Хуливуд (№1) - Нам не страшен Хуливуд

Не успел еще Пиноле приземлиться, как Свистун очутился у боковой двери в дом. И укрылся за этой дверью от взрывной волны. Эхо прокатилось по заболоченным джунглям. Птицы закричали. Аллигатор, судя по всему, воспринял шум взрыва как вызов на поединок.

В доме все погрузилось в полную тьму. Отчаянно визжала одна из женщин и злобно ругался Баркало. Свистун включил фонарик и пошарил лучом во тьме. Луч упал на Буш.

– Ах нет, Нонни, только не убивай меня, – завизжала она.

Заметив, где стоит Шила, Свистун бросился к ней и вырубил фонарик.

– Это ты, Джикки? – крикнул Баркало. – Посвети сюда.

– У меня нет фонаря, – отозвался Роджо. Свистун схватил Шилу за запястье, зажал ей ладонью рот, шепнул на ухо:

– Кавалерия пришла на подмогу.

– У тебя есть фонарь, Буш? – спросил Баркало. Та ничего не ответила. Она по-прежнему визжала, умоляя Баркало не убивать ее.

Свистун вытащил Шилу из домика.

– Ну и молодчина ты, сукин сын, – сказала она.

За спиной у них неистово ругался Баркало.

Свистун чуть ли не силком втиснул Шилу в «кадиллак» и толчком пропихнул на пассажирское сиденье. Взревел мотор. Они объехали пожар, который распространился уже на деревянные части студии и весело затрещал по стенам. На бешеной скорости Свистун промчался по туннелю в джунглях и оказался у своей взятой напрокат машины.

Из багажника «кадиллака» он извлек монтировку, поднял капот и вдребезги разнес карбюратор и распределитель.

Они пересели в его машину и помчались прочь. Баркало и Роджо остались в двух милях от дороги, и транспорта у них не было, а все равно Свистун еще не чувствовал себя в полной безопасности.

Шила сидела с таким видом, словно хотела тут же наброситься на Свистуна с объятиями и удерживало ее только то, что при подобном повороте событий они окажутся в кювете, где Баркало и Роджо непременно отыщут и убьют их.

– Но почему меня? – спросила она. – Зачем столько трудов, чтобы заманить меня сюда?

Свистун искоса посмотрел на нее.

– Не знаю.

Ее платье порвалось пополам. Под ним у нее ничего не было, кроме узеньких трусиков. Увидев, что он глазеет на нее, она кое-как запахнулась.

Глава двадцать седьмая

Кокси сидел за стойкой в круглосуточной аптеке, раскладывая свои визитные карточки и одновременно заглядывая под юбку усевшейся на высокий стул у стойки потаскухе. Дело происходило в час ночи.

Он подумал об этом сукине сыне из янки, об этом говнюке Уистлере – Свистун, вот как его надо звать по-настоящему! – о том, как тот прижал его своими угрозами. Не много ли он на себя берет? Да и кто он вообще такой? Да и с кем имеет дело? Может, Кокси показался ему дешевкой? Может, мусорщиком?

Должно быть, уже убрался из Нового Орлеана. Если так, то ему повезло. Да и как же иначе, если он осмелился прижать такого человека, как Кокси, к кухонному столу с сушилкой для посуды? И где это он, интересно, научился так разговаривать? "Раздавлю тебе адамово яблоко, как яйцо". Люди так вообще не разговаривают! И швырнул ему пятерку – да нет, даже не пятерку, а четыре доллара сорок один цент – с таким видом, будто одарил по-королевски. Нет, интересно, что вся эта херня должна значить? "Никто не помешает Микки Маусу выпить кровь Кокси". Такого он в жизни не слышал. В телефильмах эти пидарасы и то так не выражаются!

Должно быть, и Свистун гомосексуалист. Половина мужиков в Хуливуде голубые. Общеизвестный факт. Пришел тут вынюхивать, выдал себя за посредника. Пидер он, а не посредник. Порнопедерастия. Детская порнография. Хочет заработать деньжат. Надо перехватить. Чтобы ему не обломились комиссионные. Этому сукину сыну. Решил нагнать страху, да не на кого-нибудь, а на самого Криба Кокси.

Кокси взялся за дело. После серии звонков он нашел Баркало у Джимми Флинна, на площади Святого Петра, где этот кофейного цвета негритос по имени Генри ухитряется и смену за стойкой отстоять, и какую-нибудь белую дамочку в подсобке оттрахать. И бабу самого Баркало, Буш, тоже, так ему рассказывали. И рассказал это ему сам Генри, когда однажды ночью ввалился сюда нанюханный прикупить амулет на шею, чтобы у него не падал. Чтобы он продолжал обрабатывать белых дамочек. Кокси подумал, знает ли высокомерный и могущественный Нонни Баркало про свою бабу и Генри. Решил, что не знает, иначе Буш потопили бы в болоте, где, по слухам, таких бабенок, как она, похоронено уже немало.

– Кто вы и что вам нужно? – заорал в трубку Баркало.

– Мы с вами не знакомы, мистер Баркало. Меня зовут Криб Кокси, я работаю в ночную смену в круглосуточной аптеке между Коммон и Рэмпарт.

– Ну, и что ты хочешь мне продать?

– Я ничего не хочу вам продать, мистер Баркало. Произошло кое-что – и это, возможно, вас заинтересует.

– Вот как? Ну, давай, рассказывай.

– Может, мне подъехать к Джимми Флинну? Интересно, как это – получить причитающееся по телефону? Сотню баксов ведь по проводу не пошлешь.

– А может, и не стоит. У нас тут поминки по одному доброму другу. Он только что погиб, и с моей стороны было бы некрасиво отвлекаться на постороннего.

– А не можете ли вы мне сказать, кто умер?

– Дом Пиноле.

– Ах ты, черт, я ведь знал Дома Пиноле. Они с Джикки Роджо частенько ко мне наведывались то за тем, то за этим.

– А конкретно, за чем? Я имею в виду и то, и это.

– Ну, сами понимаете. За травкой. За дурцой. За ширяловом.

– Выходит, ты сбытчик?

– Вроде того. Помогаю иногда друзьям.

– Ладно, приезжай.

Кокси выгнал из аптеки единственную девку и запер заведение. Если хозяева узнают, ему, конечно, не поздоровится, но он рассматривал намеченный шаг как капиталовложение в собственное будущее; не всю же жизнь оставаться ночным клерком круглосуточной аптеки.

Он настолько рассчитывал и уповал на благодарность со стороны Баркало, что позволил себе взять такси.

Войдя в зал, он усомнился в том, что попал на поминки. На стойке бара танцевала обнаженная женщина. Выпивка лилась рекой, и многие из присутствующих были изрядно пьяны. Баркало восседал за лучшим столиком вместе с Джикки Роджо и этой его бабой, которую звали Буш. На столе горела дюжина черных свечей и стояли повернутые на восток часы. Старый новоорлеанский ритуал погребения. Не хватало только тела.

Рука, похожая на окорок, схватила Кокси за грудки. Джимми Флинн объяснил, что сюда нельзя. Сугубо приватные поминки. Кокси растолковал, что его пригласили. Флинн посмотрел на Баркало, а тот жестом подозвал Кокси к себе.

Кокси подошел к столику.

– Привет, Джикки, – сказал он. – Доброй ночи, мистер Баркало. Мне очень жаль было узнать про Дома Пиноле. А где его тело?

– Здесь.

Кокси огляделся по сторонам, решив, что тела он не заметил. Возможно, оно лежит на стойке под ногами у обнаженной танцовщицы.

– Прямо здесь.

Чтобы пояснить сказанное, Баркало побарабанил по столику.

Кокси поглядел. На середине стола, в тарелке, окруженной черными свечами, лежал кончик пальца, увенчанный ногтем.

– Это все, что мы смогли отыскать, – пояснил Роджо.

Кокси чуть было не рассмеялся, но, попристальней посмотрев на Роджо, понял, что, засмейся он, и тут же стал бы покойником. Пиноле разорвало на клочья, и было ясно, что Роджо ищет, на ком бы выместить зло.

– Ладно, – сказал Баркало. – Давай рассказывай.

– Прошлой ночью в аптеку зашел один янки и начал расспрашивать про "Бобровую струю".

– Один янки? Ты хочешь сказать, с Восточного побережья?

– Я хочу сказать, он не из наших. Не с юга. Этот хрен прибыл из Лос-Анджелеса и начал расспрашивать про то, кому принадлежит "Бобровая струя". Кто вы такой, да чем вы занимаетесь. И где вы живете.

– И ты ему рассказал?

– А я не понял, что тут такого. В конце концов, всем известно про вас, мистер Баркало. Шила в мешке не утаишь.

– Прошлой ночью? Ты говоришь, прошлой ночью?

– Именно так.

– Так почему же ты не позвонил мне прошлой ночью?

– Было очень поздно.

– А ты огреб с этого янки деньжат и решил, что, может, сумеешь огрести еще.

Последнюю фразу произнес Роджо и рот у него при этом нехорошо задергался.

– Сразу надо было звонить, – сказал Баркало. – Выдерну я тебе, на хер, руки и ноги. Вырву печень.

Буш захихикала.

– Это он не всерьез. Присядьте, выпейте с нами.

– Стой, где стоишь! И рассказывай мне все, что знаешь. А ее не слушай. Она набралась. И учти, я говорю всерьез.

– Вот как ты хочешь отблагодарить человека, которому вздумалось оказать тебе услугу, – с непритворной яростью воскликнула Буш.

Кокси умоляюще посмотрел на нее, чтобы она заткнулась и не спешила к нему на выручку. Еще одна попытка с ее стороны – и он окажется в больнице, если вообще не в могиле. Он понимал это. И понимал также, что идея подзаработать на Баркало оказалась не из самых удачных.

Роджо начал было подниматься с места.

– Этот говнюк оказался полным мудаком, – сказал Кокси. – Предъявил мне свои кредитную карточку. Его фамилия Уистлер.

– А как он выглядит?

Когда Кокси описал рост, осанку и ширину плеч Свистуна, упомянул о бледных печальных глазах, жестких волосах и грустной усмешке, Буш, присвистнув, сказала:

– Этот же тот чувак, который клеился на улице к Шиле.

Баркало бросил на нее грозный и вместе с тем умоляющий взгляд. Достав сотенную, он протянул ее Кокси.

– Увидишь его или позвонит, сообщи мне немедленно, понял? А сейчас давай вали отсюда.

– Ну и ну! – Теперь Буш забеспокоилась из-за дурных манер своего сожителя. – Неужели не дашь старому другу Дома хоть разок чокнуться с его пальцем?

Глава двадцать восьмая

Она держалась молодцом всю дорогу из джунглей в аэропорт и на первом же борту, отправившемся неизвестно куда. Держалась молодцом на протяжении всей первой ночи, попросив лишь дать ей возможность принять ванну и как следует выспаться.

Глядя на то, как она спит, он позвонил в Новый Орлеан лейтенанту Беллерозе.

– Это Уистлер, – сказал он, когда тот взял трубку.

– Где вы?

– В Лос-Анджелесе.

– Жаль, что не здесь. – Голос Беллерозе звучал ядовито. – Появились кое-какие вопросы.

– Поэтому я и звоню.

– В Устье произошел пожар. Судя по всему, взорвался электрогенератор. Дотла сгорел сборный домик, который использовали под киностудию. Дотла сгорел новый «линкольн». Дорожная полиция выясняет, кому он принадлежал.

– Он принадлежал Баркало.

– Я и сам сообразил, что у этого сукина сына имеется вторая студия, кроме той, на реке, которую он показывал нам. Нашли клочки чьего-то тела в пальмовых зарослях. Наверное, идентифицировать не сможем.

– Дом Пиноле.

– Вы воистину кладезь информации. Ну, и что прикажете в связи с этим думать?

– Беспокоиться вам не о чем. Я вам все расскажу. Я прибыл туда на своих двоих. Я следовал за женщиной из Голливуда, о которой я вам рассказывал. Я действовал на свой страх и риск. Ей угрожали. Оружия у меня не было. Пришлось воспользоваться подручными средствами.

– Что ж, вы, видать, человек предприимчивый. Да и отважный. Но с чего вы взяли, что ей угрожала опасность?

– А вы там на пожарище в золе не порылись?

– Возможно, Уистлер, мы деревенщина, да только не простофили. Мы нашли останки двух тел и кое-что еще. Вы знаете, кто это?

– Я не был с ними знаком, но мне кажется, я знаю, кто это. Полагаю, эти люди окажутся Чиппи Бердом и Лейси Огайо.

– Бухерлейдер и Оскановски.

– Что такое?

– Это их настоящие имена.

– Вы собираетесь арестовать Баркало?

– Я бы с превеликой радостью. Но он со своей бабой и с этим парнем, которого зовут Джикки Роджо, уехали из города. Может быть, я тоже уеду. Как там у вас погодка?

– Паршивая. Но если надумаете приехать, меня всегда можно найти в кофейне "У милорда" на углу Голливудского и Виноградной.

– Я это учту. Беллерозе повесил трубку.

Так что в первый день Свистун решил, что с Шилой все будет в порядке. Возможно, она и впрямь такая, какой ей хочется казаться.

С утра она перекатилась к нему под одеялом, пока в него не врезалась. И вдруг, пока она сидела на нем и обнимала за шею, ее словно током ударило. Он сжимал ее в объятиях, а ее со страшной силой трясло. И тут Свистун узнал о самом себе нечто новое. Узнал, что и страх другого человека не оставляет его равнодушным. Дрожь ее длинных ног и плоского живота, мягкие удары ее сердца у него на груди заставили его испытать волнение, какого он ранее никогда не чувствовал. На самом деле его, конечно, не радовало, что она запаниковала, но и пожаловаться на испуг, заставивший ее прильнуть к нему в поисках безопасности и утешения, он тоже не мог. Он понял, что, подобно многим другим, становится сильнее всего, когда кто-нибудь при нем проявляет слабость. Ее конвульсии продолжались долго. А когда он попытался успокоить ее, прибегнув к сладкому любовному зелью, это опять-таки отняло у них обоих много времени. И каждый раз, когда он проникал в нее, он чувствовал, что и там, внутри, она вся дрожит. Но вот в конце концов она успокоилась.

Они полежали в слабом свете наполовину затянутого тучами неба, прислушиваясь к шороху машин, пробегающих внизу по набережной.

– Если закрыть глаза, можно представить себе, что лежишь на пляже в Малибу и это шумит прибой.

– Я так рада, что именно ты вытащил меня из машины Тиллмэна и отвез домой.

– Тут необходимо скромно на меня посмотреть, – сказал Свистун.

Она повернулась к нему, взобралась на него, посмотрела ему в глаза взглядом, подобного которому он не видел добрую дюжину лет.

– Господи, я-то казалась себе такой крутой, – проворковала она. – Думала, что знаю все заходы, все входы и выходы. Думала, могла пройти невредимой сквозь целый лес мечей. А там я поняла, что я всего лишь малышка, заблудившаяся в чаще. И что каждый кролик может сбить меня с ног или повесить на ветке. И этот мужик. Этот Баркало. Если я еще когда-нибудь увижу его лицо или почувствую на себе его руки, то, наверное, умру.

Свистун, пристально глядя на нее, промолчал.

– В чем дело?

– Баркало покинул Новый Орлеан. Полагаю, он едет сюда или уже приехал. Мне кажется, тебе какое-то время не стоит возвращаться к себе домой.

– Ах, нет, нет, нет, только не это!

Она выскочила из постели, поползла по полу, обнаженная, забилась в угол, подальше от неяркого света ночной лампы, как будто та обжигала ее лучом прожектора, высвечивая будущую жертву. Жертву Баркало. Жертву убийцы.

Свистун поднялся с постели и опустился на корточки рядом с нею. Обнял.

– Ты останешься здесь, со мною.

– Нет. Тебя он тоже найдет.

Свистун вспомнил о том, что Кокси известна его фамилия. Шила вспомнила о небылице, которую преподнесла Баркало после разговора с Уистлером на входе в "Бобровую струю". Они поняли, что Уистлера выявили или вот-вот выявят.

– Мы спрячем тебя за городом, – сказал он.

– И ты тоже спрячешься.

– Ну уж нет, только не я.

– Но ты же не собираешься помериться силою с этим Баркало?

– Но и позволить ему носиться по городу, сорвавшись с цепи, я тоже не могу.

– Это тебя не касается. Ты же не полицейский.

– У меня нет другого выбора.

И когда он собрался встать, она удержала его.

– Но не сейчас. Но не сию же минуту. Побудь еще со мною.

Все крупные предметы обстановки в квартире Баркало на улице Урсулинок были завешены белыми простынями. Выглядело это сценой из фильма ужасов – той сценой, в которой откуда ни возьмись появляются привидения.

Буш была в темно-красной шелковой блузке, застегнутой до самого горла, и в бледно-зеленом хлопчатобумажном костюме, простором которого скрадывались ее пышные формы. Как будто ей самой внезапно захотелось скрыть собственную сексуальную притягательность. Пришло время, когда она перестала обманывать себя относительно природы того, чем занималась в потайной студии. В той самой студии, где она сама и другие грустные люди разыгрывали сценки невыносимо грустного секса. И где – теперь она в этом не сомневалась тоже – некоторых людей убивали в разгаре или в конце так называемого любовного акта. Все эти слухи были, конечно же, справедливыми. Она вспомнила латиноамериканочку, которая крутилась здесь и там, а потом внезапно перестала крутиться и куда-то исчезла. Вспомнила азиатку с маленьким ребенком, которая, как говорил Баркало, снималась у него, а потом тоже куда-то исчезла. Якобы перебралась в Лос-Анджелес.

Она собрала вещи и была готова отправиться на машине в аэропорт вместе с Баркало и Роджо. Она была готова полететь с ними в Лос-Анджелес. Она уже подумывала о том, чем, попав туда, сможет заняться.

Но сейчас она боялась Баркало больше, чем когда-либо. Он собирался убить эту Шилу Эндс, и она была уверена в том, что он и ее собирается убить. Она долго укрощала этого дикого зверя, но в конце концов он окончательно отбился от рук.

И каждый раз, когда она вспоминала о Джикки Роджо, по всему ее телу прокатывались волны ужаса. Когда он вошел в комнату, черный дьявол – в комнату, наполненную белыми призраками, она отвернулась, боясь поглядеть ему в глаза. Потому что, поймав ее взгляд, он мог бы просто-напросто убить ее.

Меж тем в комнату вошел Баркало. К серому летнему костюму он одел белую рубашку и галстук. И выглядел сейчас как-то по-другому. Чуть ли не человеком. Он улыбнулся ей, и она решила, что ей не стоит думать о вещах, которыми он занимался.

– Готова? – спросил он.

– Готова, жду и страшно рада, – весело ответила она.

Они вышли из квартиры, спустились по лестнице, прошли через двор, обошли фонтан, издающий журчание, похожее на треск разбиваемого стекла, миновали чугунные ворота и вышли к такси, которое уже подъехало. И все это время у Буш вертелась одна мысль, что, попав в Лос-Анджелес, надо будет непременно что-то придумать.

Роджо был уже в машине. Он сидел на переднем сиденье, рядом с таксистом. Буш замешкалась. И почувствовала у себя на талии руку Баркало.

– Не волнуйся, Буш, – сказал он. – Скоро будем в Хуливуде.

Дел было полно, но Свистун по-прежнему оставался в постели с Шилой, время от времени погружаясь в недолгую дрему. А когда просыпался, обнаруживал, что она спит рядом с ним, прижавшись к нему сзади. А когда он разворачивал ее лицом к себе в тусклом свете, просачивающемся сквозь пыльные занавески, когда он подносил свое лицо вплотную к ее лицу, чтобы почувствовать на губах вкус ее дыхания, она открывала глаза, ничуть не удивленная, знающая заранее, что он окажется именно здесь. И обхватывала его ногами и сжимала бедрами. И легонько работала ногами, словно выбежав на прогулку ранним утром, пока у него не восстанавливались силы на то, чтобы взять ее.

И так повторялось раз за разом и затягивалось каждый раз на все более долгое время.

– Открой окно, – прошептала она. Свистун заворочался и хотел было встать, но она удержала его руками и бедрами.

– Ты не понял. Я хотела сказать: открой окно в себе.

– О Господи, что за идиот сочиняет тебе сценарии?

– Смейся-смейся, – ответила она. – Но расскажи мне о себе, Свистун, пока я не разрыдалась. Я, знаешь ли, давно не была в постели с мужчиной, который мне не безразличен.

– Не следует так себя раздаривать. Нам, мужикам, ведь только это и подавай.

– Никому я себя до сих пор не раздаривала. Только давала напрокат. Черт тебя побери, ну расскажи мне, где и каков ты был, когда тебе стукнуло, скажем, десять.

Свистун терпеть не мог рассказывать автобиографию. Более того, сам старательно стирал ее из памяти. Никаких фотографий былых возлюбленных. Никаких дневников, никаких сувениров себе на память. Ничего, кроме маленьких записных книжек, имена в которых не часто повторялись больше одного-двух раз.

– Когда мне было десять, я жил в Рочествере, Нью-Йорк, и ходил в школу, расположенную в кирпичном здании. Мне хотелось стать богатым и знаменитым. Мне казалось, будто этому можно научиться. Вроде как можно научиться кататься на велосипеде или проплывать всю длину бассейна под водой…

– Если следишь за зубами, моешь голову дважды в неделю и при моем росте весишь не больше ста двадцати фунтов, то для тебя открыты все двери…

– А мне было не выйти из десяти секунд на стометровке и не продраться с мячом сквозь лес рук и но…

– Неплохо научиться готовить и поддерживать чистоту в доме не хуже, чем твоя матушка, да и к материнству необходимо готовиться заранее. А если девушка овладеет этими премудростями, то перед ней открыты все двери.

– А с мозгами у меня было слабовато. Математику я прогуливал и…

– И, конечно, внешность. И улыбка. Улыбайся – и всем покажешься хорошенькой. Потому что все двери означают мужика. Мужа. Доктора или адвоката. Банковские служащие тоже годятся…

– А я ни в чем не мог преуспеть. Я оказался такой посредственностью. Я ненавидел себя до тех пор, пока не понял, что смогу привлекать к себе внимание, подражая некоторым киноактерам…

– Матушка учила меня бальным танцам, учила пению. Фотографии кинозвезд она вырезала и хранила в больших альбомах…

– Вот я и решил, а что если мне…

– Отправиться в Голливуд…

– Край блеска и великолепия…

– Где сны становятся явью…

– В Хуливуд. Страна Оз была сущим захолустьем по сравнению с Хуливудом. Я начал торговать алюминиевой фольгой, чтобы скопить на билет.

– Знакомый фотограф платил мне по двадцать пять долларов в час, когда я позировала в купальном костюме или в нижнем белье.

– Я познакомился с частным сыщиком, который предложил мне поработать сдельно. Надо было сидеть в машине и караулить. Это были шальные деньги.

– А другой фотограф предложил мне пятьдесят в час, если я сниму с себя все. Какого черта, подумала я. Кому-то охота поглазеть на мои буфера, помечтать о моей роще. Какого черта. Сукины дети, Мне было жалко всех.

– Обзавелся лицензией, чтобы зарабатывать регулярно и вносить квартплату.

– Но в порниках, Свистун, я никогда не снималась. Живого секса не делала.

– Провернешь там делишко, потом тут делишко, а тут для тебя и наступит великий перелом.

– Занималась то тем, то этим, лишь бы скоротать время. О Господи, Свистун, я ведь чуть не вляпалась. Чуть не сыграла в порнофильме.

– И так промелькнули пятнадцать лет. А куда, как – я и сам не знаю.

– Так оно всегда и бывает. Когда не ставишь перед собой больших задач.

– Интересно, когда это я перестал дожидаться великого перелома?

– Господи, Свистун, какая паршивая картина.

– По мне, тоже.

– Я хочу сказать: ее крутят чуть ли не каждый день.

Глава двадцать девятая

Дождь лил по-прежнему, но уличных торговцев и сутенеров, велосипедистов и гуляк это больше не отпугивало. Надо было прикупить еды, наркотиков, поторговать собственным и чужим телом. Нельзя же весь век сидеть дома: волка ноги кормят.

В час дня Свистун открыл дверь «Милорда», встал, заслоняя спиной дождевые струи, и пропустил Шилу к ароматному теплу кофейни. Щеки у нее раскраснелись, она смеялась и выглядела сейчас четырнадцатилетней девочкой, завернувшей после домашнего утренника в кондитерскую. Да и у самого Свистуна глаза сияли так, словно он внезапно стал вдвое моложе.

Канаан, сидя в своем углу, изучал меню, которое, впрочем, давно знал наизусть.

Боско, сидя за стойкой, читал подробно прокомментированное издание "Алисы в Стране чудес". Взглянув на вновь вошедших, он сразу же все понял.

– Ты когда-нибудь спишь? – вместо «здрасьте» сказал ему Свистун. – Как ни зайду сюда, неважно, в какое время, ты с книжкой сидишь за стойкой.

– Люди как сонные мухи. Должен же кто-то варить им кофе, – кротко ответил Боско.

Свистун на мгновение закрыл книгу Боско, чтобы посмотреть на название.

– Разве это не для детей?

– Это для отчаявшихся людей, которые ищут душевного здоровья в безумном мире.

– Не подашь ли ты нам в нишу два кофе и две яичницы с ветчиной?

И поглядел Свистун при этом на Шилу так, словно только что заказал улитки с белым вином в Париже у «Максима» и ему хотелось, чтобы она одобрила его выбор.

– И тосты из белого хлеба, – сказала Шила.

– Свежий белый хлеб полезней, – заметил Свистун таким тоном, словно на самом деле сказал: перевернись, я хочу войти в тебя сзади.

– Я подожду в нише.

Шила высвободилась из его рук и через всю кофейню отправилась в дамскую комнату.

Канаан окинул ее оценивающим взглядом.

Боско записал заказ и пробил его в кассовом аппарате. Свистун проводил Шилу взглядом.

– Ну, и что ты на это скажешь? – пробормотал он.

– Скажу, что ты пренебрег моим советом, ответил Боско.

– И в чем же он заключался?

– В том, чтобы ты никуда не ездил.

– А я вот поехал.

Свистун наконец посмотрел на Боско.

– Кто-то умер, – сказал Боско, пристально глядя ему в глаза.

– Да ты просто ясновидящий. Скажи спасибо, что не я.

– Спасибо.

– И что не Шила.

– Спасибо. – Боско зажал книгу между коленями, полез в карман, достал ключи от квартиры и автомобиля Свистуна. – Когда ты вернулся?

– Прошлой ночью.

И где же остановился?

– У себя дома. У меня запасные ключи в цветочном горшке.

– А на чем ты сюда приехал?

– На своей машине. У меня есть запасные ключи.

– Так зачем же ты отдал мне эти?

– На случай, если я не вернусь из Нового Орлеана. Я назначил тебя своим душеприказчиком.

– Полагаю, что слишком поздно предостерегать тебя.

– Какого черта! Что ты хочешь этим сказать?

– Ты спас жизнь даме. Как говорят китайцы, теперь ты в ответе за нее до конца своих дней.

– А может быть, мне это по вкусу, – резковато возразил Свистун.

Боско поднял руку, ладонью вверх, остужая его пыл, и косо усмехнулся.

– А голову ты нашел?

– Полицейские держат ее на льду. Я рассказал им про тело, которое у меня на глазах вылетело из машины.

– Значит, гражданский долг ты выполнил? Свистун, замешкавшись с ответом, бросил взгляд на дверь: не возвращается ли Шила и не может ли она случайно услышать его. Но она еще не вернулась.

– Дело еще не кончилось. Они собирались убить ее в Новом Орлеане. Сначала использовать, а потом убить.

– А как ты это узнал?

– Узнал, потому что обнаружил парочку трупов. Шилу зазвали туда, чтобы использовать в порнофильме. И все началось здесь. В ту ночь, когда Эммет Тиллмэн попал в аварию.

– Тиллмэн?

– Не тот калибр. Тебе что-нибудь говорит такое имя – Уолтер Кейп?

– Говорит, что ты сошел с ума. Что связывает такого человека, как Кейп, с этим несчастным говнюком Тиллмэном и с поблядушкой типа… Под яростным взглядом Свистуна он смешался.

Двое закадычных друзей чуть было не передрались из-за бабы.

– Один раз у них сорвалось, но они могут попытаться по-новой, – кротко заметил Свистун.

– Значит, вам обоим лучше убраться из города. Весело и резко застучали по паркету каблучки вернувшейся Шилы. Свистун по-идиотски осклабился.

– Ах ты, Господи, – пробормотал Боско. – Ухватил тигра за хвост, а он тебя не отпускает. Принес рыцарскую клятву. Можешь использовать мой дом в качестве явочной квартиры.

– Ты что, шпион?

– Нет, но насмотрелся шпионских фильмов.

Свистун направился в свою нишу к Шиле. Но прежде чем усесться на место, он увидел, что Канаан манит его к себе. Он подошел и, услышав приглашение подсесть, покачал головой.

– Мне надо позавтракать.

– А сейчас время ланча. Не бери пример с меня, не порти себе желудок. – Он усмехнулся. – Как я вижу, ты спас дамочку.

Усмешка Канаана была самую малость презрительной, это была усмешка человека, знающего: дамочка таких хлопот не стоит.

– Именно так.

– А насчет остального ты что-нибудь разузнал?

– Обезглавленная женщина была проституткой. Работала в Новом Орлеане. Играла в порнофильмах.

Канаан кивнул с таким видом, словно именно это и ожидал услышать.

– Человек, который снимает это дерьмо, Нонни Баркало, он сейчас в Лос-Анджелесе, – добавил Свистун.

Канаан остро поглядел на него.

– Ты это знаешь наверняка?

– Готов держать пари.

– Тебе стоило бы последовать совету Боско.

– Какому именно?

– Убраться из города вместе с дамочкой. Свистун, обернувшись, прикинул расстояние от стойки до ниши, в которой сидел Канаан.

– Я читаю по губам, Свистун. Я читаю по губам.

Свистун отвез Шилу к ней домой переодеться. Постоял в гостиной, пока она возилась в спальне, громко сетуя на то, что чуть ли не все бросила в Новом Орлеане, когда они так стремительно оттуда бежали.

Свистун подумал о том, какие странные существа женщины. Горюет о платьях, а ведь должна была сейчас утонуть в болоте.

В дверь постучали. Появилась Катарина. Теперь на ней был уже другой халат, но столь же роскошный.

– Вижу, вы вернулись, – сказала она. Услышав ее голос, Шила выглянула из спальни.

Перевела взгляд с одного на другую, словно что-то заподозрив. На мгновение Свистун и впрямь почувствовал себя покорителем сердец, хотя ему и было понятно, что это всегдашний фокус, который устраивают женщины, чтобы польстить мужскому самолюбию. Ведут себя так, будто и впрямь верят, будто любая женщина, едва встретившись с тобой любимым, скинет с себя одежду, ляжет на спину и раздвинет ноги. Лишь на основе тех сигналов, которыми обменялись сейчас подруги, можно было составить целую энциклопедию.