К свету (Льды возвращаются - 3)

      Если бы это был единственный поток, его можно было обогнать, но там, внизу, судя по клубам пара и дыма, двигалось еще несколько огненных ручьев.
      Оставаться на скале было невозможно. Раскаленные камни с шипением то и дело падали на нее, отскакивали, рассыпались свистящими осколками. Одна из таких бомб попала в вертолет. Машина вздрогнула, упала набок, из нее повалил дым, и она вспыхнула.
      Огонь бушевал повсюду. Ветер понес дым из ущелья. Буров и Шаховская были защищены скафандрами, а Драйнис... Летчик задыхался. И все же он мужественно продолжал спускаться, помогал хромающей Шаховской, даже хотел взять у Бурова тяжелый электромагнитный сосуд.
      Скоро путники убедились, что окружены огненной лавой со всех сторон. Поток смыкался, сужая кольцо. Люди оказались на небольшом каменном островке, постепенно погружавшемся в тестообразную огненную магму.
      Можно было поражаться, что Драйнис все еще держится на ногах. Буров стал снимать с себя скафандр, чтобы надеть на летчика, но тот, разгадав замысел ученого, побежал вниз, перепрыгивая через огненные струи лавы. В несколько прыжков он оказался в недосягаемости. Даже в жароупорных костюмах нельзя было пройти к нему. Лавовые ручьи набухли, разлились, наполняя все вокруг клубами пара и дыма.
      И снова стоял каменный пилот в той же позе, как и в пещере, расставив ноги в дымящихся унтах, упрямо нагнув голову.
      Так на глазах у потрясенных ученых погиб отважный пилот, который, даже задохнувшись в отравляющих газах, не упал, а лишь прислонился спиной к утесу, словно и сам был сделан из камня. Лава подобралась к нему снизу и скрыла его фигуру в клубах дыма, а с утеса на него низвергнулся огненный водопад.
      Шаховская, стоя на коленях, рыдала, Буров вытянулся, не отрываясь глядел на стену дыма. Она занавесом скрыла героя.
      Лава поднималась все выше и выше. Ученые понимали, что жароупорные скафандры не помогут им. Они только что видели свою собственную участь.
      Радио в скафандрах не работало, нельзя дать о себе знать.
      И тут Буров вспомнил об электромагните, который с таким трудом вынес из пещеры. Ни при каких обстоятельствах он не разомкнул бы обмотки, не выключил бы бесценное магнитное поле, быть может, удерживающее "А-субстанцию", но... Он решился на другое - использовать часть аккумуляторов для получения электрической искры, которая, как радиопомеха, будет отмечена любым радиоустройством, подобно тому, как была, принята первым радиоприбором Александра Попова.
      Буров решился мгновенно. Только он и мог бы оторвать руками часть провода, как, бывало, гнул его дед подковы. Этим куском провода он стал накоротко то замыкать, то размыкать несколько банок аккумулятора.
      Шаховская не сразу поняла, что он делает. Но она заметила, как периодически вспыхивает у него под белой перчаткой электрическая искра.
      И вдруг Эллен Сехевс с омерзением вспомнила, как готовили ее за океаном к секретной миссии, как учили простреливать апельсин на лету, писать тайнописью, передавать шифры по азбуке Морзе...
      Она узнала азбуку Морзе во вспышках искры в руках Бурова. Он передавал только одно слово, то самое, которое принял по своему беспроволочному телеграфу Александр Попов.
      - Герц... Герц... Герц... - Ученый передавал имя ученого.
      А лава поднималась, затопляя скалу, послужившую Бурову и Шаховской последним убежищем.
      Превозмогая боль в ноге, Шаховская подползла к Бурову.
      - Что передать... от вас? - крикнул он ей через шлем.
      - Передайте... - вдруг на что-то решившись, сказала она, но потом добавила: - Нет... ничего от меня не передавайте...
      И снова вспыхивала искра:
      - Герц... Герц... Герц...
      Искровые помехи, в которых опытные радисты отгадали слово "Герц", были сначала обнаружены в Армения и почти одновременно в Тбилиси.
      Академик Овесян, находившийся в воздухе на вертолете, получил запеленгованные координаты спустя восемь минут после приема первых искровых помех. Еще через шесть минут он уже снижался над огненным потоком, где в клубах дыма едва удалось рассмотреть два белых асбестовых скафандра.
      Вертолет застыл в горячем воздухе над лавовым потоком. Спуститься ниже было нельзя, и из кабины сбросили нейлоновую лестницу.
      Шаховская стала взбираться первой. Одна нога ее беспомощно висела. Как матрос парусного корабля, она поднималась на одних руках.
      Буров же мог использовать только одну руку, в другой он держал свою тяжелую ношу.
      Люда и Овесян подхватили и втащили в кабину Шаховскую. Она была в полном изнеможении.
      Вертолет поднимался, хотя на лестнице, перехватывая рукой перекладины, еще висел Буров.
      Он появился наконец в кабине, когда с Шаховской уже сняли скафандр.
      Буров выпрямился и сбросил с себя шлем, шумно вдохнул воздух, расправил плечи.
      - Где пилот? - обернулся к нему, стоя на коленях около Шаховской, Овесян.
      - Отлит из камня, - сказал Буров, опустив голову.
      Овесян понял его. Он поднялся на ноги и сказал:
      - Память ему... в сердцах.
      - Вот здесь то, что вынесла из ядра Галактики струя рожденного там водорода, - сказал Буров, указывая на электромагнит.
      - Получилось? - радостно воскликнул Овесян, потом, спохватившись, стал спрашивать: - Радиация? Каков был спектр излучения?
      - За красной чертой, - ответил Буров.
      - Счетчик! Счетчик Гейгера! Радиометр! - требовал Овесян.
      Люда осматривала ногу Шаховской, оказывая первую медицинскую помощь.
      - Лю, милый, - сдерживая стон, тихо сказала Елена Кирилловна. - Как хорошо было, когда ты меня любила...
      - Радиометр! - тряс за плечо Люду Овесян.
      Люда нашла в сумке прибор.
      Едва его приблизили к Шаховской и к Бурову, как он начал неистово трещать, зловещая красная точка загорелась на нем.
      Буров и Овесян переглянулись.
      - В Москву! - зашумел Овесян. - Сейчас же в Москву! Они получили чудовищную дозу облучения. В госпиталь!
      - Буров! - в отчаянии крикнула Люда, бросаясь от Елены Кирилловны к Бурову, прижимаясь к его груди.
      - Сейчас же отойди! - резко скомандовал Овесян. - Ты с ума сошла! Они же сейчас источники излучения!
      Неизвестно, действительно это было так, или Овесян этим окриком лишь хотел привести Люду в чувство, но девушка отпрянула, а Овесян встал между нею и Буровым.
      Вертолет переменил курс и полетел прямо на аэродром, чтобы пересадить больных в предупрежденный по радио скоростной лайнер, который уже через два часа доставит их в Москву.
      Глава пятая
      МАЛОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
      "Снова Африка! Милая сердцу Африка, в вечной любви к которой я поклялся на банановой просеке, где мне сверкнуло счастье.
      Знакомый отель, занятый теперь под штаб "SOS", и знакомое место, где была разбита палатка, в которой мы разговаривали ночью с Буровым и Лиз...
      Лиз! Она числится моей женой перед богом и людьми. Увы, несчастливы все браки, заключаемые из долга, жалости или каких-либо других чувств, кроме одного... способного валить столетние дубы.
      Лиз преобразилась. Лиз, которую я знавал в одеянье сестры милосердия, в противоядерном костюме дьяволенка и в изодранном живыми скелетами манто, эта Лиз, сняв одолженное сестрицей Джен подвенечное платье, сидя со мной в купе поезда, сразу же объявила, что отныне наша жизнь будет иной. Мы будем наслаждаться ею на коралловом пляже тихоокеанского островка, где она будет плести мне гирлянды из дурманящих цветов, любуясь на босоногих и загорелых ребятишек, которых мы народим вопреки всему, что творится в обледенелом мире, где должно хватить экваториального тепла на нас двоих.
      Я вспоминал об этих ее рассуждениях, когда с ужасом наблюдал из засохших после морозной зимы джунглей за великим переселением народов, вернее, за попыткой такого переселения...
      Я примчался сюда, извещенный о грозящих событиях, и спрятал "джип" в зарослях, где вымерли уже попугаи и обезьяны.
      Вдали на рейде стояло несколько кораблей. Катера буксировали к берегу огромные лодки или маленькие баржи, кунгасы, как их зовут моряки.
      Я видел чернокожих, притаившихся в чаще. Они один раз уже освобождались от гнета тех, кто захватывал их дедовские земли, и теперь враждебно смотрели на погруженных в баржи людей и ждали.
      Я тоже ждал, затаив дыхание, стараясь разглядеть маленькие точки голов над бортами кунгасов. Ведь в каждой из них был целый мир чувств, надежд, страстей.
      Что касается моей головы, то в ней надежд и страстей, очевидно, было так много, что для всего остального не осталось места. Потому, верно, я и не бежал с Лиз на купленный ею островок с бронзовыми таитянками на услужении, могущими услаждать танцем живота, а снова стал журналистом, всегда стремящимся в центр событий.
      Пекло снова было в Африке, где я оказался одновременно со штабом "SOS", узнав о гибели раздавленной льдами яхты "Атомные паруса".
      Да!.. Я снова впрягся в лямку журналиста, хотя мог бы нежиться под долларовым покровительством своей супруги. Печать - отрава! Кто был напечатан хоть раз, всю жизнь будет стремиться напечататься снова!.. Даже если ради этого опять понадобится лезть в пекло.
      И я бежал от Лиз в Африку, чтобы все увидеть самому.
      На атомных руинах бывшего африканского города должна была вырасти новая столица малого человечества. Оказывается, то, что не могли сделать штыки, пули и даже атомные бомбы, сделали доллары Рипплайна. Чернокожее, неустойчивое, запуганное атомной бомбой правительство охотно пошло на сделку с организацией "SOS", заблаговременно скупавшей приэкваториальные земли. И теперь штаб "SOS" хозяйски готовился править ими.
      У меня, у журналиста, была одна цель - наблюдать...
      Людская волна на кунгасах приближалась.
      Катера из-за мелководья не могли подойти к берегу и разворачивались ярдах в пятидесяти от пенной дорожки прибоя.
      Кунгасы еще десяток ярдов шли к берегу, пока не натягивался буксирный канат, заставляя их повернуться. Они становились бортом к волне, готовой опрокинуть суденышки. Люди спрыгивали прямо в воду, оказываясь в ней по пояс, и мужчины и женщины. Малолетних несли на руках.
      Толпа людей, вздымая фонтаны брызг, с ликующими криками побежала к берегу.
      И тогда раздались выстрелы и засвистели стрелы.
      Люди бросались в воду, некоторые доползали до пенной дорожки. Волны прибоя кидали их на берег и тут же стаскивали обратно в воду.
      Никто из высадившихся не повернул назад к кунгасам, которых, впрочем, уже и не было.
      Я видел озабоченное выражение лиц чернокожих стрелков, а у некоторых даже испуганное.
      С разноязычными дикими криками совершенно безоружные люди с жалким скарбом в руках, размахивая палками и зонтами, выбежали на прибрежный песок. Некоторые падали или садились словно дли того, чтобы отдохнуть. Остальные продолжали бежать к джунглям.
      И негры дрогнули, не выдержали непонятной безоружной атаки одержимых захватчиков. Они стали отходить в поблекшую чащу джунглей.
      Люди на берегу плакали и обнимали друг друга. Им казалось, что они уже достигли всего, чего хотели, что теперь останется только выйти на целинные просторы согреваемой Солнцем земли, чтобы скорей начать ее пахать. Увы, они не представляли себе, что в романтической Африке, воспетой в век колонизации, ныне не найти уже невозделанных земель или непроходимых чащ, которые можно корчевать. Разве что в заповедниках, приобретенных организацией "SOS".
      К берегу приближалась новая волна катеров с кунгасами. По воде, уже не падая в нее, бежала новая толпа надеющихся на счастье людей.
      На берегу кто-то плакал над трупами или стонал. Но это тонуло в общем ликовании.
      Схватив топоры, несколько человек пошли рубить померзшие лианы для костров и обнаружили меня.
      - Хэлло, ребята! - весело сказал я. - С новосельем!
      Люди подозрительно посмотрели на меня, может быть, даже не поняв моих слов.
      - Добрый день, господин, - все же отозвался один из них. - Вы не чиновник?
      - Нет, я репортер.
      Я храбро двинулся к берегу, к толпящимся людям.
      Их уже были сотни, может быть, больше тысячи... Они боялись идти в незнакомые джунгли и теснились у воды, представляя великолепную цель для скрытых в чаще стрелков, которые берегли заряды и стрелы. Едва ли их на всех хватило бы.
      На мне был фланелевый костюм с короткими шортами и пробковый шлем. Я, выделялся среди мокрых, измученных переездом в трюмах людей, как белая ворона.
      Прямой старик с негнущимися ногами и черноволосая бойкая девушка вышли мне навстречу из настороженной толпы.
      - Мы мирные люди! Мы мирные люди! - говорил старик по-французски и по-голландски.
      - Мы мирные люди, - добавила девушка по-итальянски и, наконец, сказала то же самое по-английски.
      - Хэлло, леди и джентльмены! - воскликнул я. - Сожалею, что вам устроили здесь такой нерадушный прием.
      - Это потому, что мы не предупредили о приезде телеграммой, - бойко заявила девушка.
      - Мы мирные люди, - твердил старик. - Мы ничего не имеем против негров. Мы им поможем возделывать землю.
      - Понимаете, дружок, здесь теплее, - пояснила девушка.
      Еще бы не понимать! Я все отлично понимал. Но вот все ли понимали эти несчастные?
      Меня окружили, стали расспрашивать, наивно делились своими планами...
      Что я мог им сказать?
      - Можно понять, ребята, зачем вы явились сюда. Человек и прежде отступал перед ледниками... и переселялся ближе к экватору.
      - Вот видите! Он нас понимает! - обрадовались несчастные.
      - Вы покажете мне ваши джунгли? - взяла меня под руку бойкая черноокая. Мне бы хотелось прогуляться по лесу именно с таким кавалером. - И она засмеялась, прильнув ко мне плечом.
      - Отойди от господина, пакостница! - закричала на нее белобрысая толстуха. - Полюбуйтесь на нее, она собирается обрабатывать здесь не землю, а мужчин.
      - А разве вы не откроете здесь, тетушка, для этого заведение?
      - Молчи, шлюха!
      Напирающие мужчины оттолкнули от меня женщин.
      - Господин! Нас тучи... мы как саранча... С нами лучше договориться, сказал высокий старик. - Мы знаем, что часть из нас можно убить. Мы идем на это. Все равно у вас земли на всех не хватит.
      В глазах у старика было что-то маниакальное.
      Я достал пачку сигарет и угощал ими незваных пришельцев.
      Всё новые и новые отряды их выходили на берег.
      Усевшись на камни, я беседовал с ними, с крестьянами из Голландии, из Бельгии, из Франции. Были и испанцы, и португальцы, даже итальянцы. Пароходные компании брали огромные деньги, ссылаясь на дороговизну работы ледоколов, которые должны вести во льдах караваны судов. Это был самый первый караван. Со следующими можно проехать дешевле, но ведь может не остаться земли. Они умеют орошать пески и осушать болота. Среди них есть инженеры и врачи, есть юристы и коммерсанты
      - Даже девки! - вставила черноокая, дымя взятой у меня сигаретой.
      Наша беседа прервалась воющим свистом бронированных чудовищ. Безгусеничные танки со свистящим шипением плавали на воздушной подушке почти над самой землей. Они перемещались в неожиданном направлении, порой вертелись волчком на месте.
      Стихийные переселенцы, так и не обсохнув у разведенных на берегу костров, повскакивали на ноги. С помощью стратегии и тактики саранчи они выдержали первую первобытную схватку за право встать на землю. Предстоял новый бой за право стоять на ней.
      Танки не стреляли. Они выпускали огненные струи жидкости, отрезавшие толпу переселенцев от леса. Жидкость смрадно горела на камнях.
      Опаленные, обожженные люди отхлынули от леса, вошли по колено в воду. Дети плакали.
      Меня толкали, пока я тоже не промочил ботинки.
      Люди стояли так плотно, что волны разбивались о спины в крайнем ряду.
      Из клубившейся черным дымом огненной стены то и дело вылетали стрелы, поражая кого-нибудь из толпы. То и дело слышались всплески от падающих тел.
      Танки теснили людей, стараясь отъехать от огня, чтобы самим не вспыхнуть.
      Меня поразила организованность туземцев, вооруженных самыми последними достижениями современной техники. Но я, конечно, ошибся. В танках сидели белые.
      Офицеры показались из люков, выставив на броню залаявшие громкоговорители.
      - Говорят отряды охраны собственности. Вторжение незаконных переселенцев вопиюще нарушает священную собственность на землю, ныне приобретенную организацией "Спасение от Солнца". Захват принадлежащих ей земель не будет допущен.
      В промежутках, когда громкоговорители замолкли, слышались плач детей, стоны раненых и обожженных.
      - Однако организация "SOS" исполнена милосердия. Все незаконно прибывшие на побережье должны проследовать в карантинную зону.
      Я не мог выйти из толпы, оцепленной водой, танками и огненной стеной. И вместе со всеми побрел в карантинную зону, оказавшуюся кораллем для скота, изгородь которого охранялась плавающими над землей танками...
      Некоторые пытались бежать из загона через изгородь. В них даже не стреляли, чтобы не беспокоить собравшихся. Их поливали из огнеметов горючей жидкостью. Огненные факелы некоторое время с визгом бежали к лесу. Догорали они уже лежа и извиваясь на почерневшей траве.
      Я узнавал руку босса. Организация дела была великолепной.
      У выхода из коралля проводилась селекция будущего малого человечества. Офицеры отрядов охраны собственности отбирали тех, кто будет составлять это человечество. Разговор был кратким. Люди стояли в длинных очередях и уже заблаговременно готовили свои аргумента. Кроме ясных ответов о происхождении, специальности, здоровье и продемонстрированной мускулатуры или обнаженного женского тела - так требовали офицеры, заботившиеся о красоте будущей расы, наиболее убедительным являлась пачка долларов или другой валюты.
      Эта гнусная пародия Страшного суда продолжалась несколько часов. Вправо отходили счастливцы, влево отгонялись несчастные.
      Я тоже вынужден был стоять в долгой очереди. Черноокая не отходила от меня.
      Конечно, "судьи" узнали меня и громко хохотали. Заодно со мной они пропустили направо и охотно оголившуюся черноокую.
      Людей, не подошедших для малого человечества, под угрозой огненных струй погнали к воде.
      Там их ждали сердобольно подготовленные для них баржи. До барж нужно было плыть.
      Плавать не все умели, но огненные струи заставляли плыть всех...
      Набитые до отказа баржи отбуксировали в открытое море. Я не уверен, что их там ждали корабли. Но приплыть обратно к берегу, конечно, никто не мог. Безумные, делавшие такие попытки уже после того, как баржи отплыли от берега, скоро убеждались в этом.
      С танков стреляли пулеметы с автоматической наводкой. Электронная аппаратура сама наводила свинцовую струю на замеченную в воде точку, точку, которая вмещала в себе целый мир чувств, стремлений, надежд...
      Я нашел в чаще свой "джип". Негры оттащили его вглубь, и он не пострадал от огня.
      В голове пустота, не осталось ни чувств, ни стремлений, ни надежд. Я охотно оказался бы точкой на волнах, притягивавшей к себе свинцовую струю...
      Так начинало жить малое человечество, где мне было уготовано место под тусклым Солнцем.
      Толпу счастливцев, отобранных для новой расы, гнали в разрушенный атомным взрывом город - разбирать развалины и строить новые дома.
      Я нагнал их по дороге. Кто-то крикнул мне, замахал рукой, побежал за "джипом". Эта была, конечно, черноокая.
      Что я мог сделать для нее?
      Я проехал прямо к аэродрому. Мой долг - как можно скорее опубликовать все, что я видел, показать всему миру истинное яйцо "создателей малого человечества". Необходимо немедленно оказаться в Нью-Йорке, в редакциях газет. Но захочется ли им пугать людей малым человечеством?
      Малое человечество!
      Будь проклято всё, что заставляет его стать малым!
      Пришлось зайти в бар. Здесь знакомый черный бармен потчевал нас когда-то русской водкой. Я не знаю, что он наливал мне сейчас. Я не мог ощутить вкус. Мне нужно было затуманить голову, лишить себя зрения, памяти, сознания.
      Но я не пьянел, хотя всё и ходило по кругу передо мной. Может быть, я крутился на высоком табурете?
      И конечно, начинались галлюцинации. Явился детектив, тот самый, который превратился в тень на стене, и приказал бармену налить мне какой-то дряни, куда сам что-то накапал.
      Я ему сказал, чтобы убирался ко всем чертям, пока я не превратил его снова в тень, и... выпил его дрянь.
      Мы шли вместе по бетонной взлетной дорожке. Солнце был неярким, и он не носил сейчас темных очков.
      Глаза у него действительно были разноцветными!..
      Я понял все! Так вот оно что! Вот почему он назначил мне свидание в три ноль восемь!.. Ему было известно, в какое время упадет атомная бомба. Я слишком много знал, встретившись в джунглях с их агентом, которую они звали Мартой, а я Эллен... В тень должен был превратиться я... а превратился случайный прохожий, которого я принял за детектива...
      Кажется, я выразил все это своему спутнику.
      - Перестаньте дурить, парень, - сказал он мне. - Считайте, что вам повезло тогда... Постарайтесь, чтобы вам повезло и сейчас. Зачем вы так торопитесь домой?
      - Вы снова считаете, что я слишком много видел?
      - Дышите глубже, постарайтесь прийти в себя. Я помогу вам добраться до самолета. Не считайте, что у вас двоится в глазах. Самолетов действительно два. В Соединенные Штаты летит правый. На левом вы никуда не доберетесь. Поняли?
      - О'кэй! - мрачно отозвался я. - По-вашему, в Америку ведут только "правые" пути?
      - Мистер Бредли! Мсье Рой, - услышал я великолепный, где-то слышанный мною бас, напоминающий звук органа или огромного поющего колокола.
      Я оглянулся.
      Боже мой!.. Мой эбеновый Геракл, старый приятель!
      Я бросился к нему и, к величайшему возмущению детектива, стал обнимать и целовать его.
      Бедный Геракл, конечно, решил, что я пьян:
      - Хотите, я отведу вас в отель, мсье Рой? Для вас есть депеша.
      - К черту депеши, к черту самого босса, мой Геракл! - бормотал я, нахмурившись. Мне не хотелось смотреть на белый свет.
      - Вы все-таки прочтите, масса Рой, - убеждал он.
      Я со злостью вырвал у него телеграмму. Она оказалась от сестрицы Джен.
      "Рой, скорее возвращайся. Схожу с ума. Отец и мать скончались от истощения. Похороны задерживаю. Том болен. Приезжай, Рой".
      Я крепко пожал руку негру.
      Я был спокоен, ясен, трезв. Я слишком хорошо видел перед собой детектива и самолет, куда он меня приглашал. Я почти уверен, что сейчас "три ноль восемь часа пополудни"...
      И я еще заметил гориллообразную фигуру, на миг высунувшуюся из правого самолета, куда меня тащил мой старый разноглазый знакомый. Я сразу узнал мастера похищений Билла, у которого со мной, как и у его босса, были свои счеты.
      Я сел в левый самолет, который направлялся в Америку. Еще одно похищение не удалось, а в Америку вели и пути левых".
      Глава шестая
      КОНЕЦ ВСЕГО
      Держа друг друга под руку, осторожно передвигаясь, чтобы не вызвать приступа боли, они добрались до обзорной площадки перед университетом на склоне Ленинских гор. Буров счистил с балюстрады снег, чтобы Лена могла облокотиться.
      Они долго любовались городом. На первом плане олимпийский стадион, символ силы и бодрости, за ним веселой многоглазой стеной стояли новые дома, и среди них цветным пятном выделялась гостиница "Юность". Дальше в дымку уходил город с возвышающимися над ним башнями высотных зданий.
      - Я полюбила Москву, - тихо сказала Лена. - Смотрите, Буров: "бодрость" и "юность"... И мы смотрим на них издали.
      Буров повел ее вниз по лестнице на аллею, хотел опуститься еще ниже, к "заколдованным" деревьям. Каждая веточка там обледенела, а сверху была еще и запорошена снегом. В солнечных лучах это сверкало и переливалось цветами радуги. Белые сверху, пушистые лапы елей стали тяжелыми, пригнулись к самой земле, образовав уютные шатры.
      Некоторое время шли, зачарованные, потом Лена остановила Бурова:
      - Нам не подняться обратно.
      Им не встречались лыжники. Снег стал липким. Летнее солнце хоть на это оказалось способным. И может быть, потому вокруг так безлюдно. Лес, всегда полный гуляющих, сейчас словно вымер.
      Лена видела, как морщился от боли Буров. Ей самой временами казалось, что она теряет сознание.
      Эта боль появилась в самые последние дни, когда они еще были в клинике. Первое время оба возмущались, что их поместили туда. Они бегали друг к другу на свидания под пальмы в зимнем саду, устроенном в широком и светлом коридоре.
      Они знали, что полученная ими доза облучения огромна и превосходит все допустимые пределы во много раз. Оставалась надежда, что для неизвестного излучения, быть может, действуют другие нормы.
      Приезжал Овесян, навещала Мария Сергеевна Веселова-Росова. И Люда приходила с ней... Даже Калерия Константиновна, элегантная и подтянутая, явилась к Лене, сухо передав ей, что маленький Рой здоров, справил свой первый день рождения, уже бегает и что она присматривает за ним. Она была недолго и ушла. Люда показала ей в спину язык.
      Люда не отходила от Елены Кирилловны совсем как раньше, но Буров ловил на себе ее встревоженный, пытливый взгляд. Бурову не позволяли вернуться в лабораторию.
      Потом начались боли.
      Профессор, главный врач клиники, сутулящийся, в накрахмаленном белом халате, в белоснежном воротничке, с седеющей бородкой и с удивительно ясными и в то же время проницательными глазами, подолгу задерживался у своих "особых" больных. Он улыбался и шутил. Это было плохим признаком.
      Однажды он стал рассказывать анекдоты. Буров посмотрел ему прямо в глаза. Они не улыбались.
      - Профессор, - сказал Буров; они были вдвоем в отдельной палате, - в отношении меня все врачебные законы неприемлемы.
      Профессор кивнул и стал протирать очки.
      - Мне нужно знать все, чтобы распорядиться собой.
      - Я и сам так думал, - сказал профессор, смотря в пол.
      - Я помогу вопросами. Результат облучения?
      Профессор кивнул.
      - Рак крови?
      - Нет... не крови.
      - У Шаховской тоже?
      - Да. У нее... странный случай "молниеносного рака". И уже метастазы.
      - Она приговорена?
      - Да. Спасти не в наших силах.
      - Оба случая совершенно идентичны?
      - Совершенно.
      - Спасибо, профессор...
      - Я нарушил закон врачебной тайны...
      - У врачей закон: не говорить умирающему, что у него рак. Все знают кругом, а он нет. В нашем случае закон требует противоположного. Истина должна быть скрыта не от больных, а от всех... От всех на свете... кроме обреченных.
      - Я вас плохо понимаю.
      - Вы должны рассматривать, что больной не я. Больно человечество, все люди. Их надо беречь, профессор. Они должны думать, что я что-то ищу для них. Я и буду это делать. До последнего вздоха.
      Профессор крепко пожал Бурову руку и молча вышел.
      Буров сам сказал Шаховской во время их свидания в зимнем саду об их общей судьбе.
      Лена тихо плакала, спрятав лицо у него на груди. Он был суров. Она тоже стала суровой... сказала, что во всем будет походить на него. Никто больше не видел ее слез.
      Через день их выписали из клиники.
      Буров непременно хотел вместе с Леной посмотреть на Москву.
      Они поднимались по заснеженной аллее к ожидавшей их машине.
      Буров помог Лене сесть в машину.
      - Я провожу вас, - сказал он, называя шоферу адрес Лены.
      Ехали молча. Когда машина остановилась, Лена сказала:
      - Зайдите, Буров. Как тогда...
      - Очень хорошо помню. Это было семьдесят миллионов лет назад, в другую геологическую эру, еще до ледникового периода.
      Подняться нужно было всего лишь на второй этаж, но пришлось воспользоваться лифтом.
      Когда они раздевались в передней, Лена слышала, как закрылась дверь в комнату Калерии. Она даже не вышла встретить Лену, хотя та вернулась из больницы.
      Маленький Рой спал после обеда.
      Склонившись над ним, Лена долго смотрела на него. Ей казалось, что за эти месяцы он так вырос!..
      Потом, резко отвернувшись, стала прибирать в комнате, переставлять вещи с места на место.
      Буров сидел около кровати Роя, смотрел на него и думал: "Вот растет человек. Есть у него будущее?.."
      Лена быстро устала или снова почувствовала боль. Она села рядом с Буровым и взяла его руку в свою.
      - Помните, Буров, я говорила, что нас с вами надо сжечь?.. Я знаю, что и я виновата.
      - Не надо, Лена, - поморщился Буров и хотел высвободить руку, но Лена не отпустила.
      - Я все-таки была права. Если бы вы не открыли "Б-субстанцию", они не послали бы ее на Солнце.
      - Так, может быть, надо сжечь все-таки их?
      - Я тогда об этом не думала, Буров. Сжечь их? Я привыкла считать, что людская скверна всегда проявится, если создается подходящая ситуация... Ведь в жизни надо рассчитывать на худшую сторону человеческой натуры. Разве мы не виноваты с вами, что дали им возможность проявить себя?
      - Проявить бесчеловечность?
      - А что такое человечность? Кто-то под впечатлением последних войн воскликнул: "Человечность? Это высшее гуманное чувство. Встречается у собак, дельфинов, иногда у людей..."
      - "Иногда у людей", - горько повторил Буров. - Нет, Лена нельзя рассчитывать только на их волчью сущность! Надо опираться на лучшую сторону человека. На то, что нас всех объединяет!
      - Разве есть такое? - устало спросила Лена.
      - Да. Стремление жить. Но животные живут вопреки всем остальным, за счет всех остальных.
      - А человек? - горько воскликнула Лена.
      - А Человек?.. Я произношу это с большой буквы. Человек тем и должен отличаться от животного, чтобы не жить за счет чужой жизни, а жить в высшей гармонии со всеми остальными братьями по племени.
      - Если бы это было возможно!
      - Это возможно, Шаховская! Гармония высшего общества подобна гармонии совершенного и здорового организма, где отдельные клетки и органы не живут за счет друг друга, не пожирают, не уничтожают, а помогают существовать.