Северный цветок

Глубокое дыхание — почти вздох! — сорвалось с его губ, когда он подумал о последней ночи, проведенной «в свете», на балу, данном в его честь Брокау. Он снова слышал шепот, смех многочисленной толпы и мягкий шелест юбок… Он помнит: вдруг все затихло, с минуту царило напряженнейшее молчание, а затем раздались мягчайшие, тихие звуки его любимого вальса. А он в это время стоял за рядом пальм и смотрел в ясные, серые глаза Айлин Брокау.

Он видел себя склонившимся над изумительно белыми, худенькими плечиками, пленившими и отравившими его своей красотой. Он хотел сказать что-то, но в то же время так боялся, что побледнел от волнения. А девушка несколько подалась назад, откинула головку невиданной красоты, почти касаясь своими золотистыми волосами его губ, и ждала его слов. Месяцы, целые месяцы он боролся с этим наваждением, с воспоминанием о ее красоте, но редко побеждал его… Как он ни старался, как ни отгонял соблазнительный образ, он все же видел эту девушку, чистую и светлую, как ангел, — видел и знал, что, подобно ему, насмерть ранены ею и другие мужчины. Она сама не скрывала этого и с беспечным смехом, с какой-то странной легкостью говорила о нанесенных ею ранах.

Он тихо усмехнулся про себя, совершенно отчетливо вспомнив, как в пальмовый уголок прошел глупый, бестолковый Рансом, который пытался любезничать с маленькой мисс Мисен. Рансом всегда говорил какие-нибудь глупости, но на сей раз его бестолковость спасла Уайтмора, у которого замерли на устах слова любви. Когда же Рансом и мисс Мисен, поболтав вдоволь, скрылись, Филипп уже не находил нужных слов любви, но открыто заявил красавице, что полюбил бы ее всем сердцем своим, если бы душа ее была бы так же прекрасна, как и глаза… Это была его последняя надежда и заключалась она в том, что мисс Брокау поймет его, уразумеет всю пустоту и бессодержательность своей жизни и вместе с ним начнет борьбу за лучшее будущее.

Но она насмеялась над ним!

Она поднялась с места, и на секунду ему показалось, что огненные стрелы мелькнули в ее глазах. Ее голос дрожал, когда она заговорила. Она досадливо повела плечиками, когда к ним донесся смех Рансома и его собеседницы. Дрожь ее губ явно говорила о раздражении, которое овладело всем ее существом. Она возненавидела Рансома за то, что в самую патетическую минуту он помешал ей одержать решительную победу. В то же время она злилась на Филиппа, который спасся от унижения.

Это было давно. Теперь он стоял в холодной мирной ночи и громко смеялся, вспоминая те минуты. Она сама себя выдала с головой, и это доставляло Филиппу огромное наслаждение. Рансом никогда не узнает, почему Филипп на прощанье так долго и благодарно пожимал его жирную руку.

Филипп медленно шел вдоль берега.

Город продолжал мирно спать, когда Уайтмор подошел к первому невысокому строению, которым открывался порт. На расстоянии нескольких шагов он увидел Довольно много новых построек, — рабочие домики, в которых ютились люди, сбежавшиеся сюда ради доллара со всех концов мира, — новые верфи, остовы элеваторов, угрюмые, глухие пакгаузы и несколько контор, где с утра до позднего вечера люди ссорились, дрались, сцеплялись в мертвой схватке, одержимые лишь одним желанием: добиться превосходства, набрать тем или иным путем как можно больше денег, сорвать наилучший куш… И в этом местечке, заброшенном на самый край света, уже началась отчаянная, бешеная борьба за доллар. Филипп видел следы этой бесчестной борьбы на каждом шагу, и ему стало бесконечно обидно за пионеров, которые двести лет тому назад пришли в эту страну и отдали все силы и всю жизнь только за то, чтобы впоследствии кучка наглых, беспринципных капиталистов осуществляла свои планы!

Повернувшись, он увидел свет в одном из небольших деревянных строений, в котором помещались конторы двух наиболее крупных фирм.

Этот свет и нечеткая тень старого Пирса, появившаяся в окне с поднятой шторой, натолкнула Филиппа на новую мысль. Он познакомился с Пирсом чуть ли не в первый день своего приезда сюда. Он ясно помнил свое впечатление от этого знакомства и теперь подумал: «Не есть ли Пирс тот самый загадочный лорд Фитцхьюг Ли?» Чем больше он думал, тем больше убеждался, что его предположение соответствует действительности.

И снова им овладела прежняя горечь. В конце концов, он сам был нисколько не лучше Пирса и даже того человека, которого они искали и который задумал такой возмутительный план! Его сделали таким судьба и люди! Он пришел в мир с иными целями, с другими желаниями, но жизнь перевернула в нем все вверх дном.

Вдруг он остановился. Ему показалось, /что где-то совсем близко прозвучал голос. Он вышел из лесной тени, пошел вперед и остановился возле серой скалы, которая выступала из моря и, словно ножом, разрезала Черчилл пополам. Дальнейший путь ему преградил довольно высокий песчаник. Он обогнул его, но тотчас же снова остановился и прижался к камню.

На расстоянии нескольких шагов, в сиянии луны, на вершине скалы сидели три фигуры, которые казались столь неподвижными, что в первую минуту их можно было принять за выступы той же скалы. Инстинктивно рука Филиппа потянулась к кобуре револьвера, но тотчас же отпрянула, как только он заметил женщину. Рядом с ней свернулся огромный волкодав, подле сидел мужчина. По его позе было ясно, что он — индеец. Он уперся локтями в колени, зарыл подбородок в ладонях и пристально глядел на залив, простиравшийся у подножия Черчилла.

Но Филипп остановился только благодаря женщине. Она тоже слегка подалась вперед и так же молча, как ее сосед, смотрела на воды залива. Она сидела с непокрытой головой, и волосы ее, упав на плечи, струились вдоль спины тяжелыми, сверкающими в лучах луны прядями. Филипп сразу определил, что эта женщина — не индианка.

Неожиданно девушка вздрогнула, вскочила с места, полуповернулась к Филиппу, причем ветер развеял во все стороны ее чудесные волосы, и устремила пытливый взор в серую даль за лесом. На один момент она повернулась так, что Филиппу почудилось, будто ее глаза нащупывают его, стараются вырвать из тени, отбрасываемой скалой, и проникнуть вглубь его собственных глаз. Никогда до сих пор он не видел среди туземцев такой безупречной красавицы. Именно о таких лицах он мечтал, когда его одолевала тоска и когда он подолгу сиживал за костром. Очень часто в такие минуты он думал о той же мисс Брокау и спрашивал себя: что было бы, как сложились бы их отношения, если бы Айлин постоянно жила здесь и была туземкой?

Он прижался еще плотнее к скале. Девушка вернулась на прежнее мecто, и снова лунный свет четко вырисовал ее стройные формы. Она наклонилась над собакой, и Филипп услышал ее мягкий, ласкающий голос, но не мог разобрать тех слов, что она произнесла. В тот же миг мужчина поднял голову, и Филипп сразу признал в нем полукровку-француза. Он хотел было удалиться так же тихо, как и пришел, но его остановил голос девушки.

— Значит, Пьер, это — Черчилл? — спросила она. — Тот самый Черчилл, куда приходят пароходы?

— Да, Жанна, это тот самый Черчилл, о котором я говорил тебе, — последовал ответ.

Снова наступило молчание, которое длилось около минуты. И вдруг с отчаянным надрывом в низком ясном голосе девушка произнесла несколько слов, которые потрясли Филиппа.

Она воскликнула:

— Я ненавижу его, Пьер! Ненавижу, ненавижу, ненавижу всей душой!

Филипп неожиданно для самого себя выступил вперед и сказал:

— Я тоже ненавижу его!

ГЛАВА VI

Едва он произнес это, как пожалел о своих словах. Он много дал бы за то, чтобы вернуть их обратно.

Девушка смотрела на него в упор, и он прочел в ее глазах нескрываемый страх. Гораздо энергичнее ее действовал полукровка, который в один миг вскочил на ноги, протянул руку к чему-то, что болталось на его животе, и весь подался вперед. В эту минуту он был похож на зверя, готового со стремительностью пружины ринуться в бой. Совсем близко, почти рядом, застыл волкодав, обнаживший страшные белые клыки. Девушка наклонилась над собакой и опустила руку на ее вздыбившуюся шерсть. В то же время она не отрывала глаз от Филиппа, который слышал, как она произнесла что-то, оставшееся ему непонятным. На миг все участники этой сцены стояли совершенно недвижно, почти не дыша. Единственное движение обнаруживал клинок, который Филипп заметил в руках полукровки.

— Вы напрасно делаете это, мсье, — сказал он, указывая на оружие. — Мне ужасно неприятно, что я потревожил вас. Видите ли, иногда случается, что я прихожу сюда, чтобы покурить и послушать шум прибоя. Мне послышалось, что вы заявили о ненависти к Черчиллу, и отозвался, потому что я ненавижу его точно так же, как и вы. Вот почему я ответил, хотя никто ни о чем меня не спрашивал!

Он повернулся к девушке:

— Я страшно огорчен! Ради бога, простите!

Он взглянул на нее с новым выражением изумления в глазах. Высокая, стройная, она отбросила назад свои распущенные волосы. В глазах ее уже не было прежнего испуга. На ней было платье из нежнейшей желтой кожи, похожей на верблюжью. Ее горло было открыто. На плечах лежал широкий кружевной воротник. На одной руке, поднятой к груди, Филипп заметил широкий плюшевый манжет, какие носили лет двести назад. Ее губы полуоткрылись и обнаруживали два ряда белоснежных зубов. Грудь высоко поднималась и опускалась, и у Уайтмора почему-то создалось впечатление, что она слышала его слова, но ничего не поняла.

— Вы, мсье, просто поразили нас своим неожиданным появлением, вот и все, — почти спокойно произнес Пьер. Он в совершенстве владел английским языком. Закончив свою фразу, он отвесил низкий учтивый поклон.

— Вы должны меня простить! — продолжал он. — Я выразил вам такое недоверие! Прошу вас не сердиться!

Филипп протянул ему руку.

— Меня зовут Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я остаюсь в Черчилле в ожидании ближайшего парохода. — Он помолчал и прибавил. — Я надеюсь, что вы разрешите мне занять место на скале рядом с вами.

На один момент рука Пьера очутилась в его руке. Полукровка снова отвесил поклон, столь любимый придворными старых времен. Филипп обратил при этом внимание на то, что на руках Пьера были такие же широкие, стильные манжеты, как и у девушки. Оказалось еще, что на перевязи у него болтался не нож, а коротенькая рапира.

— Я Пьер! Пьер Куше! — представился полукровка. — А это — моя сестра, Жанна. Мы не проживаем в Черчилле а явились сюда из Божьего Форта. Спокойной ночи, мсье!

Девушка сделала шаг назад и так низко поклонилась, что ее волосы перевесились через плечи. Она не произнесла ни слова; быстро вместе с Пьером прошла вперед и, пока Филипп молча смотрел на нее, скрылась из виду. Так же быстро ушел и ее брат.

Уайтмор еще долго смотрел в ту сторону, где исчезла загадочная парочка. Моментами ему казалось, что все происшедшее на его глазах — не больше как зрительная галлюцинация и что в действительности ничего подобного не случилось. Какой-нибудь час назад он стоял с обнаженной головой на старинном черчиллском кладбище, а теперь столкнулся лицом к лицу с людьми, воскресшими из мертвых! Никогда до сих пор ему не приходилось видеть людей, похожих на Пьера и Жанну. Их странный наряд, рапира на поясе Пьера, отменно вежливые поклоны брата и низкие реверансы сестры — все это вместе взятое перенесло его в те далекие дни, которые изображали старинные картины в факторском доме в Черчилле.

Внимание Филиппа вдруг привлек какой-то предмет, лежавший на скале, близ того места, где только что стояла девушка. Через минуту он держал в руках маленький платочек и широкую ленту из тончайших кружев. Очевидно, Жанна впопыхах забыла эти вещи. Филипп готов был броситься вперед, криком привлечь внимание ушедших и заявить им о потере, но его остановил нежный запах гелиотропа. По ассоциации он вспомнил что-то, и пока разбирался в нахлынувших воспоминаниях, время прошло, и он понял, что его призыв напрасно прозвучит в ночном воздухе.

Тогда он пристальнее прежнего стал приглядываться к платку. Это была тончайшая и нежнейшая работа. Платочек был до того легок, что ладонь почти не ощущала его прикосновения. На несколько мгновений Филиппа заинтересовал вопрос: какое применение может иметь кружевная лента? Наконец, он решил, что девушка носила ее в виде повязки на голове.

Он легко и радостно рассмеялся, обвил палец кончиком кружева и направился в Черчилл. Он безостановочно прижимал к лицу носовой платочек и с упоением вдыхал его нежный аромат. Только теперь память раскрыла ему тайну, которая несколько минут мучила его. В атмосфере этого же запаха прошел памятный вечер в доме Брокау! Впервые этот аромат поразил его, когда он низко склонился над плечиками Айлин Брокау… Он вспомнил, что Айлин, по ее же собственным словам, обожала гелиотроп и неизменно носила этот пурпурный цветок на белоснежной шее или же в золоте своих волос.

На миг Филипп поразился тем количеством случайных эпизодов, которые за истекший день напоминали ему о девушке. Эта мысль заставила его Почему-то ускорить шаги. Он хотел как можно скорее снова взглянуть на эскиз, набросанный Грегсоном, и окончательно убедиться в ошибке.

Художник спал, когда Филипп вошел в хижину. Лампа почти догорала, пришлось выкрутить фитиль. Рисунок лежал на том же месте, на котором Грегсон оставил его.

Теперь у Филиппа не оставалось уже ни малейших сомнений: портрет принадлежал Айлин Брокау — и никому больше! Художник в шутку подписал под ним: «Супруга лорда Фитцхьюга».

Несмотря на всю свою явную абсурдность, эти слова потрясли его. Мыслимо ли, чтобы мисс Брокау каким-нибудь иным путем добралась до Черчилла? Очевидно, нет! Значит, надо допустить, что в этом глухом углу проживает другая девушка, изумительно похожая на нее!

Сделав два шага по направлению к спящему художнику, Филипп хотел разбудить его, но тотчас же понял, что тот ровно никакого объяснения не может ему дать. Он был уверен, что Грегсон сделал эскиз в тот. же самый день, когда он увидел красавицу. Он снова взглянул на юмористическую подпись на эскизе и снова поразился эффекту, который она продолжала производить на него. Даже в собственном сознании он не мог точно определить это воздействие…

Он положил рисунок на стол и вынул из кармана платочек и кружевную ленту. При свете лампы он убедился в том, что эти предметы так же необычны и красочны, как и платья Жанны и Пьера. Несмотря на всю его неопытность в этих делах, вещи поразили его своим богатством. Такой художественной работы он еще не видел на своем веку. Кружево было цвета лучшей слоновой кости с легким желтоватым отливом. Платочек имел форму сердца, и в углу его едва заметными шелковыми буквами было вышито имя «Камилла».

В закрытой комнате аромат гелиотропа казался гораздо сильнее. Филипп машинально перевел взор с платочка на портрет Айлин Брокау. Несомненно, тут было необыкновенное совпадение, которое наводило на самые странные мысли. Он протянул руку к эскизу и перевернул его на другую сторону, потом набил трубку, закурил ее и снова стал мысленно бродить между этой хижиной и одинокой скалой, на которой встретился с Жанной и Пьером. Он сидел в клубах дыма, полузакрыл глаза, и увидел девушку; она стояла перед ним, как живая. Он видел, как солнечные лучи капризно играли на ее головке, видел ее изумительные черные глаза, которые неотрывно глядели на него, и слышал рыдающие нотки в ее голосе, когда она всему свету заявила о своей ненависти к Черчиллу.

В эти минуты он позабыл о существовании на свете Айлин Брокау, забыл и про то, что сегодня встретился с Грегсоном и долго беседовал с ним. Все его планы, намерения, лихорадочно напряженные мысли о новой борьбе с врагами отошли назад и уступили место грезам о девушке, которая так странно, так загадочно вошла этой ночью в его жизнь. Ему вдруг почудилось, что он знал ее уже очень давно, что она всегда составляла самую главную часть его существа и что именно ее дух он искал с первых же дней своей юности, но до сих пор никак не мог найти. Он видел ее лишь несколько минут, но в этот коротенький промежуток свершилось чудо. Она вырвала из его сердца всю пустоту, все одиночество, населявшие его, и наполнила его новым, почти диким по своей силе желанием быть с ней, говорить с ней и плечом к плечу, как настоящий товарищ и друг, стать рядом с Пьером.

Вдруг его пальцы крепче прежнего стиснули платочек Жанны. Он повернулся и напряженно посмотрел на Грегсона. Тот, лицом к стене, продолжал крепко и безмятежно спать.

Не вернется ли Пьер к скале, чтобы подобрать забытые его сестрой вещи? При этой мысли у Филиппа бурно взыграла кровь. Он должен пойти туда и подождать Пьера! Но что будет, если Пьер не вернется до завтрашнего вечера?

С ясной улыбкой он придвинул к себе лист бумаги и начал чинить карандаш. Он писал несколько минут. Окончив письмо, он сложил бумагу и завязал ее в платочек Жанны. Что же касается кружевной ленты, которой девушка, вероятно, повязывала свои волосы, то он бережно сложил ее и положил в боковой карман. Он чувствовал, что на его лице вспыхнул румянец, когда он встал и тихо направился к двери. Что бы сказал Грегсон, если бы знал, что Филь Уайтмор, человек, которого он всегда идеализировал, называл «борцом» и считал совершенно неспособным на любовь к женщине, сделал такую вещь?

Он так же бесшумно закрыл за собой дверь, как и открыл ее. Он решил во что бы то ни стало отправить этим странным людям свое послание. Они должны знать, что он никоим образом не принадлежит к той части жителей Черчилла, которую они так ненавидят! Он хотел еще обязательно подчеркнуть, что в сердце своем давно порвал с тем, с кем был связан по крови и происхождению.

В письме своем он опять извинялся за неожиданное появление на скале, но это извинение служило лишь. предлогом для того, чтобы хоть на несколько мгновений обнажить душу пред людьми, которых он еще не знал, но хотел узнать всей душой. Он спрашивал, можно ли надеяться на то, что их знакомство продлится и с течением времени превратится в дружбу.

Филипп сам отлично сознавал, что во всем, что он сейчас делал, было много подлинно мальчишеского, и тем не менее он спешил к скале с таким пылом, точно никогда до сих пор не переживал настоящих приключений. По мере приближения к месту назначения он все больше и больше боялся того, что Пьер не придет сегодня за забытыми вещами или же — что было бы еще хуже! — уже вернулся за ними и ушел! Последнее предположение так взволновало его, что он почти бегом понесся вперед. Вершина холма была пуста, когда он дошел до нее. Он взглянул на часы и убедился, что прошел целый час с момента ухода Пьера и Жанны с этого места.

На том месте, где, по его мнению, луна светила сильнее всего, он положил платок с письмом и тотчас же спустился на каменистую тропу, которая вела к заливу. Но едва только очутился на плотине, отделявшей его от Черчилла, как услышал позади себя длительный собачий вой. Это был волкодав, принадлежавший Жанне. Филипп догадался об этом по медленным, горестным звукам, которые нарушили ночное безмолвие, а затем начали постепенно замирать, пока не растворились в шепотах леса и рокоте морского прибоя.

Пьер возвращался. Он шел, вероятно, лесом. Филипп допускал возможность, что вместе с ним была Жанна. В третий раз за эту ночь он спрятался в теневой части огромного камня, залитого лунным сиянием, и с волнением стал следить по тому направлению, откуда донесся печальный вой собаки. Затем повернулся в ту сторону, где должен был лежать оставленный им платок, и вздрогнул.

На скале ничего больше не было.

Платок исчез!

ГЛАВА VII

Филипп остановился в полной нерешительности. Он делал невероятные усилия для того, чтобы уловить малейший звук. Ведь и десяти минут не прошло с тех пор, как он оставил здесь носовой платок! Пьер не мог далеко уйти с ним. Очень может быть, что он скрылся где-нибудь поблизости.

Он очень тихо назвал его по имени:

— Пьер! Алло, Пьер Куше!

Никакого ответа не последовало на его призыв, и в ближайшую секунду он уже пожалел о том, что позвал полукровку. Вдоль всей дороги царила ничем и никем не нарушаемая тишина. Он едва дошел до конца порта, как снова услышал из глубины леса собачий вой. Он старался слухом определить то место, откуда раздавался этот звук, так как теперь уже не сомневался в том, что собака не сопровождала Пьера, а оставалась вместе с Жанной.

Когда Филипп вернулся домой, Грегсон уже встал и сидел на скамейке.

— Какого черта ты шлялся так долго? — спросил он. Где ты был все время? А я только было собрался искать тебя! Ты потерял что-нибудь? Или, может быть, тебя обокрали? А?

— Нет, друг мой, я был поглощен думами! — чистосердечно признался Филипп.

— Так я и думал! — закричал Грегсон. — Впрочем, я сам тоже занимался в это время размышлениями. Как только ты в первый раз вернулся, написал письмо и снова ушел…

— Но ведь ты спал! — закричал Филипп. — Я пристально глядел на тебя и видел, что ты спишь!

— Очень может быть, что в то время, как ты глядел на меня, я и спал, но во сне мне мерещилось, что ты, как злой дух, склонился над столом и пишешь что-то. Так или иначе, я думал кое о чем, и у меня вдруг возникло желание еще раз прочесть письмо лорда Фитцхьюга.

Филипп передал ему письмо. Он был почти уверен — судя по поведению Грегсона — что тот не заметил ни платочка, ни кружевной ленты.

Грегсон зевнул, неторопливым, почти ленивым жестом взял письмо и положил его под одеяло, которое свернул вдвое и подложил под голову вместо подушки.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы я держал его у себя несколько дней? — спросил он.

— Ничего не имею, но очень хотел бы знать, зачем оно понадобилось тебе!

— Я хочу… — протянул Грегсон, снова усаживаясь на скамье, — но, собственно говоря, я еще сам точно не знаю, что я хочу сделать с этим письмом. Одно я скажу тебе! Ты помнишь, мне однажды снилось, будто бы этот дурацкий плантатор из Карабобо хотел пырнуть тебя ножом? На следующий день так оно и случилось. Ну а теперь мне тоже приснилось кое-что забавное… Пока ничего тебе не скажу, но мне хочется поспать на этом письме. Очень может быть, что я буду спать на нем целую неделю, — не знаю! Ну-с, а теперь я предлагаю тебе тоже поспать немного. До утра еще далеко, и ты успеешь отдохнуть.

Через полчаса Филипп разделся, погасил свет, лег на свою койку, но никак не мог уснуть, так как он снова и заново переживал все приключения этой ночи. Он был уверен, что письмо теперь находится в руках Пьера и Жанны, но не знал, сочтут ли они нужным ответить на него. Он возлагал на это мало надежды, но все же испытывал большое моральное удовлетворение от того, что поступил именно так, а не иначе. Если они еще раз встретятся — а он нисколько не сомневался в том, что они встретятся! — то он не будет чужой им. Если даже они не появятся больше в Черчилле, то он доберется до их постоянного местопребывания.

Он поймал себя на том, что десять-двенадцать вопросов одновременно ворошатся в его голове, причем ни на один из них он не может ответить себе. Кто эта девушка, которая так величаво выплыла из мрака Пустыни? Кто — ее спутник, который кланяется, как вельможа былых времен? Действительно ли они всегда обитали и обитают в лесу? А где находится Божий Форт? Он никогда до сих пор не слышал о таком форте. Существует ли он на самом деле? При воспоминании о странном и богатом наряде Жанны, об аромате, которым был пропитан ее носовой платок, и о той грации, с которой она попрощалась с ним, он подумал, что вряд ли в сердце убогой, грустной страны севера может существовать такой уголок. Пьер сказал, что они приехали из Божьего Форта. Но проживали ли они там постоянно?

Он, наконец, уснул в надежде на то, что ему удастся в самом недалеком будущем выяснить все интересующие его вопросы. Несомненно, в Черчилле должны были проживать люди, которые знали Пьера и Жанну. В крайнем случае, они должны знать, где находится этот самый Божий Форт.

Когда Филипп через несколько часов проснулся и соскочил с койки, то нашел Грегсона уже вполне одетым. Тот успел даже и завтрак приготовить.

— С тобой приятно водить компанию! — проворчал художник. — Пожалуйста, дорогой мой, не забудь в следующий раз, когда опять соберешься зевать на луну, захватить меня с собой. Ну, живо поворачивайся. Нырни в эту кадку с водой и давай кушать! Я помираю — хочу есть!

Филипп обратил внимание на то, что его приятель укрепил эскиз на одном из бревен, слегка выступающих из стены, почти над самым столом.

— Это ты хорошо сделал, Грегги! — сказал он. — Для вдохновения лучшего материала не найдешь. Я думаю, что твой Бёрк подскочит до самого потолка, когда ты пошлешь ему этот эскиз в красках.

— Никакого портрета в красках Бёрк не получит! — хладнокровно ответил художник, усаживаясь за стол. — Я не намерен продавать эту вещь!

— Что так?

Прежде чем ответить, Грегсон стал терпеливо ждать, пока Филипп, в свою очередь, сядет за стол.

— Послушай, друг мой, что я скажу тебе! — заявил он. — Я даю тебе полную возможность смеяться сколько твоей душеньке угодно! Но вот клянусь тебе всем святым на свете, что другой такой девушки ты нигде не найдешь! Я говорю, конечно, о той, которую я встретил позавчера! За такую девушку не жаль и жизнь отдать.

— Совершенно верно! — согласился Филипп. — Я тебя вполне понимаю!

Грегсон от удивления широко раскрыл рот и взглянул на приятеля.

— Ты что ж это, смеешься? — спросил он.

— У меня нет такой причины смеяться. Я говорю и повторяю, что вполне понимаю тебя. Я вполне согласен с твоим мнением.

Грегсон перевел взор с Филиппа на эскиз.

— Ты, Филь, судишь по этому наброску?

— Говорю тебе, что она очень красива.

— Но она больше, чем красива! — с горячностью заявил Грегсон. — Если я когда-либо видел ангельский лик, то это было позавчера! Я только на. один миг встретился с ее взглядом и нашел, что ее глаза…

— Изумительны!

— Да!

— Я имею в виду, главным образом, их цвет! — сказал Филипп, приступая к еде.

— Они голубые или серые! Впервые в моей жизни случилось, что я смотрел в глаза и никак не мог определить их цвет. То же самое и относительно ее волос. Они — не того золотистого оттенка, который всегда наводит на мысль, что волосы крашеные. Их цвет почти не поддается точному определению. Можешь назвать меня хвастуном, лгуном или чем угодно, но заявляю тебе самым решительным образом, что тотчас же после завтрака я отправляюсь искать эту девушку и выяснить, кто она такая.

— Ну, а как же обстоит дело с лордом Фитцхьюгом?

Легкая тень мелькнула по лицу художника. Некоторое время он хранил полное молчание, а затем сказал:

— Вот именно… После того, как ты вторично ушел отсюда, я все время думал о лорде Фитцхьюге и незнакомой девушке. Послушай, Филь, я ни на минутку не сомневаюсь в том, что она — не местная. Каждый дюйм в ней явно говорит об этом. И теперь нам остается одно: выяснить, кто она.

Филипп не желал продолжать разговор на эту тему. Через четверть часа молодые люди вышли из хижины, пересекли небольшую гряду холмов и вместе спустились в Черчилл. Грегсон направился в универсальную лавку, а Филипп зашел в помещение, занимаемое Пирсом.

Пирс работал за своей конторкой. Его жирные руки лежали на столе. Он поднял на вошедшего утомленные, опухшие глаза. Филипп знал, что он не спал всю ночь. Его маслянистое лицо загорелось некоторым оживлением и любопытством, когда он увидел неожиданного гостя.

Филипп вынул из кармана две сигары и занял место по другую сторону стола, напротив хозяина.

— У вас усталый вид, Пирс, — сказал он. — Очевидно, много работаете. Вчера, после полуночи, я случайно проходил мимо, видел свет в вашем окне и чуть-чуть не постучал. Но я понял, что вам не до посторонних людей, и поэтому отложил свой визит до сегодняшнего утра.

— Я страдаю бессонницей, — хрипло ответил Пирс. — Совершенно не сплю. Вы, вероятно, видели через окно, как я работал?

Некоторое беспокойство послышалось в его вопросе.

— Нет, кроме света, я ничего не видел, — беспечно ответил молодой человек. — Вот в чем дело, Пирс! Насколько мне известно, вы недурно знаете этот край!

— В ожидании этой проклятой железной дороги я работал здесь восемь лет в качестве проспектора, — ответил тот. — Думаю, что я, как вы выражаетесь, недурно знаю этот край.

И он сложил свои толстые, жирные пальцы.

— В таком случае вы можете сообщить мне, где находится Божий Форт?

— Какой форт?

— Божий Форт!

Пирс развел руками.

— В первый раз в жизни слышу о таком месте! — сказал он, наконец. — Понятия не имею о том, что это и где оно находится.

Он поднялся с кресла и подошел к большой географической карте, висевшей на стене. Он стал внимательно вглядываться в нее, а затем начал водить по ней ногтем указательного пальца.

— Вот последний поселок! — сказал он, стоя спиной к Филиппу. — Божьего Форта я все-таки не вижу. К югу от Дома Нельсона находится Божье озеро, а к северу от пятьдесят третьей параллели ничего божественного я больше не нахожу.

— Вы слишком высоко забрались! — заметил Уайтмор и поднялся с места.

Маленькие глазки Пирса, казалось, хотели пронзить его насквозь.

— Никогда не слышал о таком месте! — повторил он. — Что это за место? Почтовая станция?..

— Я столько же знаю о нем, сколько и вы! Собственно говоря, мной в данном случае руководит только любопытство, не больше. Очень может быть, что я не расслышал точного названия! Во всяком случае, я очень благодарен вам.

Он попрощался с Пирсом и пошел непосредственно в факторский участок. Но Блюдсо, главный фактор Гудзоновой Компании на крайнем севере, сказал ему не больше, чем Пирс. Он тоже ничего и никогда не слышал о Божьем Форте. Точно так же он никак не мог припомнить фамилию Куше, которую слышал как будто впервые. В продолжение ближайших двух часов Филипп беседовал с французами, индейцами и полукровками, расспрашивал почтальона, который утром прибыл с юга, но никто не мог удовлетворить его любопытства. Никто ничего не знал. Ни один человек не мог указать, где находится этот чертовский Божий Форт.

Неужели же Пьер солгал ему?

Его лицо покраснело от гнева при одной мысли о том, что его обманули. Но в следующий же момент он твердо заявил самому себе, что Пьер — не из тех людей, которые способны лгать. Филипп смотрел на него как на подлинного борца, но отнюдь не как на лгуна! К тому же он добровольно заявил, откуда они пришли. Никто не требовал от него этих сведений.