Северный мост (№1) - Полярная мечта

Пусть для этого потребуется подвиг! Пусть будет больше работы! Разве мы не помним, как восстанавливались города-герои? Все люди после трудового дня поднимались на строительные леса и клали кирпичи. Вот и мы после своей обычной смены выйдем на лед, чтобы достать трубы! Да мне радостно будет вытаскивать трубы изо льда! И кто посмеет отнять у меня эту радость — радость служения коммунизму? Подумайте, насколько богаче металлом станет наша страна! Тут хорошо сказали о движении вперед! Мы можем идти только вперед!

Из всех телевизоров, из отделанного дубом зала гидромонитора несся шум одобрения.

На экране одного из телевизоров появился пожилой рабочий.

— Горячо говорит молодежь, — послышался его хрипловатый голос из репродуктора. — Но не прислушаться ли нам к Василию Васильевичу? Человек он огромного опыта. Не думаете ли вы, товарищи дорогие, что трубы изо льда можно вынуть, когда мол закончим? Что с ними сделается? Да ничего! Сделаем мол, а потом не спеша, поманенечку и достанем их, употребим на другое дело. И технологический процесс пересматривать не надо.

— Нет, надо! — крикнул с места Виктор и пошел к столу слишком тяжелой для его возраста походкой. Склонившись над столом, он некоторое время деловито перебирал принесенные газетные вырезки. Потом выпрямился и оглядел зал. — Поднять такой спор, какой ведется здесь, могут только люди, строящие в своей стране коммунизм. А строить коммунизм — это в первую очередь «строить» самих себя, становиться достойными нового общества. Еще недавно я очень отставал в этом строительстве собственного «я». Сегодня мне хочется проверить себя. Как отвечу я на поставленный здесь вопрос? Пусть я геолог, но разведывательные работы заканчиваются, Завтра я уже смогу прийти к товарищу Ходову и просить, чтобы меня направили на какой-нибудь строительный участок. И я прошу вас, Василий Васильевич, пошлите меня туда, где будет вдвое труднее, но где, помимо сооружения мола, из воды будет добываться металл, который я всю жизнь искал в тундре. Пусть я не выгляжу спортсменом, но, честное слово, я готов вдвое напрячь свои мускулы, готов выполнить двойную работу, и я знаю, что поступать так должен любой советский человек.

Слова Виктора звучали неподдельной искренностью. Но строители переглядывались. Во всем ли он был прав? Важнейший государственный вопрос он все-таки свел к его, Омулева, личному поведению; пересмотр технологического процесса свел к перенапряжению мускулов.

Может быть, поэтому Виктор не услышал тех горячих аплодисментов, на которые рассчитывал.

Смущенно улыбаясь, он собрал свои вырезки, которые так и не использовал, увлекшись своей ролью в сенсационной перестройке, и прошел в задние ряды.

Говорил Александр Григорьевич, парторг стройки:

— Товарищи! Романтично, но не очень практично искать радость в лишениях и трудностях. Героично, но не в духе времени рассчитывать на двойное напряжение мускулов, о чем говорил наш геолог Виктор Омулев. Так мы поступили бы в былые годы, когда на развалинах старой России строили основы нового общества, не имея еще необходимой технической базы. Когда же мы приступили к первым грандиозным стройкам, то взялись за это не с помощью лопат, а имея уже электрические ковши-великаны, стальные экскаваторы, бульдозеры, скреперы, земснаряды и другие специальные механизмы.

Мы строим ныне в Арктике грандиозное сооружение, в нем участвует весь советский народ и шлет сюда, помимо материалов, много замечательных машин. Нельзя представить себе, что мы, командиры этих машин, покинув свои кабины и пульты управления, взялись теперь за лопаты или голыми руками стали бы хватать на морозе железные трубы. Задача экономии труб — подлинно государственная задача. Она требует пересмотра технологического процесса строительства. Но новый технологический процесс должен быть столь же механизированным, как и старый, как и любой другой процесс на строительстве или на заводе нашего времени. Пусть не покажется присутствующим, что я отвергаю строительство мола без труб.

Напротив, я считаю своим партийным долгом бороться за новый метод, но бороться так, чтобы он был методом коммунистическим, не старым штурмовым методом былых лет. Возможно ли создать такой метод стройки? Возможно. Но для этого действительно придется пересмотреть все, как об этом довольно нечетко говорил инженер Карцев. Нужно найти совсем новые приемы, пересмотреть старые, попробовать на деле. Для этого целесообразно выделить опытный участок и там учиться строить мол без труб.

Выступление парторга дало иное направление дискуссии. Вопрос, надо или не надо экономить трубы, как-то сам собой был снят. Все выступавшие вслед за дядей Сашей предлагали уже что именно надо сделать, как облегчить вытаскивание труб и остальную работу.

Всех обрадовала речь подводника.

— Я давно думал, как бы без кессона обойтись, — признавался он. — А теперь это особенно нужно. Ведь для чего мы опускаемся на дно? Для того, чтобы зарыть в дно патрубки. Потом водолазы должны вставить в эти патрубки спущенные сверху трубы. И все это нужно только для того, чтобы ледяной мол смерзся с дном и не всплыл. А ведь достаточно сверху спустить трубы с уже надетыми патрубками, и образовавшийся лед все равно смерзнется с дном. Если так делать, то это высвободит и рабочие руки, и механизмы, и энергию. Пожалуй, можно будет подумать и о вытаскивании труб.

Гул прошел по залу. Предложения сыпались одно за другим. Оказывалось возможным сделать многое. Накопленный опыт подсказывал упрощения и нововведения. Многие вызывались пойти работать на опытный участок строительства. Решение о выделении такого участка было принято единогласно. Даже Ходов голосовал за него, хотя, как он сам признался, скрепя сердце.

Алексей вызвался возглавить новый участок и просил временно освободить его от руководства остальной частью строительства.

Собрание решило обратиться в Москву за разрешением разрабатывать новый метод стройки. Будущие «опытники», как назвали себя желающие работать на опытном участке, вызывали на соревнование «стариков», обещая не только освоить новый технологический процесс, который, кстати говоря, далеко еще не был ясен, но и перегнать остальные участки строительства. Конечно, обещание это давалось не без некоторой запальчивости.

Алексей недаром с такой требовательностью к себе определял свою позицию в важнейшем для строительства вопросе. В этот вечер коммунисты стройки единогласно приняли его в партию.

В перерыве, поздравив Алешу, дядя Саша с улыбкой прислушивался к шумным разговорам. Переходя от группы к группе, он сообщал о приготовленном сюрпризе: комитет комсомола задумал концерт.

Строители снова заполнили кают-компанию, снова осветились экраны телевизора. Телевизор, связывающий ледокол с Барханским заводом, был выдвинут вперед. На его экране виднелся концертный рояль.

Галя сидела между Алексеем и Федором. Она уже догадывалась, кто будет играть. Действительно, на экране появилась Женя в длинном белом платье.

— Как она хороша! — прошептала Галя.

Федор улыбался. Алексей был задумчив.

Раздались первые аккорды… Алексей вздрогнул. Он вспомнил эту музыку, вспомнил свою встречу с Федором у Жени. Он наклонился вперед, полузакрыв глаза.

И чем стремительнее, чем громче была музыка, тем интенсивнее работала его мысль. Не замечая того, он сжимал руку Гали. Очнулся он, неприятно пораженный шумом вокруг. Все аплодировали. Музыки больше не было.

Дядя Саша вел к телевизору Дениса. У рояля снова сидела Женя. Денис запел низким и могучим басом «Реве та стогне Днiпр широкий». Женя, находившаяся за тысячи километров, аккомпанировала ему.

«Днепр! — думал Алексей. — Днепрострой — первенец социализма! Ледяной мол

— великое, но рядовое сооружение приближающейся эпохи коммунизма!»

Голос Дениса, простуженный, немного хрипел, но от этого он не потерял своей красоты, — просто чувствовалось, что поет не артист, а свой же товарищ, и поет чудесно. И вместе с Денисом пел весь зал.

Концерт продолжался. Алексеи и Галя вышли на палубу. Галя ждала чего-то, но Алексей, озабоченный, погруженный в размышления, так ничего и не сказав, простился и ушел в свою каюту.

Галя почти с укором посмотрела ему вслед.

Глава девятая. ПО ПЕРВОМУ ЗОВУ

Овесян не взял Машу с собой на север. До вызова в Голые скалы она должна была одна продолжать исследования по намеченной программе. Какими мучительно длинными были для Маши эти месяцы! Когда же, наконец, она снова будет с Амасом? — так мысленно звала она академика. Маша привязалась к нему, знала все его идеи, умела подхватывать брошенное слово, угадывать мысли. Овесян в шутку называл ее ясновидящей, а когда сердился — колдуньей. Правда, сразу же добавлял, что ведьм с синими глазами не бывает.

Маша часто звонила домой к академику, говорила с его женой или дочерьми, почти Машиными ровесницами. Но он не писал ни родным, ни Маше. Такой уж это был человек. Наверное, сейчас для Овесяна не существовало ничего, кроме развернувшейся в невиданном размахе работы.

Может быть, он и вспоминает Машу… но скорее всего только как помощницу. Ведь бывало, сколько раз бывало!.. Он подзовет ее рукой, что-то скажет, а в лицо даже не взглянет.

Двойственное и ложное положение, какое создалось в лаборатории, никак не вязалось со взглядами Маши, но она ничего не могла с собой поделать. Его не было — и она не находила себе места. Она тосковала. Ей страшно было признаться в этом. Не так воспитала ее мать, чтобы Маша могла мечтать о человеке женатом, много старше ее, начальнике по службе. Елизавета Ивановна была строга и рассудительна с учениками. Такой же она была и с дочерью. Она растила ее одна, муж погиб в войну.

И вот радиограмма пришла. Овесян требовал немедленного вылета Маши в район Голых скал, потом в Проливы. Маша сделала последнюю запись в дневнике наблюдений. Выключила ток в лаборатории: «До свидания! Быть может, надолго…» Позвонила маме в школу, заказала по телефону билет на самолет до Голых скал — он вылетал ранним утром, потом вспомнила, что надо позвонить дяде Мите.

Дядя Митя, старый профессор, близкий друг их семьи, знал Машу с пеленок. Человек сварливый, неуживчивый, он перессорился со всеми своими детьми и, быть может, поэтому к Машеньке привязался особенно. Он взял с Маши слово, что непременно сам отвезет ее на аэродром в своей машине. Маша знала, что забыть об этом — глубоко обидеть старика.

— Сочту за милость, душечка, — обрадовался старый профессор. — На рассвете подам свой драндулет, уж не обессудь, голубушка. Мы с ним одного возраста: при царе Горохе по случаю купил и не меняю из бережливости. Такие уж мы скряги, — подшучивал он над собой.

Маша посмеялась с дядей Митей. Она готова была развеселиться по любому поводу. Она даже пела, бесцельно расхаживая по лаборатории.

Мамы всегда все чувствуют. Машина мама ничего не говорила, но вечером долго смотрела на дочь печальными глазами. Рано уложила ее спать, чтобы Машенька выспалась. Сама она так и не ложилась всю ночь.

Дядя Митя явился рано утром.

— Путь-то какой — вздыхала Елизавета Ивановна, готовя завтрак. — И по воздуху…

Дядя Митя прихлебывал кофе из чашки, смешно оттопыривал нижнюю губу и, как заядлый автомобилист, ругал регулировщиков. Дядя Митя всегда кого-нибудь ругал.

— О ваших работах не спрашиваю, — говорил он. — Ваше дело такое, атомное… Но лучше б вам с академиком в лаборатории сидеть. А в Арктике что-то там строить не ваше дело. Пусть у всяких Ходовых да Карцевых об Арктике голова болит и у вашего покорного слуги также. У него всегда за всех голова болит… Однако пора! Посидим перед отъездом.

Елизавета Ивановна с балкона наблюдала, как дочь забралась в потрепанный автомобиль профессора Сметанкина. Машина сразу не завелась, и старик открывал капот, возился с мотором. Маша выглянула из дверцы, улыбнулась матери.

Наконец тронулись. На улицах еще горели фонари, но дворники уже счищали пневматическими лопатами выпавший за ночь снег. Автопогрузчики переправляли этот снег в грузовики.

Всю дорогу, пока не выехали на шоссе, дядя Митя брюзжал, жалуясь Маше, что его не слушают, рассказывал о своих тщетных протестах против бессмысленного строительства мола в Карском море, грозя, что море теперь совсем перестанет вскрываться ото льдов. Маша участливо слушала, кивала головой, соглашалась. Дядя Митя даже рассердился:

— Что ты не возражаешь? Попробуй поспорить!

— Я плохо разбираюсь в этих делах, — оправдывалась Маша.

Дорога на Внуковский аэродром то поднималась в гору, то спускалась. Экономя бензин, профессор Сметанкин на спусках выключал мотор. Машина с «наката» немного взбиралась на подъем, и только уже после этого бережливый водитель включал зажигание и «давал газ».

И случилось так, что мотор не завелся. Маша вышла на шоссе, беспокойно взглянула на часы и огляделась. Ни одной попутной машины!

Дядя Митя ворчал, брызгал слюной, но мотор капризничал. Прошло полчаса. Старик вконец измучился и смотрел на Машу злыми глазами, словно она была во всем виновата или в чем-то упрекала его. Положение становилось угрожающим. Маша нервно ходила по шоссе, боясь подойти к разгневанному дяде Мите.

На вершине холма, с которого спускалась лента шоссе, появился автобус. Он быстро приближался. У Маши было мучительное желание поднять руку. Автобус был служебный, из аэропорта. Ее могли бы подвезти. Но обидеть дядю Митю!..

Автобус остановился сам. Из него со смехом и криками выскочили три летчика. Один — низенький, проворный, другой тоже невысокий, но коренастый — походка с развальцей, третий — грузный, неторопливый.

— Что, папаша? Вынужденная посадка? — спросил первый летчик. — Кого везете?

— А вам какое дело? — огрызнулся профессор. — Дочь учительницы, — пробормотал он.

— Учить всегда полезно, — глубокомысленно заявил летчик, очевидно услышав лишь последнее слово.

— Уж не меня ли учить собираетесь? — взъелся Сметанкин.

— С этими «новейшими моделями» всегда так, — примирительно заметил коренастый, насмешливо щуря узкие глаза. — Зажигание, как в кремневых зажигалках. Разрешите помогу.

— Приберегите ваши остроты и услуги для других целей. Проезжайте себе мимо, — рассердился профессор и в сердцах плюнул на остывающий мотор.

— Папаша, вы не горячитесь. Это мотор не разогреет. А Мухтар у нас классный бортмеханик, он поможет, — увещевал низенький.

Но профессор и слушать не хотел.

Третий летчик тяжеловатой походкой подошел к Маше. У него было румяное, добродушно улыбающееся лицо. Никак нельзя было ожидать, что он вдруг станет церемонно раскланиваться перед Машей, махая над асфальтом воображаемой шляпой с перьями.

— Позвольте представиться прекрасной даме, попавшей в беду. Воздушные мушкетеры! Портос к вашим услугам. Он же Шевченко, штурман экипажа Дмитрия Росова.

— Дмитрия Росова? Героя Советского Союза? — переспросила Маша и с интересом посмотрела на двух летчиков, стоявших около профессора.

Штурман понял ее взгляд.

— То ж наши дивные хлопцы Атос и Арамис, то-бишь Костя Бирюков и Мухтар Аубеков. А это батька ваш будет, любитель старины?

Маша покачала головой.

— Вы не в аэропорт? Не опоздаете ли? — осведомился штурман.

— Кажется, опоздаю, — вздохнула Маша.

— Так прошу нашу прекрасную даму. Дмитрий Росов и его мушкетеры будут рады вам. Хоть до аэродрома, хоть дальше, если, конечно, по пути.

— Право, я лучше с дядей Митей.

— Конечно, с дядей Митей! Какой тут разговор! — обрадовался штурман и закричал: — Гей! Командор! Мы тут часу не маем!

Из автобуса появился высокий плечистый летчик и широким шагом направился прямо к Маше. Маша по непонятной причине смутилась.

— Рекомендую, это наш «дядя Митя»! — представил своего командира штурман.

— Если к самолету — подвезем, — сразу же предложил Росов. — Позвольте взять ваш багаж.

— Он там, у дяди Мити, — нерешительно сказала Маша. — А как же он?

— Мухтар! Что там с машиной? — крикнул Росов.

Бортмеханик подбежал, хитро поблескивая глазами.

— Придется прислать скорую техническую помощь! — отрапортовал он.

— Портос! Бери чемодан, — приказал Росов.

Маша боялась даже взглянуть на профессора. Тот, увидев, что забирают чемодан, онемел от возмущения. Маша подбежала, хотела поцеловать дядю Митю, но он сердито отстранил ее рукой. Маша забралась в автобус. Росов, попросив разрешения, сел рядом с ней, примостившись на кончике дивана. Со смехом протискивались в дверцу «мушкетеры».

— Эстафета принята, — острил Мухтар, игравший роль лукавого Арамиса.

Маша покраснела, поняв, что это относится к ней. Тут она увидела, что машина профессора Сметанкина завелась. Маша хотела выбраться из автобуса, но профессор неожиданно развернул машину и поехал в Москву. Одновременно тронулся автобус.

— Ребята оглушили вас, наверное? — спросил Росов, заметив расстроенное лицо Маши, следившей глазами за машиной профессора.

— Получилось, что вы меня похитили, — призналась Маша.

— Славное дело мушкетеров, позвольте представиться, — вмешался низенький, самый молодой из всех.

— Вы Костя, — сказала Маша.

Она сама удивилась своей непринужденности. Это было так на нее не похоже!

— Точно! — обрадовался Костя и победно оглядел товарищей.

— Его настоящее имя Атос. Костя — это прозвище, — хитро заметил Мухтар.

— Почему? — заинтересовалась Маша.

— Целая история, — интригующе продолжал Мухтар-Арамис. — Одно время мы жили в помещении школы и однажды должны были пойти на вечеринку, но решили сначала отдохнуть. Насчет сна он у нас рекордсмен, — проспал, а мы его из озорства не разбудили. Проснулся он и в скорбном одиночестве стал выдумывать страшную месть. Со злобною улыбкой проник в школьный кабинет…

— И что же? — не понимала Маша.

— Дмитрий Иванович вернулся и по привычке своей с размаху на кровать — бух!.. Под одеялом у него что-то хрястнуло. Он подскочил, отдернул одеяло, а там — человеческий скелет, слегка раздавленный… из школьного кабинета.

«Мушкетеры» оглушительно захохотали, все, кроме чуть улыбнувшегося Росова. Маша тоже не удержалась, рассмеялась, осуждающе качая головой.

— Я сам свидетель, — продолжал Мухтар, — как справедливый Дмитрий Иванович решил вернуть в кабинет целый скелет.

— Целый?

— Конечно, целый. Костин скелет. Словом, сделать из Кости — кости. С тех пор Атос и заслужил «хрустящее» прозвище «Костя».

— Честное слово, я из Москвы новый скелет прислал, — оправдывался Костя.

Маша отдыхала душой. Она подумала, что совсем отвыкла от молодежи. Так можно разучиться смеяться. Она, столько слышавшая о знаменитом полярном летчике, украдкой посматривала на Росова. Решительное скуластое лицо с резкими складками у губ, мохнатые брови, серые глаза с веером морщинок в уголках. Это от привычного напряжения. Смеется вместе со всеми непринужденно и в то же время сдержан, но не молчалив. Маше нравилось, что он такой большой, сильный. Сама крупная, она не любила щуплых мужчин.

Портос, он же Шевченко, предложил спеть. И Маша, сама себе удивляясь, пела вместе с «мушкетерами». У Дмитрия Росова оказался могучий бас.

— Подумают, что навеселе, — усмехнулся Росов.

— А не бывает? — лукаво осведомилась Маша.

— Как не бывает, — широко улыбнулся летчик, — только не перед вылетом.

До чего же все они не похожи на ее товарищей по институту! «А сама я какова? Наверное, сразу видно, что синий чулок», — подумала Маша.

Автобус подъехал к зданию аэровокзала.

— Вам сюда, а нам — на поле, — сказал Росов, крепко пожимая Машину руку.

Машу пугало, что он может спросить номер ее телефона. Ей не хотелось его давать. Но Росов не спросил, и теперь Машу это почему-то задело. «Наверное, всех подвозят», — с обидой подумала она.

Маша стояла на панели, а в открытую дверь автобуса высовывались «мушкетеры», прощаясь со своей попутчицей.

«Славные ребята. Смотрит ли Росов в окно? Жаль, стекла замерзли».

Автобус уехал. Маша вошла в вокзал.

Глава десятая. В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ

Репродуктор громко пригласил пассажиров, летящих до Голых скал, выйти на поле.

Маша сидела в мягком, покойном кресле в зале ожидания — она так и не смогла вздремнуть — все думала о себе, об Амасе, о встрече на шоссе.

«До Голых скал…» — повторил репродуктор.

Маша вышла на поле. Девушка в форменной фуражке повела группу пассажиров по асфальтовой дорожке. Прошли через калитку в низенькой ограде к стоящему ближе других огромному серебристому самолету. Бросалась в глаза непривычная пропорция его частей. Коротенькие, чуть отогнутые назад крылья были так далеко отнесены к хвосту, что напоминали скорее оперение стрелы, чем обычные поддерживающие плоскости самолета. Нос воздушного корабля покоился на колесе. Хвостовое оперение было приподнято над фюзеляжем, напоминая поставленный парус.

Пассажиры подходили к самолету сзади, и Маша заметила круглое жерло, которым заканчивался словно обрезанный хвост. Дверца в самолете помещалась впереди крыльев. К ней была приставлена лестница с перилами.

Маше стало тоскливо. Никто ее не провожает. Вспомнился дядя Митя. Как нехорошо получилось! Он бы посадил ее сейчас в самолет. Променяла близкого человека на людей, которых, быть может, и не увидит никогда.

Но ей привелось увидеть. И не кого-нибудь, а веселого Костю, стоявшего у лестницы и гостеприимно подсаживающего своих будущих пассажиров.

— Учительница! Наша учительница! — обрадовался он при виде Маши.

Пассажиры оглянулись на нее. Маша покраснела, приветливо кивнула головой:

— Я не знала, что это ваш самолет пойдет на Голые скалы.

— В другие места не летаем, — важно ответил Костя. — Сейчас доложу командиру.

У Маши было третье место, первое одиночное кресло с правой стороны. Едва она присела на краешек кресла, держа на коленях чемоданчик, как в пассажирскую кабину, пригнув голову, вошел Дмитрий Росов, огромный в своем пилотском одеянии, в мохнатых унтах. Тепло улыбаясь, он протянул Маше руку, чтобы поздороваться, хотя они и расстались какой-нибудь час назад. Неловко потоптался около смущенной Маши, мешая другим пассажирам устраиваться, а потом пригласил ее заглянуть в кабину пилотов. Между креслами пробежал Мухтар Аубеков. Проходя мимо Маши, шепнул:

— Эстафету-то, оказывается, сами себе передали.

Маша улыбнулась.

«Интересно, кто первым поведет самолет. Вероятно, Росов?» — подумала она и попыталась представить его широкую спину, лицо вполоборота к ней, прищур пристальных глаз.

Наружную дверцу закрыли. Лестницу откатили. Сзади что-то загудело. Пол и стенки немного дрожали. Очевидно, пробовали двигатель. Маша поудобнее уселась в кресло, откинула назад его спинку. Лететь долго.

Миловидная проводница предупредила пассажиров, что впереди, около кабины пилотов, есть салон со стеклянным куполом. Там книги, газеты, радио, пианино.

Самолет двинулся по снежному полю. Он разворачивался подобно обычному автомобилю, выезжая на бетонированную дорожку, с которой снег был счищен, как с московской мостовой.

Понеслись назад бетонные плиты. Все быстрее, быстрее… Неужели можно еще скорей? Маша так и не уловила момента, когда самолет оторвался от земли. Ничто не изменилось. Она продолжала сидеть в кресле. Внизу вместо бетонных плит промелькнул забор, потом деревья, крыши домов… «Уже летим!»

Прежде, когда Маша летала, она всегда боялась, что самолет упадет, и очень стыдилась этого чувства. Сейчас же страха не было. Неужели потому, что самолет ведет Росов?

Сначала Маше было интересно смотреть вниз. Тоненькая ленточка железной дороги, игрушечный поезд на ней… Крохотные домики по обе стороны шоссе. Большой квадрат леса…

Смотреть вниз с десятого этажа страшно. Но поднимись на километр — и это чувство исчезает.

Мимо окна стали пролетать белые клочья, потом потянулись дымчатые струи. Казалось, от их прикосновения самолет вздрагивает. Маша невольно прислушивалась к реву двигателя. Не меняется ли?

Все стало туманным за окном, словно оно запотело. Маша попыталась протереть стекло, но это не помогло. Снаружи ничего не было видно.

И вдруг в глаза ударило яркое солнце. На земле был едва брезжущий рассвет, а здесь сверкающий день. Вниз уходила странная, залитая ослепительным светом страна белых вихрей, ватных холмов и долин, конических алебастровых вулканов и известковых кратеров, неправдоподобная страна снежных, сливающихся в фантастические скульптуры туманов, страна света без теней.

Маша подумала, что никто с земли не видит этой красоты облаков, освещенных солнцем сверху. Какие они, оказывается, необыкновенные!.. Прошла в салон, но никого не застала там. Через стеклянный купол было приятно смотреть на ясное голубое небо. На горизонте, как и внизу, виднелась все та же сказочная страна клубящихся паров. Маше хотелось, чтобы кто-нибудь пришел сюда. Она стала смотреть иллюстрированный журнал. Интересные фотографии строительства ледяного мола на севере.

В салон зашел командир корабля. Маша, не поднимая головы, старательно перелистывала журнал. Летчик подошел к ней. Маша почувствовала запах табака и одеколона — наверное, утром летчик брился.

— Этого знаю, — указал Росов на фотографию руководителей строительства.

— Молодого? Не Алексей ли Карцев? Да. Здесь написано.

Росов сел рядом с Машей.

— Вы с ним знакомы? — поинтересовалась она.

— Вроде как с вами. Вез его на летающей лодке. С ним была тогда одна такая молодая, красивая…

— Я вижу, вы запоминаете молодых и красивых.

— Еще бы, — простодушно усмехнулся Росов. — Мы с ней наорали друг на друга.

— Наорали? — удивилась Маша.

— Это все Костя. Предупредил каждого из нас, что другой туговат на ухо. Вот мы и выкрикивали любезности.

— Любезности? — Маша пожала плечами. И совершенно неожиданно для себя добавила: — Здесь у вас так ревет двигатель, что невольно чувствуешь себя глуховатой.

— Кричать не будем, — твердо сказал Росов. — Я вас и так запомню.

— Почему?

— Кажется, будто давно знаю. Я работу вашу люблю. У меня сестренка учительствует. Двойки ребятам понаставит, а потом идет ко мне, сокрушается. Я всех ее учеников по именам знаю.

«Как и я маминых», — подумала Маша, но о своей работе летчику ничего не сказала. Она привыкла молчать о ней.

— А я вас действительно давно знаю, — сказала Маша. — Вы знаменитый.

Росов, немного смущенный, пренебрежительно махнул рукой.

— Чего там! Обыкновенный воздушный извозчик, самый простой человек. А вот знаменитых возить приходилось. Я тогда не знал, что Карцева везу. Вернее, не знал, что он придумал этакое. Я его тогда же в клубе острова Дикого услышал. Раздолбали его там здорово. А он мне все-таки понравился. И вот добился своего. Таких я люблю. Край теперь меняется. Мы с вами в Голые скалы летим. А не будь его замысла — кто бы стал в Голых скалах металлургические гиганты строить, город закладывать, школу для новых маленьких жителей открывать? Я за эту школу, пожалуй, Карцеву особо благодарен.

— Почему?

— Так уж, — неопределенно ответил Росов и встал. — Пойду Костю сменю. Заходите к нам. Ребята будут рады.

Росов ушел. Маша стала думать о нем. Ну что они сказали друг другу? Ничего. А оба уже чувствуют, что давно знакомы. Когда можно сказать, что знаешь человека? Если уверен, как он поступит в том или другом случае. Может она сказать, как поступит Росов? Пожалуй, да. Вообрази самое трудное положение, в которое попал Росов, и сразу ясно, как он поступит. А если представить себе не такое уж трудное положение? Трудное не для него, а для нее?.. Маша смутилась от допроса, который сама себе учинила, и рассердилась. Столько времени рвалась к Амасу, хотела лететь к нему на крыльях, а теперь, когда летит, думает не о нем… а об экипаже самолета.

«Об экипаже самолета!» — Маше показалась смешной эта не очень хитрая формулировка.

Читать Маша не могла. Вернулась в свое кресло, заставила себя сидеть в нем. Пыталась уснуть, не позволяя себе пойти к летчикам. Но все-таки пошла.

Росов вел корабль. «Воздушные мушкетеры» были рады гостье. Перед кабиной пилотов находилась еще одна кабина с койками в два этажа и столом штурмана. Грузный Портос был занят прокладыванием курса, — только отсалютовал рукой. Костя и Мухтар усадили Машу на нижнюю койку, спустили сверху подвесной стол и стали угощать ее свежекопченым омулем. Маше казалось, что она никогда ничего вкуснее не ела. В приоткрытую дверь была видна широкая спина Росова, сидевшего за рычагами управления.

Маше хотелось пройти туда, и она сказала:

— Интересно бы посмотреть самолет.

Бортмеханик Мухтар принял это на свой счет и тотчас решил вести гостью в машинное отделение. Маше ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Они прошли через салон, где два пассажира играли в шахматы, а трое смотрели, потом между двумя рядами занятых кресел, наконец через буфет со столиками.

Мухтар открыл своим ключом освинцованную дверь, и они вошли в машинное отделение.

— Святая святых, не дышите! — возвестил Мухтар. — Атомная силовая станция!

В просторной кабине, примыкая к задней стене, стоял ряд машин уменьшающегося диаметра, связанных общим валом. Маша улыбнулась и сказала, что эти машины походят на игрушечных матрешек: они могли бы войти одна в другую.

Мухтар приосанился и снисходительно заметил:

— Придется прослушать маленькую лекцию. Пригодится. Другим рассказывать будете. Про атомную энергию немного знаете?

Маша кивнула головой.

— Атомный реактор у нас в хвостовой части, за этой стеной. В ней несколько слоев свинца, бетона, бария… Не бойтесь, надежно защищает от радиации.

— Реактор, конечно, с использованием быстрых нейтронов?

Мухтар уважительно посмотрел на девушку:

— Правильно. Подаете надежды. Там действительно легкий урановый реактор без торможения нейтронов. Но главное не в этом! Двигатель реактивный. Отверстие в хвосте, наверное, видели? Энергия есть, но какие газы назад выбрасывать?

— Нагретый воздух, — подсказала Маша.

Мухтар наклонил голову и сощурил без того узкие глаза.

— Думаете захватить наружный воздух, пропустить его через реактор и выбросить сзади? Так просто не выйдет. В реактивной камере, где ураном нагревается воздух, огромное давление. Как подать туда свежий воздух?