Последнее прощение

— Выпуклость, джентльмены!

Клерки бросили писать и тоже глазели. Два солдата протиснулись вдоль стены, чтобы получше все разглядеть. Кэмпион снова завизжала. Визг перешел в рыдания. Она рванула веревки, поранила запястья, но все равно не могла шевельнуться. Она почувствовала, как преподобный Херви положил левую ладонь ей на живот, а в правой увидела клинок, мелькнувший у нее перед глазами.

— Нет! Нет!

Его голос зашептал ей на ухо:

— Тихо, Доркас, не шевелись. Тебе не причинят зла, если будешь сидеть тихо. Тихо же!

Она испугалась. Дыхание вырывалось вместе со всхлипами. Она посмотрела на Херви, чье лицо было совсем рядом с ее левым плечом. Он осклабился. Правая рука с ножом опустилась. Он оторвал от нее взгляд и уставился на родинку. Живот ощутил холодное острие ножа. Кэмпион услышала, как Верный До Гроба засопел, делая вид, что как бы вонзает нож. Она не чувствовала никакого давления, лишь прикосновение холодного, острого кончика металла.

Вдруг он отскочил от нее, подняв в воздух нож.

— Видите? Никакой боли! Вы видели, джентльмены, видели! Видели нож у колдовской отметины, видели, как я его вонзал! И что же? Вскрикнула ли она? Сопротивлялась ли? Нет! А это, джентльмены, и есть верный способ отличить колдовскую отметину от природной родинки. В первом случае боли не будет, во втором будет! Дьявол освобождает грудь от боли, ведь в нее могут вонзиться кошачьи зубы или когти жабы! Вот так! — Он спрятал клинок в чехол.

Кэмпион сидела понурив голову, слезы капали на обнаженную грудь. Херви приблизился к ней, встал сзади, и его сухие холодные пальцы, скользнув по плечам, схватились за груди. Руки массировали груди, не давая Кэмпион шевельнуться, а он все хватал и давил, растирал и мял, одновременно вещая над ее волосами:

— Видите, джентльмены! Отметина дьявола!

Он откинул волосы назад и начал закручивать, она рванулась всем телом, но зря. Он разворачивал ее, все время оставаясь за спиной, пока она не оказалась лицом к скамьям зрителей. Он взял пальцами ее правый сосок.

— Видите, братья? Сосок, женский сосок, который Бог создал для того, чтобы кормить младенцев. А вот здесь, — рука снова скользнула к ее животу, — отметина дьявола!

Он убрал правую руку, а левая продолжала ласкать грудь. Зрители пялились. В основном это были мужчины, друзья адвокатов или офицеров из гарнизона Тауэра, и пришли они именно ради этого. На суде ведьму не раздевали, а вот на трибунале — да, чтобы собрать факты для Большого жюри присяжных. Они глазели. В задних рядах встали. Верный До Гроба снова положил ей на грудь свои холодные сухие руки и провел ладонями вниз по телу по обе стороны от родинки. Теперь его руки принялись исследовать тазовые кости.

— Хорошенько смотрите, братья! Тело ведьмы!

Его руки оказались у нее на плечах, потом он еще раз наклонил стул и развернул ее лицом к адвокатам. Херви отошел.

Ее запятнали, осквернили, сломали. Она не могла даже прикрыть свою наготу. Она испытывала отвращение к мужчинам, ее заляпали жуткой грязью, которая погребла под собой ощущение чистоты, испытанное тогда летом на берегу ручья. Она зарыдала.

— Нельзя ли ее прикрыть? — потребовал сильный, негодующий голос преподобного Пейлли.

Нашли кусок ткани — кусок мешковины, которую зимой подкладывали под дверь, чтобы не сквозило. Ее позор терзал ее. Ее осквернили.

Верный До Гроба все глазел на нее: голова опущена, Верхняя часть туловища покрыта мешком. Он медленно поднял указующий перст:

— Ведьма выявлена?

Им не хотелось ее отпускать. Кэлеб Хигбед с надеждой посмотрел на Верного До Гроба.

— А других проверок нет?

— Есть, сэр. — Херви снова принялся ходить. — Женщину, подозреваемую в колдовстве, можно бросить в пруд, связав по рукам и ногам. Если она утонет, джентльмены, она невинна. Если поплывет, значит, ее поддерживает дьявол.

Хигбед хмыкнул:

— Тогда любая дохлая собака во рву вокруг Тауэра — ангел ада.

Казалось, секунду он раздумывал, не отвести ли Кэмпион ко рву или к реке, но, очевидно, решил, что это непрактично.

— А другие проверки? Херви кивнул:

— Есть еще одна.

— Продолжайте, прошу вас, брат Херви.

Верный До Гроба Херви сунул руку в карман и извлек Библию в черном переплете.

— «Отче наш», джентльмены. Он полистал страницы.

— Достоверно известно, что ни одна ведьма не в состоянии прочитать молитву. В этих словах такая мощь, такая святость, что дьявол не позволяет своему отродью произнести их! О! Она, возможно, и начнет читать, но где-то обязательно поперхнется или вскрикнет, потому что грязь внутри нее восстанет против чистоты слов.

Не такую проверку имели в виду адвокаты, они бы предпочли еще какое-нибудь раздевание, но все же решили испробовать и такой способ. Один из них, обеспокоенный простотой задания, пробормотал, а что, собственно, будет, если испытуемая успешно с ним справится, но Кэлеб Хигбед дал знак преподобному Верному До Гроба подойти ближе к Кэмпион.

— Мы должны быть уверены, брат Херви, должны удостовериться! Это законный трибунал, и мы должны быть справедливы к обвиняемой!

Библия, открытая на шестой главе Евангелия от Матфея, была положена ей на колени. Крепко переплетенные страницы стали тут же перелистываться, закрывая текст, но Кэмпион не было нужды читать. Она и так знала слова. Она все еще всхлипывала, но уже успокаивалась, когда преподобный Верный До Гроба встал за ее спиной.

— Видите, джентльмены? Она даже начать не может! Она онемела!

— «…Отче наш! — раздался внезапно сильный голос Кэмпион и заставил его замолчать. Этот голос был преисполнен внутренней силы, в нем звучала решимость дать отпор мучителям. Про себя она быстро помолилась, чтобы голос ее обрел силу, и вот теперь он звонко и ясно разливался по каменной комнате. — Сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

В эти слова она вкладывала всю душу, наполняя их смыслом, умом, любовью. Глаза ее были закрыты, но голова поднята, и слова были обращены не к этому трибуналу, а к любящему Христу, среди врагов которого тоже были священники и адвокаты.

— «Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Ни один адвокат не пошевельнулся, даже клерки неотрывно смотрели, гадая, удастся ли ей закончить. Голос ее звучал громко: — «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». — Стоявший за спиной Верный До Гроба Херви воткнул нож между узоров на спинке стула, пронзив острием кожу над ребрами, и слегка повернул его. Она вскрикнула от внезапной боли и открыла глаза.

— Вот видите! — Верный До Гроба засовывал нож в карман. — Она не может выговорить этих слов! Не может! Видите, как она ерзает? Видите агонию врага внутри нее?

Он взял Библию у нее с колен.

— Она ведьма.

— Нет!

Верный До Гроба пятился, указывая на нее пальцем.

— Ведьма!

— «Отче наш сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на земле как на небе. — Она с вызовом выкрикивала слова, но Верный До Гроба подошел к ней, ударил раз, другой, а потом третий.

— Богохульство! — возопил Верный До Гроба. Зрители, оживившись, рычали на нее, аплодировали Верному До Гроба. Лицо у Кэмпион болело. Сзади угрожающе шумели, и Кэлеб Хигбед, опасаясь, как бы это театральное слушание не вышло из-под контроля, стукнул правой рукой по столу.

— Тише! Тише!

Он подождал, пока уляжется волнение.

— Думаю, того, что мы услышали, вполне достаточно. Верно?

Адвокаты закивали. Кэлеб Хигбед перетасовал лежавшие перед ним бумаги.

— Близится время обеда, все мы проголодались. — Он добродушно хмыкнул. — Я должен поблагодарить преподобного Верного До Гроба Херви и конечно же преподобного Пейлли.

Оба священнослужителя отвесили ему неглубокие поклоны. Кэлеб Хигбед посмотрел на Кэмпион.

— Любопытное выдалось утро. Наши изыскания, наше заявление мы представим Большому жюри присяжных, и оно уж будет решать, предстанете ли вы перед судом. Он кивнул ей, потом солдатам:

— Можете увести, и спасибо за помощь!

Ее бросили снова в ту же зловонную камеру. Дверь захлопнулась, погрузив Кэмпион в нескончаемую зимнюю ночь. Она сидела на соломе и почти радовалась, что снова одна, а потом принялась тереть грудь мешковиной и терла до тех пор, пока кожа не заныла, а соски не начало саднить. Впрочем, отделаться от ощущения позорной грязи было невозможно. Она прислонилась головой к холодному мокрому камню и зарыдала. Она была обречена.

Эбенизер Слайз наблюдал за унижением сестры. Он сидел в конце самого последнего ряда, зная, что отсюда она его не увидит. Она вообще была не в том состоянии, чтобы кого-нибудь разглядывать, и он усмехнулся, вспомнив прежнюю Доркас. Ребенком, когда над ней издевались Мэттью и Марта Слайз, она всегда верила, что жизнь переменится к лучшему. Эбенизер же ненавидел ее жизнерадостный, живой характер. Ненавидел ее за то, что она могла бегать, прыгать через скакалку, смеяться, а он был пленником искалеченного, хромого тела. Теперь он стал свидетелем того, как душу сестры лишили жизни.

Он подождал, когда комната опустеет, и вышел вслед за адвокатами на крохотный газон перед часовней Тауэра. Кэлеб Хигбед увидел его и подошел, извинившись перед собеседниками.

— Вы удовлетворены, мистер Слайз?

— И благодарен вам, сэр. — Эбенизер не собирался обижать Кэлеба Хигбеда, процветающего, влиятельного адвоката. — Я полагаю, проблем не будет?

— Проблем! — Кэлеб Хигбед распрямил спину, подставив солнцу румяное добродушное лицо. — Какой чудесный день! А вы знаете, что в Хаундсдиче есть целое поле маков? Вчера на солнышке я проходил мимо него. Просто великолепно! Я частенько задумываюсь, сколько полевых цветов растет в нашем городе. В Грейз-Инн алеет очный цвет, тоже очень красивое зрелище.

Он оглянулся на солнечные блики на серых стенах.

— Проблемы, говорите. Может быть, пройдемся? Или вы верхом?

— Я еду назад.

— А! Но пешком настолько больше замечаешь, мистер Слайз, правда-правда. — Он посмотрел на хромающего Эбенизера. — И все же, да, я понимаю. Проблемы.

Он опять остановился.

— Я вот что думаю, мистер Слайз. А не умнее было бы ограничиться простым обвинением в убийстве? Я полагаю, нет сомнений в том, что она зарезала своего мужа?

— Никаких сомнений, сэр.

— Душа отправится в ад за убийство точно так же, как и за колдовство. Но, я полагаю, уже слишком поздно менять обвинение?

Он вопросительно глянул на Эбенизера.

— Сэр Гренвилл настаивал на колдовстве.

— А! Сэр Гренвилл! Славный сэр Гренвилл! — Кэлеб Хигбед засмеялся. — Человек из суда лорд-канцлера. Не нам учить его законам, а, мистер Слайз? Не нам. Значит, быть колдовству с оттенком убийства.

Он оглянулся на солдат, маршировавших к главным воротам. В остриях пик и нагрудниках, поблескивая, отражалось солнце.

— Я всегда наслаждаюсь этим приятным зрелищем, — продолжил адвокат. — Не сомневаюсь, Большое жюри присяжных примет решение в нашу пользу, но одна мелочь не дает мне покоя. Мелочь, мистер Слайз, но она меня все же беспокоит.

— Что же, сэр?

— Дело, мистер Слайз, в maleficio.

Он кивнул, будто сказал что-то очень умное. С уважительным и серьезным видом Эбенизер повторил:

— Maleficio, сэр?

— О! Болезнь всех адвокатов! Вечно рассчитываем, что и не адвокаты нас поймут. Наличие maleficio, мистер Слайз, требуется по закону о колдовстве тысяча шестьсот четвертого года. Вкратце закон гласит, что никого нельзя обвинить в колдовстве — и неважно, есть третий сосок или нет, — пока следствие не установило, что он руководствовался maleficio. To есть что раньше этот человек заявлял, ясно заявлял, что хочет уничтожить жертву своих злых козней. В случае вашей сестры, мистер Слайз, у нас должны быть доказательства, что она намеревалась убить мужа с помощью колдовства и что она публично об этом заявляла. Вы следите за моей мыслью?

Эбенизер в изумлении покачал головой:

— Но это же чушь! Ни одна ведьма не станет объявлять о своих намерениях!

— Ах, чушь! Как часто наши законы кажутся чушью молодым! И вы, без сомнения, правы, но закон есть закон, мистер Слайз, и мы, так сказать, увязли в нем. Я полагаю, нам нужен либо свидетель, который бы показал, что слышал, как ваша сестра говорила о своих злых намерениях и желании убить, либо нам нужно ее признание.

Он сокрушенно вздохнул.

— Я возлагал большие надежды на Пейлли, но ему не удалось ничего сделать.

— Признание?

— Сделанное по возможности по собственной воле. — Хигбед кивнул. — Но тут встает еще один вопрос, мистер Слайз.

— Да, сэр?

Кэлеб Хигбед прищурился, глядя вверх на огромную Белую Башню:

— В прошлом году там гнездилась пустельга, а в этом я что-то не вижу. Коллега мне сказал, что птиц подстрелили. Жаль. Да, мистер Слайз, еще одна проблемка. Я не сомневаюсь, что пытками вы можете вырвать у нее признание, и оно будет очень ценным, но, если ее придется пытать, то, боюсь, вид у нее потом будет еще более жалкий, чем сейчас. Я прав?

— Правильно, сэр, — согласился Эбенизер, глядя на энергичное, дружелюбное лицо адвоката.

Кэлеб Хигбед продолжал:

— Мы ее приговорим, мистер Слайз, можете не сомневаться, но нужно принять все меры предосторожности. Мне показалось, под наслоениями грязи я разглядел красоту вашей сестры. На самом деле. Она красивая девушка?

Эбенизер подтвердил:

— Да.

— Вы озадачены! — Хигбед рассмеялся. — Думаю, вы, мистер Слайз, заметите, что двадцать лет юриспруденции не притупили моих умственных способностей. Подумайте вот о чем. Ваша сестра предстанет перед судьей и присяжными. Мы скажем, мы докажем, что она ведьма и убийца, роялистка! И что же они увидят? Несчастную девушку, бледную, изможденную, беспомощную, рыдающую, разве можно будет винить их, если в них проснется жалость? — Он поднял руку. — О, я уверен, что они ее осудят, но есть шанс, ничтожно малый шанс, что в ее хрупкости они увидят беспомощность, вызывающую у них сострадание. О мужчинах и женщинах, мистер Слайз, мне известны две вещи. Первое — это то, что если мужчине жаль женщину, он попытается ей помочь. Мы не хотим этим рисковать.

Эбенизер перенес вес на короткую изувеченную ногу, Потом снова выпрямился.

— А второе, сэр?

— А, второе. Если мужчины видят женщину, гордую своей красотой, великолепно одетую, она нередко вызывает у них неприязнь. Почему это кому-то должно быть дозволено обладать таким очарованием, в то время как они обречены делить ложе со старой, сварливой, уродливой каргой? — Он засмеялся. — Не сочтите, что я говорю на основании собственного опыта! И когда, мистер Слайз, наши присяжные фригольдеры увидят красавицу, их одолеет зависть. Если они не в силах обладать ею, они ее уничтожат! Вы не замечали, мистер Слайз, что мужчинам нравится уничтожать красивые предметы? Так дайте же им возможность попрактиковаться! К тому же считается, что она ведьма! Роялистка! Пусть возненавидят ее!

— Я должен ее отмыть?

— Как вы проницательны. Более того! За маленькую сумму, за ничтожную сумму в каких-то десять фунтов ее можно здесь прилично устроить, обеспечить ей уход надзирательниц. Ее нужно вымыть, одеть, накормить! Купите ей хорошенькое платьице, которое бы подчеркивало ее формы! Пусть выглядит проституткой, как говорит Гудвайф! И добейтесь признания!

Эбенизер нахмурился. Он не мог придумать иного способа вырвать признание, кроме пытки. Хигбед рассмеялся.

— Сэр Гренвилл говорит, что вы далеко пойдете, молодой человек, и что вы не лишены умственных способностей. Найдите же способ! Наверняка что-нибудь сообразите! И приведите ее в порядок! Тогда мы будем абсолютно уверены!

Кэлеб Хигбед распрощался с Эбенизером и пошел по городу, приветствуя старых знакомых. Не его дело, почему брат хочет уничтожить сестру, да и не была такая семейная вражда особенным исключением. Лично он сомневался в существовании колдовства, но адвокатам платили не за то, во что они верили, а за их умение заставить верить других. Он не сомневался, что выиграет процесс, оказав тем самым мелкую услугу сэру Гренвиллу, который, можно надеяться, не останется в долгу. Он весело бросил стражникам в Ладгейте:

— Отличный день, друзья, отличный день!

Бог воцарился в его небесах, король потерпел поражение при Марстон-Муре, в протестантском мире все шло на лад.

В камере, будто провалившись в пучину безумия, Кэмпион раскачивалась и снова и снова повторяла одну и ту же строчку. Голос дрожал а сырости и холоде. «Как научиться слушать пение русалок, как научиться слушать пение русалок». Она была обречена.

Глава 21

Не все шло гладко у Верного До Гроба Херви. Амбиция — жестокий тиран, мелкими успехами его не задобрить, он жаждет только полной победы. А до триумфа было все-таки далеко. Однако и оснований слишком уж роптать на судьбу тоже не было. Эбенизер предоставил в его распоряжение просторный дом на Сизинг-Лейн, которым чудесно управляла Гудвайф, но достаток в Лондоне — это еще не все. Он пока так и не добился известности.

Херви утешался первыми слабыми проблесками славы. Ему нанесли визиты три священника, двое из которых хотели научиться у него искусству распознавания ведьм. Он отослал их прочь молиться, чтобы Бог вооружил их против дьявола. Он получил одно приглашение прочитать проповедь, но в воскресенье, как назло, хлестал дождь, и в Сэнт-Мериз Овери прихожан собралось мало. К тому же церковь Сэнт-Мериз находилась на другом берегу реки в Саутворке, а Верный До Гроба мечтал огласить своей страстной проповедью молитвенный дом, бывший ранее собором Святого Павла.

Дело Доркас Скэммелл привлекло к себе некоторое внимание публики, но новости с фронта и успехи на севере волновали Лондонцев гораздо сильнее. Роялистская ведьма, запертая в Тауэре, была менее интересной темой, чем рассказы о благочестивых протестантах, разящих солдат короля. Конечно, казнь Доркас Скэммелл привлечет зевак на Тауэр-Хилл, но Верному До Гроба было известно, что в Бедфорде разоблачили католического священника. Его уже осудили, и казнь вот-вот должна была состояться. Ничто не веселило лондонцев так, как сжигание паписта. В такие моменты даже нехватка товаров в магазинах казалась оправданной.

Слава ускользала от Верного До Гроба. Из-за этого он мучился, молился, долгие часы мерил шагами свой уютный кабинет на втором этаже. И, наконец, на свои молитвы он получил поразительно простой ответ. Произошло это однажды поздно вечером, когда при свете ярко горевших на столе свечей он читал последний выпуск «Mercurius Britanicus»[9], главной лондонской газеты, в частности отчет об осаде Йорка парламентскими войсками. Там все складывалось удачно, командиры завоевывали известность, которой был лишен Верный До Гроба, и вдруг руки затряслись от волнения. Ну конечно! Меланхолической прострации как не бывало, он схватил бумагу, чернила, в лихорадочном возбуждении очинил гусиное перо. В течение двух часов он писал. Он правил, дополнял, и уже пробило три, когда он откинулся, усталый, счастливый и уверенный, что теперь-то его труды будут оценены.

Он не ошибся. Редактору «Mercurius Britanicus» после славной победы пуритан при Марстон-Муре почти нечего было печатать. Со дня на день должен был пасть Йорк, он уже даже набрал статью и ждал только гонца, ну, а пока возбудить страсти лондонцев было почти нечем. И вот тогда-то в его пыльный тесный кабинетик вошел Верный До Гроба со своей повестью о Доркас Скэммелл. Редактору сюжет понравился.

Пространное повествование опубликовали. В нем рассказывалось о том, как в Лондоне объявился дьявол и спалил часть Темз-стрит. Описывалось убийство капитана Сэмьюэла Скэммелла, «мужественного воина Господа». Редактор сопроводил публикацию гравюрой, на которой было изображено, как кот Доркас Скэммелл разрывает глотку вооруженному мужчине, чей меч удерживает глумящийся сатана. Кэмпион, выставив пальцы, будто когти, понукала кошку. Художник изобразил ее беззубой, с черными волосами и острым носом.

Далее в повести пелись дифирамбы Эбенизеру Слайзу, который «отрешился от родственных чувств, предпочтя им любовь к Господу, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру», но этот краткий реверанс в сторону своего благодетеля не шел ни в какое сравнение с тем, как воспел самого себя Верный До Гроба Херви. Он писал от третьего лица и с упоением рассказывал об уличении в колдовстве, об отметине дьявола и о том, как ведьму повалили на пол, когда «Тот, Кто могущественнее Дьявола, придал ему силы». В своем повествовании Верный До Гроба изобразил усмирение ведьмы этакой битвой титанов, предвестником сражения сил добра и зла при Армагеддоне, но он, укрепленный Господом, эту битву выиграл. А потом, найдя гениальный ход, предъявил Кэмпион все возможные обвинения.

Преподобный Верный До Гроба удивился, когда Эбенизер настойчиво предложил забыть о распятии, заключенном внутри висевшего на шее у Кэмпион украшения. Он спросил Эбенизера — почему? Но молодой человек ушел от ответа:

— По-моему, брат Херви, в пироге и так предостаточно слив.

Брат Херви так не считал. Католицизм приводил лондонцев в возбуждение. Колдовство не было чем-то обычным для столицы, чаще оно встречалось в деревнях. Но если Верному До Гроба удастся на блюдечке преподнести лондонцам эту ведьму, которая была к тому же еще и католичкой, тогда, как он понимал, толпа будет доведена до экстаза. И волна фанатизма вынесет Верного До Гроба к славе.

В «Mercurius Britanicus» сообщалось, что Доркас Скэммелл — католичка. На шее она носила распятие. «То было не обычное распятие, а эмблема дьявола, которую ведьма хранила при себе. Она старательно скрывала ее, ради чего распятие было хитроумно замаскировано внутри украшения в виде печати, и никто не смог бы догадаться, что же на самом деле таит в себе эта драгоценность. Но всемогущий Боже по своей доброте открыл это слуге своему Верному До Гроба Херви и тем самым победил козни нечистого. Мы молимся, чтобы так было и впредь.»

Преподобный Верный До Гроба был доволен своей работой. Он увязал колдовство и католицизм, а потом то и другое с роялистами и тем самым обеспечил себе львиную долю всех лавров. Редактор «Mercurius», почуяв, что тема будет пользоваться популярностью у читателей, добавил к повествованию собственные комментарии. Он расхваливал Верного До Гроба, предупреждал английских протестантов, что дьявол на самом деле ходит по их земле, и поведал о твердом намерении преподобного уничтожить всех ведьм, которые постараются осквернить непорочную чистоту Царствия Небесного. По настоянию Херви, он добавил еще один абзац. Верный До Гроба, утверждалось здесь, вовсе не хочет, чтобы женщины жили в страхе. Любая из них, бедная ли, богатая ли, может наведаться к преподобному Верному До Гроба Херви на Сизинг-Лейн, где он, помолившись, осмотрит ее и за ничтожную сумму выдаст свидетельство чистоты. Вооружившись таким документом, женщине нечего бояться дьявольских козней.

Это был гениальный ход. Всего несколько дней прошло после выхода газеты, а Верного До Гроба уже начали осаждать женщины. В один день он стал знаменитостью. Его приглашали проповедовать в городе, в Вестминстере, в дальних приходах. Он даже не мог принять всех приглашений. День и ночь он трудился не покладая рук, обследуя явившихся женщин, чьи тела он пристально изучал в поисках дьявольских отметин. Он честно трудился на ниве Господа, став наконец-то счастливым человеком. Да, счастливым человеком.

— Боже правый! Кто это сделал? Ради всего святого, кто?

Только что возвратившийся в Лондон сэр Гренвилл Кони был в бешенстве, таким Эбенизер его еще не видел. Маленький человек стукнул кулаком по номеру «Mercurius».

— Неужели в этом городе одни идиоты? Я отъехал на две недели, не более! И что я застаю по возвращении? Вот это! — Он сел, обхватив руками огромный живот. — Ради Бога! Как это получилось, Эбенизер?

Эбенизер пожал плечами. Он стоял, глядя на Лэмбетские болота на другом берегу реки.

— Думаю, это Херви.

— Херви! Проклятый Херви. Разве его не предупреждали?

— Не во всех подробностях.

— Боже, неужели слова так дорого стоят? Почему его не предупредили?

Эбенизер обратил свой лишенный выражения взгляд на сэра Гренвилла:

— Это моя вина.

Признание вины немного смягчило сэра Гренвилла. Он взял «Mercurius» и принялся разглядывать грубую гравюру.

— Всегда, всегда нужно знать, что делают твои люди. Боже мой! Человек так глуп. Если не указать ему вниз на землю, он станет писать из ноздрей. Черт возьми, Эбенизер!

Эбенизер прекрасно понимал гнев сэра Гренвилла. «Mercurius Britanicus» как главная газета восставших распространялся далеко за пределами Лондона. Свежие номера прямехонько из типографии разлетались по городам Европы, которые предоставляли денежные ссуды одной из сторон. Банкиров Флоренции, Нидерландов, Венеции чрезвычайно интересовал ход боевых действий. Исход одного сражения мог означать, что их деньги в безопасности, поражение в другом предвещало разорение. Как утверждал сэр Гренвилл, в Амстердаме «Mlercurius» появлялся раньше, чем в парламентской армии на севере. Визгливым голосом он спросил Эбенизера:

— А в Амстердаме кто?

— Лопес.

— Лопес! Проклятый, вонючий еврей Лопес! Теперь головой покачал сэр Гренвилл. Он не говорил, а будто стонал от боли.

— Этот ублюдочный священник описал печать! Ради всего святого! Печать!

— Вы полагаете, Лопес приедет? Сэр Гренвилл хмуро ответил:

— Он приедет, Эбенизер. Приедет!

— Но что он сможет сделать? Он не в состоянии вызволить ее из Тауэра. У вас две печати.

Сэр Гренвилл откинулся, кисло глянув на молодого человека. Он вспомнил слова своего астролога Барнегата, предупреждавшего, что враг придет из-за моря, и сэр Гренвилл почувствовал резкую боль в животе.

Эретайн! Проклятый Эретайн! Он боялся Кита Эретайна. Но Эретайн мертв, его могила на другом конце света в дикой Америке. Сэр Гренвилл задумался:

— Он ничего не сможет сделать, но, вероятно, попытается. Мне не нужны осложнения. Понятно? Я хочу, чтобы проклятая девчонка умерла, тогда нам, действительно будет нечего бояться. — Обеими руками он потер свое круглое белое лицо. — Нужно ускорить суд. Позаботьтесь об этом! Поговорите с Хигбедом. Скажите, мы заплатим, сколько потребуется. Но ускорьте суд!

— Да.

— И удвойте охрану моего дома! Утройте ее! В выпученных глазах по-прежнему был гнев.

— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал?

— Действительно. Боже правый! Конечно, хочу!

Сэр Гренвилл вспомнил красивое лицо врага, ту безрассудную смелость, из-за которой Кит Эретайн в конце концов угодил в Тауэр. Голос его был мрачен.

— Однажды Лопес уже вытаскивал человека из Тауэра.

— Но не теперь, — сказал Эбенизер.

— Ускорьте суд, Эбенизер! Ускорьте!

Эбенизер пожал плечами. Он поднял брови, проведя рукой по горлу. Сэр Гренвилл покачал головой, хотя соблазн просто-напросто убить девчонку был велик.

— Нет. Эретайн умер, Эбенизер, но у ублюдка были друзья. Если девчонка умрет, нас ждет месть. Но они не смогут мстить всей стране. Нет. Предоставьте закону убить ее, тогда никто не сможет нас обвинить.

Сэр Гренвилл прочитал в «Mercurius» фразу: «Эбенизер Слайз отрешился от родственной любви, предпочтя ей любовь к Всевышнему, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру «. Сэр Гренвилл начал хохотать, толстые плечи заходили вверх-вниз. Он смеялся все громче и громче. После недавней ярости это казалось странным. Он вытянул трясущийся палец в сторону своего протеже, чье бледное, холодное лицо вовсе не выражало веселья.

— Лучше обзаведитесь-ка телохранителем, Эбенизер! Телохранителем! Вы достаточно богаты! — Он откинул назад голову с лягушачьим лицом, продолжая хохотать. — Берегите спину, Эбенизер! Всегда берегите спину!

На следующий день после трибунала за Кэмпион снова пришли, выволокли из жуткой камеры, заставили подняться по винтовым лестницам и спуститься по длинным переходам. Она думала, что ей предстоит новое испытание, и вздрагивала, воображая всевозможные кошмары, но, к ее удивлению, стража привела ее в приятное, хорошо освещенное здание и втолкнула в теплую, залитую солнцем комнату. На полу был ковер. На больших окнах, правда снабженных решетками, — бархатные занавески. Ее встречали две женщины. Они показались добрыми, деловыми, быстро раздели ее, выкупали, вымыли волосы, уложили в огромную теплую постель. Одна из них принесла поднос с едой, с горячей едой, посадила и помогла поесть.

— Мы откармливаем тебя, дорогая.

Кэмпион думалось, что на каждую мысль, на каждое действие уходили минуты. Ела она неуклюже, все еще не понимая, что происходит, хотя ощущение чистоты кожи, освободившейся от вшей, было чудесным. Прямо-таки райским. Она расплакалась, и женщина дружески похлопала ее.

— Ничего-ничего, дорогая, поплачь. Тебе это на пользу.

— Почему вы все это делаете? Женщина улыбнулась:

— Теперь у тебя есть друзья, дорогая. Друзья. Друзья всем нужны. А теперь доешь все печенье! Вот так! Вот хорошо!

Ей дали выспаться. Когда она пробудилась, был вечер. В маленькой гостиной горел огонь, одна из женщин ждала ее с кувшином вина и новой порцией еды. На Кэмпион надели просторный шерстяной халат, волосы перевязали лентой. Женщина спросила:

— Тебе тепло, дорогая?

— Да.

— Садись к огню.

Приятно было чувствовать себя опрятной, не дрожать от холода, но внутри она все так же ощущала грязь. Она сжималась при воспоминании о том, как ее касался Верный До Гроба, как его сухие руки скользили по ее коже. Ничто уже не будет таким, как прежде, думала она. Херви замарал ее грязью, и отмыться от этого невозможно. Но какое все это имело значение? У нее не было будущего. Кто-то заплатил за эти удобства — леди Маргарет, полагала она, потому что ничего другого придумать не могла и сочла милостью то, что ей предоставили возможность провести свой последние дни на земле не среди мерзости. Она посмотрела на женщину:

— А как Тоби?

— Тоби? Не знаю никакого Тоби, дорогая. Там на кухне есть взбитые сливки с вином. Хочешь?