Танец души

Она одобрительно помычала по поводу своего отражения в зеркале, потом, увешав белые руки множеством изумрудных браслетов, позволила Паркер застегнуть на шее ожерелье с изумрудами и бриллиантами.

Выглядело это довольно кричаще, но миссис Ванситтарт осталась собой довольна.

И тут зазвонил телефон.

— Послушайте, кто это, Паркер — велела она.

— Да, мсье… да, — отвечала Паркер, — да… мадам надела изумруды. Да… я уверена, это будет прекрасно, благодарю вас, мсье. Мадам почти готова.

— Мсье Ремон, мадам, — доложила Паркер, — говорит, что надеется видеть на вас изумруды, так как несет вам зеленую орхидею.

— Ну как удачно, Паркер! — воскликнула миссис Ванситтарт. — Хорошо, что мы остановились на изумрудах!

Мсье Ремон ожидал в богато декорированной гостиной хозяйку, которая вышла ему навстречу, распространяя ароматы, присущие восточному базару.

— Cherie! — вымолвил Ремон, взял ее руку и приложил к губам.

— Я заказал обед в «Бале-маскараде», — продолжал он после нескольких пылких комплиментов миссис Ванситтарт.

— Боже! — игриво воскликнула она. — Пойдемте.

— Только хочу попросить вас об одном, — настойчиво добавил он. — Давайте поужинаем сегодня здесь. Мне хочется поговорить с вами наедине. Я всегда вижу вас в окружении сотен обожателей.

— Какой же вы льстец, Ремон, — отвечала она. — Но если вы действительно хотите ужинать здесь…

Она вроде бы слегка сомневалась и нерешительно произнесла:

— Мой муж…

— Он далеко и никогда ничего не узнает, — перебил Ремон.

Он был так красив в этот момент, что миссис Ванситтарт, трепетавшая от сладостных предвкушений, не устояла.

— Хорошо, — согласилась она наконец.

Сняла телефонную трубку и приказала, чтобы по возвращении ее поджидала бутылка шампанского с черной икрой.

Они спустились по лестнице к автомобилю миссис Ванситтарт — огромной, роскошной «испано-сюизе». Ремон держал ее за руку под теплой горностаевой накидкой, пока они ехали к полному музыки и огней «Балу-маскараду».

Через четыре часа тот же автомобиль доставил их к подъезду апартаментов. Достав из ее сумочки золотой ключик, Ремон отпер дверь и пропустил миссис Вансит-тарт вперед.

Гостиная с опущенными шторами, притушенными лампами, расшитыми креслами и обернутой салфеткой бутылкой шампанского напоминала декорацию к голливудскому суперфильму.

Миссис Ванситтарт ощущала головокружение от возбуждения и радостных предвкушений. Она чувствовала себя соблазнительной и влюбленной.

Снимая с нее горностаевую накидку, Ремон чуть коснулся губами ее плеча. Это не прошло незамеченным.

— Откройте шампанское, — сказала она. И щедрой рукой положила ему черную икру. Ремон поднес бокал к губам, пробормотал по-французски рискованно-смелый тост.

Миссис Ванситтарт, уловившая смысл лишь двух слов — «глаза» и «прекрасные», смотрела с восторгом на Ремона.

Ей казалось, что он обожает ее.

Она поднялась и не очень уверенно на слишком высоких каблуках пошла к дивану, на котором лежали мягкие подушки.

— Идите сюда, поговорим, — пригласила она, бросив на него взгляд, который считала манящим.

Ремон поставил бокал и грациозно приблизился.

— Сэди, — начал он, — мне нужно вам что-то сказать.

Сэди задрожала от его приглушенного голоса, полная радостных ожиданий.

— Сэди! — повторил Ремон.

Он протянул руки, и она бросилась к нему в объятия, охваченная экстазом.

Через несколько минут Ремон снял с ее шеи тяжелое ожерелье.

— Оно мне мешает, — заявил он, и она с готовностью рассмеялась.

Еще через десять минут растрепанная Сэди рассыпала по смуглому плечу Ремона золотистые кудри.

На толстом ковре на полу сверкали изумрудные браслеты, торопливо сброшенные ею в приступе страсти.

Дверная ручка повернулась почти бесшумно, дверь вдруг широко распахнулась, и на пороге возникла женщина, одетая во все черное.

Сэди Ванситтарт пронзительно закричала.

— Кто это? — спрашивала она. — Что вам нужно?

Но голос срывался, а попытки встать, натянуть на плечи бретельки и поправить прическу выглядели смешными.

И тут она услышала слова Ремона:

— Mon Dieu!5 Это моя жена!

Стоявшая в дверях женщина вошла в комнату. Лицо ее было очень бледным, словно она пережила какую-то трагедию.

— Так вот чем ты занят! — бросила она в лицо явно перепуганному Ремону. — И кто эта женщина?

Сэди уставилась на Ремона.

— Ваша жена? — пролепетала она. — Я понятия не имела…

Но женщина в черном мгновенно оборвала ее.

— Ну конечно же, не имели понятия, — усмехнулась она, — и я тоже. Только поняла из его писем, что он в кого-то влюблен. Что ж, прекрасно. Раз он вас так любит, возьмите его. С меня довольно. Я завтра подам на развод и привлеку вас как ответчицу.

— Ответчицу! — в ужасе вскрикнула Сэди. — Но у вас нет никаких доказательств против меня… Я ничего не сделала!

— Вот как? — мадам окинула ее испытующим взглядом. — А как насчет пребывания наедине с моим мужем в столь поздний час? Может быть, у вас тоже есть муж. Вам хотелось бы, чтобы он вел себя подобным образом?

— Мой муж! — Сэди схватилась за голову и повернулась к безмолвствующему Ремону. — Вы не должны позволять этого своей жене… слышите? Мой муж узнает… услышит… и тоже со мной разведется. О Боже! Остановите эту сумасшедшую!

— Вам следовало бы хорошенько подумать, прежде чем затевать игры с чужими мужьями, — сурово посоветовала мадам Ремон. — Мне нечего больше сказать. Ремон, завтра утром мои адвокаты с вами свяжутся… а с вами, мадам — в свое время.

Она направилась к двери, но не успела дойти, как Сэди метнулась за ней.

— Стойте! — выкрикнула она. — Ремон, остановите ее! Вы должны меня выслушать. Клянусь, ваш муж ничего для меня не значит. Я обещаю никогда больше с ним не встречаться. Ремон, пожалуйста, попросите ее… умоляю! Ремон! Вы не знаете, что поставлено на карту — вся моя жизнь… Я не могу допустить, чтобы моему мужу стало известно об этом!

Мадам вроде бы заколебалась.

— Вы разбили мою семью, — продолжала она. — Вы лишили меня его любви и привили ему вкус к дорогим вещам. Только взгляните на эту комнату… на еду…

Она широким жестом указала на икру и шампанское.

— Мы — люди бедные и не можем позволить себе такой образ жизни. Вы увели его, вы украли его. Возможно, вам удастся его удержать.

Она снова пошла к двери, но Сэди остановила ее.

— Не уходите! Я дам вам денег, отдам все, только не втягивайте меня в скандал.

Мадам холодно посмотрела на нее. В черной одежде она выглядела гораздо импозантнее шикарно одетой миссис Ванситтарт.

— Хорошо, — согласилась она. — Я его заберу. Но вы должны заплатить мне сто тысяч франков и дать обещание больше с ним не встречаться.

— Сто тысяч франков! — Сэди была ошеломлена.

— Что ж, если нет… берите его.

И Сэди ответила со слезами в голосе:

— Нет… нет. Я вам заплачу… заплачу сейчас же. Где моя чековая книжка?

Миссис Ванситтарт лихорадочно рылась в ящиках письменного стола в стиле Людовика XV, нервно расшвыривая во все стороны бумаги.

Наконец книжка нашлась, она схватила с китайского чернильного прибора ручку и трясущимися руками выписала чек на требуемую сумму. Протянула женщине, которая внимательно проглядела его и предупредила:

— Если чек будет аннулирован, вам известно, что за этим последует.

Не сказав больше ни слова, «супруги» покинули квартиру, и только когда дверь за ними закрылась, Сэди Ванситтарт разразилась истерическими рыданиями, от которых не могла оправиться несколько минут.

Через полчаса она обнаружила, что изумруды исчезли.

Фиона с Ремоном вышли из банка под яркими утренними солнечными лучами, пробивавшимися сквозь окутавшую Париж дымку, которая предвещала ужасную жару днем.

Было еще очень рано, и хотя в банке кипела уже бурная деятельность, улицы города были еще пусты.

Во внутреннем кармане пиджака Ремона лежал хрустящий плотный пакет.

Он не мог удержать руку, которая вновь и вновь непроизвольно касалась пакета, его глаза встретились с глазами Фионы. Оба улыбались.

Они уже далеко отошли от банка и остановились возле небольшого кафе.

Официант занимался уборкой помещения, но маленькие столики возле кафе уже поджидали посетителей.

Ремон заказал два кофе с бриошами. Когда официант удалился, он протянул Фионе руку.

— Здорово сделано, дружище, — сказал он. Фиона рассмеялась.

— Я никогда в жизни так не трусила.

— Ты была просто великолепна, — возразил он. — Вещи упаковала?

— Да, — подтвердила Фиона, — и куда же мне ехать?

Ремон сморщил лоб.

— А куда ты хочешь? — спросил он. — Я думаю, нам обоим лучше оставить на время этот дивный город. Лично я сажусь в аэроплан до Амстердама, где женщины весьма интересуются как бы это сказать… зелененькими камушками.

Фиона пожала плечами.

— Мне все равно, — призналась она.

— Тогда я посоветовал бы Монте-Карло, — сказал Ремон. — Там дело всегда найдется. Примерно через неделю соберется весь высший свет с супругами, и ты сможешь легко найти работу, — продолжал он, многозначительно улыбаясь, — может быть, не такую, какую тебе хочется, но все же работу. Ну, дружочек, могу только пожелать удачи.

А теперь допивай кофе, и берем такси, потому что я должен тебе кое-что передать. Здесь это делать, на мой взгляд, опасно.

В такси он вручил ей восемь тысяч франков.

Потом постучал в стеклянную перегородку и попросил шофера высадить его на площади Согласия, а Фиону отвезти в ее отель.

Когда такси остановилось, Ремон взял ее руку и нежно поцеловал.

— Ты храбрая и милая, — сказал он. — Bon voyage6, и береги себя. Когда-нибудь мы снова встретимся.

— До свидания, — отвечала Фиона.

Сквозь заднее стекло машины она смотрела, как он уходит, походка его была легкой и изящной.

Спустя час Фиона уже сидела в поезде, направлявшемся в Монте-Карло.

Она решила отправиться в путь днем не только из-за совета Ремона, который считал, что им нужно как можно скорее убраться из Парижа, но и потому, что не хотела тратить на спальное место лишних две сотни франков.

Весь долгий путь она просидела, разглядывая в окно проплывающие мимо поля, пыталась читать, но в сознании вновь и вновь оживали события прошлой ночи.

Какой легкой сегодня выглядела прошедшая ночь, умело и ловко провернутое дело! Но все-таки слово «шантаж» ее пугало, так же как и «тюрьма».

«Я — мошенница, — думала про себя Фиона. — Какой ужас! Но как волнующе! Как в детективном романе. Только счастливого конца у меня не будет».

При мысли о Джиме на глаза ее навернулись слезы. Она все еще не могла думать о нем, не испытывая боли в сердце.

Принялась гадать, чем он сейчас занимается.

Что он сказал, что почувствовал, вернувшись в пустую квартиру и обнаружив ее исчезновение? Ушла, не оставив ни единой строчки…

Она почему-то была уверена, что он поймет ее. Джим так хорошо ее знает, что не примет это ни за бессердечие, ни за невнимательность… Он часто подтрунивал над ней, что она не умеет четко выражать свои чувства…

Она вспомнила, как он приставал к ней, заставляя признаться в любви.

— Я люблю тебя, — покорно произносила Фиона, подняв на него взгляд, не оставлявший никакого сомнения в правдивости ее слов.

— Но как? — спрашивал он. — Расскажи мне, как именно?

Фиона качала головой, отказываясь витиевато выражать свою любовь, а Джим безжалостно вышучивал ее за это неумение.

Сам он подробно перечислял ее достоинства, говорил, какая она прелестная, как много для него значит, как глубоко он счастлив, находясь рядом с ней, и ей хотелось научиться отвечать ему тем же.

Ей хотелось рассказать, что, находясь рядом с ним, она тянется к нему, как к магниту, и ощущает себя частью его, полностью слитой с ним.

А словами она могла только сказать: «Я люблю тебя, Джим» — и все.

В Монте-Карло поезд пришел ночью. Он шел вдоль Карниза7, через сиявшие огнями Канн и Ниццу, мчался в закатных сумерках мимо живописных романтических местечек.

Только выйдя на маленьком вокзальчике Монте-Карло, Фиона сообразила, что даже не представляет, в какой ей идти отель. Теперь, когда в ее сумочке лежало больше восьми тысяч франков, она уже не так тревожилась, как по приезде в Париж, но все же решила поберечь деньги.

Ей не хотелось хвататься за первое попавшееся предложение.

На своем плохом французском Фиона спросила стоявшего у ворот мужчину, не порекомендует ли он хороший недорогой отель.

Он быстро ее оглядел, а потом, должно быть, успокоенный ее скромным видом и бледным от утомительного переезда лицом, ответил:

— Здесь есть небольшая хорошая гостиница «Рижи», неподалеку от Зимнего казино.

Поблагодарив его, Фиона начала подниматься в гору в сопровождении носильщика, который нес ее багаж. Отель оказался маленьким, но респектабельным.

Фиона могла получить комнату за несколько франков в день или пансион за двойную цену.

Она согласилась на последнее на день-другой, пока не приспособится к новой жизни.

Она слишком устала, чтобы в тот же вечер обследовать Монте-Карло, вынула из багажа несколько необходимых вещей, улеглась в постель и заснула крепким сном без сновидений.

Когда она проснулась, в щели между ставнями лился солнечный свет, который на полу комнаты ложился в виде решетки.

«Как в тюрьме», — сказала себе Фиона.

Почуяв легкий озноб страха, она сорвалась с постели и широко распахнула ставни.

От вида, открывшегося ее глазам, у нее дух захватило. Никогда еще она не видела такого синего неба.

Далеко внизу пролегала полоска знаменитого пляжа, рядом громоздились бело-розовые корпуса новых отелей. Посреди всего этого великолепия стояло огромное белое здание, смахивающее на свадебный торт, окруженное внизу террасами. Фиона догадалась, что это, должно быть, и есть казино.

Было очень жарко, но в окно Фионы, находившееся высоко, на уровне крыш стоявших внизу домов, дул легкий ветерок.

Она быстро оделась и пошла осматривать город, она наблюдала за людьми, которые купались в плавательных бассейнах или загорали, лежа на оранжевых матрасах.

Фиона сообразила, что надо купить пляжный костюм.

Ей хватило ума обойти стороной дорогие магазины, и, пообедав в своем отеле, она, гуляя по узким улочкам города, сумела приобрести красивый шерстяной белый костюм всего за несколько франков.

Днем она искупалась, но чувствовала себя неловко среди оживленных групп людей, которые, казалось, были хорошими знакомыми.

После купания Фиона села в углу плавательного бассейна и стала разглядывать окружающих. А вскоре она заметила, что еще кое-кто занят тем же самым.

Это был пожилой мужчина, лет семидесяти, со следами былой красоты, однако теперь выглядевший больным и усталым. Седые волосы его были гладко зачесаны назад, лоб был большой, под усами виднелись полные губы. Глаза его были почти трагическими.

Казалось, что ему хочется присоединиться к молодежи, которая веселилась вокруг него, но он чувствовал себя явно плохо и производил впечатление одинокого человека.

Заметив ее взгляд, он слегка улыбнулся, точно догадавшись, что она тоже одна.

Фиона встала и медленно направилась к дому. По пути она заглянула в казино и, предъявив паспорт, получила билет в многочисленные залы.

Она понимала, что совершает чрезвычайно экстравагантный поступок, но было бы странным попасть в Монте-Карло и не зайти вечером в казино.

«В конце концов, — спорила она сама с собой, — вряд ли я получу работу, сидя в номере или прочитывая объявления. Надо повстречаться с разными людьми, и тогда, может быть, что-нибудь попадется».

Зайдя в казино, она поинтересовалась, не требуются ли танцовщицы.

Ее уведомили, что девушек вполне достаточно, но попросили оставить адрес на случай, если вдруг появится какая-то работа.

Мужчина, который ее расспрашивал, оказался весьма любезным, и Фиона узнала у него о городских танцевальных площадках, где была вероятность найти работу.

— Если вы можете подождать, — говорил он, — вакансия непременно появится. В начале сезона сюда прибывает очень много девушек. Кое-кому может повезти — может попасться выгодное место.

При этих словах он подмигнул, и Фиона хорошо поняла, о каких местах идет речь.

— Другим счастье не улыбается — они заболевают, и доктора отсылают их прочь.

И на сей раз не оставалось никакого сомнения в смысле сказанного.

— Но как бы там ни было, везет им или нет, таким образом освобождается место для следующей.

Фиона поблагодарила его, вернулась в отель, распаковала вещи и выбрала подходящее вечернее платье. Она испытывала бесконечную благодарность к Джиму, настоявшему на приобретении для нее превосходного гардероба.

Платье, на которое пал ее выбор, было белое, очень просто сшитое, но каждая линия говорила о руке замечательного портного. Платье красиво обрисовывало стройную фигуру девушки.

Обедать Фиона спустилась вниз в столовую для жильцов с пансионом, потом набросила на плечи бархатную накидку и не спеша пошла по темной улице.

Летнее казино было залито потоками света. Перед ним в море высился остров, превращенный в сценические подмостки, на которых разворачивалось представление кабаре, развлекавшее сотни обедавших. Люди сидели за столиками на длинных террасах и слушали бесчисленные джазовые оркестры.

Фиона сообразила, что пришла рано. Похоже, никто из фешенебельной публики Монте-Карло не обедал раньше десяти часов.

Слегка устыдившись, она побрела по игорным залам, где за столами наготове сидели крупье, поджидая, когда в их сети влетит первая муха.

Огромные окна открывались на террасу, она опустилась под одним из них на диванчик и стала разглядывать людей внизу.

И тут она увидела пожилого мужчину, которого приметила днем возле плавательного бассейна. Он сидел в одиночестве за угловым столиком.

Она наблюдала, как он осторожно, понемногу и привередливо ест расставленную перед ним на блюдах еду, пригубливает из стакана минеральную воду, хотя почти на всех столиках стояли бутылки шампанского.

Люди, закончив обед, перекочевывали к игорным столам в крытый сад, в гостиный зал, усаживались, оглядывали друг друга с нескрываемым любопытством.

Места за столами с рулеткой стали заполняться. Крики крупье «faites vos jeux» 8, звяканье рулеточных шариков, оглашаемые номера — все смешалось, вместе с плеском волн, в непривычную музыку.

Когда террасы опустели, а залы заполнились, Фионе захотелось выйти.

Ее тянуло на свежий воздух. Игорные столы, о которых она столько слышала, пока не вызвали у нее интереса.

Она ступила на почти пустую террасу и остановилась, глядя на отражавшиеся в воде огни, которые превратили колышущееся море в калейдоскоп дивных цветов, играющих на камнях, — пурпурных, зеленых и алых.

Фиона так и стояла, погруженная в свои мысли, пока ее не вернул к реальности голос, произнесший:

— Вы, кажется, тоже одна. Можно мне с вами поговорить?

Через две недели Фиона знала историю всей жизни Эндрю Акфилда, и к тому времени они уже стали большими друзьями.

Родился он на севере в сельской местности, как и его отец, он стал работать на хлопчатобумажной фабрике, которая после того, как Эндрю Акфилд взял дело в свои руки, сильно расширилась, так что пришлось нанимать уже тысячи рабочих.

Работа ему нравилась, нравилось сознавать, что он распоряжается целой армией рабочих, что гигантские машины крутятся потому, что ему этого хочется. Все это выглядело романтично, как в книгах.

Потом он женился на кузине, подчинившись беспрекословному выбору, сделанному его сестрами. Брак оказался скучным, обыкновенным и невдохновляющим.

Они никогда не были влюблены друг в друга, как он с самого начала был браком по расчету, таким и остался.

Она неплохо содержала дом и, будучи женой одного из богатейших в округе мужчин, не делала ни малейших попыток понять своего мужа или оценить его достоинства.

Он надеялся на рождение сына или дочери, но то ли сыграл свою роль характер их отношений, то ли сама природа восстала против их союза, только детей у них не было.

Стачка прядильщиков после войны, а потом спад торговли сильно отразились на его бизнесе. Одну фабрику пришлось закрыть, другие работали с половиной прежнего штата рабочих.

Эндрю Акфилд вдруг обнаружил, что ему почти нечего делать. Он всегда к чему-то стремился, что-то менял и совершенствовал.

Всю жизнь вкладывал немалые прибыли в дело ради развития и повышения доходности производства. Теперь оказалось, что это не нужно, да, собственно, и невозможно. Он не мог двигаться дальше, мог лишь сидеть и оберегать то, что осталось.

Он был очень богат, потратив только десятую часть капитала. Но беспокоило его вовсе не это. Встревожило его неожиданное открытие, что он состарился.

Казалось, только вчера он молодым юношей пришел на отцовскую фабрику, полный сил и энтузиазма, строя планы для себя и своих служащих, большинство из которых впоследствии он сумел сохранить. А теперь большая часть дела всей его жизни рассыпалась в пух и прах.

Размышляя над неожиданным поворотом событий, Эндрю Акфилд тяжело заболел. Обострился плеврит — старая история, результат постоянного пребывания в духоте, постоянной нехватки свежего воздуха, постоянного недостатка физической нагрузки, слишком напряженного труда и слишком долгого пренебрежения отдыхом.

Врач нерешительно предписал ему покой и поездку за границу, и Эндрю Акфилд, к его изумлению, согласился.

После короткой доверительной беседы со своим пациентом доктор добавил, что тот должен ехать один. Миссис Акфилд была удивлена, шокирована и сперва не поверила.

— Место жены рядом с мужем, — вновь и вновь повторяла она.

Но врач стоял твердо, и Эндрю тоже.

— Ему необходимо полностью изменить образ жизни, — пояснил доктор, а Эндрю кивнул.

Следующие несколько дней встревожили его жену больше, чем весь период болезни. Он словно превратился в школьника.

Взял с собой очень мало вещей из одежды, вселив в нее сильное подозрение, что намерен обзавестись новыми, и отнюдь не у доброго местного портного, который в течение пятидесяти лет шил Эндрю практичные костюмы.

Через месяц он сообщил домой, что задержится на какое-то время. Через два месяца повторил первое сообщение почти слово в слово.

Миссис Акфилд писала и умоляла позволить ей приехать к нему, но довольно долго не получала ответа, а потом получила одно только слово: «Невозможно».

Нерегулярно приходили и открытки от него, где он коротко писал, что жив и здоров. Из них явствовало, что он путешествует, кочуя по всей Европе.

Открытки отправлялись то из одной столицы, то из другой, то с веселого испанского морского курорта, то из маленькой деревушки в Альпах. Наконец Эндрю написал жене письмо из Монте-Карло.

В первый раз приступив к описанию своего образа жизни, он испытал некое странное смущение и легкий испуг. И он едва не вернулся домой, в уютный мир знакомых, привычных вещей.

А потом опыт долгой уединенной жизни помог ему взять себя в руки.

Одиночество не страшило его, он всегда любил со стороны наблюдать за людьми, разгадывать их характер, не вторгаясь в их жизнь.

Фиону Эндрю заметил сразу. Ее вообще все всегда замечали из-за светлых волос, необычной манеры держать голову и чудесного цвета лица.

Решившись заговорить с ней, Эндрю боялся получить отпор. За все время странствий ему почти не доводилось беседовать с женщинами.

Мужчины обычно с удовольствием вступали с ним в разговор. Они сразу чувствовали, что он проявляет к ним интерес, и отвечали ему тем же.

С женщинами он нервничал, мало с ними общался и понимал еще меньше.

Проведя в обществе Фионы неделю, Эндрю Акфилд понял, чего был лишен в жизни.

Будучи воплощением мужественности, он должен был любить многих женщин, если бы вся его мужская сила не была отдана целиком и полностью работе.

Если бы случилось так, что какая-то женщина покорила его сердце, он стал бы идеальным мужем. Ему нравилась женская слабость и хрупкость, нравилось чувство собственного превосходства, которое он ощущал еще на фабрике.

В то же время этот сильный мужчина с восторгом упал бы к ногам любимой женщины.

Фиона олицетворяла его представление об идеале. Он восхищался ее манерами, хрупкостью, естественным обхождением с мужчиной, который оказывает ей даже небольшие знаки внимания.

Ему нравилось ее отношение ко всему, что поможет ей выжить.

Такой, по его убеждению, и следует быть женщине. Он терпеть не мог женщин, готовых соперничать в работе с мужчинами или даже брать верх в чисто мужских сферах деятельности.

Эндрю мало-помалу вытянул из Фионы ее историю, и это отняло у него тоже много времени.

Хорошо познакомившись за три недели, они чувствовали взаимное восхищение и, чем больше они общались, тем больше привязывались друг к другу.

Как-то вечером, во время совместного обеда в казино, на той же самой террасе, где они впервые встретились, Эндрю Акфилд открыл ей душу.

Фиона, смотревшая на него через узкий столик, выглядела совершенно очаровательной. На ней было темно-зеленое платье, украшенное пурпурными орхидеями, которые Эндрю преподнес ей в тот вечер.

Кудрявые светлые волосы ореолом окружали ее головку, обрамляли округлившееся лицо.

Во время рассказа она не сводила с него широко открытых серьезных глаз, окаймленных темными загнутыми ресницами, которые почти касались ее тонких бровей.

Прелестная, совсем юная… И Эндрю от начала до конца рассказал свою историю с решимостью мужчины, пришедшего к твердому заключению о необходимости изменить свою жизнь.

— Фиона, — серьезно сказал он в заключение, — мне недолго осталось жить. Нет, нет, ничего не говорите, дорогая. Я старик и, может быть, слишком много работал.

Возможно, другие мужчины доживут до более преклонных лет, но я, как отработанный мотор, кажется, скоро завершу свой путь в этом мире.

У меня было мало радостей в жизни, я, наверное, уже говорил вам об этом. Развлекаться я никогда не умел, а теперь для меня развлечение состоит в том, чтобы посидеть на солнышке и понаблюдать за другими.

Я почти не знал женщин, и у меня нет воспоминаний, связанных со счастливыми минутами прошлого: с заветной розовой ленточкой, или засохшим цветком, или театральной программкой, или маленькой перчаткой и тому подобное.

В моем сердце теперь будет храниться единственное воспоминание, Фиона, — о последней неделе рядом с вами, о времени, которое мы провели вместе.

Это воспоминание самое счастливое, самое живое. Дорогая, я стар и болен… Одарите ли вы счастьем последние годы моей жизни?

Я говорю «годы», но, возможно, остались лишь месяцы.

Согласитесь ли вы жить со мной, поедете ли вы со мной? Я не вкладываю в слово «жить» общепринятый смысл. Хотя очень хотел бы, чтобы это было в моих силах.

Будь я на двадцать лет моложе, все обернулось бы по-другому. Я даже тогда был бы для вас слишком стар, но сделал бы все возможное, чтобы вы полюбили меня.

Я не могу просить вас жить со мной как с мужчиной, Фиона, но могу просить разделить эту жизнь как с другом. Я не желаю видеть вас урывками, как теперь.

Я хочу, чтобы вы были со мной, потому что люблю вас, и потому, что любовь, которую могу вам предложить, будет лишь стариковской привязанностью и обожанием, хотя для меня это величайшая трагедия.

Будь я молод, весь мир отдал бы за нашу с вами любовь. Но сейчас могу предложить ее вам только в таком виде.

Разрешите мне подносить вам подарки, Фиона, разрешите попробовать дать вам счастье, и если вы мне это позволите, то сделаете меня счастливейшим на свете. Так как же, милая?… Вы скажете «да»?

Когда Эндрю закончил, Фиона, не раздумывая, протянула ему через стол руки.

— О, мой дорогой, — вымолвила она со слезами на глазах, — конечно же, я скажу «да»!

И для Фионы настало время покоя и роскоши, удовольствий и радостей.

Эндрю Акфилд проявлял к ней необыкновенную доброту и предупредительность. Он самозабвенно любил ее, и невозможно было не ценить это чувство.

Он постоянно думал о ней, предвосхищал каждое ее желание, и она искренне полюбила его.

Она переехала из своего маленького отеля в новый роскошный отель рядом с пляжем, где Эндрю занимал большой номер из нескольких комнат. Спальня у нее оказалась такая огромная, что туда поместилась бы целиком ее крошечная квартирка в Челси.

Эндрю нанял автомобиль, и они проводили много времени, исследуя окрестности, разъезжая по побережью. Побывали в Ницце, Вильфранше, Канне, ездили обедать в Монтажель.

Он покупал ей самые дорогие вещи в лучших французских магазинах, и Фиона, привыкшая платить за одежду по нескольку фунтов, с ужасом смотрела на бешеные цены за простой шарф из белого шифона или оригинальное пляжное платье с открытой спиной, едва закрывавшее колени.

Эндрю посмеивался над ее бережливостью и, если бы она не протестовала, покупал бы все, что было в магазинах.

— Ради этого я экономил всю жизнь, — говорил он, — а теперь мне экономить не нужно.

Он подарил ей шикарную бриллиантовую брошь и браслет и в порыве щедрости пообещал оставить ей деньги по завещанию.

— Что скажет ваша жена? — обеспокоенно спрашивала Фиона.

— Дорогая моя, — отвечал Эндрю, — я мог иметь дочь ваших лет. Вы для меня дороже дочери. Если я не смогу сделать вашу жизнь счастливей, значит, я всю жизнь прожил напрасно.

Однажды в порыве откровенности Фиона рассказала ему о восьми тысячах франков, «заработанных» ею в Париже.

До сих пор она держала это в секрете, стыдясь в душе своего участия в сомнительной афере, но с другой стороны, она радовалась, что, одурачив миссис Ванситтарт, получила возможность встретиться с Эндрю Акфилдом.

Эндрю разволновался, когда она рассказала ему эту историю.