Граф из Техаса

— Я приготовлю тебе чай, мамочка.

— Правда, дорогая? Как кстати.

Александра бросила обвинительный взгляд на Прескотта.

— Но он не дал мне сделать бутерброды. Он сказал, что я отрежу себе руку. Но ведь я никогда даже не порезала себе пальца, мамочка.

— Скорее всего этот джентльмен не знал, что я уже давно научила тебя обращаться с ножами, а поэтому он очень испугался, увидев маленькую девочку с ножом в руке.

— Ну, тогда ему следовало спросить, правда, мам?

— Да, мне следовало спросить, — сказал Прескотт, чувствуя себя в полной мере наказанным маленькой девочкой.

— Миссис Эмерсон, — сказала Люсинда, — не хотите ли вы, чтобы мы послали за доктором Гудэйкером?

Женщина промолчала, на мгновение опустив свою светловолосую голову и взглянув на трех своих дочерей. Затем, издав слабый вздох, она поставила младшую на пол, распрямила позвоночник и провела рукой по своему большому животу.

— Мне вряд ли что-нибудь еще поможет. Мне уже сделали все, что можно было сделать. Так что еще один доктор мне совсем ни к чему. Но вы ведь пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы. Вы новый граф, не так ли?

Прескотту очень хотелось возразить, но он просто никак не мог этого сделать.

— Да, мэм, я новый граф.

— Милорд.

Миссис Эмерсон начала опускаться в реверансе, желая показать новому владельцу поместья, что она с уважением относится к нему и его правлению. Но Прескотт бросился к ней, и взяв женщину за обе руки, заставил ее подняться. При этом свободные рукава ее утренней сорочки приподнялись, и он увидел следы старых синяков на ее бледном, очень худом теле.

«Эмерсон», — подумал он, чувствуя огромную волну злости, поднимающуюся в нем и грозящую выплеснуться через край.

— Это совсем не обязательно, мэм. Особенно для женщины в вашем положении.

— Вы так добры, милорд.

Мысль о том, что он сделал большую ошибку, предположив, что миссис Эмерсон ничуть не лучше своего мужа, заставила Прескотта покраснеть от вины и смущения.

— Моя доброта не имеет ничего общего с причиной нашего приезда сюда, мэм.

— А, вы, должно быть, ищете мистера Эмерсона, моего мужа?

«Смышленая женщина, — подумал он. — Ее совсем не заслуживает мужчина, за которого она вышла замуж. Черт побери, она слишком хороша для него».

— Да, мэм. Ведь он должен в скором времени придти домой к ужину, не так ли?

Миссис Эмерсон выше подняла голову.

— Любой человек в деревне знает о действиях моего мужа, милорд, больше чем я. Он — человек, живущий по велению своих собственных прихотей и своих успехов.

— Понятно, — Прескотту не трудно было догадаться, что именно женщина хотела сказать этим. Эмерсон не придет вовремя домой к ужину, потому что он, скорее всего, развлекается где-нибудь со своими дружками, просаживает деньги в казино или же пьет в каком-нибудь кабаке, а может быть совмещает эти три занятия одновременно.

— Лорд Прескотт, — сказала Люсинда, сделав шаг вперед, — вы умеете делать бутерброды?

Удивленный неожиданным вопросом, Прескотт недоуменно взглянул на нее.

— Бутерброды?

— Бутерброды, — Люсинда встретилась с Прескоттом глазами. — Похоже на то, что миссис Эмерсон и ее дочерям неплохо было бы сейчас перекусить. И еще ей надо присесть. Почему бы нам не поболтать с ней, пока вы приготовите что-нибудь поесть?

— Прекрасная идея, — сказал он, поняв ее намек. Она хотела поговорить с хозяйкой дома наедине, и он был вовсе не прочь устроить ей это. Возможно, она сможет разузнать, где скрывается Эмерсон.

— Делать бутерброды — мое любимое занятие.

— О нет, вам совсем не обязательно утруждать себя, милорд. Я приготовлю ужин.

Миссис Эмерсон стала продвигаться к кухонному столу медленной вперевалку походкой.

Прескотт остановил ее.

— Возможно и не обязательно, но мне это доставит большое удовольствие, если вы не возражаете, мэм. Вы лучше идите, садитесь и отдыхайте. Я ни разу не делал бутербродов с тех пор, как приехал из Техаса, и сейчас мне ужасно хочется тряхнуть стариной.

— Александра, Виктория, если вы, леди, хотите помочь, покажите мне, где ваша мама хранит на кухне продукты. Держу пари, мы с вами сейчас сообразим лучшие бутерброды, когда-либо приготовленные на Миссисипи.

— А кто такая «миссис Иппи?» — спросила Александра, взяв Прескотта за протянутую ей руку. Боясь, чтобы и ее не забыли, Виктория схватила Прескотта за другую руку, и они пошли в дальний конец комнаты, где находилась кухня.

— Миссисипи — это река, дорогуша. Самая большая река на всем белом свете, черт побери. Такая глубокая, как некоторые части Атлантического океана.

Пока Прескотт развлекал двух старших девочек занимательными техасскими историями и своим умением с огромной быстротой резать хлеб и мясо, Люсинда устроилась с миссис Эмерсон и ее малышкой Элизабет на потертом диване возле камина. Женщины говорили друг с другом полушепотом, изредка бросая взгляды в сторону Прескотта, чтобы убедиться, что он не позволяет Александре и Виктории скучать. Они прекрасно знали, что маленькие дети обладают удивительным слухом, особенно когда он нужен им меньше всего. А им, конечно, совсем не надо было слышать то, что их мать говорила сейчас Люсинде.

— Это очень трагично, — сказала Люсинда спустя некоторое время, когда они с Прескоттом ехали от дома Эмерсона, убедившись, что его жене и трем дочерям в настоящий момент больше ничего не нужно.

— И вы говорите это мне! Эмерсон, оказывается, еще больший негодяй, чем я думал о нем раньше. Одно дело воровать у своего хозяина, но относиться к своей же семье так, как он это делает, — это грех против человечества. Я едва смог найти какие-либо продукты в доме. А их одежда так стара и выглядит такой изношенной, что наверняка она не выдержит больше двух-трех стирок. Мы должны что-то предпринять.

— Мы можем помочь детям, — сказала она.

— Я сделаю все, что в моих силах, вы можете на это рассчитывать. А эти синяки на руках миссис Эмерсон. Вы видели их? Боже всевышний, хотел бы я поставить несколько синяков ее мужу, пусть он знает, как я отношусь к мужчинам, которые способны поднять руку на женщину.

Но вдруг что-то из того, что сказала Люсинда, заставило его остановиться:

— Что вы имеете в виду: «Мы можем помочь детям?» Она нуждается в помощи ничуть не меньше их. Даже больше, особенно в ее положении.

— В том-то все и дело, Прескотт. Ее положение гораздо хуже, чем выглядит на первый взгляд.

— Хуже?

— Да, она умирает.

Прескотт потянул за поводья, и лошадь остановилась, как вкопанная.

— Она сказала вам это?

— Нет, она не говорила о том, что умирает. Но как сказал ей доктор Гудэйкер, ее положение никогда не улучшится. Никогда не улучшится и положение ее еще не родившегося ребенка.

— А что с ней такое?

Люсинда мгновение колебалась, не зная, как лучше выразиться. В конце концов она решила сказать напрямую. Во всяком случае, Прескотт — мужчина, и он не осудит ее прямоту.

— Она больна сифилисом.

— Что??

— Эмерсон, ее муж, заразил ее этой болезнью.

— Боже всевышний!

— И, конечно же, младенец болен тоже.

Ощутив неприятное чувство в животе, Прескотт тронул лошадь с места, и она снова двинулась вперед.

— Неужели доктор не может ничего сделать для нее, дать ей какое-нибудь лекарство против этой болезни.

— Я не знаю, Прескотт. Я не доктор. По-моему, при лечении подобных заболеваний используют смеси мышьяка и свинца. Но мышьяк и свинец — очень опасные элементы даже в минимальных дозах.

— Но эта чертова болезнь не менее опасна! Извините за выражение.

— Ничего страшного. Ваша злость вполне понятна. Будь я мужчиной, как вы, возможно, отреагировала подобным же образом.

«Спасибо, Господи, что она все-таки не мужчина», — подумал Прескотт и крепче обхватил Люсинду за талию.

— Однако я разозлилась ничуть не меньше вас, когда она сказала мне об этом.

— Так значит нет совсем никакого средства от э-э, от того, чем она болеет?

— Не знаю. Но я уверена, что если бы существовало что-то, что могло ей помочь, доктор Гудэйкер испробовал бы его уже давным-давно. На этого врача можно положиться. Он живет здесь с тех пор, как я была еще ребенком. Все в деревне доверяют ему. Грустная сторона всего дела заключается в том, что миссис Эмерсон не к кому обратиться за помощью в такое трудное для нее время, как сейчас. Ее родители отреклись от нее, когда она вышла замуж за Эмерсона пять лет тому назад.

Без надежды на выздоровление, без семьи, которая могла бы прийти на помощь в трудную минуту и, как по всему видно, в совершенно безвыходном положении. Прескотт думал, что он был в трудной ситуации, но его неприятности не шли ни в какое сравнение с проблемами бедной миссис Эмерсон.

И в такой ситуации он не мог оставить ее в беде. Он должен был что-то сделать.

— Тогда я просто напишу ее родне и расскажу им, что происходит, верно? Если у них осталась еще хоть капля совести, они приедут и заберут ее и девочек из этой жалкой лачуги, в которой они сейчас живут.

— Письма не помогут.

— Почему? Ведь ее родители умеют читать, не так ли?

— Из ее семьи никого не осталось в живых.

— Никого?

— Да. За исключением ее трех дочерей и той жалкой пародии на мужа. Она совершенно одна.

— Но это ненадолго. Как только я найду Эмерсона и разберусь с ним, я переведу ее и детей к себе в замок. Знает Бог, мы не испытываем недостатка в комнатах. В замке хватит места для всех.

— Прескотт, я знаю: вы хотите, как лучше, но вы не можете это сделать.

— Посмотрите. Все в здешних местах постоянно напоминают мне, что я новый граф. Теперь пришло время действовать в соответствии с моим титулом. Использовать свою власть и делать то, что я считаю нужным. И перво-наперво я считаю нужным оказать помощь миссис Эмерсон.

— Хорошо, помогайте ей, но не уязвляйте ее гордость, у бедной женщины и так уже от нее мало что осталось.

«Гордость, — подумал Прескотт. — Единственная вещь, стоящая между решением молодой женщины умирать в маленькой грязной лачуге или провести остаток своих дней без проблем, в комфорте и заботе».

Люди, конечно же, могут быть так щепетильны, когда такая пустяковая вещь как гордость поставлена на карту. Но это не должно быть для него большой неожиданностью. Гордость нанесла тяжелый удар по его семье, особенно по его отцу с матерью. Они стали ее жертвой и в конечном счете остались лишь с болью в сердце и одиночеством. А их два взрослых сына, хотя и были похожи как две капли воды, долго оставались друг для друга незнакомцами.

— Хорошо, — сказал он. — Если она не захочет переехать жить в замок, я не стану принуждать ее. Но все равно не брошу их в беде, это было бы несправедливо. Эта семья нуждается в помощи, и я окажу им помощь. Я сделаю все, что потребуется.

— Только пообещайте мне, что вы не будете бросаться в крайности.

— Еда, одежда, лекарства не являются крайностями в какой бы то ни было ситуации, Люсинда. Это только то, что необходимо. Однако, как мне добраться отсюда до Сент Кеверна? Мне надо найти Эмерсона до темноты.

— К чему такая спешка?

— Я, возможно, еще найду дорогу домой, пока светло, но в темноте я скорее всего закончу тем, что заблужусь опять, — он усмехнулся. — Если, конечно, вы не согласитесь сопровождать меня.

Глава 7

Уже последние лучи солнечного света начали угасать на западе, когда Прескотт и Люсинда въехали в пределы города. Центральный город графства Трефаро, Сент Кеверн, бывший только немногим больше деревни, находившейся между ним и Рейвенс Лэйер, располагал зато такими предметами роскоши, как газовое освещение и мощеные булыжником улицы. Но кроме этих удобств и того факта, что здесь жило немного больше людей, Прескотт не видел большой разницы между этим городом и тем, что они проехали только десять минут назад. Ко всему прочему на город уже спускались сумерки, и Прескотт все равно не разглядел тех отличий, на которые следовало обратить внимание.

— Вы уверены, что знаете, куда мы едем? — спросил он Люсинду.

— Положитесь на меня, Прескотт. Есть только одно место, в котором Гарик Эмерсон может быть в это время суток.

— Готов поспорить, что это салун.

— Нет. Не салун, а пивная. Не забывайте, что вы в Англии.

— Какая разница? Место для попоек есть место для попоек, как его ни называй.

— Неважно, все равно еще слишком рано для него идти в пивную. Может быть, позже, но не сейчас. А в этот час он, скорее всего, еще ужинает.

— Где, в отеле?

— Нет, в своем доме. Кстати, вот он.

Она указала на изящный трехэтажный кирпичный особняк в георгианском стиле прямо перед ними.

— Это его дом? Я думал, что мы только что были в его доме в деревне?

— У Гарика есть два жилища. В одном он содержит свою жену и детей, в другом…

— Позвольте мне отгадать, свою, э-э, подругу?

— Здесь мы называем их любовницами, Прескотт.

— Дома мы тоже так их называем, но не в обществе женщин. Давно ли вы узнали, что у него есть другой дом и другая женщина?

— Я не могу сказать наверняка, как долго он содержит любовницу, но этот дом он приобрел два года назад.

Прескотт никогда не считал себя гением, но даже самый глупый человек в мире мог понять важность того, что сейчас сказала Люсинда.

— После того, как дядя Герберт нанял его?

— Вы очень проницательны.

— Эмерсону, конечно же, не понадобилось много времени, чтобы потратить украденные в Рей-вене Лэйере деньги, не правда ли?

Прескотт придержал лошадь перед домом, спрыгнул на землю и, взяв Люсинду на руки, снял ее с седла.

— Оставайтесь здесь, — сказал он.

— Разве вы не хотите, чтобы я пошла с вами?

— Я думаю, что это далеко на блестящая идея.

— Вы уверены?

— Я просто убежден.

— Мне совсем не трудно пойти…

— Люсинда, дорогая, я знаю, вы хотите помочь мне, но лучше не суйте свой хорошенький носик куда не следует. Я разбирался самостоятельно с мужчинами много хуже Эмерсона. Вы наверняка заметили, как я рассвирепел. А когда я бываю в таком состоянии, то могу выражаться слишком грубо. Кроме того, я уже давно не ребенок и держать меня за руки совсем не обязательно, а вот придерживать моего коня просто необходимо! Если он убежит, то возвращаться в замок придется пешком. Это будет не слишком приятно, особенно ночью.

— Прескотт, грубые слова мне не в диковинку, я слышала их и раньше.

— Когда вы узнаете меня поближе, у вас может сложиться обо мне плохое мнение. Но по крайней мере, не так сразу. А сейчас оставайтесь с лошадью и никуда не отходите. Ладно?

Люсинда никак не могла сообразить, почему у нее может сложиться плохое мнение, но в целом она прекрасно поняла просьбу Прескотта и молча кивнула.

— Вот и хорошо. Я вернусь через минуту — одна нога здесь, другая там.

«Плохо думать о нем?» — она улыбнулась, видя, как он легкой походкой зашагал к парадной двери дома. Она ни за что на свете не подумает плохо о Прескотте Трефаро. Он ворвался в ее беспросветно скучную одинокую жизнь на своем коне и изменил ее навсегда. Ни один мужчина из тех, кого она встречала раньше, не мог сравниться с ним. Высокий, широкоплечий, потрясающе красивый, с железной волей и в то же время с мягким сердцем, нежный и добрый с каждой женщиной, которая встречалась на его пути, независимо от ее возраста и положения в обществе. Плохо подумать о нем?! Нет, совсем наоборот — если она не будет осторожной и не станет охранять свое сердце, он с большой легкостью сможет овладеть им.

Прескотт рванул ручку двери с такой силой, что, казалось, задрожал весь дом.

«Хорошо, по крайней мере это привлечет чье-нибудь внимание, — подумал он. — Ну а если и нет, то придется стучать до тех пор, пока кто-нибудь наконец не отзовется».

Через минуту молодая женщина в сером в белую полоску платье для прислуги открыла дверь.

— Я хочу видеть Гарика Эмерсона.

— Мистера Эмерсона, сэр?

— Ведь он здесь, не так ли? Мне сказали, что я смогу найти его в этом доме.

— О, да. Это так. Как доложить, кто спрашивает?

— Просто скажите, что новый граф ждет внизу, так что пускай поторапливается. Я не собираюсь ждать целую ночь.

Ахнув, молодая служанка присела в быстром реверансе и исчезла в доме. Заглянув в слегка приоткрытую дверь, Прескотт заметил многочисленные предметы роскоши, которые украшали фойе с мраморным полом — хрустальные канделябры на стенах, сверкающие в свете газовых ламп, зеркала и картины в золотых рамах, блестящие полированные столы и прекрасные вазы, наполненные живыми цветами.

«Этот негодяй действительно купается в богатстве, — подумал Прескотт. — Жаль, что этого нельзя сказать о жене и детях Эмерсона».

— Милорд? — Эмерсон появился, впопыхах выбежав из столовой и вытирая рот льняной салфеткой. За ним по пятам следовала пышная блондинка, на шее которой мерцало ожерелье из нескольких рядов жемчуга, а грудь была чуть прикрыта низким вырезом синего атласного платья.

— К-какие-то проблемы?

— Да, черт побери, проблемы. И к тому же довольно большие. Я думаю, вам будет лучше выйти, чтобы мы могли обсудить их с глазу на глаз.

— Конечно. Как скажете, милорд.

— Гарик, дорогой?

Эмерсон взволнованно повернулся к женщине.

— Изабель, прошу тебя, иди и заканчивай ужин. Я думаю, это не займет много времени.

— Он прав, мэм, — сказал Прескотт, когда Эмерсон вышел наружу. — Это просто секундное дело. Он вернется к вам тотчас, как мы закончим наш разговор.

Изабель захлопала своими длинными ресницами и опустилась в реверансе, показывая Прескотту свою роскошную грудь настолько, насколько позволяли правила приличия.

— Конечно, милорд.

Когда Эмерсон закрыл за собой дверь, он заметил на улице Люсинду, болтающую о чем-то с прохожим. Позже он разгадает, зачем лорд Сент Кеверна притащил с собой деревенскую ведьму по такому, казалось бы, неотложному делу. Но сейчас надо обдумать — почему так внезапно заявился граф и что ему надо?!

— Я не могу себе представить, какие проблемы могли появиться, милорд.

— Неужели?

— Нет, милорд.

— Может, помочь тебе немного освежить память?

— Сделайте одолжение, милорд.

— Видишь ли, сегодня утром я внимательно просмотрел книги в библиотеке.

— О каких книгах вы говорите, милорд?

— О тех, из которых я узнал, сколько стоит Рейвенс Лэйер. Чего я стою. Кажется, вы называете их учетными журналами.

— А, те книги, конечно.

— Теперь вы знаете, о каких именно книгах я говорю?

— Безусловно.

— Не биографии и романы, а учетные журналы. Так вот, после тщательного их прочтения, которым я занимался сегодня все утро, должен сказать вам, что они содержат очень странную информацию. Половина ее правдива, а остальное — выдумка.

— Я не понимаю, на что вы намекаете, милорд.

— Неужели?

— Нет, милорд.

— Ну, тогда я скажу другими словами, Эмерсон. Мне не очень понравилось то, что я в них увидел.

— Я удивился, если бы вы сказали мне обратное. Имение находится в плохом состоянии. Нам просто необходим капитал. Мы нуждаемся в деньгах уже несколько лет, с тех пор, как умер старый граф.

— Нет, Рейвенс Лэйер был в плачевном состоянии уже задолго до смерти моего дядюшки. Насколько я понял, замок и арендные фермы стали приходить в упадок приблизительно в то же время, как вы заняли это место. То есть, э-э, управляющего…

— Милорд, вы полагаете, что я мог…

— К черту, ничего я не полагаю, Эмерсон.

— Тогда я извиняюсь, милорд. Я думал…

— Я напрямую обвиняю тебя.

— Меня?!

— Да, тебя. Ты запустил свои грязные руки в мой кошелек уже два года назад, но с сегодняшнего дня этому придет конец. А именно с данной минуты.

— Милорд, я не потерплю, чтобы меня прямо в глаза на виду у всех обвиняли в воровстве.

— Мне это безразлично.

И прежде чем Эмерсон успел раскрыть рот, чтобы ответить ему, Прескотт с размаху кулаком ударил управляющего в нижнюю челюсть да с такой силой, что тот отлетел к зеленой ограде из аккуратно подстриженных кустарников.

Прескотт взглянул в сторону Люсинды и заметил, что на улице за ее спиной начала уже собираться толпа.

«Вот зеваки, — подумал он, покачав головой. — Ну, сегодня будет достаточно пищи для разговоров».

— Ты вор, Эмерсон, — сказал он как можно громче. — Никчемный распутный вор. Это твой дом? Так вот, начиная с завтрашнего утра ты начнешь продавать всю мебель, что ты купил для этого дома. Когда ничего уже не останется, ты станешь продавать все те роскошные зеркала, картины и лампы, что я видел внутри. Ты вернешь мне каждый никель, э-э, каждый шиллинг из тех денег, что ты украл. Ты меня понял?

— Лорд Сент Кеверна, как бы это выразиться…

— Лучше молчи, Эмерсон. Я ненавижу мужчин, которые выражаются, особенно неприлично и перед женщинами. Но знаешь, кого я еще больше ненавижу? Мужей, которые бьют своих жен. Как правило, эти мужчины обыкновенные трусы. А ты именно такой и есть. Никчемный, подлый, распутный трус.

— Милорд!

— Да, и еще одно, Эмерсон. Ты уволен. Не смей теперь даже одной ногой ступить в мои владения, — не желая, чтобы Люсинда и толпа зевак расслышали его следующую фразу, он наклонился к Эмерсону, все еще лежащему на земле, и угрожающе прошептал:

— Только сунься, и я сделаю так, что ты до конца своей жизни будешь жалеть об этом.

Он в последний раз окинул Эмерсона презрительным взглядом, затем развернулся и пошел прочь.

Люсинда не сказала ни слова, когда он подошел и взял у нее поводья. Однако толпа собравшихся мужчин не молчала.

— Так вы и есть новый граф? — спросил один.

— Да, нравится вам это или не нравится, но это так. Прескотт Трефаро — мое имя.

— Да, — сказал мужчина, кивнув своим друзьям. — Мы так и думали. Э-э, милорд?

— Что?

— Вам надо поговорить точно так же, как вы только что говорили с управляющим, с нашим уважаемым мэром. То есть хорошенько его пропесочить.

Несколько других джентльменов замялись и закивали головами в знак согласия. Чувствуя, как его ярость постепенно утихает, Прескотт усмехнулся.

— Если он насолит вам чем-нибудь, просто скажите ему, чтобы он зашел повидаться со мной.

— Так мы и сделаем, Ваша светлость. Будьте уверены, так мы и сделаем.

— Я думаю, вы произвели большое впечатление на своих новых подчиненных, милорд, — сказала Люсинда несколькими минутами позже, когда они уже выезжали из города.

— Если я хотя бы еще один раз услышу, что вы называете меня «милорд», я сниму вас с лошади и заставлю идти всю дорогу домой пешком. Мне приходится смириться, что я слышу это от людей, подобных Эмерсону, но мне нет никакой нужды слышать это еще и от вас.

— Но я же не враг, Прескотт. Я на вашей стороне.

— Попробовали бы вы только не быть на моей стороне, — он покрепче обхватил рукой ее талию и слегка сжал, скорчив при этом угрожающую гримасу и засмеявшись.

— Очевидно, местные жители тоже на вашей стороне. Они, конечно, прямо вам об этом не сказали, но всем известно, что они никогда не одобряли Эмерсона и его любовницу.

— Но при этом они держали свои рты на замке, когда он привез и поселил ее прямо у них под носом.

— В его руках была власть. Что им, по-вашему, оставалось делать?

— Обмазать смолой и обкатать в куриных перьях! Или посадить его в пустой вагон и спустить вниз по рельсам, чтобы он катился подальше от города. Именно это мне захотелось сделать, когда я увидел синяки его бедной жены.

— Местные жители не так смелы и решительны, как вы. Они привыкли к тому, что стоящие у власти живут по другим законам.

— Порядочность и честность одинаково важны для всех людей в обществе. Только люди, обладающие этими качествами, равны друг другу, независимо от того, к какому сословию принадлежат. Мой графский титул совсем не делает меня лучше остальных, но и без него я никогда не смог бы поступить так, как Эмерсон.

— Я думаю, теперь об этом узнали все горожане.

— Теперь? Вы хотите сказать, что не знали раньше?

— Откуда? Ведь они с вами никогда не встречались и знали только понаслышке. Все вокруг думали, что вы такой же, как и все графы этой земли до вас.

— А какими они были?

— Властолюбивыми, совершенно безразличными к людям и их бедам. Вы только поймите меня правильно: дядя Герберт был достаточно приличным человеком, но ему никогда не приходила в голову мысль предложить горожанам свою помощь так, как это сделали сегодня вы. Возможно потому, что это было просто не в его натуре.

— Правильно говорила моя тетушка Эмми, — пробурчал Прескотт себе под нос. — Все идет от того, как ты воспитан.

— Господи, да за исключением одного-двух случаев дядя Герберт никогда не ездил в деревню или Сент Кеверн. И естественно, что местные жители предположили, что вы будете ничуть не лучше своих предшественников. Ваша жизнь должна быть совсем другой, чем у простых людей.

— Не так уж она и отличается.

— Однако различий предостаточно. Вы живете в замке, они — нет. У вас за спиной многовековая родословная, они же не помнят своих предков дальше одного-двух поколений. Ко всему этому, вы новый человек в здешних краях и сразу видно — не англичанин.

— Так или иначе, но прошлое не вернешь, и времена изменились, не так ли? Новая метла метет лучше старой, и особенно вековой мусор.

— Да, похоже, что у новой техасской метлы действительно широкий захват.

— Вы еще просто не представляете, какой широкий, дорогая, — сказал он, и при этом его голос прозвучал так ласково, что у Люсинды от возбуждения побежали мурашки по коже. Ей ужасно захотелось положить голову ему на плечо, прильнуть к нему спиной и почувствовать мускулы на его груди, вдохнуть чистый, мужской запах его тела. А может даже, слегка повернуть голову, посмотреть ему в глаза и коснуться губами его губ. Она знала, что этот поцелуй доставил бы такое наслаждение, такую радость.

Но, как всегда, холодный, здравый ум восторжествовал, и Люсинда отбросила эти мысли в сторону. Мечтать о Прескотте таким образом — полный абсурд. И к тому же опасный. Это могло закончиться лишь душевной пустотой да болью в сердце. Прескотт никогда не станет для нее больше, чем просто другом.

Темная ночь уже опустилась на землю, когда они проехали через крошечную деревушку неподалеку от Сент Кеверна и начали последний этап своего путешествия к домику Люсинды.

— Вы сможете сами найти дорогу к замку? — спросила она.

— Ну, если я даже потеряюсь, переночую где-нибудь в лугах и пойду домой, когда рассветет.

— Вы будете спать под открытым небом?

— Конечно. Почему бы и нет? Мне это не в диковинку.

— Но похоже на то, что к утру будет дождь. Я видела, как вечером собирались тучи.

— Дождь, туман — это не имеет для меня никакого значения. Однажды мне пришлось ночевать в степи в снежный буран. Сказать вам по правде, в наших районах Техаса почти не бывает подобных бурь. Но в тот год стояла ужасная погода. Я сгонял отбившихся от стада коров на дальнее западное пастбище миль за двадцать, а может и дальше от загона в Трипле, когда налетел вихрь. Он засыпал все снегом с такой силой и скоростью, что… — Прескотт вдруг резко остановил коня и втянул носом воздух. — Вы чувствуете запах дыма?

Люсинда насторожилась.

— Да. Интересно, откуда он идет?

— Скорее всего, от одного из домов ваших соседей. В такую прохладную ночь, как сегодня, большое бушующее пламя может показаться даже уютным, не так ли?

Он ощутил, как она замерла в напряжении:

— Что случилось?

— У меня нет соседей, Прескотт, во всяком случае живущих так близко от меня, чтобы я могла почувствовать запах дыма от их пожара.

— Так, может быть, это горит ваш дом?

— Я не знаю, как бы это могло случиться. Уходя, я не оставляла очаг горящим!

— Вы уверены? Вы ведь разводили огонь, чтобы приготовить кексы, которые мы с вами ели.

— Но угли уже потухли, когда мы поехали искать Эмерсона.

Предчувствуя худшее, Прескотт пришпорил лошадь, и животное с трусцы перешло на быстрый галоп. Несмотря на темноту, они преодолели довольно большое расстояние по незнакомой дороге без единого происшествия. Выехав из-за последнего поворота, они увидели перед собой зарево пожара.

— Боже всевышний, похоже, это горит ваш дом!

— Нет! Этого не может быть!

Прежде чем Прескотт успел открыть рот и возразить, Люсинда спрыгнула с коня, споткнулась и упала, но поднялась и быстро побежала к горящему домику.

— Черт побери, Люсинда, вернитесь!

Пришпорив лошадь, он поскакал за девушкой, но нагнал только тогда, когда она уже подбежала к калитке сада.

Соскочив с коня, он обхватил ее рукой за талию и остановил прежде, чем она смогла сделать совершенно безумный шаг.

— Вам нельзя идти туда.

— Я должна. Это мой дом. Все, что у меня есть…

— В этом мире нет ничего дороже жизни, Люсинда. Вы слышите? Ничего! Посмотрите на этот дом. Там настоящее пекло. Вы моментально превратитесь в пепел, как только переступите через порог.

— О Боже мой!

Отчаянно рыдая, она повернулась и уткнулась лицом в его рубашку.

Минуты, в которые огонь уничтожал уютный домик Люсинды, показались Прескотту вечностью. Он стоял и смотрел, как красные языки пламени с треском прорвались через соломенную крышу, осветив все вокруг. Он вздрогнул и отвернул голову, когда взорвались окна, посылая во все стороны тысячи крошечных осколков. С болью в сердце он видел, как погибает ее маленький садик, и прекрасные цветы никнут, умирая от страшного жара. Боже, как ему хотелось облегчить ее боль, ее страдания!

Но понимая, что спасти дом невозможно, он только все крепче сжимал Люсинду в своих объятиях, нашептывая на ухо слова утешения и сострадания. Она больше не рвалась и не делала попыток освободиться, а наоборот, затихла в его сильных руках. В его объятиях — единственном убежище, которое осталось для нее в мире, — она оплакивала гибель самого дорогого, что у нее было.