Пять Ватсонов (№5) - Не прячьте ваши денежки

— Может быть, — неожиданно легко согласилась кузина. — Мне кажется, у вас много общего, в том числе и задиристость. Но после драки вы непременно подружились бы. Не спорь, я знаю. Я еще не рассказала тебе главного. — Вероника деликатно высморкалась. — После поездки в Канаду папа вернулся в свою глушь, и через два месяца у него случился удар. Инсульт. В тот день он поехал за почтой в поселок, а когда почувствовал себя нехорошо, то, слава богу, не стал садиться за руль, а решил переждать приступ в ресторане. Там отец потерял сознание, и его отвезли в больницу. Мне прислали срочный вызов — он вот-вот мог умереть. Когда я приехала, папа был очень плох: левая сторона парализована полностью, правая — частично. Он говорил с трудом и очень невнятно, но страшно рассердился, когда я попросила его поберечь силы. Доктор сказал мне: «Сосредоточьтесь и постарайтесь его понять. Он хочет сообщить вам нечто важное и боится не успеть». Папа заморгал правым глазом и сказал: «Да! Да!» На самом деле у него вышло что-то вроде «Ва!» или «Гха!». Я изо всех сил вслушивалась в его фразы, но ничего не могла разобрать. Тогда доктор предложил мне написать буквы алфавита и показывать на них по очереди ручкой, чтобы отец моргнул, когда я дойду до нужной. Подожди, я сейчас покажу тебе, что у нас получилось.

Вероника вышла в прихожую и вернулась с сумочкой, из которой достала бумажник крокодиловой кожи, а из него, в свою очередь, сложенный в несколько раз и потертый на сгибах листок. Она без слов протянула его мне. Не знаю почему — может, из-за выражения ее лица, — но мне до одури захотелось, чтобы эта бумажка испарилась, лучше всего — вместе с самой Вероникой. Но ничего подобного, естественно, не произошло. Я взяла проклятый листок, развернула его и прочла следующее:

А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Э Ю Я ВЕРНИСЬ В РОССИЮ НАВСЕГДА ОТДАЙ ВСЕ ДЕНЬГИ ВАРВАРЕ ПОПРОСИ ЕЕ СТАТЬ ТВОИМ ОПЕКУНОМ СЛУШАЙСЯ ЕЕ ВО ВСЕМ ПРОСТИ МЕНЯ* * *

— Ну, и что мне теперь делать? — обратилась я к друзьям, безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— М-да, задачка. — Генрих почесал в затылке. — И сколько у нее миллионов?

— Не знаю. Эта дурочка не смогла сосчитать. Там целый сейф, набитый валютой, причем разных стран. Она дошла до двух с половиной, и как минимум еще пол-лимона остались неучтенными.

— Откуда такие деньги? — спросил Марк. — Ты же говорила, что будет еще от силы двести тысяч.

— Двести тысяч — это совсем другое. Это деньги, которые, возможно, будут выручены от продажи американского дома, машины и прочей мелочевки. И выставят барахло на продажу еще нескоро — во всяком случае, я приложу к тому максимум усилий. Кто знает, может, она все-таки вернется в Америку? — Я шмыгнула носом. — А миллионы — папочкин сюрприз. Помните, я рассказывала вам, что восемь лет назад Виктор во всеуслышание объявил, что больше не напишет на продажу ни одной картины — чтобы, значит, гнусное американское государство не жирело за счет его трудовых копеек. После этого его полотна взлетели в цене до небес… — Он что, и правда такой гениальный художник? — полюбопытствовал Прошка.

— Ну, насчет гениальности утверждать не возьмусь, но талант у него, безусловно, был. И изрядный. Вероника показывала мне каталог одной из его выставок. Эх, все-таки полиграфия у буржуев — обалдеть… — Насчет буржуйских преимуществ порассуждаешь потом, — одернул меня Марк. — Может быть, ты не расслышала, но я спросил, откуда взялись миллионы.

— Так я же и объясняю. Виктор объявил, что писать не будет. Цены на картины взлетели. Но он был художником и не писать не мог. Поэтому каждый год отправлялся в Европу, писал там одно-два полотна и продавал за наличные коллекционерам, с условием, что те до его смерти не будут демонстрировать картины широкой публике. Поскольку каждый коллекционер пребывал в уверенности, что ему в руки попало последнее творение мастера, за ценой они не стояли. Так и вышло, что за восемь лет у Виктора скопилось несколько миллионов. Чтобы не платить налогов ненавистной Америке, деньги он хранил в сейфе швейцарского банка. О них не знала ни единая душа, за исключением Тимура — того самого друга моего дядюшки, который заложил основы его благосостояния. Полгода назад Тимур перенес депрессию, а потом по совету врача ушел на яхте в длительное плавание и практически не поддерживал связи с остальным миром. Вернувшись, он узнал о смерти Виктора и сразу начал разыскивать Веронику. Это было непросто, потому что ее американские друзья знали только, что она внезапно решила вернуться на родину. В конце концов Тимур каким-то образом вышел на моих родителей, а через них — на меня и Веронику. Он прислал ей ключ от сейфа и письмо, в котором объяснил все насчет картин, денег и швейцарского банка. Вероника полетела в Цюрих, пошла в банк и открыла сейф. Не сумев пересчитать наличность, она закрыла его и побежала звонить мне. Теперь тебе все понятно?

— Не совсем. В чем, собственно, заключается твоя проблема?

— Как — в чем? Согласно предсмертной просьбе Виктора, я — опекун Вероники, ты не забыл? Я едва не сошла с ума, пристраивая те деньги, с которыми она явилась в первый раз, из Америки — ведь их нужно было вложить не только надежно, но и выгодно, чтобы она могла жить на проценты. Не забывайте: большую часть сознательной жизни она прожила как белый человек и не привыкла сводить концы с концами на зарплату в двести долларов.

— Но благодаря своему могучему интеллекту ты справилась с этой титанической задачей, разве не так? — уточнил Марк, не скрывая сарказма. Равиль Багаутдинов обещал дивиденды тысячу долларов в месяц, и четыреста у Вероники зарплата. У нас не Америка, и на жизнь этого должно хватить с лихвой. Так почему бы тебе не забыть о миллионах? Пускай лежат себе в сейфе, как лежали, пока в них не возникнет нужда.

— В том-то и дело, что она уже возникла, — буркнула я. — А с чего бы, ты думал, Вероника помчалась в Цюрих чуть ли не в тот же день, когда получила письмо от Тимура?

— Та-ак! — сказал Марк. — С этого места подробнее, пожалуйста. Что твоя подопечная делает с деньгами? Клеит из них бумажные фонарики? Квартиру ты ей купила и обставила, правильно? Машина у нее есть. Детей, напротив, нет. В круизы она пока не ездит. Может, она просаживает баксы в рулетку?

— Если бы! — горько усмехнулась я. — Все гораздо печальнее. У Вероники большое доброе сердце и слабая голова. Когда мы купили у Равиля квартиру, вложили сто тысяч в его агентство недвижимости, приобрели мебель, всякие пылесосы-телевизоры и машину, у нас оставалось двенадцать штук. В долларах, естественно. Я решила, что Вероника уже большая девочка и сочтет для себя обременительным бегать ко мне за каждым центом до первой зарплаты и процентов, поэтому отдала весь остаток ей. Через неделю к моей простушке пристали какие-то сектанты и, тыча ей под нос душеспасительные брошюрки и грязных золотушных младенцев, выманили на богоугодные дела десять штук. Вот тогда-то до меня и дошло, почему Виктор на смертном одре озаботился назначением опекуна для дочки. Непонятно только, почему он оказал эту честь вашей покорной слуге. Вроде бы никаких гадостей я ему не делала. Разве что в детстве… — Вот-вот! — встрепенулся Прошка. — Если в детстве ты была хотя бы вполовину такая вредная, как сейчас, он вполне мог получить незаживающую душевную рану. И все эти годы вынашивал страшные планы мести… — А ты пока помолчи! — сказал Марк и спросил:

— Варвара, насколько я помнится, эпизод с сектантами имел место два месяца назад. А на что понадобились деньги сейчас?

— На театр. — Я устало вздохнула. — Это долгая история, и к тому же дурацкая, как, впрочем, все отечественные приключения Вероники. На курсах английского, куда она устроилась преподавать, работает некий Сурен. По какой-то неведомой причине он возомнил себя гениальным режиссером. Задурил головы нескольким девицам, которые не прочь покрасоваться на сцене, и создал нечто вроде доморощенной театральной студии. Среди замороченных дур оказалась сердечная подружка Вероники Людмила, работающая на тех же курсах. Она и втянула Веронику в этот вертеп. Последнее время моя замечательная кузина ни о чем, кроме студии, гениального Сурена и своих будущих ролей, говорить не могла. Признаться, я тоже сваляла дурочку. Мне бы насторожиться, а я только обрадовалась, понадеявшись, что эта театральная блажь вытеснит из ее пустой головки Романа… — Роман — это тот самый хлыщ, который вокруг нее увивается? — уточнил Марк.

— Да. Типичный альфонс — лощеный, смазливый, угодливый и фальшивый. Я до такой степени обрадовалась, что Вероника о нем больше не упоминает, что сама начала всячески поощрять ее интерес к этому сиротскому приюту Мельпомены. Откуда же мне было знать, что эта самодеятельная тусовка тоже зарится на ее деньги? Неприглядная правда выплыла наружу за день до того, как пришло письмо от Тимура. Вероника позвонила мне и виноватым тоном спросила, не могу ли я выклянчить у Равиля пару сотен долларов в счет будущей выплаты. Поскольку очередную тысячу он выплатил ей буквально за неделю до этого звонка, я, потребовав, чтобы кузина явилась пред мои ясные очи, устроила разбирательство. Выяснилось, что два месяца назад Сурен уже вытянул из моей доверчивой дурочки две тысячи долларов, которые по доброте душевной оставили ей сектанты. Он сообщил, что у него появилась возможность купить полуподвальное помещение в какой-то развалюхе, и это самое помещение — просто воплощение его мечты о собственном театре. А для полного счастья ему не хватает всего-то двух штук зеленых. Вероника, надо отдать ей должное, собиралась посоветоваться со мной, но гениальный режиссер и подколодная подруженька Людмила ее отговорили. Дескать, мне, человеку, далекому от сцены, будет трудно оценить, насколько выгодно такое вложение капитала. Зато потом, когда выяснится, что Вероника совладелица процветающего театра, я до смерти обрадуюсь ее сюрпризу.

— Слушай, Варька, по-моему, тебе надо отказаться от этой дурацкой опеки, — не выдержал Генрих. — Нельзя же человека до самой его старости водить за ручку? Она — взрослая женщина, пусть забирает свои деньги и раздаривает их, кому пожелает.

— Так я ей и сказала, когда узнала, что вслед за двумя тысячами на покупку подвала она выложила еще две на ремонт и переоборудование помещения уже из собственной зарплаты и процентов, которые выплатил ей Равиль.

— И что она?

— Разревелась. Просила прощения и памятью отца заклинала не бросать ее на произвол судьбы. Конечно, память ее отца для меня не очень убедительный аргумент. В конце концов, я почти не помню Виктора и не обязана питать к нему теплые чувства. Но подумай, Генрих, что станет с несчастной, если я от нее отрекусь? Да, она взрослая женщина, но при этом десять лет прожила в глубинке среди бесхитростных селян и девять — среди законопослушных граждан Америки. Современная Москва для нее — все равно что джунгли для беспомощного младенца. Если ее ограбят до нитки или, не дай бог, убьют, я же никогда себе этого не прощу.

— Может, тебе лучше уговорить ее вернуться в Америку?

— Неужели ты думаешь, я не пыталась? Да я только этим и занимаюсь с самого первого дня. Убедила ее повременить с продажей американского дома и не спешить с заявлением о предоставлении российского гражданства. Знали бы вы, чего мне это стоило! Вероника приехала сюда, намереваясь во что бы то ни стало исполнить последнюю волю отца, то есть поселиться на земле предков. Но самое смешное, что, в отличие от Виктора, она Америку любит. Это видно невооруженным глазом, когда она рассказывает о своей тамошней жизни. Но, будучи послушной дочерью, убедила себя, что разделяет взгляды отца. Я чуть мозги не свихнула, изыскивая доводы против немедленной продажи дома и подачи заявления. И все равно, вряд ли бы у меня что-нибудь вышло, не ткни я ее носом в листок с предсмертными словами Виктора: «Слушайся Варвару во всем». Эх, если бы не первая фраза, я бы выставила ее из страны в сорок восемь часов!

— Ладно, нет смысла сокрушаться о том, чего не можешь изменить, — изрек многомудрый Прошка. — Надо решать проблему в том виде, в каком она существует. Насколько я понял, сейчас тебя беспокоят внезапно возникшие цюрихские миллионы. Так почему бы тебе не поступить с ними так же, как с предыдущей сотней тысяч вложить в агентство недвижимости?

— Глупости! — ответил за меня Марк. — Во-первых, агентство у Равиля сравнительно небольшое и сильно расширяться он не хочет, чтобы не привлекать к себе внимание мафиози и налоговой полиции. Во-вторых, вкладывать все деньги в российскую экономику — верный способ разориться, тем более что к власти, того и гляди, вернутся коммунисты… Я предлагаю другой выход. Пусть Вероника заберет из сейфа пару-тройку сотен тысяч, а остальные запрет и никому об этих деньгах не рассказывает. Ты, Варвара, поставишь ей следующее условие: взятыми из сейфа деньгами она будет распоряжаться самостоятельно. Триста тысяч — даже по американским меркам деньги немалые. Одних дивидендов двенадцать тысяч в год, и это по самым скромным расценкам. Плюс двенадцать тысяч от Равиля, плюс зарплата. Итого — больше двух тысяч баксов в месяц. Если Веронике удастся жить на эти деньги, не залезая в основной капитал, пусть остается в России, покупает театры и вообще делает все, что пожелает. Но она должна вернуться в Америку, если растранжирит контрольную сумму. А там пусть обращается с просьбой об опекунстве к другу Виктора — как его? — Тимуру. Судя по всему, он человек честный и деловой. Думаю, он сумеет распорядиться этими миллионами и обеспечить Веронике достаток до конца ее дней.

— Отличный план, — одобрил Генрих. — Соглашайся, Варька. Ты убьешь сразу двух зайцев: во-первых, снимешь с себя непосильное бремя опеки и, во-вторых, не дашь кузине обнищать и на старости лет попасть в богадельню.

— Да, пожалуй, план действительно неплох, — задумчиво сказала я. — В нем только одно уязвимое место, но тут уж от нас ничего не зависит. Кто поручится, что Вероника еще не поделилась радостной вестью о своих миллионах с гениальным Суреном, подруженькой Людмилой и альфонсом Романом? А если поделилась — к чему это может привести?

Глава 2

Два дня спустя Вероника появилась у меня с дарами — большой коробкой швейцарского шоколада и флаконом французских духов. Тактично умолчав о том, что не ем сладкого, а, выбирая духи, своей привередливостью довожу продавщиц парфюмерных лавок до истерики, я приняла подарки с благодарностью: слава богу, щедрой девочке не пришло в голову ухнуть на сувениры половину унаследованных миллионов.

Устроились, как повелось, на кухне. Добрых полчаса я выслушивала счастливое Вероникино щебетание о швейцарских красотах и швейцарской погоде, а сама настраивалась на тяжелый разговор. Наконец кузина заметила мою мрачность и поинтересовалась, что случилось.

— Ничего. — Я побарабанила пальцами по столу. — Просто мне нужно кое о чем тебе сказать, и я не знаю, как начать. Ты деньги привезла?

— Да. Все, как ты велела. Триста двадцать тысяч долларов в дорожных чеках «Америкэн экспресс». Кстати, а почему именно в дорожных чеках?

— Кредитную карточку могут украсть и, пока ты спохватишься, кто-нибудь получит по ней деньги в банкомате. Наличные везти тем более глупо: пришлось бы не только опасаться воров и грабителей, но и объясняться с таможней. А чеки не нужно декларировать, и деньги по ним можешь получить только ты.

— Все-таки у папы была гениальная интуиция. — Глаза Вероники увлажнились. — Знаешь, Варвара, когда я писала тогда, в больнице, эту фразу об опекунстве, то решила, что он не очень хорошо соображает из-за болезни. Ведь перед своим отъездом в Вайоминг он перевел на меня почти все деньги, и без всякой опеки, хотя мне было всего восемнадцать лет. А сейчас мне уже двадцать шесть, и вдруг — такое странное пожелание. Но теперь я понимаю: без тебя я бы здесь пропала. Никогда бы не сумела так удачно вложить деньги, купить квартиру, устроиться на работу. И до покупки дорожных чеков не додумалась бы… Но как он мог догадаться, что ты окажешься таким замечательным опекуном? Он же тебя фактически не знал!

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. — Я долила в чашки чаю и подвинула ближе к гостье коробку с шоколадом. — На самом деле в опекуны я совершенно не гожусь. Подожди, Вероника, не возражай, выслушай до конца. Начать с того, что я и деньги несовместны еще больше, чем гений и злодейство. У меня никогда в жизни не было крупной суммы, и не потому, что я не в состоянии ее заработать, — она мне просто не нужна. В еде, одежде и развлечениях я крайне непритязательна. Традиционные атрибуты богатства вызывают у меня смертную тоску. Мне никогда не постичь стремления толстосумов окружать себя толпой лакеев и абсолютно бесполезными, но безумно дорогими безделушками. Одним словом, деньги — чуждая мне стихия. И если мне удалось удачно распорядиться теми, что ты привезла из Америки, то отнюдь не из-за собственных деловых качеств, а исключительно благодаря помощи друзей и знакомых. Не будь у Равиля, моего бывшего однокурсника, своего агентства недвижимости, нас бы с тобой наверняка безбожно надули при покупке квартиры. Благодаря тому же Равилю, а вовсе не мне, ты получаешь приличные проценты со своего основного капитала. И не меня, а Прошку, который коллекционирует прайс-листы всевозможных магазинов, ты должна благодарить за выгодную покупку мебели и всего прочего. Машину тебе нашел приятель Марка, а насчет дорожных чеков меня надоумил Леша.

— По-моему, главное — результат, — улыбнулась Вероника. — Так или иначе, но папина идея оказалась блестящей.

Я стиснула зубы и с трудом подавила рвущееся из глубины души рычание.

— Подожди, я еще не закончила. Помимо безалаберности в отношении денег, в моем характере есть еще одна черта, мешающая исполнению миссии, возложенной на меня твоим отцом. Я не терплю ограничений собственной свободы и, уж конечно, не могу ограничивать чужую свободу. Другими словами, я убеждена, что взрослый, умственно полноценный человек имеет полное право распоряжаться своими деньгами самостоятельно, не испрашивая чьего бы то ни было согласия или одобрения.

— Но в данном случае мою свободу никто не ограничивает, — горячо возразила Вероника. — Я сама прошу и даже умоляю тебя об участии в моих денежных, да и любых других, делах.

«Черт бы побрал всех примерных, послушных папенькиных дочек, нуждающихся в чужом руководстве!» — мысленно выругалась я.

— И до сих пор я не отказывала тебе ни в помощи, ни в совете, верно? Но теперь положение изменилось. С теми деньгами, что лежат в сейфе цюрихского банка, тебе ни к чему преподавать бизнесменам-недоучкам английский, жить в скромной московской квартире и вообще ограничивать себя. Ты можешь купить себе роскошную виллу и яхту, коллекционировать драгоценности и произведения искусства и вообще заниматься чем угодно. Только консультантов придется подыскать других, поскольку ни я, ни мои знакомые не располагаем необходимыми знаниями, чтобы давать советы по части выбора бриллиантовых колье и мебельных гарнитуров эпохи королевы Анны.

— Фу! — с видимым облегчением выдохнула Вероника. — Я уж испугалась, что ты говоришь серьезно.

— Я говорю серьезно.

— Господи, да не нужны мне никакие виллы, яхты, колье и гарнитуры. Ты полагаешь, что атрибуты богатства вызывают тоску у тебя одной? Не забывай: первую часть сознательной жизни я прожила в большей бедности, чем ты в состоянии себе представить. И теперь абсолютно всем довольна.

— Иными словами, ты не намерена ничего менять?

— Не намерена.

— Хорошо. Тогда как ты собираешься распорядиться обретенными миллионами?

Вероника ответила мне растерянным взглядом.

— Н-не знаю. Может быть, просто оставить их там, в сейфе?

— Да, это не самый глупый вариант. По крайней мере, их не украдут, не выманят обманом и не экспроприируют. Но если деньги не работают, они обесцениваются — тебя такая перспектива не пугает?

— Нет. Их слишком много, чтобы об этом беспокоиться. Все равно такую сумму мне и за целую жизнь не потратить.

— Но вдруг тебе захочется завести детей?

Вероника порозовела.

— На их век тоже хватит.

— Ладно, с этим вопросом разобрались. Теперь о другом. Я уже пыталась убедить тебя, что современная Россия — не самое уютное место для проживания.

Маленький, но четко очерченный подбородок кузины мгновенно переместился вперед и вверх.

— Я никуда отсюда не уеду.

— Не самое мудрое решение. Здесь расплодилось столько бандитов, мошенников, наркоманов и просто подонков, что невозможно шагу ступить, не вляпавшись в какое-нибудь дерьмо, — продолжала я, проигнорировав бунт своей подопечной. — Виктор, отсылая тебя на родину, просто не представлял себе, какой опасности тебя подвергает… — Ты преувеличиваешь, — перебила меня Вероника. — Уверена, что большинство наших соотечественников ни с чем подобным не сталкиваются.

— Возможно. Но у них либо нечего отнимать, либо очень серьезная охрана. Ты хочешь потратить часть наследства на стальные двери с видеокамерой, пуленепробиваемый автомобиль и телохранителей, которые день и ночь будут дышать тебе в затылок?

— Разумеется, нет. И не вижу в этом смысла. Кому я нужна?

— Могу предложить на выбор несколько вариантов: наркоману, оставшемуся без очередной дозы, пьяному люмпену, страдающему острой формой классовой ненависти, твоим наследникам… — Тебе?!

— Господи, ну почему — мне? Я тебе вообще седьмая вода на киселе, мои притязания на наследство закон в расчет не примет, даже если бы таковые у меня возникли. Но здесь, в Москве, живут твоя родная тетка и двоюродные братья. Кстати, ты не пыталась с ними связаться?

Вероника покачала головой.

— Нет. Я не помню ни их адреса, ни даже фамилии. И, по правде говоря, меня к ним не тянет. Но я уверена, что они не станут покушаться на мою жизнь хотя бы потому, что им ничего не известно о моем возвращении и о наследстве.

— Ну, это спорное утверждение. Ведь Виктор — художник с именем. И они-то его фамилию наверняка помнят. Достаточно твоим родным наткнуться на нее в какой-нибудь журнальной статье или, скажем, услышать ее по радио, и они наверняка зададутся вопросом: не тот ли это Виктор? При желании им ничто не помешает собрать сведения о тебе. И хотя я готова допустить, что твоя родня по материнской линии не отличается склонностью к кровопролитию, отбрасывать такой вариант окончательно все же нельзя. Но есть и другая возможность. Какой-нибудь прохиндей вскружит тебе голову и уговорит выйти замуж… — Я не пойду за прохиндея.

— А ты сумеешь отличить его от порядочного человека с честными намерениями? Ты девушка во всех отношениях симпатичная, и, насколько я понимаю, мысль о замужестве отвращения у тебя не вызывает. Думаешь, тебе легко будет выбрать из сонма поклонников того, кому нужна ты, а не твои деньги? Не у всех ведь на лбу написано: «Я — выжига и альфонс», — как у твоего Романа… — Не смей так отзываться о Роме! — Вероника вскочила и уставилась на меня потемневшими от волнения глазами. — Он очень приличный и воспитанный молодой человек… — Вестимо, приличный, — с готовностью согласилась я. — Среди альфонсов редко попадаются хамы и грубияны. Женщины, за счет которых они живут, как правило, не одобряют плохие манеры.

— Но с чего, скажи мне, ты взяла, что Рома живет за счет женщин? заверещала кузина. — Кто тебе об этом сказал? Может быть, он тебе исповедался?

— В этом не было нужды. Говорю же, у него на лбу написано, кто он такой и чего ему надо.

— А ты не допускаешь, что можешь изредка ошибаться? — съехидничала моя подопечная. — Откуда ему было знать, когда мы познакомились, что у меня водятся деньги?

— Хм, тоже мне загадка! Ему популярно объяснили на курсах, что вести у него английский будет «носитель языка», американка. Большинство наших дорогих соотечественников искренне убеждены, что все американцы день и ночь бьются над проблемой: куда девать баксы. Ну хорошо, я не исключаю, что Роме нужны от тебя не деньги, а гражданство. Но в одном меня не переубедить: никакой сердечной привязанностью к тебе тут и не пахнет.

И вот тут-то Вероника нанесла мне запрещенный удар — опустилась на стул, закрыла лицо руками и горько заплакала. Минуты две я таращилась на нее, изнемогая от отвращения к собственной персоне. «Ай да Варвара! Ай да любительница резать правду-матку в глаза! Что же ты не торжествуешь победу над телом поверженной противницы? Ты еще про Сурена ей что-нибудь скажи, про подруженьку Люсю, чтобы уж добить окончательно!»

Прервав сеанс самобичевания, я достала с полки над головой чистую чашку и пузырек с валерьянкой, налила в чашку кипяченой воды и накапала туда же лекарства.

— Вероника, выпей, пожалуйста. И не обижайся на меня, грымзу вредную. Я ведь и правда могла ошибиться. — «Но, к сожалению, не ошиблась», — добавила я уже про себя.

Бедная девочка послушно взяла чашку, сделала несколько глотков и поплелась в ванную умываться.

«Нет, так дело не пойдет, — думала я, оставшись в одиночестве. — Если это нежное создание в качестве последнего довода всякий раз будет лить слезы, любой наш спор закончится моим полным и сокрушительным фиаско. Придется действовать гибче».

— Как же мне жить? — горестно спросила Вероника, вернувшись на кухню. Я уверена, что ты не права в отношении Ромы, но теперь меня все время будут мучить подозрения.

«И очень хорошо».

— И так же будет с другими. Всякий раз, когда кто-нибудь начнет проявлять ко мне внимание, я буду гадать, не зарится ли он на мои деньги. Неужели ты этого добивалась, Варвара?

— Если ты спрашиваешь, не задалась ли я целью испортить тебе жизнь, ответ — нет. Но мне действительно было бы спокойнее, если бы ты присмотрелась к своему окружению. Я понимаю, почему мое предложение тебе не по вкусу: в основе добрых взаимоотношений между людьми должно лежать доверие.

— Вот именно! Если подозревать всех и каждого в нечестных намерениях, можно и заболеть.

— Согласна. С другой стороны, друг или возлюбленный, оказавшийся в итоге вымогателем, лишит тебя не только денег, но и душевного равновесия, что тоже здоровью не способствует.

— И какой же выход?

— Ну, учитывая, что ты миллионерша, можно рискнуть небольшой частью твоего состояния и устроить твоим приятелям проверку на вшивость.

— Это как же?

— Пусть деньги, которые ты привезла, останутся у тебя. Распоряжайся ими по своему усмотрению, не советуясь со мной. Хотя один совет я тебе все же дам: если не планируешь крупных трат, обналичь чеки и положи деньги в сбербанк. Есть такой вклад — с ежеквартальным начислением процентов. Правда, государственные процентные ставки существенно ниже, чем у Равиля или даже в коммерческих банках, но считается, что это надежное помещение капитала. И около тысячи в месяц к своим доходам ты все-таки приплюсуешь, так что на безбедную жизнь хватит с избытком.

— Хорошо, но в чем будет заключаться испытание?

— Для тебя — ни в чем. Ты заживешь весело и счастливо, не мучая себя нехорошими подозрениями. Объявишь всем, кому сочтешь нужным, что привезла из Швейцарии триста тысяч долларов, положила их в банк и собираешься жить на проценты, ни в чем себе не отказывая. Если люди, окружающие тебя, действительно считают себя твоими друзьями, они никогда не попросят у тебя в долг больше той суммы, которая составляет твой ежемесячный доход. Разве что в случае крайней нужды, к какой нельзя отнести дело вроде театра. А значит, твой основной капитал останется нетронутым. Но если они вытянут у тебя все до копейки, сама понимаешь: от таких друзей надо держаться подальше. И лучше всего — в другом полушарии. Все равно здесь ты уже перестанешь верить людям, а подозревать всех и каждого, по твоим же словам, вредно для здоровья.

— И каким будет испытательный срок?

— Срока назначать не будем. Испытание закончится, когда будет исчерпана контрольная сумма в триста тысяч.

— Но, предположим, Роман или кто-нибудь еще попросит меня выйти за него замуж, пока триста тысяч будут лежать в банке целехонькими. Могу ли я принять такое предложение, не думая о том, что будущий муж, возможно, планирует убить меня ради наследства?

Я задумалась, но только на мгновение.

— Хорошо, тогда внесем небольшую поправку. Ты скажешь друзьям, что привезла деньги и собираешься жить на проценты, но положила их в банк не ты, а я — на свое имя. Я ведь твоя опекунша, верно? И когда кто-нибудь сделает тебе предложение, а захочешь его принять, скажи своему избраннику следующее: «Мы с Варварой решили, что триста тысяч долларов должны достаться нашим с тобой детям. Поэтому деньги будут лежать на счету Варвары до совершеннолетия наших отпрысков. А нам с тобой, пупсик, придется довольствоваться процентами». По-моему, такая ремарка должна удержать нового Криппена1 от женитьбы.

Вероника помолчала, размышляя над моими словами, потом кивнула.

— Значит, договорились? — обрадовалась я. — И ты не будешь настаивать на исполнении отцовской воли, если на родине тебя оберут до нитки?

На этот раз молчание длилось гораздо дольше, но все же я дождалась кивка.

— Замечательно. Теперь вот еще что: когда решишь обналичить чеки, предупреди меня. Я попрошу знакомого оперативника проводить тебя от конторы «Америкэн экспресс» до ближайшего отделения госбанка. Береженого бог бережет. И главное — никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывай о миллионах, оставшихся в швейцарском банке!.. Что такое?! — Увидев румянец, вспыхнувший на щеках кузины, и ее скромно опущенные ресницы, я почувствовала щемящую тяжесть под левой лопаткой. — Ты уже кому-то проболталась? Но я же предупреждала тебя по телефону… — Да, но только во время второго разговора, — пролепетала Вероника. — А в первый раз ты ничего такого не говорила, и я позвонила Люсе… — Господи, ты понимаешь, что натворила? Открыла ящик Пандоры — вот что! Я даже вообразить не в состоянии, на какие гнусности способны охочие до денег граждане, чтобы заполучить миллион-другой долларов! Если верить бессмертным советским классикам, существует четыреста способов сравнительно честного отнятия денег у населения. Приплюсуй к ним сравнительно нечестные, вовсе бессовестные и попросту насильственные — сколько выйдет? Тысяча? И все их ты теперь можешь испытать на собственной шкуре! Все, забудь о замужестве. Отныне относительно безопасным женихом для тебя может считаться только мультимиллионер. Прочих немедленно гони в шею!