.

Тридцать один год воздержания кончился похотью, и Агата чувствовала, что попала в рабство. Джулиан принадлежал ей. Он был ее судьбой, ее мужчиной, она должна отобрать его у Инес. Он должен знать, как сильно Агата любит его, ведь они предназначены друг для друга. В отчаянии она снова сделала это. Почти со злостью она стала растирать себя голубой рубашкой, которая была теперь больше похожа на тряпку. После этого она в изнеможении пыталась заставить себя думать. Она должна думать; она знала, что пора освободиться от навязчивой идеи, связанной с Джулианом, его лицом, его телом, его глазами, его членом, который она как-то мельком увидела, когда он был в желтых плавках и играл в мяч с кем-то из съемочной группы.

Она знала, что то, чем она занимается, и то, что случилось с ней, было грехом. Но она больше не владела собой.

Агата позвонила, чтобы ей принесли кофе и папайю, и, безуспешно пытаясь заставить себя читать «Акапулькиан ньюз», вновь и вновь думала о неудавшемся плане. Это был хороший план, великолепный план, но следующий должен быть таким, чтобы сработать наверняка.

Глава 18

До конца съемок оставалось всего несколько дней, и Инес и физически, и эмоционально чувствовала себя намного лучше. Хотя выкидыш стал большим горем для нее, она была уверена, что у нее еще будут дети. Кроме того, испытания сблизили ее с Джулианом. Он сознался в своей связи с Доминик, он так горячо и искренне просил у нее прощения, что Инес простила его. Она теперь опять могла приходить на съемочную площадку и наблюдать за его работой. Она ходила туда каждый день, стараясь не пугаться Скрофо, его холодного мертвого взгляда.

К большому разочарованию Скрофо, между Доминик и Джулианом прервались всякие отношения. Любви как не бывало.

Он пытался вызвать разрыв между Джулианом и Инес, послав скандальные фотографии, которые сделал подкупленный им фотограф, когда Джулиан и Доминик ездили на остров. Они получились прекрасно, но хитрый план не сработал, и Инес с Джулианом по-прежнему были вместе. Глупая сука, она простила его. Разрешить мужчине вернуться в свою постель, зная, что он трахался с другой женщиной, – она не заслуживает того, чтобы быть счастливой.

Однажды ночью, когда Инес в одиночестве прогуливалась по пляжу в стороне от съемочной площадки, он пошел за ней и грубо остановил.

– Ты, наверное, чувствуешь себя в полной безопасности, французская шлюха? – сказал он. В темноте влажной ночи его глаза горели зеленовато-желтым светом. Он схватил ее руку и крепко сжал.

– Отойди от меня, Скрофо, – спокойно сказала Инес, сознавая, что рядом нет никого, кто мог бы помочь ей. Он еще сильнее сжал свои тиски, но она спокойно повторила: – Пожалуйста, дай мне пройти.

– Я пропущу тебя, когда мне этого захочется, шлюха, – прошипел он. – Я полагаю, ты получила мой подарочек?

– Если ты говоришь о тех грязных фотографиях, то получила. Я разорвала их, – холодно сказала она.

– Конечно, конечно, что тебе еще остается! Тебе не хотелось смотреть на снимки, на которых твой жених занимается любовью со своей несовершеннолетней партнершей, да?

– Послушай, Скрофо, зачем тебе все это? Я сделала все, о чем ты меня просил. – Помимо воли у Инес на глазах выступили слезы. Она была еще слишком слаба после операции и так ненавидела этого человека, что малейшее его прикосновение вызывало у нее тошноту и отвращение. – Я убедила Джулиана принять все сцены, которые ты посылал ему. Я занималась этим несколько недель, разве тебе этого мало?

– Этого никогда не будет достаточно, – проскрежетал он. – Этого слишком мало, чтобы расплатиться со мной. – Он показал на свою шею. – Это сделала ты, сука, и ты должна быть наказана. Я должен жестоко наказать тебя, и ты все поймешь, когда выйдет журнал. О, что это будет! – Он торжествующе рассмеялся. – Ты будешь корчиться в муках.

– Какой журнал? – спросила она.

– А это мой маленький секрет, – злорадствовал он. – Но вся Америка, весь мир увидит фотографии с трахающимися Доминик и твоим женихом, прошедшие цензуру, конечно, – усмехнулся он. – А потом весь мир узнает о тебе и твоем прошлом.

– Как они узнают? Как, что ты сделал? – воскликнула Инес. – Что бы я ни сделала, что бы ни было, прошло уже столько времени. Разве ты не можешь забыть все и оставить меня в покое? Для чего тебе это нужно? Зачем?

– Я никогда не смогу забыть тебя, шлюха, никогда, – жестко сказал Скрофо. – Но своим падением ты будешь обязана не только мне. У меня есть свидетель твоего грязного прошлого, которому можно верить. Он очень хорошо знает тебя. Лучше, чем Джулиан, лучше, чем кто бы то ни было.

– Кто? – выдохнула Инес. – Кто этот человек?

– Ив Морэ, – ликовал Скрофо, наслаждаясь мигом победы. – Твой бывший сутенер. Твой бывший любовник, тот, кто лишил тебя девственности. На прошлой неделе мои люди нашли его в Париже.

– Нет, это невозможно, – прошептала Инес. – Ты не мог найти его.

– Очень даже возможно. Мир действительно тесен, – ухмыльнулся Скрофо. – Вот мы, например. Кто бы мог подумать, дорогая Инес, что ты и я, встретившись при таких неудачных обстоятельствах в Париже, будем здесь, в прекрасном Акапулько, вместе снимать фильм?

Его рука так крепко сжимала ее плечо, что она чувствовала, что завтра на этом месте будут синяки.

– Где ты встретил Ива? – спросила она. От потрясения она говорила шепотом.

– Я не встречал его, я даже не видел этого человека. Все произошло совершенно случайно, счастливое для меня стечение обстоятельств. Он был арестован в Париже за продажу краденых драгоценностей. В полицейском участке он, пьяный, бормотал о своей непричастности к краже, о своей полной невиновности, но выглядел он, конечно, как жалкий пьяница-бездельник. Ему никто не поверил, и его бросили в камеру. Теперь представляешь, Инес? – Он наклонился и со злобным мстительным ликованием посмотрел на нее. – У одного из заключенных был журнал с фотографией, на которой ты стоишь рядом с Джулианом. Ив стал хвастать, что он знал тебя, он действительно очень хорошо знал тебя, потому, что ты работала на него, когда тебе было всего четырнадцать лет! Он говорил, что был твоим сутенером, а ты была девочкой-проституткой и он научил тебя всему, что знал.

– Нет… – выдохнула Инес. – Это ложь.

– О нет, моя дорогая, это не ложь, – сказал Скрофо, наслаждаясь своей властью. – Один из заключенных, синьор Волпи, мой старый армейский товарищ, и он знает, что я продюсер фильма, в котором снимается Джулиан Брукс. Он связался со мной и рассказал мне эту премиленькую историю. Затем я позвонил твоему старому другу Иву. Конечно, он рассказал мне обо всем. Удивительно, что только не сделает пьяница за несколько сот франков, – презрительно заметил он. – Как говорят, все это принадлежит истории. Получится великолепная история, Инес: из нищеты в богатство, из проституток в жены кинозвезды… вот так-то. – Он с жалостью посмотрел на нее. – Наслаждайся тем коротким временем, которое тебе осталось быть со своим женихом. Потому что, когда Джулиан Брукс узнает о твоем прошлом, он бросит тебя.

Ник шел от своего трейлера к пляжу, когда внезапно до него донесся скрипучий голос Скрофо. Что этот боров делает здесь? Кого он пытается запугать? Он подошел ближе и остановился в тени, чтобы посмотреть и послушать. Похоже, что Скрофо имеет зуб на Инес. Ник слышал все его злобные угрозы, он в гневе сжал кулаки. Скрофо подонок. Он не заслуживает того, чтобы дышать тем же воздухом, что и честные люди.

Ник уже почти собрался подойти и помочь Инес, как раздался голос Блуи, говорившего в громкоговоритель с другого конца пляжа: «Ник, где ты, черт тебя возьми? Мы уже готовы к репетиции, приятель, давай быстрее сюда». В этот момент итальянец отпустил руку Инес и так резко оттолкнул ее, что она оступилась и упала на песок. Для Ника Инес внезапно превратилась в его мать, которая сжалась, лежа на земле, пока это чудовище стояло над ней, готовое убить. Сцена была так реальна, так ужасающе живописна, что Нику захотелось кричать. Он собирался уничтожить этого кровожадного слизняка. Он должен это сделать.

Когда он рванулся к ним, сцена внезапно распалась. Инес встала на ноги и побежала вдоль пляжа, а Скрофо повернулся и с важным видом пошел в противоположном направлении. Рука Ника вцепилась в нож, который был в его кармане, и он последовал за Скрофо.

– Ник! Ради Бога, где ты? Скоро рассвет. Поторопись. – Громкий голос Блуи вернул Ника к реальности. Глядя, как приземистая фигура «борова» исчезает в ночи, он встряхнул головой, чтобы рассеять наваждение, и, еще больше ненавидя Скрофо, быстро зашагал к съемочной площадке.

На следующий день вечером в своем офисе Скрофо попытался сказать Нику и Блуи, что Инес была проституткой. Блуи с отвращением посмотрел на него.

– Ты несешь чушь и мерзость, – сплюнул Блуи. – Ты грязный человечишко, малыш Хьюби.

Ник внезапно пришел в неистовую ярость.

– Послушай, ты, сальная головка, – прорычал он, схватив итальянца за полные плечи, – никогда не говори так о женщине, о любой женщине… ни в моем присутствии, ни перед кем-нибудь другим, ты понял, мать твою? Умберто внезапно по-настоящему испугался: руки Ника были на его шее, в его хриплом голосе звучала дикая ненависть, он все сильнее сжимал жирную шею Скрофо.

– Ты, гнилая тварь, – орал он. – Ты осмеливаешься говорить о проститутках. Ты сам проститутка, ты кусок дерьма. Что ты сделал с теми людьми, что ты сделал с ними… – Его голос сорвался, давление усилилось… Лицо Скрофо стало темно-красным, глаза начали вылезать из орбит.

Перед Ником стояло лицо матери. Ее спокойная красота и доброта были погублены этим ублюдком. Сейчас он убьет его. Он избавит мир от этой грязи. Глаза Ника были закрыты, а руки, сжимавшие горло Скрофо, сдавливали его все сильнее.

Блуи увидел, что Хьюберт теряет сознание.

– Ради Бога, Ник, брось. Он не стоит этого, – крикнул Блуи, пытаясь оторвать друга от слабеющего итальянца. Перемена в человеке, который, несмотря на все трудности на съемочной площадке, всегда контролировал себя, был спокоен при любых обстоятельствах и почти никогда не терял головы, вызывала у него ужасную тревогу.

– Остановись, Ник, ради Бога, остановись! Ты навредишь самому себе, – кричал Блуи, – возьми себя в руки, парень, ты должен прийти в себя.

Когда голос Блуи прорвался в сознание Ника, он отпустил шею Скрофо и рухнул на стул. Дыхание у него было частым, лицо искажал гнев. Блуи понял, что, если бы он не вмешался, Ник мог убить Умберто. То же самое думал и итальянец. Его короткие толстые руки осторожно массировали покрытое кровоподтеками горло. Пальцы Ника оставили на нем синевато-красные следы.

– Господи, парень, успокойся, – сказал Блуи и быстро палил ему шотландского виски.

Ник оттолкнул виски, и его горящие глаза остановились на Скрофо.

– Проваливай отсюда, вонючая свинья, – прошипел он хриплым дрожащим голосом. – Я сделаю этот проклятый фильм. На съемочной площадке я сделаю все, что мне скажет эта идиотская студия. Но чтобы при мне ты никогда не говорил об этой женщине или о какой-нибудь другой, иначе я буду сжимать твою жирную шею до тех пор, пока у тебя не вылезут глаза. А теперь, свинья, сделай так, чтобы я тебя не видел.

Блуи налил еще виски, а насмерть перепуганный Умберто, который сейчас был совсем не похож на ту важную персону, которой он себя воображал, быстро выскользнул из комнаты. Я отомщу, подумал он. Когда эти идиоты увидят то, что опубликует «Конфиденшиал», они поймут, что я говорил правду об этой французской шлюхе. Они узнают, что она проститутка и убийца. Так я начну мстить ей. А что будет потом, кто знает? По темному коридору он медленно шел в свою комнату, в его голове роились мысли о том, как окончательно уничтожить Инес.

– Я ненавижу этого мерзавца, – вздохнул Ник. – Это только вопрос времени, я все равно убью этого ублюдка.

– Ну ладно, парень, давай оставим это, а? – Блуи пытался успокоить Ника. – Мы все знаем, что он настоящий говнюк, профан, который понимает в кино ровно столько же, сколько мое левое яйцо. Не давай ему задевать тебя… Ты делаешь все прекрасно. Студия всем довольна, ты показываешь себя с хорошей стороны, к тому же съемки идут по графику и не выходят за рамки бюджета. Нам осталось всего несколько дней. Ты просто молодчина, поэтому успокойся, хорошо?

Ник кивнул – виски немного прояснило мысли.

– Пойду посплю чуть-чуть, Блуи. – Он вытащил из кармана четки, и, мрачно помахивая ими, уставился на видневшуюся из окна бледную лунную дорожку, лежавшую на спокойной черной воде. Затем взял свой сценарий и решительно направился к двери. – Извини, Блуи. Хорошо, что ты остановил меня. Я не владел собой, я был вне себя.

– Иди поспи, – сказал Блуи. Он выглядел обеспокоенным. – Завтра важная сцена. Ты должен снять ее как можно лучше. Ради Бога, Ник, забудь о Хьюберте.

– Я не могу забыть его, Блуи. Я слишком часто вижу его лицо. Я вижу его в своих снах и во всех ночных кошмарах.

– О чем ты говоришь, парень? – спросил Блуи. – Ты познакомился с этим говнюком всего несколько месяцев назад.

– О нет, – хрипло сказал Ник. – Он преследует меня больше десяти лет.

– Господи. – Блуи молча смотрел на угрюмое лицо Ника. – Что же он сделал тебе? Что бы там ни было, это, наверно, не так уж страшно?..

– Он убил мою мать, – просто сказал Ник. – Он убил ее, и я собираюсь убить его.

Глава19

Инес никак не могла решить, идти ли ей смотреть, как Джулиан и Доминик будут сниматься в последней любовной сцене, или нет. После дня рождения Доминик они еще ни разу не снимались вместе, а когда встретились, возник легкий холодок отчужденности. По слухам Инес знала, что, несмотря на то, что у Доминик новый парень, она все еще переживает и злится на Джулиана. Инес знала, что должна чувствовать девушка; поведение Джулиана было вовсе не безупречным…

– Ты хочешь, чтобы я вечером пришла на съемочную площадку? – непринужденно спросила она, лежа в полумраке комнаты и наблюдая, как Джулиан готовится уйти.

– Как хочешь, дорогая. – Джулиан чувствовал, что ему трудно посмотреть ей в глаза. Он не знал, как поступить. С того момента, как он порвал с Доминик, они ни разу не виделись. Он чувствовал себя подлецом и трусом, потому что объяснился с ней по телефону, но обстоятельства не позволяли ему встретиться с Доминик лично. Он много работал над изматывающей сценой сражения, а свободное время посвящал налаживанию отношений с Инес. Они были неразлучны. Джулиан старался поддержать Инес после потери ребенка.

В глубине души он боялся сцены, в которой должен был заниматься с Доминик любовью. Было достаточно сложно имитировать страстную любовь с девушкой, с которой ты совсем недавно порвал, но еще больше eго мучило сознание того, что он вел себя по отношению к ней непорядочно.

Джулиан был очень зол на себя.

Мысль о том, что Инес увидит их жаркие поцелуи и ласки, смущала его.

С присущей ей природной интуицией она все поняла.

– Дорогой, не беспокойся, – улыбаясь, сказала она. – Я жду звонка из Лос-Анджелеса от врача. Он сообщит результаты анализов крови. Я думаю остаться здесь, пить «Маргаритас» и смотреть на закат.

– Нет, я думаю, ты должна прийти, дорогая. Да, да, я действительно хочу, чтобы ты была там, – твердо сказал Джулиан, потом подошел к кровати и посмотрел в ее дивные глаза. – Пожалуйста, приходи, дорогая. Ты нужна мне. Ты же знаешь, что между Доминик и мной все кончено, ты веришь мне?

– Конечно, да. Хорошо, я приду попозже вечером, – согласилась Инес и, легким движением откинув прядь волос у него со лба, нежно поцеловала. – Меня Доминик не тревожит. Я буду держаться в тени, мне там будет неплохо. Не беспокойся, дорогой. Я обещаю, что не буду делать глупостей.

Джулиан посмотрел на нее взглядом, полным раскаяния, поцеловал ее и взял сценарий.

– Я люблю тебя, Инес. Ты прекрасна. До встречи.

Несколько минут Инес смотрела на закрытую дверь и пыталась понять, хочет ли она действительно присутствовать при съемках сцены, где Джулиан и Доминик будут заниматься любовью. Возражает ли она? Беспокоит ли ее то, что вся съемочная группа будет наблюдать за ее реакцией? И мерзавец Скрофо, который слишком далеко зашел со своим шантажом, будет злорадно наблюдать за ней, выискивая признаки слабости.

Она пожала плечами и медленно пошла в ванную. Ее это больше не волновало. Она верила, что Джулиан преодолел свое безумное увлечение.