Век безумия (№1) - Пушка Ньютона

– О да! – еще больше развеселился Джон и принялся изображать короля, осыпающего подданных своей сиятельной милостью. – Прольет на нас свет Аполлона! Хотя мы так и не поняли, над чем эти философы работают. Мы помогли им решить маленькую часть большущей задачи…

– Я бы сказал не маленькую часть, а большую, – перебил его Бен. – Они застряли, а мы им помогли сдвинуться с места.

– Да понятно, что они застряли, но к какой цели они движутся?

Бен пожал плечами:

– Может быть, изобретают новую пушку, чтобы побыстрее разбить французов.

– Нет, на пушку это не похоже.

– У меня для тебя, Джон, есть загадка, куда более интересная, – сказал Бен. – Вот ответь мне с ходу, почему письмо от Минервы подписано не одиннадцатым, а двадцать вторым апреля?

– Что? – Джон вырвал у него из рук листок и нахмурился. – Может быть, они ошиблись, – проворчал он.

Бен пожал плечами.

– Я проверил, все сообщения датируются на одиннадцать дней вперед.

– Одиннадцать? Мне это что-то напоминает, – задумался Джон.

– А что если эти письма не нам посылались? Возможно, это ранее перехваченная переписка, теперь ее кому-то отправляют, а? – рассуждал Бен.

– Это недоразумение, – сказал Джон, пнув ногой подвернувшийся пучок травы, – но только в том случае, если они не пользуются римским календарем. Он с нашим календарем не совпадает, и кажется, ровно на одиннадцать дней.

Бен остановился как вкопанный и с ужасом уставился на друга.

– О господи, – пролепетал он, – ведь это очень похоже на правду.

– Что ты хочешь этим сказать? – Джон щелкнул пальцами. – Я не вижу здесь причины для трагедии.

– Ну как же, все это время мы считали господина F англичанином и думали, что пишем ему в Англию.

– Он и есть англичанин, он же по-английски письма пишет, – резонно заметил Джон.

– Ну и что из того, что по-английски?! Может быть, он переписывается с англичанами. А что если господин F – испанец или… – Бен замолчал. – Джон, – тихо произнес он, а что если этот F – француз? Ты помнишь про его «лучезарный свет Аполлона»? Господи, Джон, эти эпитеты относятся не к королю Георгу, но к Людовику, королю французскому!

– Погоди, – встревожился Джон, – погоди, Бен. Ты начал говорить о богах и богинях. Ты подписался Янусом, он в ответ – Минервой, потом назвал тебя Прометеем, ну и так далее.

– Ни один англичанин не назвал бы короля Георга Аполлоном. Скорее Зевсом или Юпитером. А Людовика XIV французы называют Король-Солнце. О господи, Джон, ты знаешь, что мы такое сейчас сделали? Мы оказали помощь врагам нашей страны!

Джон ничего не ответил, он лишь молча посмотрел Бену в глаза.

14. Возрождение

Людовик проснулся от звука заводимых часов. Версалю было совершенно безразлично, видит Аполлон его великолепие или нет. Версаль позволит ему прожить еще один день, даже не заметив, что король ослеп. И в этом равнодушии Версаля заключалась сила Людовика. Не единожды Версаль спасал его от безумия своей размеренностью и строгим подчинением порядку. И еще не раз спасет.

– Как вы себя сегодня чувствуете, ваше величество? – прозвучал рядом голос Луи-Александра.

– Очень хорошо, – ответил Людовик, производя изнутри осмотр своих почти вековых членов. Ему никогда не нужно было видеть свое лицо, он знал, какое выражение на нем надето. Он знал, как ту или иную эмоцию превратить в улыбку или суровую гримасу. Особенно легко это лицедейство давалось после того, как эликсир даровал ему способность ощущать каждую мышцу своего тела. Но в сложившихся обстоятельствах короля беспокоило совсем другое: он не видел лиц окружающих его людей, не мог читать по этим лицам мысли и чувства, не мог принимать вынужденные признания, выраженные потупленным взором, не мог насторожиться от убийственного блеска не в меру ослепительной улыбки. Он точно знал, доведись ему даже случайно взглянуть в лицо убийцы, он тут же, по глазам узнал бы его.

«Кто же это был? Чей это заговор?» – мысленно спрашивал себя Людовик. В бурлящем вокруг него шепоте не раз до его слуха долетало имя герцога Орлеанского. Но он не верил. Сын его родного брата на такое не был способен. Герцог – существо бесхребетное, напрочь лишенное каких бы то ни было амбиций, он влеком одной лишь страстью – обладать каждой красивой женщиной Франции.

Вполне вероятно, если согласиться с Торси и Ботемом, что покушение совершено английским шпионом. Эта версия самая вероятная, и к тому же она всех устраивает. В доказательство этой версии в конюшне нашли убитого англичанина, и это готов засвидетельствовать один из гвардейцев его Ирландской роты.

А тем временем Мальборо одерживает одну победу за другой. И зачем ему, и без того победителю, устраивать покушение, чтобы вызвать тем самым порицание всех европейских стран? Но Туманный Альбион мог каким-то образом разведать о новом оружии Франции и той роли, которую при его разработке играет король. Как же де Дюйе назвал это оружие? Ах да, «пушка Ньютона».

Обсуждались и другие версии. Существовали внебрачные отпрыски старых дворянских родов, которые несколько лет назад сплотились и образовали Фронду. Но постепенно, шаг за шагом, Людовик разрушил этот союз, заручившись поддержкой менее богатых и знатных, посулив им всякие блага.

То, что осталось от некогда грозной силы, теперь даже в расчет принимать не приходилось. После смерти дофина шанс занять трон появился у его незаконнорожденного сына от мадам Монтеспан – герцога Мэна. Но из всех детей Людовика, если кто его и любит, так это герцог да, пожалуй, еще его внук Филипп, из всех выживших – единственный законный наследник. Но Филипп – король Испании, он со своими союзниками на стороне Франции ведет войну против Британии.

– Луи-Александр, после приема министров я поеду на охоту, – сообщил Людовик одевавшему его камергеру.

– Ваше величество, прошло всего три дня с момента…

– Я тоже умею считать, Луи-Александр. Но мне кажется, я очень давно не был на охоте.

– Королевская полиция еще не завершила расследование, – напомнил Ботем. – В целях безопасности вам не следовало бы покидать дворец.

– Я не собираюсь прятаться во дворце, Луи-Александр, и ждать, когда смерть найдет меня здесь. Включи в мой конвой хоть всю Швейцарскую роту, если желаешь. Вызови из Парижа роту Черных мушкетеров. Делай что хочешь, но сегодня после обеда я отправляюсь на охоту.

Ботем вздохнул, но так, что обострившийся слух короля не уловил ни единого звука.

– Как будет угодно вашему величеству, – тихо ответил он.

Частенько Людовик задавал себе вопрос: «А не течет ли в жилах Бурбонов волчья кровь?» Ничто не пробуждало в нем такой свирепой ярости, как лай гончих и звук трубы, в этот момент ноздри его начинали трепетать, чуя добычу. Всем естеством своим король ощущал смертельный ужас загнанного зверя и его неистовое желание жить.

Чутье волка подсказывало Людовику, что они идут по следу матерого оленя.

Если бы только он мог сидеть в седле, а не болтаться где-то в хвосте, трясясь, как пленник, в громоздкой карете. Если бы только он мог видеть!

Лай собак приближался, они гнали зверя к карете. Колотушки трещали, и огромный олень несся прямо на него. Если бы только у него был мушкет! Если бы только его глаза видели цель!

– Открой глаза, – сказал ему ангел. Ангел часто разговаривал с ним после смерти дофина. – Открой глаза, и ты узнаешь, чем ангел может помочь тебе.

Людовик открыл глаза, и вместо ночного мрака глазам предстал серый туман. Он удивился: невидимый до сей поры, мир быстро наполнялся светом и приобретал отчетливые очертания. Он уже различал молодые деревца и замшелые стволы древних исполинов.

Возница остановил карету и замер, навострив ухо, глядя в ту сторону, откуда доносился приближающийся лай собак. Не раздумывая более, Людовик открыл дверцу кареты и ступил на землю.

Король отчетливо видел куртку и сапоги возницы, но лицо – лицо представляло собой размытое пятно.

– Ваше величество, – послышался удивленный голос возницы. И тогда Людовик мгновенно узнал его.

– Бертран, – назвал он его по имени, и тотчас размытое пятно приобрело черты лица Бертрана: продолговатое, красное, с пышными, свисающими вниз усами. Людовик огляделся вокруг: деревья возвышались ровными рядами, подобно мраморным колоннам Версаля. С появлением короля человек двадцать придворных удивленно замерли на месте. Так же как вначале у Бертрана, вместо лиц у них были расплывчатые пятна.

Ближе всех к Людовику стоял его егерь, он произнес какую-то банальную любезность, и расплывчатое пятно обратилось лицом Жан-Клода. Остальные так и остались безликими манекенами.

– Жан-Клод, дай мне свой мушкет, – приказал Людовик.

Он взял в руки протянутый мушкет, новый, с нарезным стволом. Слава богу, это было не одно из тех новых изобретений, которые палят не то молнией, не то еще чем-то. Людовик запретил использовать эти чудовищные новинки на охоте.

Появился олень, и все стоявшие вокруг короля подняли крик. Людовик тоже увидел зверя. Он видел его так отчетливо, будто смотрел в подзорную трубу. Короля поразило, что выскочивший на него олень был как две капли воды похож на того, которого он убил еще мальчиком, у этого на лопатке виднелось такое же темное пятно.

Глаза оленя бешено вращались, две собаки в остервенении уже готовились броситься на него. Задние ноги оленя были изодраны в кровь.

Замерев на расстоянии пятидесяти шагов от людей, животное осознало свою ошибку и попыталось скрыться, вырваться из кольца своих мучителей. И Людовик спас его, он даровал оленю вечную свободу, выстрелив прямо в сердце.

– Почему у меня такое странное зрение? – задал Людовик вопрос ангелу.

– Потому что я смотрю на мир вместо тебя, – ответил ангел. – Твои глаза повреждены, но я могу смотреть сквозь них, я могу слушать твоими ушами и чувствовать твоей кожей. Из всего, что я увидел, услышал и почувствовал, я создаю для тебя изображение, и получается так, будто ты видишь. Ты должен понять, что это всего лишь приблизительная картина мира.

– Это так странно. Но ответь мне, почему лица одних людей я вижу, а других – нет?

– Ты видишь лица тех людей, которых знаешь: я извлекаю их из твоей памяти. Во всех остальных случаях я делаю то, что в моих силах, Луи.

– Ангелы видят так же, как люди? – спросил Людовик.

– Не сравнивай несравнимое, – ответил ангел. – Может быть, на земле ты и величайший из всех королей, но мой король, мой повелитель – Господь Бог, равно как и твой. Он поручил мне заботиться о тебе, но у тебя нет права задавать слишком много вопросов.

– Извини, – смиренно произнес Людовик, а в душе его кипело негодование: даже бесплотный ангел может им командовать и повелевать.

– Прощаю тебе на сей раз и потому отвечаю на твой вопрос. Ангелы видят не так, как люди. То, что видят глаза ангела, невыносимо для глаз человеческих. Ты должен быть мне благодарен за такой великий подарок, как зрение. Делать так, чтобы ты видел – пусть даже таким странным и несовершенным образом, – мне больно и довольно тяжело.

– Я искренне тебе благодарен, – ответил Людовик. Неожиданно его охватил страх: то, что ангел даровал, он так же может и отнять. И каким бы странным ни было его зрение, это все же зрение.

– Подойди к зеркалу, Луи, я хочу кое-что тебе показать, – сказал ангел. Людовик повиновался.

– О боже! – вырвалось у Людовика. Он не верил своим глазам: на него смотрел Людовик XIV, но вместо парика на плечи ниспадали роскошные каштановые локоны, густые черные усы прикрывали верхнюю губу. Лицо – гладкое, тело – стройное, чулки плотно облегают сильные, мускулистые икры.

Молодость, желанная молодость вновь вернулась к нему.

15. Секреты доверяются

Фацио читал письмо с заветной формулой, полученное из рук Адрианы. Она боялась, как бы он не упал в обморок от потрясения. Даже Густав, через плечо Фацио вглядывающийся в строчки формулы, не мог скрыть торжествующей улыбки.

– Боже мой, – произнес наконец Фацио сдавленным голосом, – так просто и в то же время так… – Он резко повернулся к Адриане: – Кто такой этот Янус?

Адриана пожала плечами:

– Письмо пришло на самописец под номером два.

– Вот как! – Из глаз Густава полетели огненные стрелы. – Это первое сообщение, которое вы получили от Януса?

Адриана кивнула, чувствуя, как ложь неприятным бременем ложится ей на плечи.

Густав хищно ухмыльнулся в ответ, и от этой ухмылки ее охватил безотчетный ужас. Откуда Густаву известно, что она лжет? Он ничего больше не сказал ей, отвернулся и похлопал Фацио по плечу:

– Ну вот, теперь у нас есть ответ, сударь, и мы можем завершить нашу работу в кратчайшие сроки.

– Да! Да, конечно! – радостно засуетился Фацио. – Но все же мне бы хотелось знать, кого мы должны благодарить за это.

– Я уверен, что кто-нибудь из наших английских коллег очень скоро обратится к нам за этой благодарностью, – ответил Густав, кинув взгляд на эфирограф. – Но давайте же будем ковать железо, пока оно горячо.

– Ах да! Теперь мы можем назвать королю дату завершения нашей работы. Это его порадует… – Неожиданно он замолчал и посмотрел в сторону Адрианы и стоявшего за ее спиной Николаса д'Артаньяна. Густав свирепо сверлил Фацио взглядом, из чего следовало, что тот позволил себе сказать лишнее.

«Дата, – повторила про себя Адриана, возвращаясь к эфирографу. – Вот тебе и еще один ключ к разгадке».

В этот же день около трех часов пополудни Торси вызвал ее к себе. Николас проводил Адриану до королевской приемной, где ее ждал министр.

– По настоянию врачей его величество на несколько дней уехал в Марли, – сообщил ей Торси. – Он хочет, чтобы вы приехали к нему туда.

– Хорошо, – ответила Адриана. Втайне она надеялась, что в суматохе и хаосе событий король забыл о ее существовании. Несколько дней назад эта новость вызвала бы у нее радость, но сейчас она испытала лишь облегчение – плотная завеса тревожной неизвестности рассеивалась. Какие-то силы неудержимо вовлекали ее в игру, запутывали в хитросплетениях интрига, совершенно не интересуясь, желает ли она принимать в этом участие.

Надвигающаяся буря, независимо от того, что вызвало ее к жизни, может налететь и сокрушить любого. Но Адриана знала: уж коль буря на тебя надвигается, то лучше оказаться в эпицентре.

Сейчас эпицентром являлся Людовик.

Однако мысль стать его любовницей вызывала в ней больше отвращения, чем когда-либо.

Торси мгновенно отследил по ее лицу движение мыслей и чувств.

– Не стоит ехать в Марли с таким постным выражением, – посоветовал он. – Может быть, король и лишился зрения… – он сделал паузу, будто не решаясь добавить нечто важное, но все же закончил фразу, – но люди, его окружающие, видят все.

– Простите, сударь, – произнесла Адриана, – я… я надеюсь, что мое присутствие будет для его величества некоторым утешением.

Торси смиренно кивнул головой.

– Я тоже на это надеюсь, сударыня. Молодость и красота всегда оказывали на его величество благотворное влияние. – Он замолчал, и глаза его превратились в узкие щелки. – Не намереваетесь ли вы мне что-нибудь сообщить в продолжение нашего последнего разговора?

Адриана покачала головой:

– Я хотела осмотреть баржу, особенно меня интересовал фонарь, но мой страж сообщил, что баржу сожгли.

– Да, ее сожгли, – подтвердил Торси. – Все министры сошлись во мнении, что это английский заговор, в это и короля заставили поверить. И действительно, сразу после пожара гвардеец Швейцарской роты арестовал одного англичанина.

– А что, этот англичанин вызвал какие-то подозрения?

Торси развел руками:

– У англичанина был мушкет, и когда гвардеец приблизился к нему, чтобы задать несколько вопросов, тот выстрелил и убил гвардейца.

– А сам англичанин сознался в покушении? Торси криво усмехнулся.

– Возможно, когда предстал перед Господом Богом. Туда его отправил второй гвардеец, пустив в ход шпагу. Но прежде осмотрел его карманы, и вот что он там нашел. – С этими словами Торси протянул Адриане пули. – Это ни о чем вам не говорит?

– Это может быть катализатор, – подумав, ответила Адриана. – С его помощью легче всего заставить фонарь воспламенить воздух. Но если стрелок сумел попасть в фонарь, не проще ли было выстрелить в самого короля?

– Ответ на ваш вопрос необычайно прост, – Торси понизил голос, – король заговорен от обычных пуль.

– Что вы говорите?

– Да, король неуязвим для пуль, – спокойно ответил Торси.

– Ах вот как! – Адриана нахмурилась, не понимая, как такое может быть. Но от Торси она совершенно не надеялась получить каких-либо объяснений этой загадке, даже если он и знал ответ. – Ну, в таком случае это действительно заговор англичан, – сказала она.

– Я не сомневаюсь в том, что англичане приложили к этому руку, – согласился Торси. – Они знают, что новый король запросит у них мира, и тогда мы потеряем все, чего добились за последние десятки лет. Но, мадемуазель, я чувствую, что жало этого заговора здесь, в Версале. И жало не такое уж маленькое, чтобы уместиться в одном убитом англичанине.

Карету вновь сильно подбросило на ухабе, и в третий раз Адриана заметила, как Николас быстро отвел взгляд в сторону, но задумчивое, даже загадочное выражение осталось блуждать на его лице.

– Потрудитесь объяснить, Николас, что происходит? – разозлилась Адриана. – Зачем вы украдкой за мной следите?

– Прошу прощения, сударыня, – смущенно пробормотал Николас.

– Отвечайте, не тяните, у меня сейчас терпение лопнет, – засверкала глазами Адриана. – Я же вижу, вы что-то хотите спросить у меня, но сдерживаетесь или не решаетесь. Так вот, вопросы, которые замалчиваются, скрывают правду и, значит, таят в себе искусно завуалированную угрозу! – Она замолчала. Вдруг ее осенило, что говорить в такой манере с одним из доверенных людей Торси по крайней мере неразумно.

– Сударыня, еще раз прошу вас принять мои извинения, – смиренно произнес Николас. – Ваши слова – истинная правда. А вопрос о правде и честности меня как раз сейчас и мучает, – сказал Николас так тихо, что она едва расслышала его сквозь стук копыт и грохот колес.

Он опустил глаза, что-то разглядывая у себя под ногами. Помолчал, затем кашлянул и сказал:

– Почему, сударыня, вы прячете от всех свой дар, свои знания? Вот все, что я хотел у вас спросить.

– Торси дал вам какие-то указания на мой счет?

– Всего несколько слов. У меня очень скромные обязанности, мадемуазель, я должен просто оберегать вас. И хотя я не обладаю познаниями в математике или иных науках, я не настолько глуп, чтобы не понимать, сколь велики ваши способности. Но при всем при этом вы зачем-то скрываете их, хотя всем известно, что вы образованная женщина, вы учились в Сен-Сире. Всем известно, что женщины, которые там обучались, пользуются особым почетом в обществе.

– О да, особенно если они усвоили практические науки: как вести любезный разговор, как быть веселыми и услужливыми, если они заучили наизусть некоторые места из Нового, но ни в коем случае не из Ветхого Завета и при этом ничего бы не понимали в теологии. Какую же пользу в таком образовании видит гвардеец, родившийся далеко от Парижа?

Николас нахмурился:

– Я думал, девушек там обучают чтению и математике, и…

– Чтению? Да, но только при этом заставляют любить определенные книги. Математике? Да, но только самым ее азам, не приведи господь, если тебя застанут за какими-нибудь сложными расчетами, и, конечно же, никакой геометрии. Нас учили главному предмету – бояться науки, как грехопадения.

– Но ведь вам все же удалось овладеть серьезными знаниями.

– Это действительно так, – призналась Адриана, досадуя на дрожь в голосе, – но только благодаря королю и мадам де Ментенон. Они отправили меня в школу, где я научилась всему тому, о чем женщина может лишь мечтать. И как же я распорядилась этими знаниями?! Я всё и всех предала, Николас. Мадам де Ментенон перевернулась бы в гробу, узнай она то, что известно Торси.

– А что король?

Адриана покачала головой:

– Король считает меня чистой и безгрешной. Если бы он узнал, что я предала Ментенон и Сен-Сир, то пришел бы в ярость.

– Странно, вопреки той печальной истории, что вы мне сейчас поведали, вы всегда улыбаетесь.

– Я улыбаюсь? – Адриана искренне удивилась.

– Да, даже когда разговариваете с маркизом де Торси. Вы разве не знали об этом?

Адриана растерянно хлопала ресницами, тупо осознавая, что она улыбается даже сейчас.

– Нет, я не замечала, – призналась она.

– Это меня печалит, – сказал Николас.

– Почему?

– Если бы вы улыбались и осознавали это, то этозначило бы, что у вас хорошее настроение, а так…

– Молодая женщина всегда в хорошем настроении, – рассмеялась Адриана. – Серьезная, послушная и в хорошем настроении.

– Вы смеетесь надо мной, – обиделся Николас. Адриана долго и молча смотрела на молодого гвардейца.

– Знаете ли вы, – произнесла она наконец, – что в Сен-Сире строго следили за тем, чтобы нигде не было темных углов? Никаких укромных мест, где девочки могли бы пошептаться! Тайны и секреты в Сен-Сире запрещались. Когда вы были мальчиком, Николас, у вас были секреты?

– Конечно же были.

– Я думаю, что человек становится тебе другом тогда, когда ты открываешь ему свой секрет.

– Сколько лет вы провели в Сен-Сире? – спросил Николас.

– Четырнадцать.

– И все эти четырнадцать лет у вас не было друга?

Адриана тяжело вздохнула:

– Не было. Можно сказать, что появился, но очень поздно, в самом конце моего пребывания там.

Николас понимающе кивнул:

– Простите, мадемуазель, мой вопрос заставил вас вспомнить о печальном.

– Как вы верно заметили, у меня был повод печалиться задолго до вашего вопроса, – сказала Адриана. – Но послушайте, Николас, я вам свой секрет открыла, а вы мне свой – нет.

– Но ведь, по-вашему, если мы обменяемся секретами, то непременно станем друзьями.

– Посмотрим.

Он улыбнулся:

– Ну, тогда я должен немного подумать. Я не хочу, чтобы наша дружба родилась из какого-нибудь пустякового секрета. Это должен быть красивый секрет.

Николас задумался и рассеянно посмотрел на нее. Глаза его неожиданно преисполнились значения, как древние иероглифы. В груди у Адрианы потеплело от этого из глубины идущего света. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и в этот момент в карету ударила молния.

Окна кареты разлетелись вдребезги. Адриана почувствовала, как осколок стекла оцарапал ей щеку. Карета так накренилась вперед, что чуть не перевернулась, но устояла и, подпрыгивая и дрожа, дернулась назад, останавливаясь. Оглушенная Адриана оказалась прижатой Николасом к стенке кареты. Он тряс ее за плечи, его губы почти касались лица девушки, и, хотя она слышала то, что он говорит, не понимала смысла слов. Адриана кивала головой, надеясь, что он догадается, что она не ранена. По крайней мере она думала, что не ранена.

Карета завалилась на бок, будто у нее с одной стороны сняли колеса. Николас потянулся к дверце и рывком открыл ее, выставив вперед пистолет и шпагу. До Адрианы донеслись звуки какой-то непонятной возни. Затем раздался выстрел, за ним последовал слабый короткий крик, еще одна вспышка молнии…

И наступила тишина.

16. Колыбельная

Бен закрутил последний болтик и отступил назад, любуясь своей работой. Напевая и покачивая в такт головой, он вытер засаленные руки о короткие штаны – и без того уже все в пятнах чернил и грязи.

– Я не знаю, будешь ли ты работать, – обратился он к своему творению, – но то, как ты выглядишь, мне нравится.

Со двора зашел Джеймс, переступив порог печатни и отряхивая пальто, он спросил:

– С кем это ты там разговариваешь? С Богом, что ли? Скажи ему, что я был бы вполне счастлив, если б он не лил мне дождь на голову. – Радуясь свой шутке, Джеймс засиял, как выглянувшее из-за туч солнце. Он снял шляпу и стряхнул с нее капли дождя.

– На сегодня я уже закончил свою беседу с Богом, – ответил Бен. – Но в следующий раз, когда буду говорить с ним, я передам твои слова. Ну, как там курантийцы?

– Ты имеешь в виду «наших» курантийцев? Знай, мы и тебя включили в их ряды.

Бен отвернулся к печатному станку, будто что-то там проверяя. На самом деле он хотел скрыть появившуюся на лице дурацкую улыбку.

– Ну и что они решили? – спросил он.

– Мы решили, что лучше нам всем провалиться на месте, нежели позволить министрам указывать, что печатать, а что нет, – ответил Джеймс.

– Отлично сказано, – заметил Бен. – И если я курантиец, то я с вами заодно.

– Это здорово, потому что, если меня арестуют, ты будешь продолжать печатать.

– Арестуют? – удивился Бен, вцепившись в рамку пресса.

– Все возможно, – ответил Джеймс. – Угроза такая существует, хотя я даже и представить себе не могу, в чем они надумают меня обвинить. Обвинить так, чтобы запрятать в тюрьму надолго.

– Ну, если так рассуждать, они и меня легко могут арестовать, – сказал Бен.

– В этом-то и заключается вся выгода судьбы подмастерья, Бенджамин, – довольно заключил Джеймс, похлопав брата по спине. – Они не могут арестовать тебя за то, что я приказал тебе делать.

– Ой-ля-ля! – Бен удивленно поднял брови.

– Вот тебе и ой-ля-ля, – продолжал радоваться Джеймс. – Боже правый, Бен, что это еще за штуковина? – Джеймс только сейчас заметил новое изобретение Бена.

Изобретение, по всей видимости, являлось фонарем, но внешне напоминало бабочку со сплетенными из проволоки расправленными крыльями. Тридцать маленьких заостренных стержней торчали оттуда, где предполагалось быть задвижке фонаря, а сзади, как хвост, торчала деревянная ручка.

– Это что, какое-то оружие, наподобие тех коварных пистолетов, о которых все только и говорят?

– Ну да, что-то в этом роде, – подтвердил Бен.

– Я еще раз тебя спрашиваю, что это такое?

– Да я просто экспериментировал, – ответил Бен. – Я тебе все объясню, после того как испытаю эту штуку в действии.

– Что мы печатаем сегодня вечером? – спросил Джеймс.

– Заметки сэра Генри о его путешествии в Калькутту, – ответил Бен.

– Хорошо. Замечательно, – произнес Джеймс. – Его заметки всегда пользуются интересом у читателей. Посмотри, может тебе удастся раздобыть какие-нибудь новости о военных действиях во Флориде, – сказал он. – Сейчас только и разговоров, что о войне на Юге.

– А как ты думаешь, французы победят? – как можно беззаботнее спросил Бен.

Джеймс пожал плечами:

– Люди уже лет десять пророчат закат французской империи, но эти французишки каждый раз какой-нибудь новый фортель выкидывают, смотришь, и опять вывернулись. А ты что думаешь, Бен? Эта война больше походит на войну научных идей, а не людей.

– Франция первая начала использовать научные знания на поле боя, но сейчас они заметно поотстали от англичан, – ответил Бен. – Им нечем защищаться от новых орудий, из которых Мальборо палит по их крепостям. – «Если, – с горечью подумал он, – я им не помог найти способ защиты». – Чем больше он об этом думал, тем больше крепла уверенность, что господин F – француз. Что ему Джон сказал о формуле? Он сказал, что они, вероятнее всего, рассчитывают, как заставить сражаться в воздухе два пушечных ядра. Согласно картине, сложившейся в голове Бена, во время сражения каждое выпущенное пушечное ядро можно будет сбивать прямо в воздухе. Такое оружие навсегда изменит саму природу и суть войны и сможет вернуть преимущество французской стороне.

– Бен, – позвал брата Джеймс, – у тебя опять этот дурацкий отсутствующий взгляд. О своем эксперименте думаешь? Готовишь новое оружие для Англии?

Бен бросил взгляд на новоизобретенное чудище, стоявшее на столе. «Джеймс, видно, смеется надо мной», – подумал он. Но нет, лицо брата оставалось серьезным.

– Да, – ответил Бен, радуясь тому, что хоть доля правды есть в его словах, – оружие, но не столько для нападения, сколько для защиты.

Джеймс кивнул.

– Нам надо обсудить, как заполучить документ на все твои изобретения, – пробормотал он.

– Наверное, – неопределенно ответил Бен. У него не выходило из головы несовпадение на одиннадцать дней. Неужели этому нет никакого иного объяснения?

«Если не знаешь, то спроси, – вразумлял самого себя Бен, глядя на безмолвный самописец. – Но как спросить? И можно ли верить ответу, который придет?» Бен так и сяк вертел слова, составляя вопрос, но волшебное озарение не посетило его.

С педантичной точностью, свойственной сэру Генри, в назначенное время самописец заскрипел, принимая сообщение из Индии. Бен наблюдал с несвойственным ему равнодушием, как бумага заполняется строчками. Индия также была втянута в войну с Францией. А что если и Калькутта падет? Сэр Генри погибнет? И все из-за того, что какой-то мальчик из Бостона ослеп от жадности и тщеславия!

Бен поблагодарил сэра Генри за сообщение и отправил ему новости из Новой Англии. Завершив привычную работу, он в полном смятении чувств принялся настраивать самописец. Еще не зная, что напишет, установил цилиндр в том положении, которое, как он считал, обеспечивает стыковку с самописцем в Англии. «На все воля Божья», – вздохнул Бен.

Он застыл, сосредоточенно глядя в одну точку, затем потянулся к перу. Но прежде чем взял его в руки, самописец заработал. И в этот момент прямо над самым цилиндром настройки появилось красное свечение. Не успел Бен открыть рот и закричать, как свечение приобрело форму глаза. Глаз моргнул и закрылся, а эфирограф вывел три слова корявым, неразборчивым почерком: «Я вижу тебя».

– Это ты, Бенджамин! Входи! – Мать шире распахнула дверь и заключила Бена в объятия. Бен впервые заметил морщины, избороздившие ее лицо, седые пряди в каштановых, с легкой рыжинкой волосах. – Как давно ты к нам не заходил, сынок, – сказала она.