Сильнее времени

Но почему неведомые космические пилоты на загадочных дисках не желали вступить в общение с людьми? Неужели потому, что, изучая человеческую цивилизацию, сочли ее столь низкой, что исключили взаимопонимание? А может, они угадали, что безумен один из участников рейса, и опасаются встречи с ним?..

Мраморный пилот, пристегнутый мраморным ремнем к креслу, высился над яркой улицей, разделяя своим постаментом встречные потоки машин. Перед ним, подобно небесной арке Млечного Пути, висел ажурный пешеходный мостик, переброшенный через магистраль.

На мостике стоял человек и смотрел на свое мраморное изображение.

Вокруг бурлила праздничная толпа. Мало кому могло прийти в голову, что на мостике против собственного памятника стоит герой дня, космонавт Роман Ратов, вернувшийся из Вечного рейса.

Праздник по этому поводу был общим на всех континентах. И по новой традиции, люди в знак радости, встречаясь, обменивались букетами цветов. Цветы лежали и у подножия памятника с надписью: «Сыну Земли Ратову, не вернувшемуся из космоса».

Вглядываясь в мраморные черты лица, Роман Васильевич видел не себя, а своего Арсения, который улетел в звездный рейс и, по крайней мере, при жизни отца не вернется.

И словно нарочно, на памятнике не стояло имени Ратова, и теперь, когда Роман Ратов возвратился, мраморный космонавт как бы стоял в память уже Арсения, и об этом будто говорили даже слова: «Сыну… Ратову, не вернувшемуся из космоса».

Вернется ли он когда-нибудь?

Как много всего произошло с тех пор на Земле! Построена глобальная радиоантенна, улетели два звездолета, открыта вакуумная энергия, Объединенный мир идет по избранному пути.

Все мог предполагать Роман Васильевич, все, кроме того, что его сын, не принятый при нем в космонавты, улетит в звездный рейс.

Как надеялся Роман Васильевич обнять сына!.. Ему первому он адресовал радиограмму вслед за официальным рапортом по радио о возвращении. О нем думал он и весь долгий обратный путь к Солнечной системе, о нем думал он и в минуту, когда приближались к неуправляемому кораблю три загадочных диска. Никто тогда не мог угадать, что произойдет. Появятся ли перед людьми неведомые братья по разуму в виде человекоподобных существ, безобразных, но мыслящих спрутов или же причудливых разумных машин? И что ждет людей от этой встречи? Гибель? Плен?

Но то, что произошло, не мог предвидеть никто!

Три диска, вплотную подлетев к кораблю, соприкасаясь ободами, образовали правильную геометрическую фигуру.

Нос земного корабля оказался в отверстии, которое получается, если сложить три одинаковые монеты шатром. Три диска как бы обняли корпус корабля.

Внезапно все три космонавта ощутили почти забытую ими тяжесть и неловко повалились на переднюю переборку, ставшую полом. Роман Васильевич больно ушибся и сидел теперь между циферблатами приборов, смотря на товарищей. У всех были растерянные лица.

— Ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, — пожаловался Валерий.

— Совсем мы обмякли, — указал на прибор Каратун. — Ускорение-то точно равно ускорению земной тяжести. Должно быть, «они» знают, что делают.

«Они» действительно знали, что делали. Прильнув к кораблю, диски составили с ним одно целое. Продолжали торможение.

Роман Васильевич, превозмогая боль, поднялся на ноги:

— Всем лежать, не двигаться. Привыкайте к тяжести. Неизвестно, что будет дальше. Я все же постараюсь еще раз связаться с ними по радио. Не может быть, чтобы даже сейчас «они» не ответили.

И он полез, хватаясь за скобы на стене, в оказавшуюся теперь над головой радиорубку.

Но «они» не ответили. Или радио не работало?

В первые же минуты торможения мимо корабля промчалось облако потерянного топлива, лишь часть которого Ратову с Каратуном удалось вернуть в баки. Облако продолжало путь, уготованный кораблю в Вечном рейсе. Но корабль теперь отставал от своего шлейфа с возрастающей скоростью свободно падающего тела.

Роман Васильевич отметил время торможения, вычисляя изменение скорости корабля относительно Солнечной системы.

Скорость убывала.

Очевидно, пилоты дисков хорошо знали, чей корабль они отыскали в космосе и каковы привычные условия его обитателей.

Однако сами земные космонавты долго не могли привыкнуть к «привычным земным условиям».

Перебираться из одного отсека в другой теперь можно было лишь при помощи скоб, напоминавших шведскую стенку гимнастического зала. В кормовой отсек, где находилась «машина пищи», нужно было взбираться, как по пожарной лестнице на десятый этаж. У космонавтов было ощущение, что они разгоняются ввысь, кормой вперед.

К концу вторых суток гашения скорости, с которой летел корабль, космонавты несколько привыкли к обретенной вновь тяжести и с трудом, но все же лазили из одного этажа ракеты в другой.

Звезды были видны лишь с кормы. Иллюминаторы носовой рубки были закрыты прильнувшими к кораблю тремя дисками, так же как и боковые иллюминаторы. Днища дисков казались металлическими с серебристым отливом и в месте соприкосновения с ракетой, очевидно, были эластичными. Они светились красноватым светом. Никаких дюз, отверстий или окон в днищах не было.

И никто из загадочных космических пилотов за все это время не показался в космосе. И никто не ответил ни на один радиопризыв.

По существу, инопланетные корабли поступали по отношению к земной ракете, потерявшей управление, совершенно так же, как дельфины помогают в море тонущему человеку, подставляя ему свои спины и доставляя его к берегу.

Уже давно скорость, уносившая корабль от Солнца, была погашена. Но диски не улетели, они начали все с тем же ускорением, равным ускорению земной тяжести, разгонять корабль в обратном направлении, к Солнечной системе.

Серебристый корабль-матка все время находился в пределах видимости и будто вел наблюдение за «операцией», но не приближался.

Космонавты уже привыкли к своим дискам-спутникам и даже надеялись, что они вместе с ними долетят до родной планеты.

Но снова ошиблись.

Диски разогнали корабль Ратова кормой вперед точно до той же скорости, с какой он улетал от Солнца, и покинули его.

Тяжесть сразу исчезла. Каратун не удержался и повис в воздухе, беспомощно двигая руками и ногами. Валерий ухватил его за ногу и помог встать на пол, к которому прилипли его магнитные подошвы.

Серебристая сигара корабля-матки еще виднелась вдали. Диски подлетели к ней и исчезли. Потом скрылась и сама сигара, как бы растворившись в звездной туманности.

Корабль Романа Ратова возвращался из Вечного рейса, везя волнующую весть о гуманности чужепланетного разума.

Но Роман Ратов не мог сразу радировать об этом на Землю: он знал, что не было на Земле столь чутких приемников, которые могли бы уловить его изчезающе-слабый радиосигнал, а о существовании глобальной радиоантенны даже не подозревал.

Как отличался теперь обратный путь корабля Ратова от угнетающего Вечного рейса! Надежда на возвращение давала силу и бодрость.

Неузнаваемым стал Валерий Снастьин. Жизнерадостный, веселый, он искал применения своей энергии, придумывал множество экспериментов, раскрывающих тайны космического пространства, которое кажется пустым только невеждам. Валерий восхищал Романа Васильевича. Снастьин придумал интереснейший прибор, использующий космический вакуум для исследования физических свойств микрочастиц. Физики Земли не могли и мечтать о столь глубоком вакууме, какой был теперь в распоряжении Снастьина.

Роман Васильевич по-прежнему играл в шахматы с Каратуном. Но если прежде это было основным смыслом их существования, то теперь матч из пятисот партий доигрывался ради необходимого отвлечения. Приобщился к шахматам и Валерий, не хотевший слышать о них, пока корабль улетал от Солнца.

Солнце теперь становилось все ярче. Через светофильтр оно уже казалось небольшим диском.

Роман Васильевич послал на Землю радиорапорт о случившемся с кораблем, а потом личную радиограмму Арсению.

Весь Объединенный мир был взволнован сообщением о возвращении космонавтов из Вечного рейса. Однако корабль, оставшийся неуправляемым, самостоятельно не мог подлететь к Земле.

Нужна была спасательная экспедиция.

Ее послали заокеанские страны Объединенного мира.

Корабль Альберто Рус Луильи искал ракету Романа Ратова в районе кольца астероидов. Они все время поддерживали между собой радиосвязь, которая спасателям служила пеленгом.

Когда участники Вечного рейса увидели через иллюминатор земной корабль, им показалось, что это снова вернулась к ним серебристая сигара с дисками. И только спустя некоторое время стало ясно, что это земной корабль и что он вовсе не так велик да и по форме совсем не похож на нее.

Корабли сближались. Ратов ожидал, что Альберто Рус Луильи сразу примет экипаж Вечного рейса к себе на борт, и приказал готовиться к выходу. Но мексиканец радировал, что сочтет за честь самому явиться на корабль Ратова.

Роман Васильевич воспринял это как акт дружбы.

И когда Альберто Рус Луильи, выйдя в космическом костюме из шлюза, сжал в объятиях Романа Васильевича — не было для всех радости большей. Этот смуглый горбоносый человек с тонкими усиками казался таким родным, близким, что у Валерия Снастьина выступили на глазах слезы.

Потом они перешли в управляемый корабль.

Роман Васильевич Ратов уже из мексиканской ракеты взглянул на свой покинутый корабль, и ему стало искренне жаль его. В нем он познал бескорыстную гуманность разумян, которую людям, пожалуй, стоило перенять раньше, чем даже антигравитацию.

В мексиканском корабле Роман Васильевич узнал тяжелую для себя весть о том, что его сын Арсений и друг Туча оба улетели в звездный рейс на полвека.

Однако ничего не отразилось на гладко выбритом жестком лице Романа Васильевича.

Вот и сейчас, когда Ратов стоял на ажурном мостике и смотрел на собственное мраморное изображение, видя в нем не свое лицо, а лицо сына, он был собран и спокоен.

— Сияющего тебе счастья, друг! — послышался знакомый звонкий голос. — Стоит ли смотреться в мраморное зеркало? Клянусь звездами, надпись следует переписать. Не звучнее ли так: сыну землян Роману Ратову, который вернулся из космоса? Или… — и он дотронулся до плеча Ратова. — Или так: «который вернется из космоса»?

Ратов оглянулся и увидел рядом с мексиканцем Вольдемара Павловича Архиса.

— Я пытался представить себе ход твоих мыслей, — сказал после приветствия Вольдемар Павлович. — Ты думал о сыне и малой вероятности свидания с ним?

— Да, о сыне, — ответил Ратов.

— Собственно, Альберто Рус Луильи уже сделал тебе предложение, ради чего мы тебя разыскивали. Уверен, что ты интересуешься звездолетом, строящимся на новом принципе.

— Вакуумная энергия? Еще бы! Помощники Альберто успели просветить меня. Только думаю, надо учесть и чужой опыт.

— Ваша радиограмма о космических спасателях вызвала революцию в конструкторских умах Земли.

— Перейти на дискообразную форму? — спросил Ратов.

— Хорошая форма для подсобных кораблей, которые звездолет будет посылать на планету. Тебе уже ясно, что новому кораблю будут доступны более дальние пределы космоса?

Архиса нетерпеливо перебил мексиканский космонавт:

— Словом, нужно найти новую подходящую планетную систему, где можно жить привольно вот таким маленьким сеньорам грядущего, — и он указал на бульвар внизу. Там гонялись взапуски ребятишки.

— Я уполномочен спросить тебя, как старого друга, — с некоторой торжественностью сказал Архис. — Возьмешься ли ты возглавить экспедицию на новом звездолете? Альберто будет первым твоим помощником. Ты можешь взять с собой и своих товарищей по предыдущему рейсу. Они подойдут?

Роман Васильевич подумал о Валерии. Вечный рейс воспитал его, но все же он не сможет полететь к другой звезде.

— Не все, — сказал он.

О себе Ратов не подумал. Он уже давно подсчитал, что если бы принял участие в звездном рейсе, то вернулся бы из него одновременно с сыном.

Гигантская серебристая сигара, так непохожая на земные звездолеты, двигалась по эллиптической орбите, то приближаясь к планете на десяток тысяч километров, то удаляясь от нее.

Время от времени из недр сигары вылетали диски, которые, резко снижаясь, входили в атмосферу. Они кружили над материками. Потом возвращались к кораблю-матке. Из открывающегося люка высовывался стержень, захватывал диск и вместе с разведчиком вдвигался внутрь.

Сигара в передней своей части более толстая, чем у хвоста, напоминала диковинную рыбу. Размерами она, казалось, была с горный хребет.

Из иллюминаторов исполинского корабля виднелась планета, покрытая морями облаков. Ее материки сгрудились преимущественно в одном из полушарий, составляя все вместе половину поверхности океанов.

Внутри корабля-матки в цилиндрическом салоне, имитирующем летающий где-то над планетой диск, перед круговым щелевидным экраном собрался весь экипаж.

Изображение было цветным и объемным. Круговая щель позволяла, вращаясь в креслах, рассматривать пейзаж как бы из самого диска. На экране проплывали дикие заросли тропических растений. Перед джунглями расстилалась саванна, покрытая высокой травой. На горизонте показались точки, быстро увеличиваясь. Очевидно, диск с огромной скоростью летел к ним навстречу.

Стадо легких изящных животных, с прямыми отогнутыми к спинам рогами, несется, взлетая при каждом прыжке. Вероятно, животные испуганы. Может быть, диском. Но в этом случае стадо не могло бы мчаться на диск. Кто же гонится за антилопами? Могучий хищник распластался над травой, вытянув тонкий хвост. Его рыжая грива развевается по ветру. Скачком он настигает отставшую жертву, и она валится в траву.

Хищник остается терзать добычу, а диск летит дальше.

Снова саванна на границе с тропическим лесом. Пасутся носороги с тяжелыми бивнями на носу. Животные встревожены, готовятся к схватке. Валятся деревья, и из чащи вырывается стадо слонов. Очевидно, они трубят — их хоботы подняты вверх, но звука не слышно. Носороги чинно отходят с их пути.

Водопад со спиральными струями и облаком радужных брызг…

Горные кручи, уходящие в облака…

Песчаный пляж с набегающими на него редкими волнами…

Снова степь с холмистым горизонтом. Могучие животные с высоко поднятыми загривками и опущенными рогами. Если в скачке антилоп ощущался страх и скорость, то в этих животных чувствуется сила сплочения. Опять хищник? Да, целая стая хищников старается отбить от стада слабых.

И снова смена пейзажей, материков, широт.

Дремучие леса. Автоматическому диску приходится лавировать, чтобы обойти вековые великаны с ниспадающей листвой.

С бреющего полета над широкими реками видны крутые берега с тонкими белыми деревцами наверху, видны заводи, заросшие камышами, откуда вспархивают стаи испуганных птиц.

А вот появились реки, по берегам которых стоит стеной лес, хвойный лес — непроходимая чаща.

Иногда в поле зрения попадает зверек, словно перелетающий с одного дерева на другое, или мохнатый увалень, бредущий на водопой. Он уставился на висящее в воздухе чудо, которое запечатлело его удивленную морду.

Зеленые струи заполняют экран — зонд ушел под воду. Стайки рыб проносятся вкось экрана, диковинные животные шевелят щупальцами или карабкаются по камням.

А вот чудесная лесная поляна. Налево трогательная семья из пяти белоствольных сестричек, напротив них могучий великан с раскоряченными ветками. А прямо — зубчатая стена деревьев и с листвой и с хвоей.

— Березки, ели, дуб! Это же Земля! Настоящая Земля! — восклицает самый молодой из присутствующих.

— И нигде ни души, ни поселка, ни города! Ужель друзья думают, что здесь нет людей? — спросила некрасивая девушка с огненными волосами.

— Новый «Новый Свет»! — восклицает астронавигатор корабля, смуглый человек с тонкими усиками.

— Нет, — возражает командир. — Уж если планета так походит на Землю, то пусть будет Геей.

— Того ж не может быть, — добродушно вступает планетолог экспедиции. — Условия развития столь отличны от земных, что надо искать ошибку.

— А что, если мы жертвы субсветовой скорости? — спросил самый молодой, восхищавшийся березками. — Никто не знает толком, что происходит при скорости света. Вдруг мы полетели вовсе не к цели и перемещались не в пространстве, а во времени. Притом назад! И видим теперь нашу Землю, какой она была миллионы лет прежде.

Невысокий и кудрявый астроном экспедиции порывисто вскочил со своего места, сверкнул черными глазами. Он ловко сделал на пульте переключения и показал на экран:

— Вот вам радиоизображение Солнца и его планет.

На черном, испещренном светлыми точками экране выделялся маленький диск.

— Наше Солнце! — продолжал астроном. — Около него почти неощутимые точечки: Меркурий, Венера, Марс. Самый яркий — Юпитер. Только он один и заметен. Вот вам единственно возможная машина времени. Мы видим эти планеты, какими они были вскоре после нашего отлета. Только так можно видеть прошлое. А то, что мы видим на экране,

— это современность двойника Земли.

— Того ж не может быть, друг мой Костя, — упрямо повторил планетолог. — На планете притяжение много слабее, чем на Земле, света меньше, магнитное поле не то. Какой уж там двойник! Только атмосфера вроде земная. И только.

— Каратун весь в этом! — воскликнул Борис Ловский, самый молодой из участников экспедиции. — Не верит ни собственным глазам, ни приборам. Только собственным произвольным выводам.

— Почему произвольным? — спокойно возразил Каратун. — Не может того быть, чтобы планета другой звезды была копией Земли. Эта планета находится от своего светила на таком же расстоянии, на каком был до своей гибели Фаэтон. И по массе она вдвое меньше Земли.

— Стоп! — прервал мексиканец. — На экране — не старые голливудские фильмы периода до гражданской войны. Это видеозапись наших автоматических разведчиков. Пусть это и не Земля, но, клянусь звездами, хорошая ее копия.

— Всегда считал, что оригинал лучше копии! — воскликнул Костя Званцев. — Вот и теперь есть возможность в этом убедиться.

— Когда будешь серьезным, астроном? — возмутился Ловский.

— Когда догоню тебя по возрасту. Я слетаю на Землю. А ты здесь подождешь. Авось мудрецом станешь.

Молодой Борис Ловский густо покраснел от намека Кости на его юность.

Альберто Рус Луильи решил вмешаться, расплывшись в улыбке:

— Особенно хорошо то, что цветущая земля здесь никем из разумных не занята.

— Ну, тогда действительно надо на ней оставить Бориса, чтобы не нарушить ее гармонии, — быстро сказал Костя.

Борис пронзил его взглядом, но тот озорно хохотал.

— Нам нужны «умом» не занятые материки. Новый Свет без индейцев. Что скажет командир? — обратился Борис к самому старшему.

— Попросим микробиолога доложить результаты исследования захваченных дисками образцов почвы, воды и воздуха, — предложил командир Роман Васильевич Ратов.

— Слушаю друга-командира, — отозвалась рыжеволосая полька Ева Курдвановская. — Микробы, по-видимому, безопасны для земных организмов. Слишком мелки и слабеньки. Ни одно из наших подопытных животных ничем не заболело.

— Это-то меня наиболее и смущает, — гнул свое Каратун.

— Что? Что смущает? — накинулся на него Борис. — Думаете, какой-то шутник заложил в наши диски земные видеопленки? Или тебя не устраивают мелкие и слабые микробы?

— Смущают.

— Надо предвидеть все, — сказал Роман Васильевич. — Я потому и медлил с высадкой. Планета удивительная. Хоть глазам не верь!..

— А я верю глазам. И не сомневаюсь! — с вызовом сказал Ловский. — Готов первым ступить на новую землю. Без скафандра.

— Хорошо, — согласился Роман Васильевич. — Пусть мои спутники при первой высадке будут самыми молодыми, — и он взглянул на Бориса, потом на Еву.

Ева Курдвановская считала себя последовательницей Вилены. Она стала второй звездолетчицей. Высокая, сухопарая, жилистая, несмотря на модную прическу, мужеподобная, она считалась заядлой спортсменкой: бегала, плавала, толкала тяжелое ядро и даже фехтовала у себя в Польше не только с женщинами, но и с мужчинами. Но, на беду свою, была она некрасива, с удлиненным лицом, неправильным носом и тяжелым подбородком. Может быть, именно поэтому она стала болезненно самолюбивой и высокомерной. Ей хотелось добиться того, чего не могут другие. Спортивных рекордов ей казалось мало, и ее потянуло в космос. Сам профессор Михаил Каменский из Краковского университета, знаменитый планетолог, гордился своей ученицей и способствовал тому, чтобы Ева попала в состав европейской лунной экспедиции, где отличилась, открыв «подлунный лед», разработала принцип создания на Луне атмосферы, пригодной для жизни человека.

И, уже прославившись, когда, казалось, можно было и забыть о недостатках внешности, она пожелала лететь с экспедицией Романа Ратова на поиски иных, пригодных для жизни планет. Ее не смутило, что по возвращении она встретит на Земле новые поколения.

Роман Васильевич Ратов поддержал кандидатуру Евы Курдвановской. Ему казалось, что ей будет легче освоиться в коллективе участников экспедиции, чем другим женщинам, претендовавшим на место в корабле. Так и случилось во время рейса. Все любили и уважали Еву, микробиолога и врача экспедиции. Все, кроме Бориса Ловского, самого молодого из всех. Только он один видел в ней прежде всего женщину. Избалованный на Земле вниманием, черноволосый, с профилем древнего ассирийца, он не мог и в космосе отделаться от земных желаний и страдал от равнодушия ироничной Евы. Ему казалось, что она должна благодарить судьбу, пославшую ей его. Но Ева упорно не обращала внимания на Ловского. Это бесило его, и он решил, что она просто скрывает свои чувства к нему! Вот и все! И черные его глаза становились томными, влажными.

Борис Ловский происходил из столичной интеллигентной семьи. Родители обожали единственного сына, уверенные в его одаренности. Из первого класса школы он был переведен прямо в четвертый, а после восьмого сдал на аттестат зрелости. Пятнадцати лет, в порядке исключения, принятый в университет, Ловский поражал профессоров феноменальными способностями. Привычное признание сделало Бориса уверенным в превосходстве над другими. Правда, он болезненно переносил намеки на хрупкость его телосложения и малый рост. Ловский хотел бы и физически превосходить всех, но, постоянно учась с более старшими, чем сам, школьниками, он вынужден был скрепя сердце уступать им в силе. И потому Борис ни с кем не сходился близко, ни к кому не привязывался.

Единственным увлечением Ловского было чтение. Обладая так называемой «фотографической» манерой чтения, молниеносно прочитывая страницы, которые словно отпечатывались у него в мозгу, он перечитал чудовищно много. Особенно его привлекала фантастика прошлых столетий. Читал он все без разбору, но немалое влияние на формирование его характера оказали те произведения, где под видом фантастических событий осуждалась современность и стремление в будущее, которое авторы представляли безнадежным тупиком. В этих же книгах Борис открыл для себя тип личности, противостоящей миру. Таким героям-индивидуалистам он готов был подражать. В нем, с детства привыкшем слышать, что он превосходит других, это находило отзвук.

Однако надо сказать, Ловский был настолько умен и воспитан, что ничем не проявлял эти свои скрытые качества, они будто дремали в его подсознании. Внешне в своих действиях и даже при испытаниях с помощью проверочных тестов и электронно-вычислительных машин, при медицинских обследованиях, каким он подвергался, когда Роман Васильевич Ратов обратил на него внимание, он ничем себя не выдал. Обследование электронными машинами в звездном городке дало краткое, по существу верное заключение: «Способен, вынослив, упорен в достижении цели, самоуглублен, обособлен, здоров…»

Когда Ратову пришлось отбирать кандидатов в свой экипаж, ему обособленность Ловского (при прочих равных машинных оценках) показалась хорошим качеством — такому легче расстаться с современниками, чем другим. Во что же выльется его самоуглубленность и обособленность в необычных условиях космоса, ни машины, ни сам Ловский, ни Ратов предвидеть не могли.

Ева чуть не расплакалась от радости, узнав, что она и Ловский полетят с Ратовым на Гею первыми. А Ловский не мог уснуть, взвинченный предстоящим событием, счастьем, выпавшим ему на долю — ступить первым на планету, где будет жить грядущее человечество.

Но утром он сам посмеивался над собой, отшучивался от товарищей, уверял, что не претендует на памятник до неба. Однако в самой этой шутке о подобном памятнике крылась затаенная мысль прославиться.

Все это утро Ева смотрела на Ловского, щуря серые глаза. Она словно угадывала что-то. На правах врача она предложила ему какие-то таблетки, но он с возмущением отказался от них.

Роман Васильевич опустил диск на вершину холма, господствовавшего над местностью. На склонах его рос лес, полускрытый фиолетовой дымкой.

Ратов предложил молодым людям первыми сойти на Гею.

Ева вскинула голову. Ловский вытер влажный лоб. Выходить можно было без скафандра. Атмосфера Геи безвредна.

— Когда-нибудь местное человечество придумает библейскую легенду о Еве, их первой женщине, — попытался шуткой подбодрить себя Ловский.

Ева не ответила и спрыгнула на чужую почву. Она по-хозяйски огляделась и загадочно сказала:

— Когда люди переселятся сюда, здесь будет матриархат.

Ловский рассмеялся, жадно всматриваясь в чужепланетный ландшафт. Дышалось легко, но сердце билось учащенно.

Потом спустился и Роман Васильевич.

Но что за чудо? Куда делся лес?

Местность, насколько хватал глаз, была покрыта кустарником. Под ногами на вершине холма росла мельчайшая трава, напоминавшая ворсинки ковра.

— Где ж она, копия Земли? — спросил Ловский, недоуменно глядя на командира.

— Разве на экране было плохо видно? — спросила Ева.

— Экран не передает масштаб, — задумчиво ответил Ратов.

— Почему масштаб? — удивилась Ева.

— Рассмотрим кустарник повнимательней.

Ева и Ловский сбежали с холма к зарослям. Ратов шел за ними.

— Разум правый! — вскричала Ева. — Так ведь это же лес!

Она стояла перед кустарником, который доходил ей лишь до пояса. Потом опустилась на колени, протянув к растениям руки:

— Березки! То наши березки, будто под Краковом! Какие же крохотные! Коханые!

Курдвановская ласкала тоненькие стволы странных растений, действительно напоминавших земные березы, уменьшенные в десятки раз.

— Друг-командир видел на Севере карликовые березы? — обернулась Ева к подошедшему Ратову.

— Те еще ниже, — ответил Роман Васильевич. — Карликовые не только малы ростом, но и изуродованы суровой природой, а здесь…

— Что же здесь по мысли друга-командира?

— Не игра природы, а ее закон. Закон подобия, как в геометрии.

— То понятно. Нужно было самой догадаться, когда рассматривала еще на звездолете первых живых существ планеты в микроскоп.

— Значит, для того чтобы рассмотреть микробы в микроскоп, требовалось увеличение в двадцать — тридцать раз большее, чем на Земле? — уточнил Роман Васильевич..

Ева ничего не ответила.

Ловский опустился на корточки. Когда он смотрел на лес Геи снизу, тот казался ему самым обыкновенным земным лесом. С белых стволов свисали крохотные ветви с точками листьев. Совсем как на Земле, только уменьшено в размерах. Среди березок оказалась и ель, такая же маленькая, но совсем как земная, с нежной хвоей, ласкавшей пальцы.

— В Японии есть восхитительные крохотные садики, — сказала Ева. — Деревья-лилипутики, маленькие мостики через ручейки. Игрушечный мир, похожий на обычный, но на который будто смотришь через перевернутый бинокль. Красиво! Я видела это, когда ездили на состязания по плаванию.

— А здесь чем не красиво? — спросил Ратов.

— И здесь дивно! Только надо стоять на коленях. Потому что минимир. А может быть, на обетованной земле и надо встать на колени? — И она посмотрела на Ловского.

— На колени? — вскричал тот, не только вскакивая, но и подпрыгивая выше леса, так как сила тяжести была здесь вдвое меньше, чем на Земле. — Вы еще не поняли, что нами открыто! Это мир великанов!

— Каких великанов? — удивилась Ева. — Минимир.

— Мы здесь великаны! Мы! Деревья мне по пояс. Я чувствую себя титаном. Нет силы, которая сможет мне противостоять.

Ратов с удивлением посмотрел на своего молодого спутника. Не слишком ли велика для него психологическая нагрузка?

Ева чуть насмешливо сузила глаза.

Ловский ухватился за березку, похожую на прутик, и вырвал ее с корнем. Он запустил свой «трофей» через лес. Самодельный снаряд при здешней тяжести улетел за далекую речку.

— Смотрите, я все могу, все! Я корчую деревья, я хожу семимильными шагами! Я как в сказке! — кричал Ловский.

Ратов встревожился, но еще не осознал, что чувствует молодой человек.

А Ловский вел себя все более странно — вдруг вот теперь прыгнул, словно выпущенный на волю зверек. Но не рассчитал усилия и взлетел слишком высоко над лесом, потом упал в самую его чащу. Деревья подогнулись под ним, как кусты. Он ушиб себе голову и на миг потерял сознание. Возможно, этот ушиб и был причиной того, что произошло с Ловским дальше. Из подсознания его как бы вырвался некий предок, — в истории был же пример, когда человек, упавший с лошади, заговорил на древнегреческом языке, которого не изучал!.. Вскочив, Ловский уже в состоянии невменяемости стал выворачивать деревца, забрасывая их далеко в лес. Вскоре вокруг него образовалась поляна, вся в черных ранах, оставшихся от вырванных деревьев.

— Что видит друг-командир? — спросила Ева, хватая Ратова за руку и отвлекая от Ловского, который, к этому времени устав или немного успокоившись, отирал ладонью потное лицо.

Ища спасения, из леса на холм выскочили, перепуганные шумом, два существа размером с кроликов. Их тонкие ножки пружинили при скачках. Ветвистые рожки касались спинок.