Слава

      Поняв это, Дикон отцепился. Избыток вложенной энергии погубил атаковавшего: он слишком резко откинулся назад, чтобы стряхнуть Дикона, и слишком поздно понял, что не рассчитал усилия. Он потерял равновесие, и тогда Дикон шагнул вперед, чтобы помочь ему упасть. Тот на секунду замер в позе человека, только что сделавшего шаг назад от обрыва – широко распростертые руки, изогнутая спина, ноги, утратившие твердую опору. Вместо того чтобы воспользоваться этим моментом и добежать до двери, Дикон сделал еще полшага вперед и пнул нападающего ногой, вложив в этот удар каждую унцию своего веса. Удар такой силы мог раскроить человеку череп, но Дикон попал ему по ребрам, близ подмышек. Нападающий осел и замер на долю секунды, а Дикон пнул его опять, на сей раз целясь прямо в лицо. Противник, однако, поднял руку и закрылся от удара: скорость его реакции была просто невероятной. Дикон решил, что с него хватит, и прошел боком к двери, пока человек отползал назад, чтобы привести себя в порядок. Оказавшись на улице, Дикон с полквартала петлял в толпе, а потом оглянулся назад: нападающий шел следом, глядя на него в упор. Его левая рука висела плетью: судя по всему, удар пришелся в плечо.
      Шесть улиц, семь улиц назад... Волны музыки и гуляющих прикрывали их обоих, но Дикон понимал, что пытаться затеряться в толпе слишком рискованно – тогда он наверняка потеряет из виду своего преследователя, который явно лучше ориентировался в этой местности. Прямо перед собой посреди дороги Дикон увидел колонну людей. Он присоединился к ней, слегка прибавив шагу, чтобы достичь хвоста процессии, состоявшей из мужчин и женщин, одетых в традиционные костюмы, окружавших небольшую подвижную платформу с духовым оркестром. Толпа поворачивала и петляла, как сонный удав; люди передавали друг другу бутылки вина и «косяки». Они приближались к небольшому скверу: деревья, кусты, подстриженная лужайка. Дикон знал, что огромные железные ворота сквера закрыты и он окружен решеткой в семь футов высотой.
      Кто-то сунул ему в руки бутылку вина. Он сделал глоток и повернулся – как будто для того, чтобы передать ее дальше, но потом повернулся еще раз и стал медленно пританцовывать под музыку, держа бутылку за горлышко, пока не поравнялся с платформой. Больше он не оглядывался, но, несмотря на это, кожей ощущал человека позади себя, словно на улице никого не было, кроме них двоих. Дикон знал, что человек следит за ним и ждет его действий. О том, чтобы скрыться, не могло быть и речи.
      Когда платформа достигла сквера, Дикон был уже впереди нее. За несколько секунд он выбрал место – заросли кустарника слева от ворот. Платформа закрывала его. Дикон перекинул бутылку, с разгону бросился на ограду и, подпрыгнув, ухватился за верхнюю перекладину, потом подтянулся на руках. Ногой он нащупал точку опоры и через несколько секунд оказался на другой стороне. С десяток людей наблюдали за ним, кто-то даже крикнул: «Эй, парень...», но тут платформа снова начала двигаться, и зрители двинулись вслед за ней. Дикон подобрал бутылку и, пригибаясь, выбрался из кустарника, направляясь к маленькой деревянной пагоде, стоявшей в центре скверика. У него было в запасе минуты две.
      Пожалуй, даже три. Его преследователь перебегал через лужайку, уверенный в том, что Дикон допустил ошибку. Он огляделся, выбирая между пагодой, зарослями кустарника и небольшой группой молодых платанов в дальнем конце сквера. Дикон засунул бутылку за пояс джинсов у себя за спиной. Шесть стен пагоды лучами расходились из центра, а между ними стояли дощатые лавочки. Три клиновидных секции были хорошо видны приближающемуся человеку. Его взгляд перемещался между платанами, кустарником и пагодой. Он выглядел уверенным в себе, смелым и сильным.

* * *

      Ты танцуешь с закрытыми глазами, и музыка звучит в тебе, обволакивает и поднимает на гребень волны. Все движутся, веселятся и кричат, звучат ритмы регги и рока, время от времени доносятся громкие и меланхоличные звуки металлических барабанов, привезенных из Вест-Индии. Повсюду пьют вино и курят добрую марокканскую травку, а в укромных уголках наскоро затягиваются кокаином. На небе ни облачка, солнце блестит, как начищенный медный котел.
      Время от времени кто-нибудь, напившись, обкурившись или получив солнечный удар, падает без чувств. Врачи с трудом пробиваются сквозь толпу. Откуда ни возьмись появляются три десятка подростков с ножами, цепями, утяжеленными бильярдными киями. Они отсекают территорию в пятнадцать квадратных футов, заводят туда людей и забирают у них кошельки и бумажники, снимают ожерелья и наручные часы; никто не смеет сопротивляться. Они врываются в винную лавку и очищают полки, а владелец стоит и молчит. Полиция всегда приезжает ровно через десять минут после их ухода. Если возникают проблемы, то шайка вмиг рассыпается – тридцать не отличимых от остальной публики парней веселятся, наблюдают за процессиями, весело танцуют. На основном представлении карнавала с одной шестидесятилетней женщиной случился сердечный приступ. С десяток зареванных потерявшихся детей искали своих родителей и не могли их найти. В толпе танцевал полисмен в обнимку с полной смеющейся дамой – завтра эта картинка будет на первых страницах газет. Сцена менялась каждую минуту – бесконечная череда ярких костюмов, лиц, ансамблей, процессий. Встретившись с кем-нибудь однажды, вы тут же теряли его в толпе и больше не видели.
      Отлично, думала Элейн, пробираясь сквозь толпу. У нее не было ничего ценного. В лифчике, между искусственными грудями, едва прикрытыми легкой блузкой, лежал конверт с чистым листком бумаги внутри. Голова под париком чесалась, но она не обращала на это внимания. Она наслаждалась своим выходом в свет, своим инкогнито. Время от времени она останавливалась, чтобы полюбоваться на парад.
      «Только не спешить», – подумала Элейн. Но возбуждение поднималось в ней волнами, делая ее как бы невесомой.
      На улице Лауры было относительно тихо: редкие прохожие, отдаленная музыка – отзвуки большого праздника. Элейн вошла в телефонную будку и закрыла дверь, чтобы избавиться от уличного шума. Четыре гудка, пять, шесть, потом Лаура сняла трубку.
      – Алло?
      Элейн рассмеялась.
      – Лаура, – сказала она. – Лаура... Мы так давно не разговаривали...

* * *

      Пойти по часовой стрелке или против? Преследователь шел к пагоде по прямой, оставляя выбор на последнюю минуту. Дикон подумал, что будь он на его месте, ему бы очень хотелось, чтобы его левая рука работала. Итак – против часовой! С секундным опережением, пока человек еще не приблизился, Джон начал двигаться в этом направлении и занял ближнюю секцию. Преследователю выгоднее всего обойти вокруг пагоды, держась от нее на расстоянии десяти – двенадцати футов, тогда он не подвергался бы риску внезапной атаки. Дикон положил по две секунды на каждый клиновидный отсек.
       И раз, и два...Дикон перелез в очередной отсек и в ту же секунду увидел преследователя. И раз, и два...Дикон переметнулся назад, в соседний отсек. Уже поздно менять направление. И раз, и два...Снова назад. Слишком поздно, если человек погонится за ним и прибавит скорости. Дикон вернулся в первый сектор и замер на месте. Теперь уже поздно начинать второй круг.
      Человек появился справа от Дикона, заканчивая полный оборот. Он внимательно вглядывался в заросли платанов. Рука, которую Дикон чуть не сломал, теперь, похоже, действовала: человек пробовал осторожно шевелить ею. В правом кулаке он сжимал выкидной нож, похожий на серебряную зубочистку. Их разделяли какие-нибудь десять, много – двенадцать футов. Три шага.
      Дикон подошел к нему на расстояние вытянутой руки, и в этот момент его противник обернулся. Джон двигался бесшумно, но преследователь был начеку и почувствовал его приближение кожей, ощутив легкий ветерок, едва коснувшийся его шеи. Он держал нож в правой руке и потому инстинктивно отскочил вправо; рука описала дугу, готовясь метнуть нож.
      Дикон отклонился в сторону и вперед, одновременно доставая из-за пояса бутылку. Его тело изогнулось влево, как у метателя диска, он размахнулся и, крякнув от напряжения, кинул бутылку, вложив в этот бросок всю силу.
      Бутылка взорвалась. Какую-то долю секунды все оставалось так, как было. Дикон слегка качнулся вслед за бутылкой. Потом голова преследователя превратилась в месиво из крови и стекла, и он упал как подкошенный. Дикон затащил мертвое тело в пагоду и пошел к ограде в дальнем конце сквера. Там он задержался на минуту, чтобы снять футболку и вытереть ею руки, а потом запихнул ее в задний карман. Этим летом голый до пояса человек никому не показался бы странным.
      Парад все еще продолжался. Несколько людей равнодушно взирали, как он перебирается через ограду. Никто этому не удивился. Люди подумали, что он лазил помочиться или поспать. Может быть, на следующий день кто-нибудь из них и сообразил бы, что видел нечто важное. Может быть, среди них даже нашлась бы парочка сознательных граждан. Дикона это не слишком беспокоило. В свое время он слышал много свидетельских показаний и видел фотороботы. Можно было подумать, что свидетелей просили описать человека-невидимку.
      Он смешался с толпой, валившей вслед за парадом.

* * *

      Лаура хлопнула наружной дверью и побежала по тротуару. Если бы на улице было меньше народу, слежка бы сразу стала заметна. Лаура пробиралась сквозь толпу, не видя никого вокруг и не думая о том, куда идет: ей важно было то, что она среди людей, а не в доме. Она стремилась в самую гущу, ища спасения в плотности окружающей ее толпы. Спустя десять минут бесцельного брожения она остановилась.
      Высокий мужчина в разноцветном «павлиньем» плаще дирижировал труппой танцоров. Он был очень смуглым, его лысая макушка сверкала на солнце. Лаура стояла среди наблюдавших за ним зевак. Плащ раздувался и взлетал в такт его движениям, мелькали темно-синие и ярко-зеленые пятна. От боли в груди Лауре стало трудно дышать. Дирижер поравнялся с ней, плащ распахнулся, переливающиеся на солнце яркие краски «павлиньего» плаща ударили ей в глаза.
      Она застыла, словно кролик, зачарованный взглядом удава. Знакомый голос, казалось, снова зазвучал в ее ушах, как молитва, как заклинание. Лаура... Лаура... Лаура... А потом я хочу... А потом... А потом...Она вся дрожала, во рту пересохло, нечем было даже смочить губы. Глаза резало, как будто она не спала несколько ночей подряд.
      Элейн стояла в толпе позади Лауры, с трудом сдерживая желание потрогать ее. Она ощущала уязвимость даже в изгибе позвоночника Лауры, в ее руках, не прикрытых летним платьем, изящном изгибе шеи... Элейн чуть-чуть наклонилась, вытянула губы и слегка дунула на белокурые завитки волос. Хватит. Пока хватит.

* * *

      Дикон вернулся первым и нашел под дверью письмо. Он отнес его наверх и поставил на каминную полку, а потом направился прямо в ванную. В зеркале отразился сгусток запекшейся крови на лбу и похожие на сыпь точечные красные брызги на правой щеке. Дикон умылся и обтер лицо полотенцем. Хотя Лаура и дала ему ключи от квартиры, он еще не очень хорошо в ней ориентировался. Ему был нужен тазик, чтобы замочить футболку, но поиски не дали результатов. В конце концов он запихнул ее в кухонную раковину, засыпал стиральным порошком и залил горячей водой.
      В состоянии нервозности он долго не мог найти себе места, переходя из комнаты в комнату, пока наконец не оседлал табуретку на кухне и не начал постукивать ногой по полу, как швея, работающая с ножным приводом. Много лет назад они с Мэйхью и двумя другими полицейскими отправились по вызову в паб в северной части участка. Там одной подвыпившей парочке отказали в обслуживании, и они начали крушить бар. Успокаивать их не было смысла – едва Дикон вошел, как получил по плечу табуреткой. Один из хулиганов оторвал ножку стола и начал орудовать ею, как цепом, а другой только что закончил разбираться с барменом и искал, с кем бы подраться еще.
      Для Дикона усмирение кончилось подвешенной на перевязи рукой и легким двоением в глазах, продолжавшимся три дня. Мэйхью получил порез за ухом, но зато сломал свою дубинку о драчуна. Другому полицейскому нанесли глубокую рану на лбу – она была не опасна, но кровь заливала ему глаза, текла по носу, Щекам, ушам, оставляя на лице красные полосы. Двоих буянов увезли на «скорой помощи» в ближайшую больницу. На обратном пути в участок полицейский с окровавленным лицом внезапно начал хохотать. Напряжение и страх последнего часа вырвались наружу, как электрический разряд. Вслед за ним начали хохотать и все остальные; рты искажались и плечи тряслись в приступах смеха. Мэйхью с трудом удавалось вести машину по прямой.
      Дикон сидел на табуретке и качал ногой, отбивая рукой ритм на деревянном подоконнике. «Где, черт возьми, может быть Лаура», – думал он.
      Десять минут спустя раздался телефонный звонок. Она облегченно вздохнула, услышав его голос, и он тут же понял: с ней что-то случилось. Он спустился вниз и подождал ее у входа. Она прибежала, запыхавшись, едва дыша.

* * *

      Однако на этом день еще не кончился. Дикон заключил ее в объятия, словно укрывая в убежище, и она, бледная и серьезная, рассказала ему о телефонном звонке. Он не разнимал рук, ощущая, как она дрожит. Ее голос срывался: дрожь превращала ее речь в быстрое стаккато. Закончив рассказ, Лаура еще теснее прижалась к нему, угревшись, как малыш на руках у матери. Наконец она высвободилась и налила себе виски, и Дикон впервые понял, как ему хочется сделать то же самое. Она пошла на кухню, чтобы слегка разбавить скотч водой, и увидела в раковине его футболку, плавающую среди клочьев красной пены. Пришлось рассказать ей о Виве и о преследователе.
      – Мне надо позвонить Архангелу, – сказал он, – чтобы договориться о встрече.
      – Но... теперь это стало еще опаснее...
      – У нас нет выбора. Раньше мы еще могли отступиться – одно время я подумывал об этом. Но старые привычки коренятся глубоко. Понимая, что в смерти Кэйт есть кое-что, не стыкующееся с официальной версией, я захотел выяснить это. Я захотел узнать тебя, сблизиться с кем-нибудь, кто был близок с Мэгги, – это была очень нужная мне связь, и, помимо всего, во мне говорило любопытство. Но потом ты нашла нечто странное в банке – результаты отслеживания. С этим можно было быстро разделаться – будь это простое мошенничество, я бы запросто сплавил его Филу Мэйхью. Этого не произошло: след вел к Архангелу, и я не понимал, что это значит. Тот, кто звонил тебе – тогда и сейчас, – мог оказаться одним из омерзительных вурдалаков, которые кишат вокруг смерти, как рои мух; многие люди страдают от телефонных звонков маньяков. Но он не из таких. Убийства продолжаются, а тот, кто звонит, знает то, чего знать ему не надо. Наконец Фил открытым текстом говорит мне, что официальные органы боятся сложить «два» и «два» из страха получить что-нибудь, похожее на «четыре». – Он посмотрел на убывающий в ее стакане скотч и ощутил жгучее желание выпить. – Понимаешь? Нам уже поздно отступать. Мы можем пойти вперед или сбежать, хотя я не уверен, что это возможно. Что мы знаем? Кто-то убивает женщин. Одна из них была твоей подругой и обнаружила подлог Кто-то угрожает тебе, может быть, это один и тот же человек. Крестный отец гетто говорит, что слышал о компьютерном отслеживании. Информатор убит кем-то, кто хотел заодно убить и меня. Этого не просто достаточно – это слишком много.
      Лаура кивнула.
      – Хотела бы я...
      – Не продолжай, – прервал он ее. – Потому что я хочу того же. Она ушла, рассердившись на него за то, что ей пришлось услышать вещи, о которых она предпочла бы не знать. В глаза ей бросилось письмо: на нем не было марки, значит, его принес кто-то лично, хотя адрес был написан полностью.
      – Откуда это?
      Дикон вышел из кухни.
      – Оно лежало на коврике.
      Лаура открыла конверт и начала читать. Дикон повернулся, чтобы уйти, но внезапно почувствовал возникшую в ней напряженность, как если бы ее суставы окостенели.
      Он сделал шаг в ее сторону.
      – Что...
      Лаура повернулась на негнущихся ногах и протянула руку с письмом, ища поддержки, – так тонущий в болоте человек тянет руки к твердой почве. Каркающий звук вырвался у нее из гортани, глаза закатились, и она начала падать. Дикон попытался подхватить ее, но неудачно, и они упали вместе. От шока ее члены ослабли, и она свалилась на Дикона, точно мешок с тряпьем.

* * *

      «Павлиний» плащ блестел так ярко, что мог бы, казалось, отбрасывать солнечные зайчики. Лысый человек кривлялся, и плащ летал за ним, похожий на глянцевитый панцирь; человек крутился на месте – плащ развевался веером.
      Элейн оставила Лауру стоять на обочине дороги, а сама отошла на пару сотен ярдов, нашла скамеечку, где можно было сидеть и писать, достала маленькую ручку с золотым пером из кармана платья, где она обычно держала ключ от двери. Потом вернулась к квартире Лауры и подложила письмо.

* * *

       Моя дорогая Лаура... смотрел, как ты уходишь к... и следил за тобой, я был так близок, что мог... твое прекрасное светлое платье, ожерелье на шее... руки, покрытые золотистым загаром... прекрасные волосы, блестящие в лучах солнца. Я стоял так близко, у тебя за спиной... любовался танцором в плаще с вышитыми павлиньими перьями... твои плечи поднимались и опускались, потому что ты спешила туда... на шее билась жилка, я мог поцеловать... Лаура, я мог бы... мог бы... мог бы...

Глава 29

      Остин Чедвик производил впечатление спящего, но это было не так. Он сидел за огромным столом в своем кабинете, за окнами которого время от времени проплывали облака. Он закрыл глаза, сцепил пальцы рук и облокотился на полированную поверхность стола. Подбородок покоился на его больших пальцах, а указательные подпирали его нос. Дыхание босса было ровным. В комнате было очень тихо, но в этой тишине таилась угроза.
      Чедвик только что закончил телефонный разговор, который и начался и закончился вопросом.
      – Что происходит?
      – Мы не уверены, Остин.
      – Не уверены?
      – Мы не знаем.
      – Но ты можешь предположить?
      – Гоуер был очень опытный работник. Он был резидентом в Ирландии в течение двух лет. Регулярно сообщал о себе и присылал отчеты. А теперь будто разверзлась земля и поглотила его.
      – Вы предполагаете, что он мертв?
      – Да.
      – А, черт! Женат?
      – Нет.
      – Никто не будет жалеть о нем?
      – Никто. Он не один работал над этим.
      – И никаких следов Аллардайса?
      – Никаких.
      – Остальные продолжают поиски?
      – Да. Пока ничего.
      – Ты знаешь, насколько деликатное это дело? У меня на столе два отчета, последний – трехдневной давности. В обоих говорится о войне, которую можно будет скоро выиграть. Все идет гладко. Мы не можем ни остановить, ни отдалить это.
      Какое-то время трубка молчала.
      – Остин, меня просили сказать тебе...
      – Что? – Этот короткий вопрос чуть не взорвал стены кабинета.
      – Мне поручили попросить тебя, чтобы ты немного притормозил. По меньшей мере до тех пор, пока мы не разберемся...
      – Да ты понимаешь, – перебил Чедвик, – сколько денег мы вложили в это? Ты имеешь хоть какое-то представление о далеко идущих экономических и политических последствиях неудачи?
      – Ну, разумеется.
      – Это колоссальная игра, и выигрыш тоже колоссальный. До сих пор мы делали правильные ходы. Да, мы рисковали, но риск был оправдан. Пока еще не все в наших руках, ты это понимаешь? Нельзя рассчитывать только на везение – в нужный момент надо суметь перехватить инициативу. Похоже, что этот момент скоро настанет, и мы должны им воспользоваться.
      – Дело не в...
      – Ты знаешь, чем мы рискуем?
      – Но, Остин...
      –  Знаешь?
       –Да. – Снова молчание. – Остин, вы – корпорация, а мы – государственное учреждение.
      – Ты жалуешься или угрожаешь?
      – Я говорю, что к нам стоит прислушиваться.
      – Зачем? – Чедвик не стал ждать ответа. – Я расскажу тебе кое-что: Санта-Клауса не существует, как не существует и загробной жизни, и вовсе не любовь движет миром. Миром правит сила. Я процитирую Мао Цзэдуна: «Сила рождается орудийным стволом».
      Он был прав. Мы вкладываем деньги в оружие и в людей, которые способны его носить. И мы ожидаем получить – в качестве доходов от этих инвестиций – силу. Чертову уйму силы. А когда мы получим силу, мы сделаем чертову уйму денег. А с деньгами мы станем еще сильнее. И сделаем еще больше денег. Улавливаешь? Может случиться и наоборот: мы шлепнемся на задницу. Так вот, слушай меня внимательно, – этого не случится. Так что не проси меня притормозить. Даже и не заикайся.
      – Я все это знаю, Остин. И тем не менее нам, может быть, придется проявить настойчивость...
      – В самом деле? Не надо этим шутить, мистер! Ты завяз по самое горлышко, но ты разучился мыслить здраво. Ты думаешь, что можешь меня достать? Допустим. Но ты забываешь, что я могу поднять такую бурю, с которой не сравнится никакой «Ирангейт». Я могу сместить правительство, ты об этом подумал? Я могу заставить полсотни ваших людей молить себе смерти. – Чедвик рассмеялся. – Проявить настойчивость... Как вы собираетесь это сделать, черт вас возьми? – Он повесил трубку.

Глава 30

      По обеим сторонам дороги были расставлены щиты с призывами беречь воду. Лаура откинула заднее сиденье и подремала пару часов, свернувшись по-детски клубочком и подложив руки под голову. Ветер из открытого окна растрепал ее светлые волосы. Два приступа астмы за последние дни совершенно истощили ее силы.
      В день карнавала они поехали к Дикону – маленькая передышка в ожидании звонка Архангела. Даже здесь у них не было полной уверенности в том, что не будет новых телефонных звонков; Дикон видел, как Лаура смотрит на телефон; к концу вечера ее нервозность стала невыносимой. Он положил ей руки на голову и сказал:
      – Я увезу тебя отсюда, – я знаю такое место, где ты будешь в безопасности.
      – Поедем завтра, – сказала она.
      Но случилось так, что они уехали только на третий день.
      Лаура проснулась и увидела, что они едут по грунтовой дороге. Высокие холмы портили вид, но зато ощущалась близость океана. Они выехали рано, а теперь солнце стояло почти в зените, раскаляя крышу машины. Вид сзади закрывали поднятые колесами облака белой пыли. Дикон остановился на лужайке над пляжем и открыл дверцу, но Лаура даже не пошевелилась. Остывающий двигатель тихонько потрескивал. До них доносились деревенские звуки – мычанье быка на ближней ферме, стрекотанье сорок в живой изгороди и шум моря где-то за домом.
      – Это был ваш уголок, твой и Мэгги.
      – Не имеет значения. – Дикон достал сумку и ждал, когда она выйдет.
      – Так ли это?
      – Думаю, что да.
      Дом все еще блестел, хотя Дикон покрасил его месяц назад. Белая обшивка, зеленая крыша из дранки, внутри – белые стены с репродукциями Боннара, Сезанна и Модильяни в самодельных рамах. Над лампой для чтения висит оправленная в рамку карта Англии. Диван и два подержанных кресла покрыты мягкими серо-бордовыми покрывалами.
      С одной стороны располагалась бело-голубая кухня, с другой – маленькая спальня: овечьи шкуры на полу, дубовый платяной шкаф, кровать с латунными украшениями на спинках, кувшин и кружка.
      Двери были закрыты, и за несколько недель воздух в комнатах раскалился до предела.
      Дикон включил холодильник и переложил в него привезенную еду.
      – У меня остался один час, – сказал он. – Я постараюсь вернуться завтра утром. Может быть, мы поживем здесь пару дней и решим, что делать дальше. Завтра я буду знать больше. – Он договорился встретиться с Архангелом в этот вечер, и теперь ему предстояло еще два раза проделать за рулем четырехчасовой путь – до города и обратно. Но что поделаешь – Лауре нельзя было оставаться в Лондоне.
      – Ради Бога, будь осторожней, – сказала она.
      – Я вернусь завтра до полудня. – В такое заверение мог поверить только ребенок, и Дикон добавил: – Если меня не будет к этому времени, свяжись с Филом Мэйхью.
      Он показал ей дом. Потом они пошли на прогулку, и Дикон пропустил Лауру вперед, чтобы она сама выбирала, куда и каким шагом идти. Инстинкт повел ее к пляжу и дальше по тропинке, ведущей на утес. Она остановилась на том самом месте, где всегда останавливалась Мэгги. Дикон внутренне приготовился, ожидая, что это потрясет его, но предвкушение оказалось сильнее реальных ощущений.
      – Что про вас говорили? – спросила Лаура. – Друзья и все прочие. Что вы – идеальная пара?
      – Не знаю, считали ли так другие, но сами мы говорили это.
      – И это соответствовало действительности?
      – Не совсем так – мы называли это иначе. Мы любили нашу жизнь – нам нравилось одно и то же, одни и те же места. Нам не надо было искать счастья – так или иначе, оно всегда было в нас. Никто не тянул одеяло на себя, и мы всегда оставались самими собою без особых усилий. Потому что мы доверяли друг другу в истинном смысле слова.
      – Это правда?
      – Про истинный смысл слова?
      – Про доверие.
      Дикон пожал плечами.
      – Конечно. Я же сказал.
      На том месте, где они стояли, крутой подъем заканчивался. При логическом размышлении Дикон мог понять, что здесь сделал бы остановку любой: отсюда открывался самый красивый и самый высокий вид на океан. Здесь можно было перевести дыхание, особенно если тебя душит астма.
      Лаура пошла вперед, ветер доносил до Дикона ее слова.
      – Я не так хорошо знала Мэгги, как ты думаешь. Мы познакомились, когда я была на втором курсе, а она уже закончила обучение – сначала в Вассаре, потом в Св. Хильде. У нее была машина и небольшой домик в Порт-Мидоу – как у взрослой. Было ясно, что она из небедной семьи, понимаешь? Ее снабжали из неистощимых семейных фондов, а я в то время была довольно тесно связана с коммунистами, и было не похоже на то, что нам написано на роду подружиться. Как ни странно, мы подружились. Эта была не та дружба, которая все время растет и углубляется, скорее, это было продолжительное знакомство, но мы часто и подолгу виделись. Думаю, больше всего мне нравилась в ней ее независимость. Создавалось впечатление, что Мэгги была счастлива, когда ее приглашали в компанию, но не переживала, когда про нее забывали. Она часто пропадала на три-четыре дня, и никто не знал, куда и зачем; потом она возвращалась. В этом не было ничего особенного – просто у нее была своя жизнь, в которой Мэгги чувствовала себя легко и непринужденно. Взрослая жизнь, понимаешь? То же и с мужчинами. Ты ведь это хотел услышать, да? Что мы здесь делаем?
      – Иди вперед, – сказал Дикон. – За этим поворотом тропинка станет ровнее. Да, я хотел услышать именно это.
      – С мужчинами она держалась на серьезной ноге, но не позволяла себе увлекаться. Впрочем, я могу и ошибаться, это мои личные впечатления, а я тогда была молода, да и люди с годами меняются, не в пример мне. – Дикон ничего не сказал. – По крайней мере, так мне кажется. Ее связи не были тривиальными, не было в них и истеричности. Я помню несчетные ночи, которые провела с термосом кофе у своих подруг, снедаемых любовью и желанием, отговаривая их от самоубийства. Несколько раз подруги выручали меня саму из аналогичной ситуации. Но с Мэгги такого не случалось. Она отдавалась своему увлечению, пока оно длилось, и сразу же забывала про него, едва оно кончалось. Помню, меня удивляло, где она этому научилась. В моем рассказе Мэгги выглядит такой гармоничной и сдержанной, правда? Мне кажется, это то, что больше всего врезалось мне в память. Не знаю... ведь были же у нас и сумасшедшие вечеринки, и пьяные прогулки в лодках, и всякое такое; иногда мы даже упивались «до положения риз», если ты понимаешь, что я имею в виду. Впрочем, она никогда не ела много; эта привычка потом изменилась?
      – Нет.
      – Пожалуй, мне больше нечего о ней рассказать.
      Он резко ускорил шаг и тронул ее за локоть.
      – Нам пора возвращаться.
      – Ты иди, – ответила она, не глядя на него .– А я еще погуляю.
      – Примерно через полмили тропинка выведет к бухте.
      – О'кей. – Она бы нашла дорогу и без его объяснений.
      Он снова тронул ее за руку, уже тверже, но она не обернулась.
      – Не надо, – сказала она. – Ты не виноват.
      Дикон вернулся к машине, размышляя о том, чего ей стоило рассказать ему все это; он подозревал, что многого, но это его не остановило: он хотел знать о Мэгги все. Джон никак не мог привести в порядок свои чувства. Лаура почти все время была с ним, начиная с первого таинственного звонка, после которого она сожгла свое желтое платье. Они занимались любовью. В последние два дня она была так напугана, что было трудно определить, насколько она зависит от него. А может, и не надо определять.
      ...Когда Дикон дождался звонка Архангела, они поехали к ней на квартиру, чтобы упаковать ее вещи. Она нигде не чувствовала себя в безопасности. Когда Дикон уходил на встречу с Филом Мэйхью, Лаура выдернула телефонный шнур из розетки. Спускаясь вниз, Джон услышал щелчки запираемых замков. Мэйхью вообразил, что у него с Диконом есть какие-то секреты, и не захотел разговаривать в присутствии Лауры. Впрочем, Дикону и самому не хотелось приводить его к ней.
      Автомобиль был запаркован с нарушением правил, рядом с перекрестком. Едва Дикон забрался внутрь, как Мэйхью протянул ему сверток.
      – Знакомство с тобой чертовски опасно. Зачем тебе нужна эта дрянь?
      – Я думал, что и ты сможешь узнать что-нибудь новенькое о той квартире.
      – Теоретически – под семью замками.
      – А на практике работает система «ты – мне, я – тебе». Ты знаешь парня по имени Маркус Архангел?
      Мэйхью, казалось, удивился и в то же время заинтересовался.
      – Ты связался с плохой компанией.
      – Ты хорошо его знаешь?
      – Довольно хорошо. Голыми руками его не возьмешь.
      – Похоже, он скоро попадется.
      – На этом? – Мэйхью выразительно взглянул на сверток в руках Дикона. – Ты сумасшедший. Это невозможно, Джон, даже и не думай. Нам бы очень хотелось засадить Архангела за решетку, но очевидно, что в тюрьме он опасней, чем на свободе. – Мэйхью заметно волновался. – Джон, это уже решено. Мы несколько месяцев ходили по лезвию бритвы, выслеживая этого парня, а теперь ты хочешь, чтобы я схватил его и упрятал в каталажку, как обычного уличного торговца. Кроме того, нам всем ведено держаться от него подальше, иначе начнется война в гетто. Я готов поверить, что ты не знаешь, какие ставки в этой игре, но, помимо всего, он не в твоем весе. Иди домой и забудь об этом. – Мэйхью протянул руку к свертку, но он был вне пределов его досягаемости.