Пять Ватсонов (№5) - Не прячьте ваши денежки

— Зачем тебе тащить такую тяжесть? Давай я его попрошу, он сам к тебе подъедет.

— Нет, спасибо, я лучше сама. Ему сейчас и без меня забот хватает. И потом, у меня принцип: деловые отношения со знакомыми должны быть сугубо официальными, иначе возникает ненужная неловкость при оплате.

— Ну, как скажешь. — Тамара продиктовала телефон. — Фирма называется «XXI век». Это на Кутузовском проспекте, неподалеку от парка Победы. Ты предварительно позвони, Саша часто уезжает по вызовам.

— Ладно, спасибо. Мы тебя еще не утомили?

— Нет-нет, я рада, что могу поговорить. Но вам от моей болтовни, наверное, мало проку… Честно говоря, я ума не приложу, куда могла подеваться Вероника.

— Она не упоминала при тебе о каких-нибудь новых знакомствах?

— Нет. Наши разговоры в основном вертелись вокруг пьесы и будущего театра. Мы подшучивали друг над другом, мечтали, строили планы. Иногда вспоминали курьезные эпизоды на работе, особенно Люся, Сурен и Вероника — у них на курсах часто происходят забавные истории. Разок поговорили о политике, расспрашивали Веронику о жизни в Америке, вот, пожалуй, и все.

— Скажи, а в субботу, на последней репетиции, тебе ничего не показалось необычным? Может быть, кто-нибудь держался иначе, чем всегда, больше нервничал или был более молчалив?

— Я уже говорила: все мы нервничали больше обычного, поскольку впервые показывали пьесу публике, хотя и в такой камерной обстановке. Больше всех волновалась Люся, по крайней мере, вначале. Евгений обещал привести на спектакль свою сестру, и Люсе очень хотелось произвести на будущую родственницу хорошее впечатление — тем более, что она знала, как высоко Женя ценит мнение сестры. Она прямо места себе не находила до тех пор, пока не пришел Евгений и не сказал, что Лена задержится, а может, и вообще не сумеет вырваться. Вероника с Романом тоже сильно переживали, и тоже по вполне понятной причине — для них это вообще было первое публичное выступление. А в остальном ничего необычного не было. Ни зловещих взглядов, ни леденящих душу оскорблений, ни дурных предзнаменований. Я просто глазам своим не поверила, когда увидела Люсю… там, на полу… с этой штукой на шее… Я тактично подождала, пока Тамара справится со слезами, и, не обращая внимания на знаки, которые подавал мне Генрих, задала очередной вопрос:

— Тамара, ты, конечно, не могла не думать, кто это сделал. Я понимаю, что ответа у тебя, скорее всего, нет, но все же… К каким выводам ты пришла? Кто мог желать Людмиле смерти?

— Не знаю… Честно, не знаю. Да, я думала, но у меня получается какая-то чепуха… — Какая именно чепуха? Не бойся, скажи, мы не собираемся разглашать твое мнение, но нам очень важно знать, кого ты подозреваешь. В конце концов, ты знала Людмилу лучше, чем кто бы то ни было, а исчезновение Вероники, возможно, каким-то боком связано с убийством.

— Нет, я не могу вам сказать.

— Почему? Ты думаешь — это я?

— Ты?! — Тамара подняла голову и немедленно прекратила плакать. — Что за ерунда? Ты же видела Люсю от силы два раза в жизни!

— Три, — уточнила я.

— Ну три, какая разница! Судя по вашему поведению, никаких претензий друг к другу вы не имели. Да и Люся наверняка бы рассказала мне, если бы между вами черная кошка пробежала. Нет, ты — последняя, на кого бы я подумала… — Значит, Вероника?

Она медленно покачала головой.

— Нет. О Веронике, я, признаться, размышляла. Но главным образом потому, что она убежала. Других причин подозревать ее у меня нет. Они с Люсей не ссорились, это я знаю точно. От Люсиной смерти Вероника ничего не выгадывает ни в каком отношении. И потом, премьера… Я понимаю, для вас это звучит смешно, но видели бы вы, как загоралась Вероника, говоря о нашем театре! Она ни за какие блага не согласилась бы сделать что-либо такое, что поставило бы под вопрос существование театра или хотя бы скорую премьеру… Нет.

— Тогда почему ты не можешь поделиться со мной своими соображениями? Что тебе мешает, если, по-твоему, убийца — не я и не Вероника?

— Да нет у меня никаких соображений! Нет ни фактов, ни доказательств, ничего! Просто я перебрала всех, кто был в тот вечер у Вероники, и… — И остановилась на ком-то, действуя методом исключения?

— Да, примерно так.

— Кого же ты не смогла исключить? Сурена? Романа? Евгения?

— Евгения. — Тамара вздохнула. — Но предупреждаю: я не знаю о нем ничего порочащего. Просто он единственный, у кого с Люсей могли быть разногласия, которые она старалась скрыть. Я уже говорила, вначале их отношения складывались не совсем гладко, но Люся редко на него жаловалась. Иной раз я видела, что она переживает, а спрошу — хорохорится, не признается. Только когда уж совсем сникнет, из нее удавалось что-то вытянуть. А во всем остальном Люся была очень открытой. Про таких говорят: душа нараспашку. Я уверена, если бы у нее возник конфликт с кем угодно, кроме Евгения, она не стала бы таиться.

— Тогда расскажи о нем поподробнее, пожалуйста. Все, что тебе известно.

Тамара посмотрела на меня с сомнением.

— Но, Варвара, это смешно! Допустим, они и вправду поссорились, но ведь из-за этого не убивают… Я говорю глупости! Но это просто потому, что не знаю, на кого еще подумать.

— Слушай, я ведь не собираюсь обвинять Евгения в убийстве, основываясь на твоих смутных соображениях. Но кому повредит, если ты нам о нем расскажешь? Кто он по профессии, чем занимается, что за человек?

Тамара все еще колебалась.

— Не думаю, чтобы от моего рассказа был какой-то прок. Мы практически незнакомы. Все, что мне известно о Евгении, я знаю со слов Люси. А по ее мнению, он самый замечательный человек на свете. Такой, знаете, сильный, решительный, но при этом нежный и заботливый.

— Нежный и заботливый? — удивилась я. — Но, насколько я поняла, до недавнего времени он не особенно щадил ее чувства.

— Да, мне тоже так казалось, но Люся его оправдывала. По ее словам, Женя боялся серьезных отношений с женщинами из-за сестры. Они потеряли родителей, когда ему было семнадцать, а ей четырнадцать. Евгений заботился о девочке, как отец. Ушел из института, устроился на работу, чтобы дать ей возможность учиться, долгие годы был ее единственной опорой. Естественно, они очень привязаны друг к другу, и Евгений боялся, что появление другой женщины в его жизни разрушит эту связь. Представляете, в ту злополучную субботу Люся впервые должна была увидеть Елену.

— Сколько же лет его сестре?

— Двадцать восемь.

— По-моему, достаточно много, чтобы жить своей жизнью. Или она тоже избегает серьезных отношений с мужчинами из боязни потерять привязанность брата?

— Не знаю. Вообще-то она уже побывала замужем, но брак быстро распался возможно, по этой самой причине.

— Да уж! Я бы сказала, будущее желающих войти в эту семейку не особенно обнадеживающее. Пожалуй, Елене повезло, что она не пришла на вечеринку. Иначе я знаю, на кого в первую очередь упало бы подозрение. Но для Евгения мотив слабоват. Если он намеревался сохранить свою семью в первозданном виде, достаточно было просто порвать с Людмилой… Ой! — Последнее восклицание вырвалось у меня невольно, поскольку Генрих наступил мне на ногу. Я поймала его многозначительный взгляд, потом увидела напряженно застывшее лицо Тамары и догадалась, что в задумчивости перешла на привычный легкомысленный тон, недопустимый в беседе с женщиной, потерявшей близкую подругу и перенесшей сердечный приступ. Чтобы исправить положение, пришлось быстро (и довольно неуклюже) поменять тему:

— А каково финансовое положение Евгения? Не возникало ли у него в последнее время острой нужды в деньгах?

— Не думаю, — суховато ответила Тамара. — Евгений — человек состоятельный. Ему принадлежит оздоровительный комплекс «Отдых и здоровье». Знаете такие заведения для денежных мешков — с бассейном, саунами, тренажерными залами и салоном красоты? Хочешь — сгоняй жир в поте лица, хочешь — ложись на операционный стол и жди, когда этот жир откачают под наркозом.

— И дело процветает?

— Именно так. Во всяком случае, рассказы Люси были только восторженными.

Нет, непохоже, что мне удастся вернуть дружеское расположение Тамары. Ее голос теперь звучал так, словно она с трудом удерживалась от грубости. Не желая окончательно все испортить, я встала и начала прощаться. Генрих и Леша последовали моему примеру.

— Может быть, позвонить кому-нибудь из твоих друзей? — предприняла я последнюю попытку примирения. — Если врач советовал побольше разговаривать, тебе нужны собеседники.

Тамара немного смягчилась:

— У меня больше нет близких друзей. Так, добрые знакомые, не более того. Люсю никто из них не заменит.

Глава 13

Увидев дом Сурена, Марк сразу понял, что опрашивать соседей бесполезно. Восемнадцатиэтажная башня сверкала девственной белизной, кое-где еще валялся строительный мусор. У подъезда стоял мебельный фургон, вокруг которого суетились грузчики. Стало быть, дом находится в процессе заселения. Марку показалось удивительным, что у Сурена уже есть домашний телефон. Хотя, если подумать, — ничего странного. Район старый, телефонный узел функционирует давно, за большие деньги телефон можно установить за два дня. Только откуда у Сурена большие деньги, если, по слухам, он все до последнего гроша вбухал в свой театр?

Марк поднялся на шестой этаж и позвонил в квартиру. Дверь открыла не молодая, но при этом потрясающе красивая женщина. Огромные синие глаза, окаймленные большими и совершенными по форме веками, стрельчатые брови, крупные правильные черты лица, черные с проседью волосы, уложенные в высокий пучок, гордая посадка головы — все вместе складывалось в образ восточной царицы, прекрасной и величавой. Эту женщину не портили ни глубокие складки у губ, ни морщины, прорезaвшие высокий открытый лоб, ни тяжелая, расплывшаяся книзу фигура.

Однако впечатление царственного величия быстро рассеялось, когда она улыбнулась и заговорила. От нее сразу повеяло уютом, теплом и радушием, выдающими добрую мать семейства и гостеприимную хозяйку дома.

— Вы, наверное, к Сурену? — спросила она приветливо. Марк подтвердил. Он поехал в театр, проверить, как идут работы, но вот-вот должен вернуться. Проходите, посидите со мной. Выпьем чайку, поболтаем, и время пролетит незаметно.

Предложение как нельзя более устраивало Марка. Эта добродушная и, по-видимому, бесхитростная женщина расскажет ему о Сурене охотнее и подробнее, чем любые соседи.

— Марина Робертовна, мама Сурена, — представилась женщина, протягивая руку. Марк назвал себя. — Проходите сюда, в гостиную, устраивайтесь поудобнее, а я сейчас приготовлю чай. Или вы предпочитаете кофе?

— Спасибо, чай в такую жару — самое лучшее. Позвольте, я вам помогу.

— Ни в коем случае! — засмеялась Марина Робертовна. — В армянских семьях с гостем положено обращаться, как с хрупкой драгоценностью. Я покрою позором весь свой род, если приму от вас помощь по хозяйству.

Храня семейную честь хозяйки, гость покорно прошел в гостиную, сел за стол и огляделся. Судя по обстановке, никак нельзя было предположить, что живущие здесь люди недавно перенесли переезд, равный, как известно, трем пожарам. В комнате царил идеальный порядок, все блестело чистотой. Лишь новая мебель (явно дорогая) наводила на мысль о недавнем вселении.

Через несколько минут Марина Робертовна вкатила в гостиную сервировочный столик, уставленный множеством вазочек. Там было варенье двух видов, домашние пирожки, печенье, булочки и большое блюдо с бутербродами. Хозяйка проворно переместила все это добро на стол, положила перед гостем салфетку, поставила розетку, тонкую фигурную чашку с блюдцем и ложечкой, на другом краю стола то же самое для себя, потом быстро сходила за чайником и налила чай.

Первые несколько минут беседа вертелась вокруг чаепития; Марина Робертовна усиленно потчевала гостя, а Марк вежливо нахваливал лакомства, которые и вправду были исключительно вкусны. Польщенная хозяйка выдала ему несколько маленьких секретов своей кухни, а потом деликатно перевела разговор на причины, приведшие дорогого гостя в ее дом.

— Вы давно знакомы с Суреном? — спросила она как бы между прочим.

Марк, несмотря на любезность хозяйки, почувствовал себя неловко.

— Боюсь, мы незнакомы. Вернее, знакомы заочно. — Он замолчал, ожидая дальнейших вопросов, — так было бы проще объяснить ситуацию, но Марина Робертовна лишь вопросительно подняла брови и поощрительно улыбнулась. — Я ищу Веронику Шеповалову, а Сурен был в числе тех, кто видел ее последним, — выдал Марк после мучительной паузы.

На чело хозяйки набежало облачко.

— Ах, да, эта ужасная история! К нам уже приходили из милиции, спрашивали о бедной девочке. Они держались очень вежливо, но тем не менее попросили разрешения осмотреть квартиру. Как будто думали, что мы прячем ее у себя!

Марк поторопился показать, что не разделяет заблуждений милиционеров:

— Конечно, это глупость с их стороны. Мне и в голову не приходило, что Сурен может иметь какое-то отношение к исчезновению Вероники. Но они в последнее время часто общались на репетициях, и ваш сын, возможно, располагает какими-то сведениями, которые помогут нам в поисках.

— Вероника, Вероника… — задумчиво проговорила Марина Робертовна. По-моему, я ее знаю. Сурен несколько раз приводил к нам домой своих актеров. Синеглазая блондиночка, хорошенькая, как с картинки, правильно? Она — ваша девушка?

Марк слегка вздрогнул.

— Нет. Я друг ее троюродной сестры. Варвара очень беспокоится за нее, поэтому привлекла к поискам всех, кого можно. У Вероники довольно много знакомых. Если расспрашивать всех по очереди, понадобится не меньше недели, а несколько человек управятся за пару дней.

Услышав, что Марк не имеет видов на Веронику, Марина Робертовна сочла возможным пооткровенничать с гостем.

— Я, признаться, очень надеялась, что мой мальчик ею увлечется. Такая милая девушка! Но Сурен ни о чем, кроме своего проклятого театра, думать не в состоянии. А ему уже тридцать пять! Давно пора завести семью, подарить нам с отцом внуков. И ведь были у него девушки. Но какая девушка выдержит, если ухажер без конца говорит только на одну тему? Когда появилась Людочка, я подумала: «Ну, слава богу! У них общее увлечение, они сумеют договориться». А у нее, как нарочно, жених! Нет в жизни гармонии… Господи, о чем я говорю! Девочка так страшно погибла, а я лепечу о семейном счастье! Ох, грешно искать утешения в таком горе, но, может, хоть оно отвратит моего мальчика от дьявольской мании? Вы не представляете, Марк, сколько мyки мы с Оганезом Ашотовичем вынесли из-за этой его страсти! Отец — знаменитый на всю Москву адвокат, уважаемый человек, я — педиатр, и тоже небезызвестный, а сын, вместо того чтобы пойти по нашим стопам, надумал податься в актеры! Да эту публику раньше ни в один приличный дом не приглашали! Как мы его отговаривали! Оганез Ашотович в жизни не повышал голоса, а тут кричал так, что охрип. Я умывалась слезами, хотя никогда не была плаксой. Но в Сурена как бес вселился. Всегда был ласковым мальчиком, таким внимательным сыном, и вот — пожалуйста! Настоял-таки на своем, подал документы в театральное училище. И не прошел — конкурс-то там, сами знаете, какой. И нам с отцом пришлось обивать пороги, чтобы освободить его от армии! Ну, думаем, ладно, все к лучшему: горький опыт — лучший учитель. Теперь мальчик забудет свои глупые мечты, приобретет почтенную профессию. А он еще три года убил на эту свою блажь. Устроился в театр рабочим сцены, мальчиком на побегушках, иными словами, и каждое лето, как одержимый, штурмовал театральные училища и институты. Пробовал поступить и на актера, и на режиссера, и на сценариста — все безуспешно. Мы с мужем уже рукой на него махнули, думали, так и останется сын без образования, но он, благодарение Всевышнему, все-таки взялся за ум. Поступил в МГУ — правда, на филфак, а не на юридический, как отец мечтал, — но все-таки в МГУ. И что же вы думаете? Чуть не вылетел с первого же курса! И опять театр виноват. Сурен в первую же неделю, как поступил, записался в студенческий театр. Дневал там и ночевал, занятия совсем забросил. Так и выгнали бы его из университета, если бы не мы с отцом. Опять пороги обивали, упрашивали, ублажали преподавателей, решали их проблемы, сводили с нужными людьми. Знаете, кому-то шифер нужен на даче крышу крыть, кому-то путевку в хороший кардиологический санаторий, кому-то породистых щенков некуда пристроить. Счастье еще, что у хороших врачей и адвокатов всегда найдется множество благодарных клиентов, готовых оказать любую услугу… Ох, и разболталась же я! Что же вы, Марк, не остановите старушку?

Марк, со всей любезностью, на какую был способен, дал понять Марине Робертовне, что считает определение «старушка» в высшей степени неподходящим, а рассказ хозяйки — прямо-таки захватывающим. Надо сказать, при этом он почти не кривил душой, и Марина Робертовна хоть и погрозила пальцем, явно оценила его искренность и осталась довольна.

— Впрочем, вы сами виноваты, — сказала она, ухитрившись произнести это так, что фраза звучала одновременно и ворчливо, и одобрительно. — Хорошие слушатели всегда провоцируют собеседника на откровенность. И в награду получают пространнейшие и скучнейшие признания. Налить еще чаю?

— Спасибо, в меня больше не войдет ни глоточка. Все было настолько вкусно, что, боюсь, я превысил свои возможности. Если не возражаете, давайте еще чуть-чуть задержимся на теме театра. Насколько я понимаю, в конце концов вы с мужем смирились с увлечением сына?

— А что нам оставалось делать? Не выгонять же мальчика на улицу! И потом, я бы не назвала это словом «смирились». Да, мы терпим, но терпим, скрипя зубами. Если бы у нас была возможность положить конец этой страсти, мы бы пошли на любые жертвы. Понимаете: раньше театр отнимал у нас сына, а теперь отнимает внуков. Думаю, не нужно вам объяснять, что значит для восточного человека продолжение рода. Отсутствие потомства — худшее из всех проклятий!

— А как же помещение под театр? Разве не вы помогли Сурену его купить?

— Нет. Он действительно просил денег, но мы отказали наотрез. Понимаете, для сына нам ничего не жалко, мы готовы оплатить что угодно, любую его прихоть — но только не театр! Не знаю, как он в конце концов купил этот подвал, наверное, занял деньги у знакомых.

— О женщины!..

Этот неожиданный возглас раздался от дверей гостиной. Марк повернул голову и увидел чудовище, достойное греческих мифов. Впрочем, не совсем так. Греки любили наделять своих чудовищ телом одного существа и головой другого, а в данном случае разным существам принадлежали две половины одной головы. Верхняя, определенно, была унаследована от эльфа, нижняя — от тролля. А голос, низкий и красивый, запросто мог принадлежать оперному баритону.

— Дай им возможность перемыть косточки ближнему, и они не пощадят родного сына. — Тут чудовище приблизилось к хозяйке и манерно поцеловало ей руку. Марк едва не поморщился при виде этого напыщенного театрального жеста. Ma ch`erie maman, ты не представишь меня своему гостю?

— А это твой гость, mon petit. Его зовут Марк, остальное он расскажет тебе сам, а я пока займусь ужином. — И она мгновенно исчезла из комнаты.

— Марк? — переспросил Сурен, подавая ему руку. — Это не с вами я вчера беседовал по телефону?

— Со мной.

— И что, не помогли вам мои сведения? Ни супруги Седых, ни Рома ничего о Веронике не слышали?

Марк на мгновение задержался с ответом, прикидывая, стоит ли сообщать Сурену о смерти Романа, но Сурен тут же избавил его от дилеммы, задав вопрос:

— Чем я могу быть полезен?

— Я был бы вам весьма признателен, — ответил Марк ему в тон, — если бы вы попытались вспомнить, не рассказывала ли Вероника в последнее время о своих новых знакомствах.

Сурен сел на место матери, закусил свою выдающуюся нижнюю губу, посмотрел в окно, побарабанил пальцами по столу и наконец отрицательно покачал головой.

— Нет, насколько я помню, ни о чем таком она не рассказывала. Честно говоря, не думаю, чтобы с тех пор, как мы начали репетировать «Сеньоров», у нее оставалось время на новые знакомства. Но почему бы вам не поговорить на эту тему с Ромой? Или вы не исключаете, что наша невинная Вероника наставляла своему молодому человеку рога?

— Всякое бывает, — туманно ответил Марк.

— Так-то оно так, но, по-моему, здесь не тот случай. Впрочем, я бы не стал биться об заклад. Девичья память и все такое… Хотя, появись у нашей примадонны новые поклонники, я, наверное, заметил бы какие-нибудь перемены в ее поведении. Пусть это звучит нескромно, но я довольно наблюдателен. Или, по крайней мере, стараюсь быть таковым. Помогает, знаете ли, при создании образа.

Марк постарался запихнуть поглубже глухое раздражение, которое вызывал в нем позер-собеседник, и задал очередной вопрос:

— Скажите, Сурен, как по-вашему, к кому из участников той злополучной вечеринки могла бы обратиться Вероника, если бы ей понадобилось убежище?

— К Варваре, разумеется, — не задумываясь ответил Сурен. — Вероника целыми днями только о ней и говорила: «Варвара любит то, Варвара не одобряет этого, Варвара такая, Варвара сякая!..» Если бы это не выглядело так смешно и трогательно, я, наверное, рано или поздно полез бы на стенку. Но Вероника меня умиляла. Она напоминает мне малышей из детского сада, которые без устали хвастают родителями и старшими братьями.

— А если исключить Варвару?

В глазах Сурена впервые загорелся неподдельный интерес; забыв об игре на публику, он подался вперед и спросил нормальным человеческим голосом:

— Так вы действительно думаете… слушай, давай на «ты», ладно?

Марк кивнул.

— Так ты думаешь, что ее прячет кто-то из нашей компании?

— Согласись, это разумное предположение. Девица уже трое суток где-то скрывается, милиции о ее местопребывании ничего не известно, в больницы и морги она, слава богу, не поступала. Других знакомых у нее нет, по крайней мере, никто о них не слышал. Вариантов остается не так уж много: либо Веронику похитили, либо она бежала из города, либо у кого-то прячется. И в последнем случае весьма вероятно, что у кого-то из вас.

— Да-а, — протянул Сурен и выпятил нижнюю губу так, что она едва не закрыла подбородок целиком. — Об этом я не подумал… Итак, к кому побежала бы Вероника, если бы захотела спрятаться? Ну, не к Тамаре, это точно — Тома ее не особенно жалует. Вероникино знакомство с Евгением можно считать шапочным, так что и не к нему тоже. Никуда не денешься: остаемся только мы с Ромой. Причем себя я поставил бы на первое место, ибо Варваре (ох, и молодчина!) все-таки удалось в конце концов вбить в голову нашей восторженной американочки известное недоверие к Роману. Теперь даже не знаю, поверишь ли ты мне на слово, если я скажу, что не видел Веронику с субботы. Впрочем, это легко проверить. Если не считать поездки на дачу, я все время был на людях, а на даче меня видели соседи. Хочешь съездить туда и убедиться, что беглянки там нет?

Марк покачал головой.

— Может быть, позже, а пока попробую поискать в других местах.

Он поднялся было, намереваясь уйти, но Сурен жестом остановил его.

— Постой, я хотел спросить: кого вы подозреваете в убийстве? Есть какие-нибудь догадки?

Конечно, Марк мог бы ответить: «Есть. Варвара подозревает тебя или ныне покойного Романа», — но врожденная деликатность заставила его ограничиться неопределенным пожатием плеч.

— Я все время ломаю над этим голову, даже во сне, — продолжал Сурен. Мама уже жаловалась тебе, что у меня сдвиг по фазе на почве театра? Она права. Я действительно вижу реальность через призму сцены. Раньше я присматривался к людям, чтобы убедительнее сыграть тот или иной характер, потом понял, что число характеров и моделей поведения ограничено. Теперь все люди для меня — не просто люди, а определенные типажи. Этот — простак и хвастун, тот — застенчивый, но добрый малый, и так далее… Разумеется, схемы довольно грубые, но по сути верные, — я убеждался в этом много раз. Понимаешь, к чему я клоню? Стоит мне увидеть человека и перекинуться с ним парой реплик, и я уже хотя бы в общих чертах знаю, что он из себя представляет. Я гордился тем, что вижу людей насквозь, и тем не менее не смог догадаться, кто задушил девушку! Может быть, потому, что до сих пор ни разу не сталкивался с убийствами… — Интересно… — сказал Марк и, помолчав, добавил:

— А ты не мог бы вкратце описать эти типажи?

— Ты имеешь в виду тех, кто был у Вероники на вечеринке? — оживился Сурен. — С легкостью! Начнем с хозяйки. Вероника у нас из породы «вьюнков». Слабая, женственная, привязчивая и без стержня. То есть, для нормального существования ей обязательно нужен «ствол» — сильная личность, вокруг которой она могла бы обвиваться. Правда, как и положено «вьюнкам», она обладает определенной цепкостью и умеет добиваться желаемого, если желание достаточно сильно, но при этом идет к цели не напрямик, а исподволь, мягко, незаметно, извилистыми путями. Ползучее растение — и этим все сказано. Очень внушаема, особенно если внушение исходит от человека из породы «стволов», но если такого в ее окружении нет, готова уцепиться за кого угодно. «Вьюнок» легко может попасть под дурное влияние, но я не могу представить себе обстоятельств, при которых он бы решился на убийство.

— Даже под влиянием сильной личности? — уточнил Марк.

— Даже так. Насилие — чересчур прямолинейный для «вьюнков» метод. Они предпочитают действовать тихой сапой. Вернее, не могут действовать иначе. Теперь Тамара. Томочка у нас — типичная «наседка». Нет, не совсем типичная. Скажем так: богато одаренная «наседка». Не выйди она замуж, из нее вышла бы гениальная актриса. Господи! Мне бы такой талант, я бы давно уже гремел на всю страну! А у Тамары тщеславия ни на грош. Ей не нужны ни признание, ни поклонники, ни деньги, в конце концов. Талантливая, остроумная, эрудированная, открытая, жизнерадостная — при таких дарованиях она могла бы стать душой любого общества, но все ее интересы подчинены интересам семьи. И, соответственно, убить она могла бы только в одном случае — защищая семейный очаг. Например, если бы Люся попыталась увести у нее Александра… да и то навряд ли. Вот если бы Люся попыталась Сашу извести — тогда конечно. Но ведь это же нонсенс!

— Почему?

— Люся была шалуньей, избалованным ребенком, всеобщей любимицей. Тип женщина-дитя. Для таких жизненно необходимо всем нравиться, они просто не в состоянии совершить поступок, не одобряемый обществом. Кстати, женщина-дитя идеальный партнер для «наседки». В этом заключался секрет нежной дружбы между Томочкой и Людмилой. У Тамары сильно развит материнский инстинкт, ей нужен несмышленыш, о котором она могла бы заботиться. Взять хотя бы Сашу! Абсолютно социально не адаптированное существо. Любое общение для него — стресс. Разговаривает, а сам весь как натянутая струна. Счастлив, только когда возится со своими железяками. Без опекуна, который общался бы вместо него с врачами, продавцами, персоналом из сферы услуг, с чиновниками, наконец, он просто погибнет. Томочка рассказывала, что начальство Сашиной фирмы выделило ему специального помощника. Помощник в присутствии бессловесного Саши разговаривает с клиентами, а Саша ремонтирует технику. Так и ездят по вызовам вдвоем. Короче говоря, Александр из «сычей». Любые контакты, а тем более конфликты, для него бич божий. А это убийство никак не назовешь бесконтактным.

— А как насчет Романа?

— Роман — слизняк. Бесхребетное существо, трус, прихлебатель и дамский угодник. Возможно, с моральной точки зрения убийство не представляет для него проблемы, но со всех остальных… немыслимо. Разве что, как единственный способ спасти собственную шкуру.

— А ради больших денег?

Сурен прижал обвислую губу пальцем и покачал головой.

— Нет. Мертвого он обокрал бы, это сомнений не вызывает. А вот убить своими руками побоится даже ради баснословного куша. Ну, кто там у нас остался? Варвара, Евгений и я? Варвара, несомненно, отностится к типу «амазонок». Ни в коем случае не путать с феминистками… — А в чем разница? — вполне искренно поинтересовался Марк.

— О, разница огромная! Феминистки страдают комплексом неполноценности и пыжатся доказать свое равенство с мужчинами. «Амазонки» же испытывают чувство превосходства над сильным полом. Им и в голову не придет с нами равняться. Мы для них — низшие существа. «Амазонки» самостоятельны, решительны и умны редкое свойство для женщин, между нами говоря. В числе их недостатков прямолинейность, иногда доходящая до грубости, самоуверенность и полное отсутствие женственности. На мужчин-завоевателей они действуют, как красная тряпка на быка. Правда, их это не особенно заботит… В принципе, «амазонка», наверное, способна убить, но не исподтишка, и не женщину-дитя, какой была Люся.

Что касается Евгения, то он, на мой взгляд, относится к типу «протектор» — это примерно то же самое, что «наседка», но со знаком Марса, а не Венеры. «Протектор» — мужчина до мозга костей, так сказать, в первобытнообщинном смысле этого слова. Мужчина-защитник и мужчина-добытчик. Про таких говорят: «За ним, как за каменной стеной». Он уверен в себе, знает, чего хочет, умеет быть безжалостным, но это не безжалостность завоевателя, готового шагать к своей цели по трупам. «Протектор» беспощаден только с врагами, тем или иным образом покусившимися на благополучие тех, кто находится под его защитой. На убийство из корысти или из ревности он не пойдет, ведь это неоправданный риск: в случае его разоблачения семья, фигурально выражаясь, останется без кормильца. На такой крайний шаг его может толкнуть только опасность, нависшая над близкими, и, возможно, чувство мести, если разорили его гнездо.

«Интересно, как он собирается выгородить себя? — подумал Марк, мысленно усмехнувшись. — Кажется, все типы характеров, исключающие возможность убийства из неблагородных побуждений, уже исчерпаны».

— А я — мечтатель, — словно услышав его мысленный вызов, заговорил Сурен. — Я живу в выдуманном мире. Точнее не живу, а играю разные роли. Благородный герой, циник, скептик, романтик, уставший от жизни многоопытный зубр, светский лев — все, что придет в голову. В реальной жизни мечтатели бездеятельны. Сражаются и убивают они только в мыслях. Мечтатели… — Ужин готов, мальчики! — появившись в дверях, провозгласила Марина Робертовна, и подкатила к обеденному столу тяжело груженный сервировочный столик.