Сильнее времени

Микроолени, увидев великанов, остановились, круто повернули и поскакали в обход диска.

— Все, как у нас дома, только в десятки раз меньше. Что думает друг-командир?

— Я только космонавт. Вам, ученым, отвечать на этот вопрос. Я не знаю, задумывался ли кто-нибудь на Земле о том, чем обусловлен масштаб всего живого? Почему у нас деревья в тридцать метров, а не в сто? Почему звери больше насекомых? И будет ли «земной масштаб» всего живого соблюден на другой планете?

— Друг-командир, конечно, прав. На то есть тысячи причин. Величина планеты, ее тяготение, освещение, радиоактивность, сила магнитного поля… условия борьбы за существование и еще много-много факторов. Все это, безусловно, влияет на эволюцию, определяет размеры существ.

— Значит, мы столкнулись здесь с таким сочетанием всевозможных причин, когда земные формы повторены, но… в другом масштабе.

— Значит, друг-командир полагает, что и львы и слоны, которых мы видели на экране, немногим больше этих оленей?

— Да, пожалуй. Их можно будет взять под мышку, как комнатную собачку.

— То очень мило и замечательно!

— Почему?

— Человеку, который переселится сюда, не страшны микрохищники. Он будет среди них исполином. Так, друг-Борис? — Ловский только что подошел и услышал последние слова.

— Исполином? Верно! — обрадовано подхватил он и добавил: — Именно исполином. Я чувствую необыкновенный прилив сил, хоть и здорово встряхнуло мозги! Теперь я способен на все! Если я сложу здесь дом из камней, он будет горой для местной мелюзги!

— Командир полагает, маленьких людей здесь нет?

— Хотите почувствовать себя Гулливерами? — улыбнулся Ратов. — Нет. Наши диски слишком хорошо разведали планету, чтобы пропустить те изменения, которые вносит в природу разум.

— О, я здесь внесу изменения! Дайте мне только развернуться! Я покажу, что здесь по плечу титану, — говорил Борис, смотря поверх собеседников.

— Стоит ли быть мальчишкой? — спросила Ева.

— А вы не будьте бесчувственной богиней! Поймите, что мы и есть настоящие боги, которым леса по пояс, реки по колено!

— То не совсем так, не совсем, — поправила Ева, улыбнувшись чему-то своему, ей известному, и вдруг, глядя на Ловского, смолкла, нахмурилась.

Низкое небо полыхало огнем. Казалось, тысячи ослепительных вспышек непрерывно сверкали то здесь, то там. Волны огня тревожными лучами прожекторов метались по небу.

И оно разламывалось, громыхало, будто канонады всех отгремевших на Земле войн слились здесь воедино.

А по лесу бежал великан. Деревья доставали ему едва до пояса и валились не только от шквального ветра, но и от его неистового бега.

Однако если он казался великаном по сравнению с лесом, то перед силами разверзшихся небес выглядел пигмеем.

Молнии то и дело ударяли рядом с ним. Уже не первый факел вспыхнул среди тропических деревьев, укрывших под корнями перепуганных обитателей джунглей.

Великан моргал ослепленными глазами. Сверкавшие молнии казались ему черными. Не в силах мыслить, гонимый скорее ужасом, чем желанием скрыться, он не мог отличить вспышки молнии от изломанных стрел, черными зигзагами застывших под опущенными веками. В другое время он вспомнил бы о свойстве закрывшегося глаза, смотревшего на освещенное окно, запечатлевать на его месте темное пятно со светлым переплетом оконной рамы.

Где-то, когда-то, еще на Земле, Ловский читал про черную молнию привидившуюся людям в лесу. Теперь он видел эти черные молнии сам.

Из-за нервного потрясения и травмы головы Борис не способен был восстановить шаг за шагом то, что произошло с ним в последние часы пребывания земной экспедиции на Гее.

А произошло все так.

Гигантский костер, разожженный пришельцами с Земли, разгорался, и пламя столбом взмывало к небу. Взлетавшие красные искры сыпались на лес падающими звездами.

Вокруг костра сидели великаны. Ни один хищник джунглей не смел приблизиться к ним. Даже стадо диких слонов предпочло уйти подальше и уплыло за глубокую реку, которую, кстати сказать, великаны могли перейти вброд.

Упрямые носороги дольше всех не хотели уходить и свирепо кидались на протянутую к ним ладонь. Они и пополнили теперь коллекцию биолога экспедиции.

— Зверинец укомплектован? — осведомился у Евы Каратун.

— Минизверинец, — поправила та, нежно поглаживая пальцами крохотное, но свирепое животное. — Разве не жаль улетать из этой сказки?

— Вы вернетесь вместе с земными растениями, — заметил Роман Васильевич.

— А что скажет друг-командир, если я вернусь сюда защищать природу Геи?

— Зачем защищать? — удивился Ратов.

— Разве планета не должна остаться такой, какой мы ее застали? Для чего тут земные эвкалипты и пальмы? Пусть переселенцы будут великанами.

— Верно, Ева! — горячо поддержал Ловский. — Преступление менять такой мир, в котором человек мог бы быть титаном.

— И такой мир колонизовать, клянусь звездами, удобнее, чем у нас в свое время западные провинции, — поддержал и Альберто Рус Луильи.

Охватив колени руками, Ева говорила:

— Глядя на эти крохотные леса и крошечных животных и видя в небе под стать им маленькое солнышко, разве не задумаешься над тем, что именно отсюда, от пятой планеты, движется волна жизни в системе Тау Кита? Через миллионы и миллионы лет она перекочует на более близкие к звезде планеты, Не так ли было и у нас, в Солнечной системе?

Каратун подбросил в костер охапку вырванных с корнем деревьев. Пламя на миг потухло, потом разгорелось с новой силой, заиграв бликами на выпуклых стенках кораблей-дисков.

— Вполне разумно, — сказал он. — «Пояс жизни» и здесь, и в Солнечной системе мог двигаться от дальних планет к ближним. Бис его знает, может, и на Фаэтоне цивилизация возникла раньше, чем на Земле. И довелось нам увидеть руины на Весте, осколке Фаэтона.

— Надо ли считать, что люди были так же малы, как носороги, по сравнению с земными?

— Не думали, не разумели мы тогда, что надо определить масштаб развалин на Весте. В том и была ошибка.

— Ахинея! Маленьких людей не бывает, — вмешался Костя Званцев. — Недаром здесь их не нашли. Вес мозга, количество нейронов значат немало для того, чтобы существо стало мыслить.

— Так ли, друг-астроном? Люблю собак. Как по-вашему, крохотная собачка, карликовый пинчер, умещающийся на ладошке, как местный носорог, много глупее огромного дога?

— Ну, хлопец, ты бит! — подзадоривающе захохотал Каратун.

— Как считает друг-командир? И еще: муравьи не думают?

— Трудно ответить. Надо исследовать на Земле ваш минизверинец, определить, какой запас нейронов нужно иметь в резерве, чтобы мыслить.

— Вот, Борис, я всегда говорил, что у человека известны только четыре процента объема мозга, занятого полезной деятельностью. Тебя исследуют вместе с мини-зверинцем.

— А тебя и исследовать не надо. Весь мозговой резерв попусту расходуется на «клинописные» остроты.

— Когда вернемся, многое исследуют, — вздохнул Каратун. — И нашу ошибку исправят, побывают на Весте, рассмотрят ее руины. Не думали мы, глядя на нее из космоса, о росте человечков. Размышляли только о том, как сказать людям о планете, взорванной ее обитателями.

— Не хочется верить: цивилизация и — уничтожение. Разве это не исключающие друг друга понятия, друг-командир?

— Цивилизация, цивилизация! — раздраженно вмешался Ловский. — Плодами цивилизации могут пользоваться и дикари.

— Почему друг-Борис говорит о дикарях?

Ловский огляделся с нездоровым блеском в глазах.

— Разве мало доказательств? Вспомним гитлеризм, не такое уж давнее прошлое. Люди оказались способными быть хуже зверей. Львы и тигры не истребляют поголовно все лесное стадо, не мучают жертв. Исторические исследования, художественная литература, театр и кино — все это безжалостно изобличало человека, в котором всегда дремлет дикарь. Вот почему я с охотой полетел с вами.

— Вот как! — с ноткой горечи протянул Роман Васильевич.

— Бесстыдной пропагандой, коварной организацией, обожествлением вождей не раз удавалось в разные времена и в разных странах пробудить дикаря не в отдельных изгоях, а в огромной части трудолюбивого, культурного народа, который потом со стыдом вспоминал это. — Ловский все больше возбуждался, впадал почти в истерику, крикнул: — Вот почему я полетел с вами!

Ратов покачал головой:

— Век живи — век учись! — И подумал: «Должно быть, не так подбирал я экипаж».

— Вы скажете, это было в прошлых столетиях? Отвечу: человек меняется медленно. При фараонах он был схож даже с нашими современниками.

— Беру свои слова обратно о машине времени, — запротестовал Костя Званцев. — Тебя, Борис, забросили в наше время из прошлого.

— Нет! — закричал Борис. — Я не хочу прошлого, я боюсь его! Боюсь бомб, крови, тупого сопротивления ходу истории. Чего стоит одна только заокеанская гражданская война!

— Она кончилась, — сказал Альберто Рус Луильи. — В Объединенном мире война теперь вне закона. Каждый человек Земли должен победить в себе дикаря.

— Совет Борису — резон для всех, — заметил Костя.

Ева встала и закинула руки за голову:

— Хочу быть дикой в последние минуты в минимире. Пройдусь по диким лесам Геи.

Ловский тоже вскочил. Костя проводил его неодобрительным взглядом.

В свете костра высокая сухощавая фигура спортсменки вырисовывалась на серебристом фоне диска. Она была без шлема, но в скафандре, с прутиком антенны за плечами.

Борис и Ева вместе прошли между почти соприкасавшимися дисками, задев друг друга плечами. Курдвановская была чуть выше Ловского, что не доставляло тому удовольствия.

Отблески костра лишь чуть подсвечивали саванну. Близкий горизонт терялся во мгле, и равнина казалась огромной.

— Ева, — сказал Ловский, касаясь руки девушки.

— Ну что? — сказала она и отдернула руку.

— Не надо! — раздраженно буркнул Ловский. — У меня будет слишком серьезный разговор.

— О чем надо говорить в последнюю ночь на Гее?

— О том, что она не последняя.

— Как то понимать?

— Вы сами только что выразили заветное мое желание. Случай недаром дал вам это древнее имя, а мне внешность ассирийского царя.

— Мое имя? А почему не фамилию?

— Вы не желаете понять меня, Ева! Вы хотели на миг почувствовать себя дикой. А я хочу быть диким на дикой планете всегда. И я не вернусь на Землю. Никогда.

— Истинно дикие слова.

— И я не хочу, чтобы вы возвращались. Мы останемся здесь на Гее единственными властителями мини-мира. Вокруг не будет и не сможет быть никого.

Не будь Ева врачом экспедиции, она повернулась бы и ушла. Но сейчас она не на шутку встревожилась. Главное, оставаться спокойной, выяснить, как опасен припадок. Что Борис заболел психически, она уже не сомневалась. Юноша не выдержал слишком больших впечатлений и навеянных ими мыслей, не говоря уже о травме головы.

— А это не будет дикарством, остаться вдвоем? — осторожно спросила она.

— Нет! Я сооружу дворец! На фоне здешней природы он будет величественнее всех мегалитических построек Земли! А вокруг будет рай!

— Хочется сменить имя на Адама? — не удержалась от иронии Ева. И сразу пожалела об этом.

— Перестаньте издеваться надо мной! Пусть мы будем здесь с вами Адамом и Евой. Или Борисом и Евой для местных легенд. Наши потомки населят этот мир племенем титанов, о которых лишь мечтали поэты Эллады.

Ева резко повернулась к Ловскому — во время истерического припадка помогает неожиданный удар:

— Разве у Евы в раю был выбор? Никого, кроме Адама.

— Что вы хотите сказать? — повысил голос Ловский. — Что я недостаточно хорош для вас?

— Хочу напомнить… Сколько на Земле живет миллиардов мужчин?

— Они бесконечно далеко. Кто здесь есть — улетят. Останусь только я один. С вами…

— А не думает ли новоявленный Адам, что прародители будущего человечества Геи должны, по крайней мере, хоть любить друг друга?

— Я… я готов. Я готов полюбить вас, Ева.

— За такую откровенность бьют по щеке.

— Ева!

— Но я отвечу тоже откровенностью. Знайте, среди миллиардов мужчин на Земле остался один, который был дорог мне и который говорил, что женщина подобна тени: когда идешь к ней, она убегает, а когда уходишь — догоняет.

— И он ушел?

— Но воображаемая тень не догнала его. Отделила себя от него тремя десятилетиями.

— Послушайте мой совет. Пусть три десятилетия превратятся в вечность.

— Иной совет горше измены. Новый Адам забывает, что я здесь не из женского каприза, а во имя долга, который разделяю с товарищами.

— Что вам до них! Вы здесь будете… — и он сделал широкий жест рукой.

— Царицей мира? — с издевкой подсказала Ева.

Ловский уже не воспринимал иронии, он уже потерял контроль над собой:

— Да, мне под силу дать вам целый мир! Мне, титану нового мира!

— Да разве сила титана в том, чтобы засунуть льва в карман? Эх вы! Да человек в любом мире титан, в любом масштабе живого, над которым его возвышает разум, а не рост. Он может сделать мышцы сильнее, чем у динозавра, передвигаться быстрее гепарда или ласточки. И он может заставить природу служить себе вовсе не тем, что станет корчевать деревья руками. Для этого у него есть машины.

И Ева, круто повернувшись, пошла обратно к костру. Она ожидала, что он пойдет следом.

Он действительно поплелся к костру.

Ева тут же решила, что Борису надо сделать укол, вызвать у него шок…

Их встретил Ратов, и Ева сразу хотела обратиться к нему за помощью, но Ловский опередил ее:

— Считайте меня Робинзоном или Гулливером, как вам будет угодно,

— с нездоровым блеском в глазах объявил он, — но оставьте мне продуктов. Или — еще лучше — одну из «машин пищи».

— Ты сошел с ума! Сейчас же отправляйся на корабль, — твердо сказал Ратов и кивнул в сторону ближнего диска.

— В этом мире ваши приказы для меня — пустой звук, — вызывающе заявил Ловский, тряхнув своей волнистой шевелюрой.

Роман Васильевич пристальна всмотрелся в его лицо. Из-за отсветов костра оно словно дергалось. И Ратову вспомнился небритый, заросший Валерий, со свисающими на лоб и затылок волосами, когда он ворвался в кабину пилотов с криком, что Вечному рейсу конец. Ловский был подстрижен и гладко выбрит. Но в его глазах был тот же безумный огонек, что и у Снастьина в ту тяжелую минуту. Психика не выдерживает у наиболее экспансивных. Космос слишком тяжелое испытание для них. А для Ратова? Для него нет оправдания. Не по ложному ли принципу подбирал он экипаж? Придется отвечать.

— Альберто, Званцев! — распорядился Ратов. — Сейчас же отведите Ловского на борт корабля. У него припадок.

Звездолетчики вынырнули из тьмы.

— Оставьте меня! — истерически закричал Ловский. — Не нужна мне ваша помощь! Минимир прокормит меня!

Выкрики Бориса привлекли других космонавтов. Вернулась и Ева со шприцем и лекарствами.

— Тебе надо выпить успокоительного, — ласково сказал Ратов, беря Ловского за руку.

Тот грубо вырвался:

— Не троньте меня, жалкие пигмеи! — Глаза его были безумны, в уголках губ появилась пена. — Оставайтесь пигмеями до конца своих тусклых дней, которые вы разделите между кораблем-темницей и миром Земли. Я отказываюсь и от вас, и от вашей цивилизации.

И он бросился в джунгли. Его вскоре поглотила тьма. Только по хрусту деревьев и можно было определить, где он бежит.

Альберто Рус Луильи и Ева, знаменитая бегунья, кинулись за Ловским.

Увидав преследователей, Ловский ринулся к реке, прыгнул в нее с обрывистого берега и поплыл кролем.

Мексиканец и Ева тоже бросились за ним в воду. Званцев и Каратун добежали до берега. Они видели, как Ловский выбрался из воды, ломился, круша деревья, через чащу.

Преследователи шли по его следам, но отставали — безумие вселило в беглеца небывалую силу.

Когда Костя Званцев и Каратун все-таки нагнали Еву с ее мексиканцем, свет звезд исчез — небо заволокло тучами. Просека, оставленная Борисом, стала еле заметной.

И тогда сверкнула молния. Все, как по команде, убрали антенны.

Но прутик антенны Ловского все так же возвышался над лесом.

Над Геей разразилась одна из ее гроз, не идущих ни в какое сравнение с земными.

Еве стало жутко, как девчонке, застигнутой ливнем в степи. Дождь хлестал толстыми жгутами. Она вспомнила рассказ мамы о том, что одну женщину убило молнией в поле около Кракова и что чаще всего молния ударяет в высокие деревья. И потому под ними не надо прятаться. А Ловский был здесь великаном, он возвышался над всем лесом, словно шел один в поле, как та женщина из Кракова.

Из темноты появился командир экспедиции. Он сказал, что преследование бесполезно, больной невменяем. Может быть, ливень приведет его в чувство. Но без него они ни в коем случае не улетят, хотя бы пришлось обшарить всю планету.

— А что думает друг-командир… Борис не убрал антенну? Она как громоотвод.

Конечно, Ловский и не подумал об этом.

Вокруг полыхало огнем. Небо гремело, как броня под ударами пушечных снарядов в древности на Земле. Одно за другим факелами вспыхнули два сросшихся дерева. Мимо них пробегал сошедший с ума Борис. Казалось, молния непременно ударит сейчас и в прутик торчащей антенны.

Еве даже показалось, что она ясно видела, как ослепительно черная (именно черная!) стрела ударила в Ловского, совсем не выглядевшего великаном, и как он упал в заросли. Ева невольно зажмурилась. Черная стрела продолжала стоять перед глазами.

Ева с Альберто добежали до сраженного молнией Бориса. Звездолетчица опустилась на колени и зарыдала: это был просто очень глупый мальчик, и его надо было вылечить.

Мексиканец, подчиняясь Еве, заземлил Ловского и стал потом делать ему искусственное дыхание.

Подоспели остальные космонавты.

Было ясно, что Ловского уже не спасти. Под проливным дождем молча понесли они обмякшее тело к реке, чтобы переправить к кораблям.

Роман Васильевич думал о своей ответственности за гибель молодого человека. Он, старый космонавт, не сумел сделать нужных выводов из урока Вечного рейса. В космосе с людьми может случиться самое невероятное. Так почему же он отбирал в космос таких людей, которым легче расстаться с Землей, а не тех, кто дорожит ею и оказывается в необыкновенных условиях стойким, собранным? Почему?

Ева не вытирала мокрого лица. Струйки дождя смывали слезы. И она в свете далеких молний выглядела даже красивой.

Наутро тело Ловского зарыли на границе тропического леса и саванны.

Роман Васильевич приказал воздвигнуть памятный знак первому человеку Геи.

Камни для знака доставляли на дисках с ближних гор. И сооружение, выросшее около леса, было по сравнению с ним гороподобно.

«Этот знак найдут первые поселенцы на Гее, ради которых прилетели сюда разведчики с Земли», — печально думал Ратов, садясь в корабль.

Диски улетали торжественным, строгим строем и походили на клин журавлей, которые покидают обретенный край, чтобы вернуться.

Часть третья. ПРОТОСТАРЦЫ

…борьба есть условия жизни:

жизнь умирает, когда оканчивается борьба.

В.Г. Белинский

В иллюминаторе, в черном провале неба, светило новое, чужое «солнце».

Вилена не находила себе места. Прижав к подбородку сцепленные руки, она бродила по наскучившим металлическим коридорам, где на стенках примелькались даже случайные царапины.

Все долгие годы полета «утром», «днем» и «вечером» Вилена всегда видела одни и те же звезды: корабль будто никуда не летел и беспомощно висел на месте. И так из месяца в месяц, из года в год… Только точными приборами можно было определить его перемещение среди созвездий. Однообразие было тяжелым испытанием на выдержку. Показав себя стойкой на Земле, Вилена и здесь оказалась примером. Как нейтринному инженеру, ей приходилось заботиться о двигателях в период разгона. Она же осуществляла перегрузку горючего во время встречи с кораблями-заправщиками. Но у нее оставалось достаточно времени, чтобы обдумать свою жизнь на Земле, разобраться в себе. Порой ей казалось, что многое в ней изменилось за путь, который прошла она от игравшей в гимнастическом зале пианистки до доктора физико-математических наук, степень которого Ланской все-таки успели присвоить до ее отлета. Неизменной осталась только любовь к Арсению. Да и та послужила тому, что Вилене стало уже невозможно свернуть с дороги в космос. Высокая цель, долг и ответственность перед человечеством определили поведение новой Вилены. В ней словно проснулись самообладание и решимость, упорство и бесстрашие легендарной индианки с Ниагарских водопадов, на которую когда-то она так хотела походить.

Виев, взяв на себя обязанности отстраненного от полета астронавигатора Званцева, определил, что близ местного «солнца» планеты расположены, как и вокруг земного. Подтверждался закон повторяемости, сообщенный в послании разумян, принятом еще Арсением Ратовым.

Кротов, прославленный космонавт, который должен был лететь еще вместе с Арсением, но не успел вернуться из рейса на Нептун, заметил в кают-компании:

— Схожесть — это еще не код, по которому якобы штампуются звезды с планетами. Чепуха это ратовская. Вот так. Просто разделение на газообразные гиганты и твердые тела.

Вилена пристально посмотрела на него. Это был статный красавец с лохматыми сросшимися бровями… Вася Кротов — не только первый пилот корабля, но и «первый его мужчина» — всегда искал взгляда Вилены, а сейчас смотрел в стол.

— Наблюдения покажут, «чепуха это ратовская» или нет, — сдержанно сказала Вилена.

Вася Кротов свел лохматые брови и покраснел — Вилена была предметом поклонения, легендой не только для него, но и для остальных звездолетчиков.

Как бы тщательно ни подбирался «на совместимость» экипаж «Жизни-2», все же между звездолетчиками в полете бывали и трения. И причиной некоторых из них была Вилена, хотя в этом не признался бы ни Кротов, ни кто-либо другой. Каждый искал случая с ней поговорить и рад был ее дружескому слову. Вилена чувствовала это и следила за тем, чтобы не обделить кого-нибудь своим вниманием, будь то молодой геолог Михаленко или уже почтенных лет лингвист профессор Анисимов и всегда вежливый и радушный доктор Матсумура — знаток древней истории, увлекавшийся пришельцами из космоса, побывавшими много тысяч лет назад на Земле. Конечно, самым притязательным из них был Кротов. Лишь Виев относился к Вилене по-отечески… Однако скоро эти мелкие проблемы отступили, забылись. «Жизнь-2» приняла ответ с планеты Этана.

Войдя в планетную систему звезды, Виев стал посылать радиопризывы, содержащие выдержки из сигнала, полученного Званцевым с Этаны глобальной радиоантенной и расшифрованного, профессором Ланским как приглашение братьям по разуму прилететь.

Ответ разумян на радиопризывы Виева дал возможность определить, какая планета обитаема. Ею оказалась вторая, соответствующая Венере в Солнечной системе, но находившаяся в другой фазе развития. Это подчеркивало, что основной закон развития был законом не только подобия, но и многообразия. На Этане уже не было углеродистой атмосферы, как у соседки Земли или у самой Земли на заре ее развития, не было сплошного облачного покрова и связанного с ним парникового эффекта, следовательно, и высокой температуры на поверхности.

Кибернетик-лингвист корабля профессор Анисимов двое суток не выходил из аппаратной, переводя с помощью выработанного еще на Земле кода полученный текст. Казалось, сделать это было не так уж трудно. Но ответ разуыян получился таким, что профессор не верил сам себе и даже взял под сомнение полученный на Земле профессором Ланским перевод еще первого послания с Этаны. Наконец, с ввалившимися глазами, теребя бородку, Анисимов явился к Виеву и показал перевод:

«МИР РАЗУМА ОТВЕЧАЕТ ЛЕТЯЩИМ, ЧТО НЕ ПОСЫЛАЛ ПРИЗЫВА ПОСЕТИТЬ ЕГО».

— Что это может означать? — спросил Анисимов, разводя руками.

Виев нахмурился.

Начальник экспедиции собрал весь экипаж. Пришел даже больной геолог Игорь Михаленко. Последние месяцы он забыл свою земную жизнерадостность, безвольно валялся на койке. Его силой привел в кают-компанию сам профессор Анисимов, живший с ним вместе в каюте.

И геолог сразу заявил:

— Надо лететь домой, скорее лететь домой, не медля ни минуты, разве не ясно, что в этом послании — отказ разумян Этаны? Отказ, если не угроза.

— Повернуть назад? — гневно спросил Кротов, сводя брови, которые друзья в шутку называли двумя кротами. — Позор!.. Ради чего мы летели сюда? Чтобы расписаться в трусости?

— Я бы предостерег от опрометчивых решений, — заметил профессор Анисимов. — Мне хотелось бы напомнить, что осторожность — прежде всего. Результат нашего полета и так уже огромен. Подтвержден закон повторяемости и многообразия в космическом масштабе. Изучается чужая планетная система, идентичная нашей. Нельзя же сказать, что мы вернемся ни с чем!

— Так ради чего мы покинули свое поколение, своих родных и друзей? — возмущенно спросила Вилена. — Чтобы поближе рассмотреть скопление космических тел? А разумяне? С ними можно не встречаться? Да как же это? Нет, нельзя так. Ведь их знания могут обогатить науку Земли, ее биологию, физику!..

— Еще неизвестно, знают ли на Этане физику больше, скажем, чем вы, Вилена Юльевна, — снова выступил больной геолог. — Мне ясно: надо домой. Мы люди и должны жить на Земле. И не вторгаться в чужой дом, когда нам отказывают открыть дверь. А что касается физики, то мы в ней не профаны.

— Вернуться скорее, чем предусмотрено графиком рейса, все равно невозможно, — напомнил Виев. — Грузолеты с топливом для последних заправок будут нас ждать на «кометной траектории» в определенное время, не раньше и не позже.

— Значит, надо весь этот срок кружить вокруг местного светила и изучать его планеты. А рисковать не следует.

— Почему это так? — вспылил Кротов. — Риск для нас — это норма поведения.

— Я лишь выскажу опасение, — сказал профессор Анисимов. — Хочется подойти к проблеме с моральной стороны. Можем ли мы искать контакта с чужой цивилизацией, если она этого не хочет? Основной принцип, которым следует, на мой взгляд, руководствоваться в космосе, — это невмешательство. — И он, худой, костлявый, демонстративно поднялся во весь свой рост.

— Это не совсем так, — возразила Вилена. — Не всегда щит невмешательства помогает. Мы это знаем по земной истории. Ведь этаняне сами просили нас прилететь, прислали нам призыв.

— Не следует забывать о смене здешних поколений за время нашего полета. Парадокс времени! — внушительно напомнил Анисимов.

— Извините меня, но стоит ли друзьям-космонавтам ссориться? — примирительно сказал вежливый доктор Матсумура, невысокий, собранный в комок мускулов японец. — Ведь не исключено, если вы не отвергнете такой мысли, что планета разделена на разные враждующие страны, как и наша Земля в давнем прошлом, когда, по-видимому, ее посещали гости с других планет. Если они могли это сделать на Земле, то почему же не попытаться и нам?

— Вы представляете себе Землю, — отвечал геолог японцу, — в этом давнем, диком прошлом. А что, если некий звездолет запросил бы по радио разрешения опуститься на Землю в более позднее время, скажем, в двадцатом веке?

— Мы не имеем права ступить на планету, — вставил профессор Анисимов, — где можем вызвать хоть какой-нибудь конфликт.

К концу совещания Кротов совсем рассвирепел, из-под густых бровей метал молнии.

Виев молча выслушал всех и объявил:

— Ну вот что. Есть мудрая поговорка на языке суахили: «Кто делал и недоделал, тот совсем не делал». Улететь ни с чем — это значит не летать совсем. Будем доделывать начатое.

Так было принято решение высадиться на Этане и установить контакт с теми, кто звал людей.

Анисимов и Михаленко протестовали, но четверо были против них, не говоря уже о воле руководителя экспедиции.

Вилена старалась примирить стороны.

— Но ведь контакт еще не вмешательство, только знакомство, — мягко сказала она.

Профессор Анисимов ответил ей кислой улыбкой, а Михаленко, совсем удрученный, поплелся в свою каюту.

Вилене показалось, что за два часа споров она лучше узнала своих товарищей, чем за годы полета. Ланская опасалась осторожной логики профессора Анисимова, жалела больного Михаленко, стала лучше относиться к готовому на любой риск Кротову, благоволила к добродушному японцу.

Теперь Вилена много времени проводила у телескопа, рассматривая загадочный глобус, в который превратилась на отражательном зеркале планета Этана. На нем различимы были словно нарисованные ромбы с обращенными к полюсам острыми углами. Ей удалось установить, что это моря — в их воде отражались лучи местного светила.

— Несомненно, это искусственные сооружения, — согласился с Виленой профессор Анисимов.

Больной геолог, добравшись до телескопа, равнодушно посмотрел в него, сказал что-то о гипертрофированной кристаллизации, махнул рукой и снова ушел лежать. Он мог говорить уже только о возвращении на Землю и оживал, лишь когда Вилена вытаскивала его в кают-компанию послушать ее музыку.

Скоро ромбические моря стали видны простым глазом. «Жизнь-2» легла на околопланетную орбиту и неустанно слала радиопризывы, повторяя обе передачи Этаны: и ту, что была принята на Земле, и ту, что недавно поставила всех в тупик.

Самым удивительным казалось молчание разумян. Но их планета непрерывно излучала радиоволны, словно кто-то переговаривался по радио с кем-то. Но, увы, не с пришельцами.

Кротов требовал немедленной высадки. Анисимов возражал:

— Не исключено, что у них война между теми, кто звал нас, и теми, кто захлопнул перед нами дверь. Мы не ко времени здесь и не ко двору, по-русски говоря.

— Какой ты геолог! — возмущался Кротов. — Почему здесь моря ромбические? Вот то-то, радость моя!

Геолог стоял на своем с чисто болезненным упорством.

Запущенные зонды определили состав атмосферы: нейтральные газы, углекислота и мало кислорода.

И снова Виев принял свое собственное решение: