Последнее прощение

А теперь еще и это! Лопес приехал на север, в Амстердам. Сэр Гренвилл пнул нищего, который потянул адвоката за камзол, потом пнул его еще раз.

— Он все знает, Джон! Он все знает! Секретарь пожал плечами.

— Вы так думаете, сэр Гренвилл?

— Конечно! Иначе какого же черта он объявился? Девчонка, должно быть, успела ему сообщить. Проклятие! Печать у нее, Джон. Печать у нее!

Он шагал взад и вперед по траве, но при последних словах остановился и осуждающе ткнул пальцем в секретаря, будто виноват был именно Джон Морз.

Секретарь говорил все так же мягко.

— Нам это неизвестно, сэр.

— Нам неизвестно, будет ли второе пришествие! Конечно, он знает! Иначе, зачем он приперся? — Сэр Гренвилл зажмурил свои выпученные глаза. — Черт побери! Черт побери! Черт побери! Она все время была у нее! Все время! Она провела меня! Черт побери!

Он зарычал, потом будто застыл.

Когда сэр Гренвилл снова зашевелился, он уже вполне овладел собой. Морз привык к таким метаморфозам. Гнев прошел, настало время спокойно принимать решения.

— Кто из наших людей может узнать девчонку? Морз задумался:

— Я сам, сэр. Гребцы.

Сэр Гренвилл щелкнул пальцами:

— Гребцы. Кто из них лучший?

— Тейлор, сэр Гренвилл.

— Отправь Тейлора в Амстердам. И с ним двух наших охранников. Если заметят, как девчонка пробирается в дом к еврею, пусть хватают ее. Каждому по сотне фунтов, если сумеют.

Секретарь поднял брови, но ничего не сказал. На миг сэр Гренвилл затих.

— Ее нужно найти, Джон. Нужно. Кто у нас в Уэрлаттоне?

— Дэвис, сэр.

Сэр Гренвилл отослал одного из стражников в Уэрлаттон, чтобы проследить, достаточно ли усердно Скэммелл перерывает дом в поисках печати.

— Пошли записку Дэвису. Или он не умеет читать?

— Не умеет, сэр Гренвилл.

— Черт. Пошли посыльного. Двадцать фунтов тому, кто обнаружит девчонку.

— В Уэрлаттоне, сэр? Морз был удивлен.

— Не строй из себя большего дурака, чем на самом деле. Кроме Уэрлаттона, она ничего не знает. Где ей еще обзавестись друзьями, которые могут спасти ее? — Сэр Гренвилл думал стремительно. — Лопес может послать к ней своих людей, а не ждать, пока она сама проделает весь путь. Я хочу, чтобы ее нашли. Я заплачу двадцать фунтов тому, кто ее увидит, понятно? Пусть слуги Скэммелла тоже ищут, только найди ее! Найди!

Сэр Гренвилл понимал, что это нелепо, но ничего другого не приходило в голову. Он всегда знал, что этот час настанет, час сбора печатей, и не собирался проигрывать неизбежное сражение.

Печатей было четыре: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Важно было собрать вместе любые три из них. Какие именно не имело — значения. Три печати давали право контроля над Договором, и победа доставалась тому, кто первым предъявит их.

Обо всем этом он думал, возвращаясь в палату общин. Впрочем, он думал об этом все годы с тех пор, как был заключен Договор, и старался, чтобы никакие пертурбации, связанные с печатями, не застали его врасплох.

Ясно было, по крайней мере, одно: Лопесу никогда не наложить лапу на печать святого Марка. Она была у Кони, и он бдительно стерег ее. Святой Марк был в безопасности.

С другой стороны, сэр Гренвилл знал, что ему никогда не завладеть печатью святого Луки. Она была у Лопеса, и еврей охранял ее как зеницу ока.

Таким образом, оставались две печати. Печать святого Матфея — в этом он уже не сомневался — была в руках Доркас Слайз. Если она попадет к Лопесу, тот может почти наверняка торжествовать победу. От этой мысли становилось больно.

Сложность была в печати святого Иоанна. Когда-то она принадлежала Кристоферу Эретайну, создателю Договора, человеку, которого сэр Гренвилл ненавидел так сильно, как никого другого. Проклятый Кит Эретайн, поэт-неудачник, острослов, солдат и владелец святого Иоанна. Судя по всему, Эретайн уже умер. Сэр Гренвилл с восторгом сплясал бы на гниющих останках своего врага. Но точных доказательств все же не было. Приходилось полагаться на слова капитана, который, вернувшись из Америки, из поселения под названием Мериленд, поклялся на Библии сэру Гренвиллу, что видел надгробие на могиле Эретайна. Значит, Эретайна больше нет. Но где тогда его печать?

Эта мысль донимала сэра Гренвилла, когда его громоздкое тело протискивалось вдоль скамей палаты общин. Где печать святого Иоанна? Не может ли она всплыть в неподходящий момент, чтобы отнять у него контроль над Договором?

Он сел и принялся разглядывать пылинки, танцевавшие в солнечном луче над стулом спикера. Вдруг он вспомнил Эбенизера Слайза, и это немного утешило адвоката. Сэр Гренвилл раскрыл Эбенизеру почти все подробности Договора, кроме суммы дохода, и наблюдал, как алчность берет свое в злобном мозгу калеки. Мозг злобный, но хваткий, думал сэр Гренвилл. Да, Эбенизер умен, амбициозен и абсолютно беспринципен. Из него бы получился превосходный адвокат. Однако сэр Гренвилл уготовил своему подопечному другое поприще, которое позволит сочетать набожность со склонностью к жестокости.

Эбенизер не должен подкачать, когда потребуется его помощь для овладения Договором.

Сэр Гренвилл рассеянно внимал очередному болвану, предлагавшему поделить захваченную у роялистов землю между бедняками ближайших приходов. Между бедняками! Ну и что они с ней станут делать? Удобрять собственными испражнениями и наполнять жалобными причитаниями! Как положено, сэр Гренвилл зааплодировал, когда член палаты вернулся на свое место.

Сэр Гренвилл не позволит себе думать о поражении. Исчезновение девчонки — это неудача, страшная, но не смертельная. Он отыщет беглянку при помощи Эбенизера. Он еще может победить, и ни один проклятый еврей, ни один мертвый поэт, ни одна вонючая, пустоголовая сучка не помешают ему. Сэр Гренвилл заворочался на своей скамье. Он все равно победит.

Глава 13

Иногда Кэмпион вспоминала ручей, возле которого впервые встретила Тоби и не раз сидела после смерти отца. В те дни ей хотелось брести вдоль него подальше от Уэрлаттона. Так оно и получилось. Смерть Мэттью Слайза бросила ее в громадный мрачный поток, который несся меж едва различимых берегов, ее поездка в Лондон закружила ее в коварных беснующихся водоворотах. Теперь же в Лэзене течение опять вынесло ее в тихую, залитую солнцем заводь. Она так часто, так усердно молилась о счастье. И, похоже, ее мольбы были услышаны.

Осень и зима 1643 года были для Кэмпион счастливым временем, омрачавшимся лишь отсутствием Тоби и неразгаданной тайной печати.

Тоби стал теперь тем, кем мечтал, — солдатом короля Карла. Видное положение отца обеспечило ему немедленное производство в капитаны, но в первых письмах домой он весело признавался в своем полном невежестве. Ему предстояло набраться опыта, и он твердо решил быть достойным звания кавалера. Так пуритане прозвали солдат короля, желая их смертельно оскорбить. В Испании «caballeros» были заклятыми врагами истинного протестантизма, и английская транскрипция — кавалер — должна была запятнать роялистов римско-католической грязью. Но кавалеры, как и круглоголовые, охотно приняли оскорбительное прозвище, выдуманное врагом, и гордились им.

Кэмпион скучала без Тоби, но его веселые, нежные письма поддерживали надежду на будущее, о котором они так самозабвенно мечтали в Лондоне. В то же время печать святого Матфея, которую она постоянно носила на шее, напоминала об угрозе, нависшей над их планами.

Леди Маргарет хотела действовать немедленно. Нужно без страха взяться за сэра Гренвилла и заставить его раскрыть тайну. Однако вернувшийся, наконец, домой сэр Джордж Лэзендер был настроен скептически.

— Сэр Гренвилл не такой человек, которого можно заставить! Его голыми руками не возьмешь. Заставить, тоже мне!

Леди Маргарет сдвинула брови:

— Так что же нам делать?

— Ничего, конечно же. Сделать ничего нельзя. Бездействие было для леди Маргарет все равно, что пытка.

— Ничего? Так и сидеть сложа руки? А Лопес? Почему бы не навести справки о нем?

Сэр Джордж вздохнул:

— Дорогая моя, мы даже не знаем, о каком Лопесе идет речь. А если бы и знали, то что? Думаю, он столь же беспринципен, что и Кони. Если Кэмпион попадет к нему в руки, ей, возможно, достанется ничуть не меньше, а то и больше. Нет уж. Пусть все уляжется, а там посмотрим.

Естественная для сэра Джорджа осмотрительность усиливалась желанием не слишком ввязываться в чужие дела. Когда, вернувшись, он узнал, что леди Маргарет всем сердцем приняла Кэмпион, то был удивлен, раздражен и расстроен.

— Она ему не пара, Маргарет. Совершенно не пара.

— Ты ее не видел, Джордж.

К счастью, основная часть возражений растаяла после знакомства. Кэмпион сделала изящный реверанс, и взгляд сэра Джорджа потеплел.

Леди Маргарет заметила, что с течением времени сэру Джорджу стало все больше и больше нравиться проводить время в обществе девушки. Он был рад, что она осталась в доме. Он принял ее как компаньонку жены, но видеть ее своей невесткой? Эта печать, этот странный Договор — все было так неопределенно. Лучше всего, думал сэр Джордж, не торопить события и посмотреть, не ослабнет ли через несколько месяцев страсть Тоби.

Леди Маргарет согласилась. Сделать она ничего не могла, но все равно беспрестанно строила догадки по поводу Договора. К нескольким фактам, которыми располагала Кэмпион, она присовокупила свои обширные сведения об английских семействах.

— Эретайн, дорогая. Удивительно. Кэмпион отложила вышивание.

— Сэр Джордж говорит, что знает только про одного Эретайна.

— Ну да, дорогая. Полагаю, он имел в виду Кита?

— Да.

— Боже праведный, да нет же. Англия просто кишит Эретайнами. Дай подумать. В Линкольне был архидьякон Перси. Он читал очень скучные проповеди и женился на совершенно неподходящей женщине. У них было восемь совершенно несносных детей. Был еще один Эретайн в Солсбери. Адвокат. Он сошел с ума, дорогая, — решил, чтс он Дух Святой.

— А Кит Эретайн, леди Маргарет?

— Это другое дело. Исключительно симпатичное создание. Бедняга.

— Бедняга?

— Кит, наверное, умер. Лучшие всегда уходят первыми, дитя.

Осенью леди Маргарет терзалась. Она забросила миниатюры и занялась военными приготовлениями, предощущая, что едва заметные сдвиги в политических взглядах мужа вызовут натиск парламентских войск на замок Лэзен. Работа в поместье то и дело замирала из-за того, что она настаивала на возведении новых оборонительных сооружений, которые бы соединили с одного конца караульное помещение и Старый дом, а с другого протянулись бы до северного края существующего рва. Позади канав она распорядилась устроить земляные валы и сверила результаты с диаграммами в книге о военных укреплениях. Почему-то ее собственный земляной вал несколько смахивал на примитивные фермерские канавы, и это не давало ей покоя.

Большего успеха леди Маргарет добилась при строительстве новой каменной стены к востоку от замка, которая перекрыла небольшой промежуток между конюшней и рвом. По завершении работ она величесвенно провозгласила, что замок Лэзен готов отразить нападение. Сэр Джордж, которого выманили из библиотеки проинспектировать стену, про себя горячо помолился о том, чтобы неприятель воздержался от проверки фортификационных талантов жены.

Война, казалось, была где-то очень далеко от Лэзена. Король пережил лето, хотя и не смог овладеть Лондоном, но осень принесла роялистам дурные вести. Шотландцы, ярые пресвитериане, вступили в войну на стороне парламента. Теперь королю Карлу угрожали армии восставших с юга и шотландцев с севера. И, размышляя об этом в тишине библиотеки, сэр Джордж чувствовал, что война станет тяжелее. Он понимал, что Лэзен вполне может подвергнуться нападению.

Замок находился в том обширном районе страны, где часть населения поддерживала одну сторону, а часть — другую. Одна деревня, предводительствуемая своим лордом, выступала за парламент, другая же, следуя за своим, — за короля. Большинство народу предпочло бы вообще ни во что не вмешиваться и спокойно обрабатывать свою землю, но война неумолимо надвигалась на графство.

Три крупные усадьбы укрепили для защиты парламента; один замок и еще одна усадьба выступили под знаменем короля, и все пять их гарнизонов совершали рейды за провизией. Ни та, ни другая стороны не трогали земель сэра Джорджа: парламентаристы, вероятно, все еще считали его своим, а роялисты надеялись, что он примкнет к ним.

Сэр Джордж не мог до бесконечности лавировать между двух огней. Его зять, граф Флит, вместе с женой побывал у него в ноябре и потребовал объяснить позицию. Сэр Джордж дал понять, что никого не поддерживает, но сидевшая на другом конце огромного обеденного стола леди Маргарет гордо заявила, что замок Лэзен на стороне короля.

Ее дочь Анна пришла в ужас.

— Это невозможно, мама!

— Почему же нет? Ты ждешь, что я восстану против своего короля? Флиты, возможно, так и поступят, но не Лэзендеры, нет уж.

Граф Флит был огорчен:

— Жаль, очень жаль.

— Конечно жаль, Флит. Мне совершенно не хочется смотреть, как муж моей дочери лишится головы. Неприятно умирать на Тауэр-Хилле.

Сэр Джордж поспешно сказал, что вряд ли кого-то будут казнить на Тауэр-Хилле. Времена теперь не те, люди проповедуют умеренность и, без сомнения, смогут найти компромисс, но леди Маргарет была непреклонна:

— Повстанцы есть повстанцы и должны быть казнены. Анна, графиня Флит, смотрела на мать широко открытыми глазами.

— Я тоже одна из повстанцев, мама?

— Надеюсь, топор окажется острым. Передай масло, Кэмпион. Джордж, у тебя рукав в подливке.

На этом тему закрыли. Удрученные Флиты уезжали на другой день, обещав наведаться к Рождеству. Война портила отношения в семье. Но, несмотря на войну, то были счастливые дни для Кэмпион. Впервые в жизни она одевалась в платья, которые были задуманы для того, чтобы наряжаться, а не скрывать принадлежность к женскому полу. Когда-то леди Маргарет была страстной портнихой — теперь в замке эта обязанность была благоразумно вюзложена на двух швей. Были отперты старые сундуки, и Кэмпион разодели в атлас, муслин, кружева и шелка. Ее новые платья отличались мягкими и плавными линиями; юбки были с разрезами, чтобы показать нижние юбки, а на талии они туго затягивались. Воротник с глубоким вырезом были отделаны кружевами или атласом. И, хотя носить эти платья полагалось, набросив шаль, они сначала казались Кэмпион столь нескромными, что вызывали смущение. Леди Маргарет ничего не желала слушать.

— В чем дело? Кэмпион указала на вырез.

— Как-то странно.

— Странно? Ничуть. — Она потянула за ромбовидный бархатный корсаж, туго облегавший талию Кэмпион. — Ты такая худенькая, дорогая! А теперь покажи мне голубое.

Голубое платье Кэмпион любила больше всего. Оно было того же цвета, что и накидка, которую подарил Тоби. Примерка была долгой, но ждать стоило.

Очень низкий квадратный вырез, отделанный белым шелком, холодил ей грудь. Рукава тоже были из белого шелка, но у запястья и на плечах крепились голубые ленты. Так что при движении рукава создавали какое-то бело-голубое сияние над тремя рядами кружевных манжет. Юбка была разрезана посредине и забрана назад, чтобы продемонстрировать длинную белую атласную нижнюю юбку. Даже скупая на комплименты леди Маргарет в восхищении прищелкнула языком:

— Ты очень красива, дорогая. Просто очень. Волосы у Кэмпион были длинные, светло-золотистые, цвета пшеницы за две недели до сбора урожая. Мать заставляла безжалостно зачесывать их назад и туго затягивать косы в пучок, который можно было скрыть пуританским чепцом. Каждый месяц в Уэрлаттоне Кэмпион вместе со служанками усаживалась на кухне, и Гудвайф подравнивала всем волосы, корная длинными ножницами по прямой линии. Этим и исчерпывался опыт Кэмпион в области причесок. Кэролайн Лэзендер, младшая сестра Тоби и третья выжившая из семи детей леди Маргарет, взялась поправить положение. У самой Кэролайн были темные длинные волосы. И у Кэмпион сложилось впечатление, что шестнадцатилетняя девушка может полжизни провести за их завивкой и укладкой. Кэролайн пришла в восторг, получив в свое распоряжение еще одну голову.

— Обязательно должны быть локоны.

— Локоны? — переспросила Кэмпион.

Кэролайн появилась с подносом, заваленным ножницами, щипцами, горой бледно-голубых лент и странными приспособлениями, которые нужно было нагревать.

— Сейчас у всех локоны. Абсолютно у всех, — это было сказано тоном, не допускающим возражений. Значит, будут локоны.

Итак, у нее появились локоны. Несколько дней Кэмпион видела свое непривычное отражение в зеркале или темном окне и не узнавала себя. Вместо скромной пуританки, одетой так, чтобы скрыть женские прелести, она видела настоящую обольстительницу. Мягкие линии платья, обнаженные плечи, длинная шея, золотистые кудри, выбившиеся из-под серебряной сетки на волосах. На груди висела печать, а пальцы были украшены кольцами, которые одолжила ей леди Маргарет. В тот вечер, когда она впервые появилась во всем своем великолепии, сэр Джордж изобразил удивление и попросил, чтобы его представили. Кэмпион засмеялась, сделала реверанс и пожалела, что Тоби нет поблизости.

Дни она проводила вместе с леди Маргарет, участвуя во всех ее затеях, а каждый вечер перед трапезой читала вслух своей хозяйке. Голос у нее был красивый, и читала она хорошо, хотя поначалу иной раз содержание ее шокировало. Она даже не подозревала о существовании подобных книг, равно как и о том, что леди Маргарет специально выбирала их для нее. Леди Маргарет особенно нравилась поэзия, и как-то вечером Кэмпион вдруг замолчала и покраснела. Леди Маргарет нахмурилась.

— Что, черт возьми, происходит, дитя?

— Это грубо.

— Боже всемогущий! Джон Донн был членом Святого ордена, настоятелем собора Святого Павла. В молодости мы все его хорошо знали. — Леди Маргарет воздержалась от упоминания о том, что в юности, прежде чем стать священником, Джон Донн отличался на редкость буйным нравом.

— Он умер?

— Увы, да. Читай дальше!

Кэмпион продолжала, несмотря на смущение;

Рукам блуждать дай волю, без стесненья,

Вперед, назад, кругом, во все владенья…

Моя Америка! Моя земля!

Здесь я один на троне короля.

Она снова покраснела, дойдя до последних строк строфы:

Чтоб дать пример, вот я уже раздет…

Укроешься ты мною или нет?[4]

Глядя в окно, Леди Маргарет улыбнулась:

— Очень мило, дорогая. Ты продекламировала вполне сносно. — Она вздохнула. — Милый Джон. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые не снимают ботинок.

— Которые что, леди Маргарет?

— Ничего, дорогая. О некоторых вещах молодым говорить не следует.

Впрочем, леди Маргарет знала, что ее компаньонка не столь уж молода. Кэмпион исполнился двадцать один год.

К этой поре большинство ее ровесниц уже давно замужем а она до сих пор невинна. Правда, леди Маргарет усердно просвещала ее, пробуждала сознание и — не без удовольствия — напичкивала разнообразными сведениями.

В замке все время царило оживление и нескончаемое веселье. Леди Мадэгарет приобщала Кэмпион к военным приготовлениям. Следом за фортификационными работами начались занятия по стрельбе из мушкетона. Однажды ноябрьским утром, когда Кэмпион установила мишень, леди Маргарет помахала ей листком бумаги:

— Новое письмо от Тоби. Не беспокойся, для тебя тоже есть.

Кэмпион увидела, что во дворе замка почтальона угощают элем.

Почтальоны тех лет не отличались расторопностью. Особенно если путь был неблизкий и ради депеши приходилось делать изрядный крюк. Тогда на доставку уходило несколько недель. Римский нос леди Маргарет склонился к посланию.

— Ха! Он убил человека. Молодец!

— Убил?

— Он пишет, что ходил в какое-то там chevauchee — понятия не имею, что это такое. А, оказывается, рейд. Почему так и не сказать сразу — рейд? В деревне они натолкнулись на нескольких красномундирников, и одного он застрелил из пистолета. Неплохо! Ему это на пользу!

Кэмпион была уже достаточно эрудирована, чтобы понять, что «красномундирник» — это вооруженный до зубов круглоголовый всадник.

— Он не ранен? — с тревогой спросила Кэмпион.

— Нет, дорогая, он мертв. Тоби прикончил его.

— Я про Тоби.

— Конечно нет! Иначе он не смог бы написать! Иной раз, Кэмпион, я начинаю опасаться, что ты столь же глупа, как мои собственные девочки. О! Господи Боже мой!

— Что, леди Маргарет?

— Имей терпение, дитя. Я же читаю.

Она дочитала письмо и вместе со вложенным в него листком передала Кэмпион. Новость, вызвавшая изумление леди Маргарет, сказалась зловещей. Схватка, в которой Тоби застрелил красномундирника, закончилась захватом гонца круглоголовых. И среди бумаг у него в сумке было циркулярное письмо, адресованное «Нашему верному слуге Сэмьюэлу Скэммеллу. Скэммеллу предписывалось набрать роту солдат, предположительно на деньги Договора. Тоби продолжал, что парламент, по-видимому, стремится очистить Дорсет от роялистов и заполучить для своей армии богатый урожай будущего года. Кэмпион взглянула на леди Маргарет.

— Они будут совсем рядом.

— Мне бы даже хотелось, чтобы твой муж пришел, дорогая. — Леди Маргарет доставляло удовольствие называть Скэммелла мужем Кэмпион. В это слово она вкладывала невероятное презрение. Она фыркнула и подняла мушкетон. — Пусть сунется!

Мишень, представлявшая собой висевший на шесте кусок мешковины размером с человека, слегка колыхалась на слабом ветерке. Леди Маргарет прищурилась, глядя вдоль ствола, лишь наполовину заряженного порохом, и нажала на крючок. Оружие кашлянуло, выплюнуло вонючий дым, а пуля просвистела далеко в стороне от нетронутой мешковины. Леди Маргарет возмутилась:

— У этого мушкетона какой-то дефект. Он какой-то ненормальный.

Кэмпион все еще была испугана.

— Как вы думаете, они явятся сюда?

— Нет, дитя. Думаю, войска предназначаются скорее для Корфа. Не волнуйся. До нас они никогда не доберутся.

Леди Маргарет выкинула, из головы Уэрлаттон и Скэммелла. Две эти усадьбы разделяло всего двенадцать миль, но пуританский Уэрлаттон был обращен к югу, а из Лэзена на базар и за провизией отправлялись на север. Между ними тянулись глухие леса, представлявшие интерес лишь для свинарей и охотников на оленей, и вторжение Тоби во владения Мэттью Слайза было событием редким.

С приходом долгих ночей ударили и первые зимние морозы.

Работники закутывались в мешковину и брали в дом свой скот. Часть животных оставляли до следующего года, часть резали, а мясо солили и закладывали на хранение. Сараи, загоны, конюшни и домашние выгоны — все заполнили животные, которым зимой был необходим корм. Огромные скирды разрезали как гигантские буханки хлеба. Припасы были необходимы даже для пчел в огороде. В каждый улей леди Маргарет и Кэмпион ставили маленькую миску с водой, клали мед и розмарин. Замок готовился к зимней осаде. К Рождеству запасали дрова и еду.

Между тем продолжались военные приготовления. Шкуры убитых животных относили на вымочку в известняковые карьеры. Потом их отскабливали, красили дубовой корой и пропитывали навозом. Самые ценные шкуры обрабатывали собачьим навозом. Раньше такая продукция шла на базар. Но в этом году о торговле в Лэзене думали мало. В этом году кожу в Лэзене изготовляли в оборонительных целях: шкуры варили, чтобы они задубели, а потом шили из них тяжелые куртки, которые могли иной раз спасти от удара мечом или от пули на излете.

Сэр Джордж ждал войну. Он наконец объявил о своих новых симпатиях. Зимовавший в Оксфорде король издал указ, повелевая парламенту собраться в университетском городе, и сэр Джордж ответил согласием. В том же письме он попросил короля предоставить незначительные силы для обороны и укрепления Лэзена и предупредил арендаторов и слуг, что им, возможно, тоже придется взяться за оружие и встать под знамена Лэзендеров. На флаге, который теперь реял над караульным помещением, было изображено окровавленное копье на зеленом фоне.

Было холодно и грязно, серые тучи иногда плыли так низко, что скрывали флаг и верхушку сторожевой башни. Деревья вдоль лэзенского ручья стояли голые и черные. Бывали дни, когда Кэмпион сидела в длинной галерее, смотрела на исчерченную косыми линиями дождя серо-черную долину и радовалась, что в трех огромных каминах пылает огонь, отбрасывая таинственные тени на язычески расписанный пляшущими божествами потолок леди Маргарет.

Хотя мать Тоби и хвасталась языческой лепниной, она пришла в ужас, узнав, что Кэмпион не прошла конфирмацию в англиканской церкви. Едва ли были основания удивляться этому. Мэтгью Слайз презирал епископов, поэтому в Уэрлаттонском приходе отказались от проводимой ими конфирмации, равно как и от других церковных обрядов. Преподобный Верный До Гроба Херви (таких людей из своего прошлого Кэмпион иногда вспоминала с содроганием) перестал совершать даже святое причастие, заменив его обрядом, который он именовал «Ужин Господа».

Леди Маргарет возмутилась:

— Ужин Господа! Смехотворно! Можно с таким же успехом устроить Завтрак Господа или Господний полуденный пирог с крольчатиной!

Она сама взялась за подготовку Кэмпион к конфирмации, заявив, что справится с задачей не хуже, чем мистер Перилли, лэзенскии викарий, и на занятиях сам собой зашел разговор о Боге и религии.

— Ты все слишком усложняешь, дитя. — Леди Маргарет неодобрительно тряхнула седой головой. — Бог — это добро, и все, что он творит, — добро. Вот и все.

— Все?

— Конечно! Ты что, серьезно думаешь, что он отправляет нас на землю, чтобы мы страдали? Если что-то доставляет тебе удовольствие, — это хорошо, это от Бога.

— А если кому-то от этого плохо?

— Не будь дерзкой. Я же тебя учу. Если кому-то от этого плохо — это от дьявола. — Леди Маргарет хмыкнула. — Сэр Гренвилл Кони — явно порождение дьявола, но подумай обо всем том радостном, что дал нам Господь. Хорошая еда, бег гончих, доброе дело, замужество, красивые платья, — она тараторила, уверенно перечисляя несказанные блага, даруемые Всевышним, — хорошие книги, музыка, подогретое вино, друзья, убийство врагов, уютный дом. Все это дары Господа, дитя, и мы должны возблагодарить его.

Кэмпион попыталась объяснить собственные страхи — страхи, порожденные ее воспитанием, когда жизнь изображалась как беспрерывная война с грехом, который якобы гнездится в каждом закоулке повседневной жизни. Леди Маргарет и слушать не желала.

— Ты утомляешь меня, дитя. Ты изображаешь Создателя чрезвычайно неприятным человеком, а я этого не потерплю.

Это было новое, непривычное для Кэмпион христианство. Христианство, которое не требовало мучительной борьбы и бесконечного самобичевания, которое воспринимало мир как дар Господа, исполненный его любви. Вера была очень проста и этим понравилась Кэмпион, потому что она устала от бесконечных пуританских словопрений о триединой природе Бога, о предопределении, об искуплении, от нескончаемых попыток доказать, что один человек «спасен», а другой нет. Вера леди Маргарет коренилась в бесхитростном убеждении, что замок Лэзен — это микрокосм Божьего мира, а сам Всевышний — некое подобие хозяина поместья, этакий небесный сэр Джордж Лэзендер.

— Милая моя Кэмпион, я вовсе не жду, чтобы арендаторы танцевали вокруг Джорджа и боготворили его! Тогда встанет вся работа! Конечно, при встрече они должны выказывать ему почтение. Мы рассчитываем, что в беде они обратятся за помощью к нам, и мы постараемся сделать все, что в наших силах. Но они не должны уповать только на своего хозяина и возносить к небу хвалу Джорджу. Да, чего-то они ждут и от нас, как, например, праздников в пахотный понедельник[5], на майский день[6], во время сбора урожая и на Рождество, но ведь и мы от этого получаем удовольствие! Наши арендаторы счастливы, а значит, и мы вместе с ними. Ну, почему, собственно, человек должен быть угрюмым, чтобы осчастливить Господа?

Ответа на этот вопрос не существовало. За осень и зиму страх Кэмпион перед Богом постепенно рассеялся, уступив место более жизнерадостной и смелой вере. Она менялась и внешне и внутренне и знала, что это совершается не без посторонней помощи. Перед Рождеством же произошел случаи, напомнивший ей о ее прошлом унылом существовании и заставивший ее увидеть себя теперешнюю в сравнении с той, какой она когда-то была, и похолодеть от ужаса.

Сэр Джордж объявил, что он на стороне короля, но сделано это было отнюдь не во всеуслышание. Парламентские вожаки графства все еще надеялись заручиться его поддержкой и, пытаясь прощупать его позицию, направили в Лэзен оценочный комитет.

Этот комитет посещал все владения в пределах парламентских земель и, в зависимости от их размеров, облагал налогом, средства от которого шли на покрытие военных расходов. Круглоголовые решили, что, если сэр Джордж все еще с ними, он заплатит налог, а если откажется, это будет считаться объявлением войны.

Задержавшись из-за дождей, оценочный комитет однажды к вечеру все же прибыл с инспекцией. Как всегда безукоризненно вежливый сэр Джордж пригласил приехавших в холл Старого дома, где они переминались с ноги на ногу, пока с их одежды и ножен капала вода, и предложил по глотку эля. С большинством членов комитета он был знаком — его соседи, которые вот-вот могут стать врагами. Но одного или двух он не знал и попросил представить себя им. Одно имя его заинтересовало.

— Сэр Джордж, это викарий Уэрлаттона, преподобный Верный До Гроба Херви.

Херви дернул головой, заискивающе улыбаясь владельцу замка. Верный До Гроба все еще не добился почестей и богатства, но радовался хотя бы тому, что стал членом оценочного комитета, чем был обязан сэру Гренвиллу Кони, которому, в свою очередь, эту мысль подсказал Эбенизер Слайз. Верный До Гроба произнес свое традиционное приветствие, с которым входил в те дома, где рассчитывал получить налог.

— Да пребудет Господь в этом доме.

— Воистину, — сказал сэр Джордж.

В этот момент в холл впорхнули смеющиеся Кэмпион и Кэролайн. Обе девушки переоделись к раннему обеду, и Кэмпион блистала в платье из красного шелка с отделкой из муслина. Гостям она сделала вежливый неглубокий реверанс.