Любовь, страсть, ненависть

Любовь Джулиана к этой женщине была действительно искренней. Это-то и бесило Фиби. Каким бы плохим ни был их брак, он был ничем не хуже многих других театральных браков. Фиби всегда самоуверенно полагала, что, как и все их знакомые пары, они с Джулианом проживут всю жизнь вместе, пусть не слишком романтично, но зато так удобно и прилично. А теперь он хочет изменить всю ее жизнь ради какой-то любви. Любовь! Ну и идиотизм, думала она со злостью. Ее просто не существует. Это все, как говорит Ноэлль, просто дурная шутка.

Джулиан попытался успокоить Фиби, предложив ей огромную сумму денег. Он отдаст ей дом, мебель, картины – все, что они так тщательно собирали долгие годы совместной жизни. Он отдавал ей все в обмен на свободу и возможность жениться на Инес. Но Фиби отказалась.

И только Инес, в конце концов, смогла найти способ уговорить Фиби. Она долго размышляла над этой проблемой, анализируя все варианты, и пришла к выводу, что Фиби даст Джулиану свободу в обмен на проценты от его будущих заработков, причем пожизненные проценты. Она сказала Джулиану, чтобы он предложил ей десять процентов. Поразмышляв сутки, Джулиан пришел к жене с этим щедрым предложением.

– Двадцать процентов, – выпалила в ответ Фиби. – Это мое последнее слово.

– Пятнадцать, – устало вздохнул Джулиан.

– Ну ладно, так и быть, сукин сын, – презрительно фыркнула Фиби. – Пятнадцать процентов пожизненно, не забудь. Играй до самой смерти свою роль, любимый.

– Договорились, – сказал Джулиан, чувствуя, что с души упал тяжелый камень.

Наконец-то он освободился. Освободился от Фиби. Освободился, чтобы навсегда соединиться с Инес. Теперь он может лететь в Голливуд.

Глава 11

Рим

Умберто Скрофо с торжественным видом вошел в студию звукозаписи кинокомпании «Чинечита». Во рту торчала сигара, он шел походкой уверенного в себе человека, думая, что скоро закончатся съемки его фильма «Потерянный город». На улицах Рима, на Виа Венето, на пляжах Остин и Фреджене, где собирались люди, имеющие отношение к кино, и даже в коридорах соперничающей киностудии «Скалера» все говорили о том; что Умберто Скрофо, этот новичок в их мире, поймал удачу за хвост, что всего этого он добился благодаря своему труду. Ну, конечно, не совсем своему, потому, что сценарий написан Ирвингом Франковичем, а Дидье Арман помог достать большую часть денег, необходимых для съемок, но в фильме было имя Умберто, и это знали все.

Он самодовольно улыбался, наблюдая за игрой актеров внутри огромного, ярко освещенного юпитерами круга. Он относился к актерам, как хозяин, как будто все они принадлежали только ему и никому другому. Они все работали практически бесплатно. Даже Рамона, в конце концов, потребовала себе жалованье, хоть и небольшое. Это было нелегко. Люди, говорившие ему, что для того, чтобы прорваться в итальянский кинобизнес, надо быть просто танком, были не дураки. Ему пришлось немало побороться, чтобы заполучить этот сценарий. Понти, Де Сиза, Феллини и Висконти, казалось, одновременно отдали кому-то свои студийные площадки, всех мало-мальски толковых техников и операторов, все кинооборудование. Пришлось ему побороться и с американскими кинокомпаниями. Вместе с угасающими звездами тридцатых и сороковых годов они ринулись после войны в Италию. Они вкладывали миллионы долларов в дерьмо, самое настоящее дерьмо, и пользовались стопроцентным успехом только потому, что в титрах стояло имя какой-нибудь увядающей американской звезды, и сама картина считалась американской. Умберто видел, как бурно развивается итальянская киноиндустрия после войны, как растут доходы создателей фильмов. Он тоже хотел добиться успеха. О, кик он мечтал об этом, как стремился в далекий Голливуд! И он не сомневался, что в один прекрасный день он там окажется.

Глава 12

Лос-Анджелес

Доминик полюбила Голливуд, а Голливуд полюбил ее. Каждое утро по дороге на студию она с детским восторгом смотрела по сторонам из окна лимузина, на котором ее возили, и удивлялась той радости, которую приносил ей каждый новый день. Она обожала Калифорнию и думала, что хот-доги, гамбургеры, кино под открытым небом, дискотеки, пляжи Санта-Моники и яркое калифорнийское солнце это все, что есть самого прекрасного в мире. Но особенно ей нравилось общение с другими актерами и танцорами на репетициях в студии. Она смеялась над их шутками, не совсем их понимая, и много времени занималась английским. Она без конца репетировала свой страстный танец из «Легенды Кортеса». Доминик любила праздничную суету, которая царила в ресторанчике на съемочной площадке «Коламбиа пикчерз», где она постоянно встречала звезд кино. Но особенно ей нравилось телевидение: программы «Шоу Джекки Глисона», «Парад звезд» и «Шоу Милтона Берла». В Сен-Тропезе не было ни телевидения, ни хот-догов, ни фильмов – вообще ничего, что могло бы волновать и радовать. Кроме Гастона. Теперь ей совсем не хотелось возвращаться назад. Жизнь в Калифорнии была для нее чем-то необычайным. Она была здесь своей.

Гастон написал ей несколько полных страсти писем. Она писала и ему и своим родным длинные письма, но шли дни, и Сен-Тропез, семья и Гастон Жирандо все больше отдалялись от нее. Скоро она почти забыла, как он выглядит.

Только память о ночах, проведенных на Танго Бич, удерживала в ее воображении его смутный образ. Она вспоминала, как они лежали на полосатых матрацах, вдыхая аромат янтарного солнца, и как это волновало ее. А теперь ей приходилось работать, работать и работать, времени на развлечения практически не оставалось. Киностудия хотела сделать из нее новую звезду, и она всеми силами участвовала в этой работе.

Единственной ложкой дегтя в бочке голливудского меда была ее наставница. Странная, как будто мертвая, матовая кожа, серебряные волосы, черные печальные глаза на прозрачном лице – все это заставляло окружающих чувствовать себя с Агатой неуютно. Ее лицо говорило о пережитых страданиях, глаза были вечно грустными, ей нечему было радоваться. Ее одежда была старомодной, блеклой и неряшливой. Никто в Калифорнии так не одевался. Она вела себя спокойно, находясь как бы в полусне. Ни Доминик, ни другие люди не могли даже догадаться, что Агату очень волнует ее жизнь в Лос-Анджелесе, так умело она скрывала свои чувства.

В Доминик же просто бурлила жизнерадостная энергия. В джинсах «Левис» и клетчатой рубашке, с собранными на затылке в хвостик длинными волосами она совершенно американизировалась, одеваясь по американской моде и следуя американским обычаям. Тем душным ноябрьским утром, когда они направлялись в студию на первую в ее жизни примерку, она буквально сгорала от нетерпения.

– О, Агата, я так волнуюсь, что почти не могу дышать! Это моя первая примерка… Как ты думаешь, все будет хорошо?

Агата не ответила, а машина тем временем въехала па территорию студии. Доминик зачарованно смотрела на расхаживающих вокруг знаменитостей. На всех была зимняя одежда, ужасно нелепая в калифорнийской жаре и влажности.

Направляясь в костюмерную, они проехали еще несколько улиц, совершенно не похожих друг на друга. Вот многоквартирный нью-йоркский дом девятнадцатого века, а рядом – точная копия лондонской Итон-сквер, где в мельчайших подробностях воспроизведены дома в стиле «английский ампир», платаны и какой-то золотистый кустарник. Чуть дальше средневековая французская деревушка с вымощенными булыжником улицами. В узких переулках натянуты бельевые веревки с сохнущим на них бельем. Все это выглядело так натурально, что Агата и Доминик вдруг испытали чувство острой ностальгии по Сен-Тропезу. Наконец они добрались до костюмерной, которая оказалась простым зданием, сколоченным из грубых досок, с облупившейся коричневой краской.

Пока Доминик одевалась, Агата прошлась по комнате обнаружив ряды вешалок, на которых висело невероятное количество костюмов, начиная от римских тог и кончая тысячедолларовыми вечерними платьями. После примерки Агата предложила Доминик сходить в лос-анджелесский музей изящных искусств, но у девушки были другие планы. Один из танцоров рассказал ей о ночном клубе на бульваре Сансет, где собирались молодые актеры, актрисы, танцоры и танцовщицы. Он сказал, что это самое классное заведение, и ей ужасно хотелось пойти туда и протанцевать всю ночь.

– Я ужасно устала. – Она улыбнулась Агате и притворно зевнула. – Я, кажется, просплю пятнадцать часов кряду. Подбрось меня в отель, а потом бери машину и езжай в музей. А мне надо отоспаться. Ты согласна, Агата?

– Хорошо, – пробормотала та, подумав, насколько повзрослела Доминик за несколько недель в Голливуде. Типичная французская школьница быстро превратилась в настоящего американского тинэйджера, жующего жвачку и говорящего на сленге. Почему этой девочке все так легко дается, а Агата чувствует себя как рыба, выброшенная на берег?

– Ну, все, не волнуйся, Агата, – сказала Доминик, когда машина подкатила к отелю «Шато Мормон». – Я выпью стакан молока и сразу же лягу. А завтра утром ты увидишь меня радостной и бодрой. – И, послав Агате воздушный поцелуй, Доминик помчалась по ступенькам отеля вверх, хитро усмехаясь про себя. Бедная Агата, ее так легко обвести вокруг пальца.

А Агата в это время смотрела перед собой невидящим взором, пока водитель пытался протиснуться в потоке машин на бульваре Сансет. Она чувствовала, что начинает ненавидеть свою подопечную, гнев растекался по жилам, как быстродействующий наркотик, и она презирала себя за это. Возможно, виной этому молодость Доминик, ей почти столько же лет, сколько было Агате, когда ее упрятали в тот проклятый подвал; а может быть, дело в том, что у Доминик еще вся жизнь впереди – радостная, волнующая жизнь, полная надежд и обещаний. В тридцать один год Агата чувствовала, что ее жизнь уже не имеет смысла, у нее осталась одна-единственная надежда – встретить главного героя «Легенды Кортеса» Джулиана Брукса. Когда она узнала, что он будет играть главную роль, то чуть не упала в обморок. Мысль о том, что она наконец-то увидит своего идола во плоти, так ошеломила Агату, что ей пришлось прилечь, чтобы успокоить нервный озноб. Теперь она считала каждый день до момента желанной встречи с единственным мужчиной в мире, которого считала своей судьбой.

Доминик тщательно выбирала одежду, исходя из требований моды тинэйджеров: черный свитер-безрукавку, узкие голубые джинсы дудочкой, широкий черный ремень, который стянул ее талию до неимоверных восемнадцати дюймов, и красные туфли без каблука. Она подвела глаза черным карандашом и разложила подушки и полотенца так, чтобы Агата, если она все-таки проявит свое неуемное любопытство, подумала, что Доминик спит. Она спустилась по черному ходу и вышла из отеля. Ей надо было пройти восемь, кварталов до клуба «Рок-н-ролл».

Было всего девять часов вечера, но маленькое прокуренное помещение было забито посетителями. В основном это была молодежь, которая пришла повеселиться.

В ожидании своих друзей Доминик стояла у стойки бара и пила «кока-колу», спокойно разглядывая танцующих под разноцветными лампочками ребят. Один симпатичный чернокожий парень в желтой рубашке с короткими рукавами развязной походкой подрулил к ней.

– Ну что, станцуем? – даже не глядя на Доминик, спросил он ленивым голосом и протянул ей мозолистую коричневую руку. Доминик ужасно волновалась. Она еще никогда не танцевала с черным парном: на самом деле единственное место, где она вообще танцевала, была балетная школа. Она не умела танцевать, как они, так близко, что партнеры просто трутся друг об друга.

– Конечно, с удовольствием, – нарочито медленно ответила она, стараясь говорить так же равнодушно и лениво.

– Сколько тебе лет, девочка? – спросил парень, выводя ее в центр танцплощадки. Он умело обнял Доминик и закружил в танце.

– Шестнадцать, – ответила Доминик, чувствуя возбуждение. От этого парня пахло не так, как от других. Это был запах мускуса и еще чего-то сладкого. Это был запах индейцев западных прерий, как ей казалось.

– А как тебя зовут? – спросила она.

– Кэб. А тебя?

– Доминик.

– Ну и ну. Доминик. Ты что, француженка, да? Неужели тебе шестнадцать? – Он подмигнул ей и прижал к себе. Музыка изменилась, и он так тесно обнимал ее, что она неожиданно почувствовала что-то твердое возле своего бедра. – О, уже достаточно взрослая, да? – прошептал он, почти касаясь своими губами ее уха.

– Для чего? – спросила она, спотыкаясь от непривычно медленной мелодии.

– Чтобы курнуть, милая. Баловалась когда-нибудь этим, а?

– О-о, конечно, – медленно ответила Доминик. – Сколько раз подряд, бывало.

Доминик почувствовала опасность, но это только подстегнуло ее. Ярко сияли огни. «Чертова дюжина» играла какую-то забойную мелодию, и молодежь буквально излучала задор и радость. Агата убьет ее, если узнает, а если узнает мама, ее хватит удар. Ее побьют до смерти, но это так возбуждает и манит…

– Сколько тебе лет? – прокричала она сквозь шум.

– Двадцать, – ответил он, обнажив в улыбке белоснежные зубы. – Я уже через все это прошел, детка, хочу кое-то показать тебе, пойдем. – Ансамбль закончи играть, и подростки радостными выкриками и аплодисментами выразили свой восторг. Кэб схватил ее за руку и повел через беснующуюся толпу мимо кухни к заднему выходу.

На узкой аллее, куда они вышли, Доминик, едва дыша от волнения, прислонилась к кирпичной стене, наблюдая, как Кэб достает из карманов какие-то странные предметы. Там были табак, папиросная бумага и спички. Было так темно, что она не видела, что он делает, но, когда он закурил и глубоко затянулся, Доминик почувствовала приторно-сладкий, особенный аромат и почему-то подумала о запахе джунглей.

– Курни, немного, малыш, и наступит не жизнь, а малина!

Он еще раз глубоко затянулся, и Доминик поразили его ярко блестевшие черные глаза, полуприкрытые густыми длинными ресницами, и толстые розово-лиловые губы.

Она вся горела от нетерпения и почти словила кайф, хотя еще не сделала ни одной затяжки марихуаной.

– О-ля-ля. – Доминик закашлялась, когда едкий дым попал ей в легкие. – Что это такое?

– «Ямайка Джой», бэби, – сказал Кэб, взяв у нее из рук бычок с травкой и протянув ей фляжку, которую достал из заднего кармана брюк. – Это самое лучшее… офигеешь… это то, что надо… Теперь глотни вот этого, и ты почувствуешь себя так, как не чувствовала еще никогда в жизни, девочка.

Доминик поднесла флягу к губам и сделала небольшой лоток. Это была просто гадость.

– Ой! Это что? – ловя ртом воздух, спросила она.

– Джин, естественно. Очень-очень старый. – Он посмотрел на нее в изумлении. – Ничего с тобой не будет. Ты хочешь испытать настоящий кайф, малыш? Крутой, клевый, самый-самый классный кайф?

– М-м-м. Еще бы, – кивнула головой Доминик. Неожиданно ей стало очень-очень хорошо. Она чувствовала себя на верху блаженства, в груди поднималась волна огромной необъяснимой любви ко всему миру, к Калифорнии и, особенно, к этому темнокожему зверю, дымившему своей волшебной сигаретой, глядя на нее глазами, полными тайного восхищения.

Он снова протянул ей сигарету, и она глубоко затянулась, чувствуя, что наркотик быстро распространяется по ее телу огненными струями. Он обжег ей горло горьким привкусом, но это было приятно и необычно. Голова стала легкой и совершенно пустой; казалось, что она набита пылью, шариками, какими-то легкими спорами, как у гриба. Такими были грибы-шампиньоны, которые росли на летних лужайках, и нежные ветры переносили их споры с одного места на другое. Доминик казалось, что ее голова один из таких шампиньонов, и если губы Кэба еще хоть на миллиметр приблизятся к ней, то могут раздавить этот гриб, смять ватную голову, превратив ее в мелкую пыль. Но лежала она явно не на лугу. Это был сырой и темный переулок недалеко от бульвара Сансет в Голливуде, вокруг была не сочная трава, а мусорные ящики, из которых доносилось ужасное зловоние разлагающихся отходов. Из клуба доносились хриплые ритмы рок-н-ролла.

Ей казалось, что откуда-то издалека к ней приближаются огромные губы Кэба. Они были все ближе и ближе, как в сказке про Алису в Стране Чудес. У него и было лица – только огромные, розовато-лиловые губы, которые надвигались на нее. Наконец они приблизились настолько, что, пытаясь почетче увидеть их, она скосила глаза. Губы шевелились, что-то говоря, но она ничего не понимала.

Они были ужасно смешные, эти громадные губы; растянувшись в пространстве и времени, они быстро двигались, но ни один звук не долетал до ее ушей.

И внезапно эти губы напали на нее! Но они были не одни! Влажный язык мелькнул и ворвался ей в рот, как змея, ускользающая в свою нору. Эта слизистая, скользкая гадюка наполнила ей рот слащавой влажностью, а гигантские губы тем временем пытались всосать в свою пещеру ее рот.

– Нет, нет, прекрати, мне нечем дышать! – бессвязно лепетала Доминик. Его язык все еще шарил у нее во рту, а огромные губищи липко тыкались в лицо, как половая тряпка по кухонному полу.

– Да нет же! – Она с отвращением оттолкнула его от себя. – Что ты делаешь? – она задыхалась. – Фу, мерзость какая! – Хотя Доминик уже узнала вкус власти над мужчинами, она еще не умела отказывать своим нежеланным поклонникам. Когда ее целовал Гастон, он делал это искусно и нежно, его язык ласкал и исследовал ее рот ласково и страстно. А этот парень был такой грубый, резкий и отвратительный! Ее тошнило от того, что он с ней делал.

Губы приоткрылись, обнажив огромные, как надгробные плиты, зубы.

– Это приятно, малышка, ну же, очень приятно, – губы сомкнулись, черная голова наклонилась еще ближе, и две огромные руки схватили ее за плечи. – Ты играешь не по правилам, – рычал он, тряся ее за плечи. – Я дал тебе сигарету с марихуаной, а что получил в ответ? А? Мерзость, говоришь? Я мерзость?! Это уж слишком! Я ничего не даю просто так, так и знай. Что я получу за то, что доставил тебе столько удовольствия? Ну, скажи мне, что? – Он тряс ее так сильно, что у нее потекли слезы из глаз. Потом он схватил ее за волосы и оттянул голову назад, закрыв влажной ладонью рот. – В будущем держись от меня подальше, детка, – прошипел он ей в ухо. – Знаю я вас, маменьких деточек. Притворись, что у тебя тропическая лихорадка, и все будет нормально. – Он отшвырнул Доминик к стене, чуть не вышибив из нее дух. – Я тебя запомню, так что не шляйся тут, если не хочешь нарваться на неприятности. – Напоследок он ударил ее еще раз и важной деловитой походкой, переваливаясь из стороны в сторону, направился в клуб, напевая себе под нос «Петушок-задира». Громкие звуки музыки разносились по переулку.

Несколько минут спустя Доминик поднялась и пошла вниз по бульвару Сансет к своему отелю. Ощущения были не из приятных, да и опыт оказался печальным, но ей понравилось чувство опасности и то, что этот парень явно хотел ее. Он был грубый и жестокий, но то странное, приятное чувство, которое она испытала, затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще владело ею. Она знала, что, несмотря на предупреждения Кэба, она снова придет в этот клуб, только теперь уже с друзьями.

Проходя мимо двери Агаты, Доминик услышала звук включенного телевизора. Она быстро прошмыгнула к себе в комнату, чтобы поразмышлять над своим приключением.

– Вот это класс! – довольно хихикнула она, закрыв на замок дверь и доставая свой дневник.

Агата напряженно вглядывалась в экран телевизора. Мужчина в закрывающей нижнюю часть лица маске, зеленом сюртуке с серебряными пуговицами, черной бархатной шляпе, надвинутой до самых бровей, сидел верхом на стройном черном жеребце, наведя ствол кремневого пистолета прямо в лицо красивой и перепуганной Маргарет Локвуд. Это был Джулиан Брукс. Агата но могла оторваться от телевизора. Она смотрела очередную серию развлекательного приключенческого фильма, в котором Джулиан снялся еще в Англии сразу после войны. Тем не менее, фильм все еще был в прокате. Агата считала, что это замечательная картина. Какой он энергичный, какой красивый и обаятельный! У Агаты просто дух захватывало, когда Джулиан спрыгивал с коня и, распахнув дверцы кареты, целовал в губы испуганную героиню.

– Боже, как прекрасно, – вздыхала Агата. Ее возбуждение нарастало вместе со страстными поцелуями героев. Мисс Локвуд явно умирала от любви к Джулиану, и Агата ее хорошо понимала. Как приятно целовать мужчину, который похож на греческого бога, как хорошо в его объятиях! Ей казалось, что она видит, как между ними проскакивают электрические разряды, и, чтобы не застонать, зажимала себе рот сухими пальцами…

– О, Джулиан, я увижу тебя, любовь моя…

Глава 13

В огромном особняке, затерявшемся в каньонах высоких голливудских холмов, легендарная Рамона Арман готовилась к предстоящему выходу в свет. Толпа парикмахеров, слуг и гримеров в благоговейном молчании застыла вокруг мраморного с серебром столика, за которым сидела великая актриса, прикладывая к ушам серьги с изумрудами.

Эта бледная женщина с иссиня-черными волосами так долго была легендой и звездой, что начало ее жизни покрывала глубокая тайна. Журналисты создали такую романтическую версию ее биографии, что она и сама поверила в нее. Ни в одной из ее биографий не упоминался тот факт, что она, Дидье и их родители, Рахиль и Эли Левински, покинули Венгрию еще до первой мировой войны. Семье Левински повезло, они нашли в Лондоне, в Ист-Энде, каких-то родственников, и Эли торговал рыбой, пока Рамона и Дидье ходили в местную школу и изучали там английский язык и британский образ жизни. Впоследствии они сменили фамилию и оба добились в жизни большого успеха.

Рамона была маленькой женщиной с твердым характером. Плохо приходилось тому, кто не успевал выполнить приказ повелительницы, особенно во время ее тщательно подготовленных «дворцовых приемов», которые длились по три часа. Провинившегося ждал испепеляющий взгляд невероятных желтых глаз Принцессы. Несколькими ядовитыми словами она могла привести в ужас самых бесчувственных.

Лампы в ее огромной спальне всегда были притушены, что еще больше подчеркивало белизну ее прекрасной кожи, которую она умащивала кремом, специально для нее созданным самим Максом Фактором. Этот крем помогал скрывать крошечные морщинки, которые, несмотря на все ее усилия, разбегались по ее прекрасном лицу тонкими лучиками. Какое значение имеет, что ее белая кожа сейчас уже не так прекрасна, как во времена немого кино? Она все еще звезда и останется на небосклоне, пусть все относятся к ней, как к звезде. Рамона была настоящее «дитя» Голливуда и знала правила игры не хуже мистера Занека, мистера Уорнера и мистера Кона. Сегодня она собиралась сыграть с ними в свою собственную игру.

– Принеси мне мои бриллианты, Мария, – повелительно сказала она. Именно голос спас ее, когда наступила эра звукового кино. Многие ее коллеги были осмеяны за свои неприятно звучащие голоса, а мягкая интонация Рамоны, которой она была обязана английскому воспитанию, привлекала публику, и ее карьера процветала.

Изучая свое отражение в трельяже, она вспоминала некоторых своих друзей-неудачников. Бедный старина Джек Жильбер. Публика просто падала от хохота, слыша его голос. Величайший любовник, который уложил в постель так много звезд немого кино и разбил столько сердец, оставив их обладательниц рыдать по нему в кружевные подушки, этот человек думал только о Грете Гарбо, своей единственной настоящей любви. Подумав о Гарбо, Рамона заскрежетала зубами. Она действительно как комета ворвалась в звуковое кино. Невероятно, но любовь публики к ней становилась только сильнее, когда она слышала ее хриплый голосок: «Подай мне виски и имбирное пиво в придачу, да не будь таким скрягой, малыш». Вся Америка визжала от восхищения, а Грета Гарбо стала самой яркой звездой всех времен.

Рамона нахмурилась, подумав о своей главной сопернице. Ее раздражало, что та все еще привлекает внимание американской публики. То она выходила из трансконтинентального экспресса, то сходила по трапу самолета, кутаясь в длинное пальто. Фетровая шляпа, с кокетливой небрежностью сидела у нее на голове, она загадочно смотрела на мир из-за стекол темных очков, театрально шепча: «Мне хотелось бы побыть одной».

Рамона знала, что эта фраза была не более чем рекламной уловкой. Она видела, что Гарбо на самом деле обожает внимание публики. Гарбо процветала. И чем больше ей «хотелось побыть одной», тем меньше ей это позволяли. Это раздражало Рамону, приводило ее в ярость, но фотографии Гарбо по-прежнему украшали обложки журналов и газет, несмотря на то, что за последние десять лет она сфотографировалась всего один раз.

Выбрав пузырек дорогих духов «Лаликю», Рамона начала душиться, пока горничная закрепляла украшенный бриллиантами черепаховый гребень в ее блестящих черных волосах, собранных на затылке в узел. Рамона надела восхитительное изумрудное ожерелье, отделанное жемчугом и бриллиантами европейской огранки. После этого она критическим взглядом оглядела себя в зеркале.

– То, что надо, – сказала она про себя, – да, это как раз то, что надо.

Наконец-то она была готова и выглядела совершенно очаровательно.

Сегодня вечером в Голливуде будет банкет по поводу приезда знаменитого английского актера Джулиана Брукса, его будут чествовать в высшем обществе Беверли-Хиллз. Он будет вместе с Инес Джиллар, той женщиной, ради которой он расстался со своей женой. Голливуд очень хотел познакомиться с этой женщиной. Их роман не слишком афишировался из-за неизбежного развода, но, как бы странно это ни было, ни одна фотография влюбленной пары так и не появилась. Банкет должен был состояться в доме Спироса Макополиса, президента кинокомпании «Коламбиа пикчерз», одного из самых влиятельных людей в городе. Рамоне очень хотелось выглядеть как можно лучше и моложе, особенно после ее недавнего успеха в новом итальянском фильме. Сегодня вечером она покажет снобам из Беверли-Хиллз, что Рамона Арман все еще звезда первой величины, что она все еще хороша собой и что с ней надо считаться.

В гостиной ее роскошного особняка среди прекрасных абиссинских ковров сидел Умберто Скрофо, ее спутник на сегодняшний вечер и продюсер ее нового, еще не признанного фильма. Скрофо с восхищением рассматривал коллекцию картин импрессионистов, попивая шампанское и терпеливо ожидая, когда она кончит одеваться. Это был его первый выход в Голливуде, и он очень нервничал.

Ему не терпелось стать среди них своим и добиться успеха.

– Дом Спироса освещен, как рождественская елка! – сказал Джулиан Брукс, глядя в окно автомобиля. Это была сущая правда. Все окна сияли ярким светом, и белая вилла, расположенная среди аккуратно подстриженных лужаек и кипарисов, была вся увешана лампочками и представляла невиданное в Калифорнии зрелище.

– Снег! О Боже! – воскликнула Инес, прижавшись к стеклу лимузина. – Да посмотри же, Джулиан, настоящий снег! Откуда он здесь? Сегодня днем было около двадцати двух градусов тепла.

Джулиан посмотрел вниз, на толстый слой искрящегося девственно чистого снега, который мягкий ковром стлался по обе стороны дороги, и, повернувшись к Инес, улыбнулся. Она с удивлением смотрела на гигантскую желто-зеленую елку тридцати футов высотой, увешанную блестящими игрушками самых невероятных цветов и оттенков.

Дверь автомобиля им открыл распорядитель, отвечающий за парковку автомобилей. Он был одет, как один из эльфов Санта-Клауса, и это его сильно смущало. Большинство этих ребят были безработными актерами, поэтому, умело скрывая свое смущение, они вежливо помогали гостям выходить из автомобилей, сопровождая это фразой: «Добрый вечер, мэм, сэр. С Рождеством вас».

Инес с трудом удержалась от смеха, увидев Сандерсона, типичного английского дворецкого, который служил у Спироса, одетым в непривычный для него костюм Санта-Клауса. Его серьезное лицо плохо гармонировало с ярко-красной шубой и белой бородой. Он категорически отказывался надевать этот наряд, даже грозил уволиться, но Макополис в конце концов уговорил его самым тривиальным способом: при помощи денег.

– Такое было бы невозможно в Англии или во Франции, не правда ли, дорогая? – прошептал Джулиан, сжимая руку Инес. Они весело переглянулись. Инес была поражена. Десять лет общения с аристократами вы работали у нее четкие представления о том, что можно и чего нельзя. Все, что она увидела на богатой вилле Макополиса, было безобразным. Дворецкий, одетый Дедом Морозом? Это ужасно!

– Послушай, дорогой. – Инес все еще не могла разрешить предыдущую загадку. – Сегодня я загорала у бассейна. Откуда здесь мог взяться снег?

– Подделка, моя дорогая, подделка, – рассмеялся Джулиан. – Я абсолютно уверен, что Спирос озадачил свой отдел бутафории и реквизита, и они состряпали эту маленькую приятную подделку.

– Но как? – Инес думала, что знает все тайны мира, но эта сказочная страна была для нее загадкой. – Вот ты же не умеешь этого, Джулиан? Как это возможно?

– Кристаллы и вата, – объяснил он. – Отделу бутафории студии это, должно быть, влетело в копеечку. Да удивил старина Спирос. Он просто поражает своей выдумкой.

– Но зачем все это, тут и так красиво?

– Это стремление перещеголять всех, дорогая, – сказал Джулиан. – В следующем году у всех дорожки и лужайки будут усыпаны таким же поддельным снегом. А уважаемые мистер и миссис Макополис будут ликовать, потому что именно они придумали этот трюк.

Джулиан взял высокий бокал с шампанским у лакея, одетого в ужасно смешной костюм красноносого северного оленя Рудольфа, отпил из него и подмигнул Инес. Все женщины в зале украдкой бросали на него взгляды и с завистью смотрели на Инес. В комнатах стоял приглушенный рокот голосов десятков людей. В это время Спирос и Олимпия Макополис устремились к Джулиану и Инес с сияющими лицами и искренними приветствиями. Они представили их всем знаменитостям, которые сгорали от нетерпения познакомиться с «новым Оливье», как недавно, к огромному смущению Джулиана, его окрестило рекламное агентство кинокомпании «Коламбиа пикчерз».

Рамона Арман стояла немного в стороне, разговаривая со своим братом и Умберто Скрофо. Дидье внимательно изучал своего протеже, а тот пялился на очаровательную спутницу Джулиана. Она была прекрасна, просто восхитительна. Он плохо видел ее лицо, но от того, что он увидел в глубоком вырезе декольте, у него потекли слюнки. Умберто умел ценить красоту, а эта женщина была поразительно хороша. Он надеялся, что ему удастся познакомиться с ней поближе.