С тех пор, как уснула моя красавица

«Спасибо тебе, Дэв». Майлс дотронулся до руки епископа. Потом он засмеялся: «Если бы сейчас с нами была Рената, она бы заставила тебя, Сал, вымыть кухню и убрать весь беспорядок, который ты там наделал».

Гости ушли, а Майлс с Нив загрузили посудомоечную машину и вымыли кухонную посуду в дружеском молчании. Нив собрала части от пресловутой кофеварки. "Это все лучше выбросить, пока еще кто-нибудь не обварился, " — сказала она.

"Не надо, оставь, — ответил Майлс. — По-моему, это дорогая штука, я попытаюсь ее починить как-нибудь, пока смотрю свой сериал «Опасность».

Опасность. Нив показалось, что это слово повисло в воздухе. Покачав головой в ответ на собственные мысли, она погасила свет на кухне и поцеловала Майлса перед тем, как отправиться спать. Заходя в спальню, она еще раз огляделась, чтобы убедиться, что все в порядке. Свет из прихожей едва освещал часть гостиной, и Нив вздрогнула, увидев в этом свете уже высохшие и покоробленные страницы кулинарной книги, которую Майлс переложил к себе на письменный стол.

8

В пятницу утром, пока Симус брился, Рут Ламбстон ушла из дома, ничего не сказав мужу. До сих пор у нее перед глазами стояло перекошенное от гнева лицо Симуса, когда он увидел стодолларовую бумажку, вытащенную из кармана его же пиджака. За последние годы все эти лишения из-за алиментов убили в ней какие-либо эмоции по отношению к мужу, кроме одной — постоянной обиды. Сейчас добавилась еще одна — страх. Чего она боялась — его? за него? — она и сама не знала.

Работая секретарем, Рут зарабатывала 26 тысяч в год. После вычета налогов, страховок, расходов на машину, одежду и завтраки на работе ее чистый заработок составлял приблизительно как раз ту сумму, которая уходила к Этель. «Я просто рабыня у этой старой ведьмы», — эту фразу она периодически бросала в лицо Симусу.

Обычно Симусу удавалось ублажить жену. Но этой ночью он был в такой ярости, что, когда поднял руку, Рут отступила назад, боясь, что он может ударить. Но он только выхватил купюру и разорвал ее пополам. «Тебе интересно знать, откуда она у меня? — орал он. — Мне дала ее эта сука! Когда я попросил ее об освобождении, она сказала, что будет очень рада мне помочь. И что она была так занята весь месяц, что у нее не было времени шляться по ресторанам. Вот это то, что у нее осталось».

«Так она не отказалась от денег?» — зарыдала Рут.

Ярость на его лице сменилась ненавистью. «Возможно, мне удалось убедить ее, что человеку не надо так много. Но, может, и тебе тоже стоит об этом поразмыслить».

Его ответ вызвал у Рут такой приступ возмущения, что она задохнулась. "Не смей так разговаривать со мной, " — заорала она и в ту же минуту с ужасом увидела, как из глаз Симуса брызнули слезы. То и дело всхлипывая, он рассказал ей, как бросил в ящик письмо вместе с чеком и как девчонка, которая живет этажом выше Этель, отозвалась о нем и о его деньгах. «Весь дом считает меня кретином».

Всю ночь Рут пролежала без сна в спальне одной из дочерей, она настолько была переполнена презрением к Симусу, что даже не могла себя заставить лечь рядом с ним. К утру она пришла к выводу, что презирает заодно и себя тоже. «Этой женщине удалось превратить меня в настоящую мегеру, — думала она. — Я дошла до точки».

Сжав губы, Рут, вместо того, чтобы повернуть к станции метро на Бродвее, шла прямо по Вест-Енд Авеню. Резкий утренний ветер подгонял ее, и она все ускоряла шаг в своих туфлях на низком каблуке.

Она была полна решимости начать борьбу с Этель. Это давно следовало бы сделать. Рут достаточно начиталась ее статей, в которых та постоянно становилась в позу ярой феминистки. Но сейчас контракт на книгу, который подписала эта баба, стал поистине ее Ахиллесовой пятой. Как будет интересно, когда на Шестой Странице в «Пост» напечатают, что она ежемесячно сдирает тысячу долларов у человека, имеющего трех дочерей — студенток! Лицо Рут исказилось мстительной ухмылкой. Если Этель не отменит притязания на алименты, она вцепится ей в глотку. Сначала — «Пост», потом — суд.

Начальница отдела кадров, где Рут просила ссуду для того, чтобы заплатить за учебу дочери, была в шоке, услышав эту историю про алименты. «Моя подруга — прекрасный адвокат по бракоразводным делам, — сказала она. — Она может себе позволить время от времени общественную работу, ей бы понравилось заняться таким дельцем. Если я правильно понимаю, вы никак не можете изменить решение об алиментах, но, может, это станет поводом пересмотреть закон. Если все будет предано огласке, вполне возможно, что вы выиграете».

Рут растерялась. «Мне бы не хотелось ставить в неловкое положение своих девочек. И это означает признать, что бар еле сводит концы с концами. Я должна подумать».

Пересекая 73-улица, Рут подумала, что либо Этель отказывается от денег, либо она, Рут, будет просить о встрече с этим адвокатом.

Молодая женщина катила коляску прямо на Рут. Та отступила в сторону, чтобы дать женщине дорогу и налетела на худого мужчину в грязном пальто и шапке, почти полностью съехавшей на лицо; от него за версту разило перегаром. В отвращении сморщив нос, она покрепче вцепилась в свою сумочку и отшатнулась к обочине. "Как много народу, " — думала она. По прохожей части бежали дети со школьными книжками; пенсионеры вышли на свои ежедневные прогулки к газетным киоскам; опаздывающие на работу пытались поймать такси.

Рут так и не смогла забыть один дом, который они уже почти было купили в Вестчестере двадцать лет назад. Тогда он стоил 35 тысяч, а сейчас, наверное, раз в десять больше. Но когда в банке стало известно об алиментах, им было отказано в ссуде.

Она повернула на восток 82 улицы — квартал, где жила Этель. Распрямив плечи, поправив свои очки без оправы, она со стороны напоминала боксера, готового к выходу на ринг. Помнится, Симус рассказывал ей, что Этель живет на первом этаже и имеет свой собственный вход. Табличка с именем Э.Ламбстон над звонком подтверждала это.

Слышно было, как внутри квартиры играло радио, но никто не откликнулся на звонок. Она покрепче вдавила кнопку — никого. Рут совсем не настроена была отступать и не отнимая руки жала на звонок.

Громкая трель длилась не менее минуты, пока Рут не услышала звук отпираемого замка. Дверь распахнули одним рывком. Перед Рут возник молодой человек с растрепанными волосами и в незастегнутой рубашке: «Какого черта?» Но, рассмотрев, кто перед ним, он утих: «Простите, вы, наверное, подруга тети Этель?»

«Да, и мне надо с ней поговорить». Рут подалась вперед, отталкивая молодого человека, загородившего ей вход в квартиру. Тот отступил, и она оказалась в гостиной. Рут быстро огляделась по сторонам. Симус всегда твердил о том, какой кавардак в квартире у Этель, но эта комната сияла чистотой. Вокруг, конечно, чересчур много бумаг, но все они сложены в аккуратные стопки. Прекрасная старинная мебель, Симус рассказывал о том, как он покупал для нее кое-какие вещи. "А я живу среди всякой рухляди, " — с тоской подумала Рут.

«Я Дуглас Браун». У Дуга появилось какое-то неприятное предчувствие. Что-то в самой этой женщине и в том, как она появилась в квартире, заставило его занервничать. «Я племянник Этель, — сказал он. — У вас было условлено о встрече?»

«Нет. Но я настаиваю на немедленном разговоре с ней. — Рут решила представиться. — Я жена Симуса Ламбстона и я пришла забрать последний чек, который он ей выписал. Начиная с этого дня, твоя тетя больше не будет получать алименты».

На столе лежала целая стопка почты. Почти на самом верху она заметила белый конверт с темно-красными краями. Этот почтовый набор — подарок Симусу от дочерей на день рождения. "Я забираю это, " — сказала она.

Прежде, чем Дуг успел остановить ее, конверт уже был в руке Рут. Она раскрыла его, вытащила содержимое, внимательно рассмотрела бумаги и, разорвав в клочки чек, снова вложила письмо в конверт.

Пока Дуг Браун остолбенело смотрел на все это, пораженный, она залезла к себе в сумочку и извлекла оттуда две половинки разорванной Симусом стодолларовой банкноты. "Ее, похоже, действительно, нет дома, " — сказала она.

«Какая потрясающая наглость! — встрепенулся наконец Дуг и выхватил из ее рук деньги. — Я бы мог сейчас вызвать полицию».

«На твоем месте я бы не пыталась, — ответила Рут. — Дай сюда». Она забрала разорванную купюру назад. «Скажешь этой паразитке, чтобы она ее склеила и заказала роскошный обед по случаю прощания с моим мужем. И еще скажешь ей, что больше она ни цента от нас не получит, а если попытается протестовать, то ей придется об этом горько сожалеть до конца своих дней».

И не оставляя Дугу возможности что-либо ответить, Рут подошла к стене с фотографиями Этель и начала их рассматривать. «Она создала себе прекрасный имидж, занимаясь черт-те чем, что не имеет даже конкретного определения, разъезжает, собирая эти проклятые награды; был единственный человек, котоый пытался относится к ней, как к женщине, как к живому существу, а она сживает этого человека со свету». Рут повернулась лицом к Дугу: «Лично у меня она вызывает жалость. Я знаю, что она думает о тебе. Я, мой муж и мои дети платим за то, что она водит тебя по роскошным ресторанам, так тебе мало — ты еще и крадешь у этой женщины. Этель рассказывала моему мужу про твои проделки. А я одно могу сказать — вы друг друга стоите».

С этими словами она ушла. С помертвевшими губами Дуг рухнул на диван. Кому еще Этель разболтала о том, что он прикладывал руку к алиментам?

* * *

Не успела Рут ступить на тротуар, как ее окликнула какая-то женщина, стоявшая на крыльце дома. Рут разглядела, что ей едва за сорок, что ее светлые волосы взбиты в модный теперь беспорядок, что ее свитер и прямые брючки смотрятся очень стильно, и что на лице у нее написано неприкрытое любопытство.

«Простите за беспокойство, — начала женщина. — Меня зовут Жоржетт Веллс, я соседка Этель, и я за нее беспокоюсь». Худенькая девочка-подросток, открыв дверь, сбежала со ступенек и остановилась рядом с Веллс. Увидев, что Рут стоит перед квартирой Этель, она быстро спросила: «Вы подруга миссис Ламбстон?»

Рут была абсолютно уверена, что это та самая девчонка, которая так насмешливо говорила с Симусом. У нее в желудке резко что-то сжалось из-за глубокого страха, смешанного с внезапной острой неприязнью к этим двум. Почему эта женщина беспокоится об Этель? Рут вспомнила выражение дикой ненависти на лице Симуса, когда он рассказывал о том, как Этель всунула ему стодолларовую бумажку; и еще она подумала, как опрятно выглядела комната, а ведь Симус частенько рассказывал, что, когда в ней находится хозяйка, то возникает впечатление, что квартира недавно подверглась бомбежке... Просто Этель некоторое время в квартире не было.

«Да, — сказала Рут, стараясь придать любезность своему голосу. — Я удивлена, что не застала Этель, но разве есть какие-то причины для волнений?»

«Дана, отправляйся в школу, — приказала мать. — Ты опять опоздаешь».

"Я хочу послушать, " — надула губы Дана.

«Ну, ладно, ладно, — нетерпеливо оборвала ее миссис Веллс и снова повернулась к Рут. — Там происходит что-то необычное. На прошлой неделе явился ее бывший, обычно он посылает алименты по почте или приходит пятого числа. Поэтому, когда я увидала, как он здесь что-то вынюхивал в четверг после обеда, я подумала, что это странно. Было только тридцатое, и я удивилась, чего это он так рано? Ну, я вам скажу, они орали друг на друга так, что слышно было, как будто мы в одной комнате».

Рут с трудом овладела своим голосом. «Что же они говорили?»

«Да я просто имела в виду, что слышны были крики, а вот слов я разобрать не могла. Я уже было спустилась по лестнице, ну, на тот случай, если Этель понадобится помощь...»

«Нет, милочка, тебе просто захотелось послушать», — подумала Этель.

«...но в это время зазвонил телефон, это была моя мама из Кливленда, она мне рассказывала про сестру, которая сейчас оформляет развод, — и целый час она говорила без умолку. А потом уже все закончилось. Я позвонила Этель. Вообще-то она смеется над своим бывшим. Как она его копирует — это бесподобно! Но телефон не отвечал, поэтому я решила, что она ушла. Вы же знаете Этель, вечно куда-то спешит. Но обычно она говорит мне, если уезжает больше, чем на пару дней, а тут — ни слова. Теперь в ее квартире обосновался племянник, и это тоже необычно».

Жоржетт Веллс сложила на груди руки. «Прохладно; правда, ненормальная погода? Я знаю, что все эти лаки для волос портят атмосферу. Ну, неважно, — продолжала она в то время, как Рут не сводила с нее и Даны глаз, ловя каждое слово. — У меня очень странное ощущение, что что-то произошло с Этель, и что здесь не обошлось без этого слизняка, ее бывшего».

«И не забывай, мама, — вмешалась Дана, — что он снова приходил в среду и явно чего-то боялся».

«Да, я как раз собиралась сказать, что ты еще видела его в среду. Это было пятое, значит, он мог принести чек. А потом я видела его вчера. Ну скажите, с чего ему было возвращаться? Но никто не видел саму Этель. Я просто начинаю думать, что он что-то с ней сделал, и, может, оставил что-то вроде улики, и это его беспокоит». Закончив свой рассказ, Жоржетт победно улыбнулась и попросила Рут: «Как друг Этель, помогите мне решить, стоит ли звонить в полицию и сказать им, что у меня есть подозрения, что мою соседку убили?»

* * *

В пятницу утром Китти Конвей позвонили из госпиталя: заболел один из водителей-волонтеров, не может ли она его заменить?

Китти вернулась домой лишь во второй половине дня, быстро переоделась в спортивный костюм и кроссовки и поехала в Моррисон-Стэйт парк. Тени уже становились длиннее, и всю дорогу она рассуждала сама с собой, не лучше ли подождать до утра, но в то же время продолжала ехать и наконец добралась до парка. За последние несколько дней солнце подсушило щебеночное покрытие на стоянке и тропинках, но на заросших лесом участках приходилось идти по влажной грязи.

Китти обошла вокруг конюшню, стараясь в точности следовать тому маршруту, по которому несла ее лошадь сорок восемь часов назад. Но к собственной досаде, она не могла в точности вспомнить дорогу. "Никакого чувства ориентации, " — пробурчала она себе под нос, когда ее по лицу стегнула ветка. Ей пришло на память, как Майкл, оказавшись один в незнакомом месте, всегда тщательно зарисовывал все пересечения дорожек и другие ориентиры.

После сорока минут бесполезного блуждания, ее кроссовки совершенно промокли и покрылись налипшей грязью, ноги болели, и Китти остановилась передохнуть и немного почистить обувь на том месте, где обычно останавливались и группировались наездники. Никого не было ни видно, ни слышно; солнце почти совсем зашло. "Я совсем рехнулась, для прогулок в одиночестве это не самое удачное место. Вернусь сюда завтра, " — подумала Китти.

Она встала и той же дорогой пошла обратно. «Ну-ка, минуточку, это же было как раз где-то здесь, — вдруг заметила она. — На этой развилке мы взяли вправо и начали подниматься по склону. А вот на этом месте чертова кляча решила сорваться в галоп».

Теперь Китти была уверена, что не ошибается. Ее сердце бешено забилось от дурного предчувствия и страха, после бессонной ночи оно совсем вышло из-под контроля. «Она видела руку... Она должна позвонить в полицию... Смешно, да и только. Это все ее воображение. Она будет выглядеть круглой идиоткой. А что, если позвонить, не называя своего имени, и не влезать самой в это дело. Нет, не годится, они могут проследить, откуда был сделан звонок». И в конце концов она вернулась к своей первоначальной затее — прежде чем поднимать тревогу, проверить самой.

То расстояние, которое лошадь пронеслась за пару минут, Китти прошла за двадцать. «Как раз на этом месте это безмозглое животное начало жевать какие-то сорняки, — припоминала она. — Здесь я натянула поводья, лошадь повернула и помчалась вниз».

«Здесь» — это на вершине крутого каменистого склона. В наступающих сумерках Китти начала спускаться. Кроссовки скользили по камням. Один раз она упала, потеряв равновесие, и оцарапала руку. "Я обязана сделать это, " — уговаривала она себя. Несмотря на холод, лоб ее покрылся испариной. Она вытерла лицо не замечая, что рука испачкана в грязи. Нигде не было видно ничего похожего на синий рукав.

На полдороге она остановилась и присела на большой валун. «У меня просто не все в порядке с головой, — решила она. — Еще слава Богу, что хватило ума не позвонить в полицию. Надо отдышаться и скорее домой под горячий душ». И добавила вслух: «Я не нахожу подобные прогулки чересчур увлекательными». Когда ее дыхание пришло в норму, она вытерла руки о свой светло-серый костюм и собралась вставать. Опершись правой о камень, она что-то почувствовала под рукой.

Китти опустила голову, и крик застрял у нее в горле, вместо него вырвался лишь глухой стон. Ее пальцы коснулись других пальцев, наманикюренных, с покрытыми темно-красным лаком ногтями. Ладонь Китти скользнула по камню рядом с другой ладонью, обрамленной синей манжетой, которая так врезалась в ее сознание. Обрывок черного целлофана траурной лентой обвивал тонкое безжизненное запястье.

* * *

В пятницу в семь часов утра Денни Адлер, переодевшись в пьянчужку, расположился под стеной дома прямо напротив Шваб-Хаус. Было сыро и ветрено, и он подумал, что вполне вероятно, Нив Керни не пойдет сегодня на работу пешком. Но еще давным-давно, выслеживая очередную жертву, он научился быть терпеливым. Большой Чарли говорил, что обычно Керни уходит в магазин рано, где-то между половиной восьмого и восемью.

С четверти восьмого началось массовое перемещение. Подошел автобус и забрал детей в одну из престижных закрытых школ. «Я тоже ходил в закрытую школу, — усмехнулся про себя Денни. — В Браунсвиллскую исправительную колонию в Нью-Джерси».

Потом наступило время золотой молодежи. Все в одинаковых плащах — «Нет, в „Барберри“, — поправил себя Денни. — Запоминай». Дальше потянулись важный чиновный люд: мужчины и женщины, седоволосые, холеные, явно довольные жизнью. Со своего наблюдательного пункта Денни мог отлично все видеть.

В двадцать минут девятого он сообразил, что сегодня ему вряд ли уже повезет, а раздражать опозданием менеджера в кафе было бы слишком рискованно. Денни был уверен, что со своей характеристикой он будет подвергнут тщательнейшему допросу, когда подойдет к концу срок его работы. Офицер, под чьим присмотром он находился, должен замолвить за него словечко: «Один из моих лучших людей, — скажет Тухей. — Он чист, даже на работу никогда не опаздывает».

В потрепанном пальто, от которого разило дешевым вином, в здоровенной шапке с ушами, которая почти полностью закрывала его лицо, в видавших виды дырявых кроссовках, Денни неохотно поднялся. Со стороны совершенно не было заметно, что под этим маскарадным костюмом он был одет в свою обычную рабочую одежду: вылинявшую, но опрятную хлопчатобумажную куртку на молнии и такие же штаны. В руке он держал пакет с обувью, влажной салфеткой и полотенцем. Нож, чтобы был под рукой, спрятан в правом кармане пальто.

Теперь ему предстояло дойти до станции метро на углу 72-ой и Бродвея, дойти до конца платформы, пальто и шапку засунуть в пакет, переобуться и привести в порядок лицо и руки.

Если бы только Керни не запрыгнула вчера в эту машину! Денни мог поклясться, что она собиралась пойти домой пешком. А там бы он встретил ее в парке...

Терпение Денни подкреплялось совершенной уверенностью, что оно будет вознаграждено. Он сделает свое дело — не утром, так вечером, не сегодня, так завтра. Он шел, стараясь не привлекать к себе внимания, и нес пакет так, как будто тот вообще не имел к нему никакого отношения. На лицах тех нескольких человек, что скользнули по нему взглядом, читались либо брезгливость, либо жалость.

На углу 72-улица и Вест-Енд он столкнулся с какой-то старой каргой, которая неслась, опустив голову, вцепившись обеими руками в свою сумочку и зло сжав узкие губы. "Здорово было бы сейчас толкнуть ее и выхватить сумочку, " — подумал Денни, но ему пришлось расстаться с этой заманчивой идеей. Он прошел мимо, свернув на 72-ую улицу и направляясь к станции метро.

Спустя несколько минут он появился, уже с чистыми руками и лицом, с прилизанными волосами и в застегнутой наглухо куртке. Пальто, шапка, полотенце, салфетка — все лежало в пакете, скрученное в тугой узел.

В половине одиннадцатого он уже доставил кофе в кабинет Нив.

«Привет, Денни, — сказала она, когда он вошел. — Я проспала сегодня и теперь никак не могу включиться в работу. Чтобы они все ни говорили, но ваш кофе не идет ни в какое сравнение с тем пойлом, которое они себе готовят в кофеварке».

«С каждым может случиться проспать, мисс Керни», — произнес Денни, вытаскивая из сумки пластиковую чашечку и предупредительно раскрывая ее для Нив.

* * *

Проснувшись в пятницу утром, Нив была поражена увидев, что часы показывают без четверти девять. "О, господи, — бормотала она, откидывая одеяло и выпрыгивая из кровати. — Вот что значит полночи провозиться с «детишками из Бронкса». Она накинула халат и выскочила в кухню. Майлс уже варил кофе, налил сок, а английские булочки оставалось только засунуть в тостер. «Ты почему не разбудил меня, Комиссар?» — возмутилась Нив.

«Ничего страшного не случится с мировой модой, если она подождет тебя полчасика». Он был целиком погружен в изучение «Дейли Ньюс».

Нив заглянула ему через плечо. «Что-нибудь интересное?»

«Вся первая полоса целиком посвящена Никки Сепетти. Похороны завтра. Сначала его будут отпевать в Соборе Св. Камиллы, а потом с эскортом препроводят в Калвари».

«А ты ожидал, что они вышвырнут его еще до того, как он умрет?»

«Нет, но я надеялся, что его кремируют, и я буду иметь удовольствие представлять, как его гроб уплывает в печь».

«Успокойся, Майлс, — Нив поспешила сменить тему. — Хорошо вчера было, правда?»

«Было хорошо. — Майлс сделал ударение на прошедшем времени. — Интересно, как рука Сала? Могу поспорить, что вчера ночью он не занимался любовью со своей последней девицей. Кстати, ты слышала, он говорил, что собирается женится снова?»

Нив поставила стакан с соком — «все витамины в одном стакане». «Ты шутишь! Кто же эта счастливица?»

«Я бы не применял слово „счастье“ в данном случае, — изрек Майлс. — У него их было уже такое количество! Сначала он наделает шуму, а потом бегает то от манекенщицы, то от балерины, то от какой-то помешанной на здоровом образе жизни, то от какой-то общественной активистки. Так и кочует от Вестчестера до Нью-Джерси, потом в Коннектикут, оттуда в Айленд. И каждой он покупает роскошный дом. Один Бог знает, в какую копеечку ему все это влетает».

«Хотелось бы думать, что он угомонится когда-нибудь?»

«Кто знает? Дело в том, что для него не имеет значения, сколько это стоит, просто он так и остался неуверенным в себе ребенком, который все пытается самоутвердиться».

Нив засунула булочку в тостер. «Что еще рассказывали, пока я крутилась у духовки?»

«Дэва вызывали в Ватикан, но это — по секрету. Он сказал мне пока никого не было, Сал вышел пописать — я извиняюсь, твоя мама запрещала мне так выражаться, — Сал тогда вышел помыть руки».

«Я слышала, что он что-то говорил о Балтиморе. Это там ему сулят епархию?»

«Он полагает, что, возможно, ему это предложат».

«Это означает, что он станет кардиналом?»

«Может быть, может быть».

«Вас всех нельзя назвать неудачниками, наверное, это витает в воздухе Бронкса».

Булочка выскочила из тостера. Нив намазала ее маслом, положила толстый слой повидла и надкусила. Несмотря на пасмурную погоду, на кухне было очень светло благодаря мебели из светлого дуба и керамической плитке на полу в голубых, белых и зеленых тонах; в тон к ней были и подставки для посуды и клетчатые салфетки на столе. Чашки, блюдца, кувшин, молочник и тарелки с классическим английским рисунком — изображением плакучей ивы — сохранились еще со времен детства Майлса. Нив просто не могла себе представить утро без этой привычной ей обстановки.

Она внимательно посмотрела на Майлса. Он выглядел сейчас, как когда-то до болезни. Это не только из-за Никки Сепетти. Это было еще и предвкушение работы, дела, в котором он так нуждался. Она знала, как Майлс был озабочен притоком наркотиков в страну и теми кровавыми разборками, которые неизменно сопровождали этот бизнес. И — кто знает? — может, в Вашингтоне он встретит кого-нибудь. Он бы мог еще раз жениться. Он, действительно, еще привлекательный мужчина. Последнее Нив произнесла вслух.

«Вчера вечером ты уже это говорила, — заметил Майлс. — Я стал подумывать о том, не начать ли мне позировать для „Плэйгерл“ на волонтерских началах. Как ты считаешь, они меня возьмут?»

«Если возьмут, то все девицы выстроятся за тобой в очередь», — ответила Нив, забирая кофе к себе в комнату. Пора уже было отправляться на работу.

* * *

Закончив бритье, Симус вышел из ванной и увидел, что Рут уже ушла. С минуту он поколебался, потом тяжелой походкой прошел через коридор в спальню, даже не завязав пояс от купального халата, который девочки подарили ему на Рождество, и опустился на кровать. Он чувствовал такую дикую усталость, что не мог как следует разлепить глаза. Единственное, чего ему хотелось, это накрыться с головой одеялом и спать, спать, спать...

Все эти годы, несмотря на разные проблемы, Рут всегда спала с ним в одной постели. Иногда они неделями, а то и месяцами не прикасались друг к другу — все эти денежные проблемы вытягивали из них последние силы, но все равно, не обсуждая это, они ложились вместе, следуя традиции — жена должна спать вместе со своим мужем.

Симус огляделся в комнате, пытаясь увидеть все глазами Рут. Мебель в спальне была куплена его матерью, когда самому Симусу было всего десять лет. Еще не антиквариат — просто старая рухлядь: фанера под красное дерево, идиотское подвижное зеркало над трюмо. Он помнил, как мать полировала мебель, тряслась над ней и очень ею гордилась. Гарнитур — кровать, трюмо и комод — удовлетворяли все ее представления о «красивом доме».

Рут вырезала и хранила картинки приглянувшихся ей интерьеров из журнала «Хаус Бьютифул». Современная мебель. Пастельные тона. Много свободного пространства, много воздуха. Постоянные заботы о деньгах стерли с ее лица надежду и свет, сделали ее слишком строгой к дочерям. Он вспомнил, как она орала на Марси: «Ну, как ты могла порвать платье?! Я же столько копила на него!»

И все из-за Этель.

Симус опустил голову на руки. Тот телефонный звонок камнем лег на его совесть. Нет выхода. Пару лет назад он смотрел фильм, который так и назывался — «Нет выхода».

Прошлым вечером он чуть не поднял руку на Рут. Воспоминание о тех последних нескольких минутах с Этель, тот момент, когда он потерял над собой контроль, когда он...

Симус зарылся головой в подушку. Какой смысл тащиться сейчас в бар, делать вид, что все в порядке? Он до сих пор не может поверить в то, что сделал. И менять что-либо поздно. Он это знал. То, что все это не принесет ничего хорошего, он тоже знал. Симус закрыл глаза.

Он не заметил, как уснул. Откуда-то внезапно появилась Рут. Бледная от гнева, она сидела на краю кровати, а в глазах была такая затравленность и паника, как будто она выскочила из-под обстрела.

«Симус, — сказала она, — Ты должен мне все рассказать. Что ты с ней сделал?»

* * *

В пятницу в десять часов утра Гордон Стюбер появился в своем офисе на Западе 37-ой улицы. В лифте он поднимался вместе с тремя чопорными мужчинами, в которых тут же узнал государственных ревизоров, вернувшихся, чтобы вновь погрузиться в его бумаги. Подчиненным осталось лишь перехватить сердитый взгляд Гордона из-под сведенных бровей и услышать брошенное на ходу: «Поосторожней!»

Он пересек демонстрационный зал, не обращая внимания ни на клиентов, ни на своих работников, быстро прошел мимо стола секретарши Мэй, не удостаивая ответом ее робкое: «Доброе утро, сэр», и скрылся в своем кабинете, хлопнув дверью.

Когда он сел за стол и откинулся в изысканном, вызывающим у всех восхищение, кресле, обтянутом сафьяном, сердитое выражение на его лице сменилось тревогой.

Он окинул взглядом кабинет, наслаждаясь тем комфортом, которым себя окружил: диваны и кресла тисненой кожи; картины и статуэтки, приобретенные за бешеные деньги, могли бы украсить любой музей... Спасибо Нив Керни, теперь ему придется большую часть времени проводить не у себя в кабинете, а в суде. Или в тюрьме, если он не будет достаточно осторожным.

Стюбер встал и подошел к окну. 37-ая улица — неразбериха, суета, уличные торговцы, — она не меняется. Он вспомнил, как ребенком бегал прямо из школы помогать отцу, меховщику. «Дешевые меха». Лиса под соболь. Ровно каждые два года отец объявлял себя банкротом. К тому времени, как Гордону исполнилось пятнадцать, он уже твердо знал, что не станет всю свою жизнь чихать среди кроличьих шкурок, уверяя идиотов, что им удивительно к лицу эти убогие «меха».

Подкладка. Это он решил еще до того, как стал взрослым. Это то, что необходимо всегда. Чем бы ты не торговал: куртками — длинными или короткими, меховыми пальто или плащами, везде требуется подкладка.

Все оказалось несложно, и, опираясь на неохотно выданные отцом деньги в долг, Гордон открыл «Стюбер Энтерпрайзес». Молодежь, которую он нанимал из школ по дизайну, имела свежее воображение и была оригинальна, в результате чего расцветки его подкладочных тканей получались восхитительными.

Но подкладка это не совсем тот бизнес, благодаря которому можно снискать известность. Поэтому он стал ловить молодых людей, знакомых с пошивом костюмов. Он задался целью стать кем-то вроде Шанель.

И снова успех. Его костюмы продавались в лучших магазинах. Но он был одним из дюжины, даже из двух дюжин, постоянно сражаясь за состоятельного клиента, что также не приносило достаточных в его представлении доходов.

Стюбер взял со стола сигарету и зажигалку, золотую, украшенную рубинчиками и, прикурив, еще долго крутил ее в руках. Да-а, все, что надо было сделать этим молодцам из ФБР, так это подсчитать стоимость обстановки его кабинета, включая и зажигалку, а они все продолжают копать, пока не найдут что-нибудь, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от уплаты налогов.