Проклятие клана

Происходило что-то настолько непостижимое, что мозг отказывался воспринимать. Ей казалось, будто герцог говорит на языке, которого она не знает. Все происходящее представлялось ей кошмарным сном.

Пока Килдонноны шептались о чем-то между собой, герцог подошел к Таре, и она с трудом заставила себя присесть перед ним в реверансе.

– Как вас зовут? – тихо спросил ее герцог своим низким голосом.

– Т… Тара… в… ваша… светлость, – едва вымолвила она, запинаясь на каждом слове.

– Вы слышали, что я сказал, Тара. Вы должны выйти за меня замуж. Сколько вам лет?

– Скоро будет восемнадцать, ваша светлость.

Герцог удивленно вскинул брови.

– Вы старше, чем я предполагал. И вы всю свою жизнь прожили в приюте?

– Д… да, ваша светлость.

– У вас раньше не было никаких любовных связей?

– Нет… конечно, нет… ваша светлость.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно.., ваша… светлость.

Дверь отворилась, и в зал вошел священник, а следом за ним мистер Фалкирк. На священнике была черная сутана с белым муслиновым воротничком. В руке он держал молитвенник.

Он поклонился сначала герцогу, потом Килдоннонам.

– Я пригласил вас сюда, святой отец, – проговорил герцог, – чтобы вы обвенчали меня с Тарой, у которой нет другого имени. Эти господа, которых, без сомнения, вы хорошо знаете, будут свидетелями церемонии.

– Слушаюсь, ваша светлость, – произнес священник с сильным шотландским акцентом. И, важно пройдя в дальний угол зала, встал перед камином, увенчанным огромным каменным гербом Маккрейгов.

Так стоял он, преисполненный чувства собственного достоинства, перелистывая страницы молитвенника в течение некоторого времени, выжидая, когда к нему подойдут герцог с Тарой.

Герцог предложил Таре руку, и несколько секунд она не могла понять, чего он хочет.

Потом робко, нерешительно, словно лишившись способности думать и действовать по собственной воле, она взяла его под руку, и они подошли к священнику.

Мистер Фалкирк остался стоять у двери. Священник начал службу.

Она оказалась очень короткой, и хотя Тара никогда не присутствовала на свадебной церемонии, она читала эту службу в своем молитвеннике и поняла, что английская ее версия сильно отличается от шотландской.

Однако то, что священник исполняет именно этот обряд, сомневаться не приходилось.

– Герон Торкуил, пятый герцог Аркрейджский, вождь клана Маккрейгов, согласны ли вы взять в жены эту женщину, Тару, и жить с ней в любви и согласии, пока смерть не разлучит вас?

–Да.

Голос герцога звучал решительно и твердо.

– Тара, возьмете ли вы в мужья этого человека и будете ли повиноваться ему и служить ему до конца своей жизни, пока смерть не разлучит вас?

– Да, – едва слышно прошептала Тара.

Священник соединил их руки, и герцог надел ей на палец обручальное кольцо. Оно оказалось слишком велико.

Потом священник прочитал молитву, ни одного слова из которой Тара не слышала, а если б и услышала, то все равно не поняла бы.

В голове билась единственная мысль: она замужем!

Теперь она жена человека, которого впервые увидела всего пару минут назад!

Человека, страх перед которым не давал ей покоя всю дорогу из Англии в Шотландию!

Человека, который оказался еще страшнее, чем она предполагала! Она замужем!

Глава 4

– Разрешите помочь вам раздеться… ваша светлость?

Перед последними словами – небольшая пауза.

– Н… нет… благодарю вас, – смущенно пробормотала Тара.

– В этой комнате некоторое время никто не жил, поэтому я распорядилась затопить камин. По вечерам здесь может быть прохладно, хотя сейчас и лето.

– Спасибо, миссис Маккрейг. Это… очень… любезно с вашей стороны.

Экономка обвела комнату придирчивым взглядом.

– Может быть, вы что-нибудь еще желаете… ваша светлость?

И снова перед последними словами небольшая пауза.

– Нет, спасибо.

Экономка вышла из комнаты, и Тара осталась одна посреди огромной спальни с высоким потолком, которая, как ей сказали, служила опочивальней жене вождя клана с тех самых пор, как был построен замок.

Внимательно оглядевшись, Тара пришла к выводу, что в те далекие времена комната эта была обставлена просто, безо всяких излишеств, однако нынешнее убранство спальни казалось настолько роскошным и изысканным, что она ужаснулась.

Кровать с искусно расшитым пологом подавляла своими внушительными размерами, Таре и во сне не могло присниться, что она будет на такой спать. Изящная мебель, зеркала в золоченых рамах, картины на стенах – все это великолепие не для такой простой девушки, как она.

Впрочем, какая же она простая девушка? Она герцогиня Аркрейджская!

Тара прекрасно понимала, почему экономке было так трудно называть ее «ваша светлость». Она не сомневалась, что и остальная прислуга будет выговаривать это обращение с таким же трудом.

Она начала медленно раздеваться и, сняв свое серое полотняное платьице, стыдливо поежилась.

Когда после свадебной церемонии миссис Маккрейг отвела Тару в ее комнату, ей было стыдно, что она так убого одета.

Пока они шли длинными коридорами, увешанными портретами предков Маккрейгов, Таре казалось, что они провожают ее презрительными взглядами.

А как ей было неловко, когда две служанки принялись доставать из дорожной корзины, которую она привезла с собой в Шотландию, ее скудные пожитки и развешивать их в шкафу!

Она понимала, что слуги должны быть изумлены и ее убогим гардеробом, и ее новым положением.

По правде говоря, последнего и сама Тара тоже пока не осознавала. Похоже, мозг ее отказывался работать: невозможно было понять ни что произошло, ни что ее ждет впереди.

Ей очень хотелось найти мистера Фалкирка, чтобы он хоть как-то утешил ее и приободрил. Но когда Килдоннонов вынудили засвидетельствовать ей свое почтение и они угрюмо проделали это, мистера Фалкирка в зале уже не было.

Он вернулся, лишь когда последний из Килдоннонов спустился по широкой лестнице и, оставив за собой атмосферу ненависти, молча покинул замок.

Только Тара, облегченно вздохнув, двинулась к нему, как послышался голос герцога:

– Я хочу с вами поговорить, Фалкирк. Пройдемте ко мне в кабинет.

– Слушаюсь, ваша светлость.

В этот момент в зал вошла миссис Маккрейг, вызванная, как догадалась Тара, мистером Фалкирком.

– Это, миссис Маккрейг, молодая герцогиня Аркрейджская, – ледяным голосом представил Тару герцог. – Прошу вас показать ее светлости ее апартаменты и проследить, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Миссис Маккрейг присела в реверансе и направилась к выходу. Тара, следуя за ней, потерянно думала, что вступает в новую жизнь, о которой не имеет ни малейшего представления.

По дороге она узнала, что ужинает герцог рано и что перед ужином от нее требуется принять ванну и переодеться.

У Тары осталось только одно чистое платье, и то штопаное-перештопаное.

Одежды в приюте всегда не хватало, и она переходила от одного ребенка к другому, пока не превращалась в лохмотья, годившиеся разве на то, чтобы мыть ими пол.

Дети, которых отдавали в подмастерья, свою одежду оставляли в приюте. Она доставалась тому, у кого был тот же размер.

Тара жила в приюте дольше всех, однако платья ее были новее, чем у других, поскольку она сама их шила.

Конечно, миссис Бэрроуфилд никогда не дала бы ей денег на новый материал, однако, по счастью, покойная герцогиня Анна Аркрейджская приобрела для приюта по умеренной цене несколько рулонов серой ткани.

Сшить новое платье было только вопросом времени. А вот его-то Таре всегда и не хватало, ей приходилось присматривать за таким множеством детей, что до шитья руки не доходили.

Теперь она припомнила, что последний раз сшила себе платье больше двух лет назад, и пожалела, что не успела перед поездкой на север смастерить новое. Но теперь, когда она стала женой герцога, решила Тара, она сможет сбросить свою убогую сиротскую одежду.

«Жена герцога!»

Она повторяла эти слова про себя, моясь в ванне, которую внесли в спальню и поставили на огромный турецкий ковер, на который ей полагалось ступить после купания мокрыми ногами.

Принимать горячую ванну, и чтобы тебя при этом не торопили – такую роскошь Тара могла себе позволить чрезвычайно редко.

Вода оказалась очень мягкой и немного коричневатого цвета. Тара с изумлением разглядывала ее, пока не догадалась, что это та самая торфяная вода, которая повсеместно используется в Шотландии, о чем ей рассказывал мистер Фалкирк.

Ванну в спальню внесли две служанки. Они вежливо поздоровались с ней, но держались скованно. Тара тоже чувствовала себя неловко и не нашлась что сказать, и они принялись в полном молчании помогать ей раздеваться.

Когда Тара оделась после ванны и стояла, размышляя, чем бы ей теперь заняться, в комнату вошла миссис Маккрейг. Она окинула Тару холодным взглядом, и та поняла: эта пожилая женщина общительностью не отличается. Впрочем, Тара прекрасно понимала, почему экономка держится так отстранение: ее госпожой нежданно-негаданно стала какая-то девчонка из приюта! Разве у кого-нибудь повернулся бы язык винить пожилую женщину за то, что она не рада! Но Таре не к кому было больше обратиться, и она смущенно попросила:

– Не могли бы… вы мне сказать… что мне теперь… делать?

Голосок у нее был тоненький, как у ребенка, и в суровое лицо миссис Маккрейг смягчилось.

– Вы волнуетесь, ваша светлость, и в этом нет ничего удивительного, – проговорила она. – Когда впервые видишь наш замок, он кажется огромным!

– Так оно и есть! – воскликнула Тара.

– Как сказал мне мистер Фалкирк, вы не ожидали, что его светлость возьмет вас в жены?

– Совершенно верно, – ответила Тара. – Поэтому прошу вас, скажите, что мне делать дальше.

– Через несколько минут начнется ужин, – проговорила миссис Маккрейг. – Вы будете ужинать с его светлостью в главном зале, там, где вас обвенчали.

– По-моему, я помню, где он находится, – пробормотала Тара.

– Тогда вам пора идти. Его светлость уже ждет. Тара едва сдержалась, чтобы не попросить миссис Маккрейг пойти вместе с ней.

Словно серая тень, побрела она по широкому коридору в главный зал.

Из зала доносились голоса, один из которых принадлежал мистеру Фалкирку.

Его присутствие в зале немного успокоило Тару. «Все не так уж плохо», – решила она. И, подойдя поближе, услышала:

– Полагаю, ваша светлость, вы прикажете отправить завтра утром, как только рассветет, карету в Эдинбург?

– В Эдинбург? – удивился герцог. – Это . еще зачем?

– Я думал, вы захотите купить молодой герцогине соответствующие туалеты. Как хорошо известно вашей светлости, ближе негде приобрести одежду из добротной материи и модного фасона.

Наступила тишина. Потом Тара услышала голос герцога.

– Герцогиня одета совершенно нормально, и я считаю, что нет необходимости покупать ей новые наряды.

– Но, ваша светлость… – начал было мистер Фалкирк, однако герцог перебил его:

– Я хочу, чтобы Килдонноны, глядя на нее, испытывали угрызения совести, чтобы их всегда мучила вина за то, что сделала покойная герцогиня.

И, помолчав секунду, добавил:

– Таре предстоит вращаться в высшем обществе среди красивых женщин, пусть же она станет живым напоминанием старшему Килдоннону о недостойном поведении его дочери. Пусть он всегда помнит, какой стыд я перенес по ее милости!

Слушая его гневную речь, Тара машинально шла вперед.

Мистер Фалкирк открыл было рот, чтобы возразить своему хозяину, но не успел произнести ни звука – Тара уже стояла в дверях.

Она была очень бледна, глаза на крошечном личике казались огромными, и в них застыло выражение такой боли, что слова замерли у мистера Фалкирка на губах.

Поклонившись герцогу, он направился к двери. Встретившись с ним взглядом, Тара поняла: мистер Фалкирк чрезвычайно зол на герцога, однако отменить его решение не в силах.

– Надеюсь, вы получили все необходимое? – Голос герцога звучал резко.

Тара была настолько взволнованна, что ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с силами и ответить.

– Д… да… Благодарю вас… ваша светлость.

– Вы, должно быть, устали после столь долгого путешествия, но завтра, когда отдохнете, вы сможете осмотреть замок и окрестности и, я уверен, откроете для себя много интересного.

– Да… ваша светлость.

Казалось, герцог разговаривает с ней как с совершенно чужим и малоинтересным ему человеком, а мыслями он где-то далеко, и когда дворецкий объявил, что ужин подан, герцог вздохнул с облегчением.

Тара отметила, что он переоделся к ужину.

Плед в красно-сине-белую клетку, в котором Тара его впервые увидела, когда он разговаривал с Килдоннонами, герцог сменил на черный бархатный камзол, украшенный серебряными пуговицами и жабо из великолепных кружев.

Таре показалось, что и спорран, отделанный мехом, еще красивее, чем тот, что висел у герцога через плечо накануне.

Несколько театральное одеяние герцога смотрелось на нем абсолютно естественно. Тара и представить себе не могла, что можно выглядеть настолько величественным.

Герцог предложил Таре руку, и теперь она уже знала, что от нее требуется.

По широкой лестнице с каменной балюстрадой герцог повел ее в столовую, огромную комнату с высокими потолками и высокими узкими окнами, выходящими, как она позже выяснила, на фасад замка. На мгновение Тару ослепил блеск начищенной золотой и серебряной посуды, в которой отражалось пламя шести свечей в массивном канделябре.

Герцог расположился во главе длинного стола на стуле с высокой спинкой. Тару усадили по правую руку от него, и она со страхом разглядывала теперь многочисленные ножи, вилки и ложки – чтобы пользоваться ими, уроков мистера Фалкирка было явно недостаточно.

Герцог, видимо, не представлял, о чем можно говорить со своей женой, и обратился к дворецкому, который прислуживал за столом:

– Лосося поймали сегодня?

– Да, ваша светлость.

– Кто доставил его в замок?

– Росс, ваша светлость.

– Он поймал его багром или сетью?

– Насколько мне известно, багром, ваша светлость.

– Ему ведь уже было сказано не ловить багром такую маленькую рыбу!

– Я напомню ему об этом, ваша светлость.

– Я сам с ним поговорю! Передайте мистеру Фалкирку, что я желаю видеть Росса завтра утром!

– Слушаюсь, ваша светлость.

Одно блюдо сменяло другое, и казалось, что ужин никогда не кончится.

Герцог казался мрачнее тучи и практически ничего не ел. Тара же была настолько напугана, что не могла проглотить ни кусочка.

Во время последней остановки на постоялом дворе мистер Фалкирк заставил Тару, как ей казалось, чересчур плотно пообедать. Перед ней стояли изысканные блюда, которые ей прежде не доводилось пробовать, но, хотя Тара уже изрядно проголодалась, она, к стыду своему, никак не могла доесть то немногое, что лежало у нее на тарелке.

Дворецкий предложил ей вина, от которого она отказалась. Наконец был подан десерт – персики, такие огромные, каких она прежде никогда не видела, и черный, с фиолетовым отливом виноград, – и Тара с облегчением поняла, что ужин подходит к концу.

Внезапно издалека донеслась какая-то странная музыка, она звучала все ближе и ближе, и Тару осенило – да ведь это волынка, ее высокий, резкий голос!..

Тара слушала, затаив дыхание.

В комнату строевым шагом вошел представитель клана Маккрейгов в красно-сине-белом клетчатом пледе, килте и в берете, сидевшем немного набекрень. Он обошел вокруг стола, извлекая из своей волынки звуки, которые, как казалось Таре, она когда-то слышала во сне.

Сыграв две мелодии, он вытянулся по стойке смирно перед герцогом и спросил:

– Что ваша светлость еще желает услышать?

Говорил он с таким сильным шотландским акцентом, что его трудно было понять, герцог же ответил ему на гэльском языке, которого Тара и вовсе не знала.

И снова волынщик, играя, обошел вокруг стола, и снова показалось, что стены комнаты раздвинулись и удивительная древняя музыка несется над вересковыми зарослями, голубыми озерами и густыми лесами этой прекрасной дикой страны.

Казалось, минула вечность, когда, закончив играть, волынщик снова встал по стойке смирно.

Дворецкий поставил перед герцогом небольшой серебряный кубок, который тот протянул волынщику.

– Ваше здоровье, – проговорил он, одним глотком осушив кубок, и, отдав честь, вышел из комнаты.

Впервые с тех пор, как они сели за стол, герцог обратился к Таре:

– Надеюсь, вам понравилась игра на волынке?

– Это было просто замечательно! – воскликнула Тара. – Я всегда думала, что волынка вызывает именно такие чувства.

– Какие именно?

– Она до того трогает за душу, что хочется смеяться и плакать одновременно. Кажется, что слышишь голоса идущих в бой шотландцев.

Герцог удивленно взглянул на нее:

– Неужели вы и вправду это чувствуете?

– Жаль, что я не могу точнее выразить свои чувства, – ответила Тара. – Мистер Фалкирк рассказывал мне, какое значение имеет волынка в жизни кланов. Теперь я понимаю, как можно сплотить людей и заставить забыть о смерти, повести их в бой за веру.

Голос ее звучал взволнованно. Она вдруг вспомнила, как переживала, читая рассказы о шотландцах, погибших от рук англичан.

– Откуда у вас могли взяться такие слова… вернее, мысли?

Недоуменный возглас герцога заставил Тару смущенно замолчать. Что, если он сочтет ее экзальтированной или, хуже того, самонадеянной?

И позднее, раздеваясь в своей просторной спальне, Тара вспоминала голос волынки, тронувший ее до глубины души.

«Слушая эту музыку, я почувствовала себя шотландкой», – подумала она.

Как же она хотела жить в Шотландии, где-нибудь на маленькой ферме, познакомиться с соседями, узнать, о чем они думают, мечтают, с какими проблемами сталкиваются; и, быть может, помочь эти проблемы разрешить!

«Я всегда мечтала помогать людям, – думала Тара. – И возможно, теперь, нежданно-негаданно став герцогиней Аркрейджской, я смогу это сделать»,

Одного Тара пока не могла осознать: что она не только герцогиня, но и замужняя женщина. Она взглянула на свое обручальное кольцо. Оно было ей слишком велико, и Тара боялась его потерять.

Внезапно ее как громом поразило.

Ведь она жена герцога, а муж и жена – это одно целое! Священник, совершив свадебный обряд, соединил их навеки.

До сих пор Тара об этом как-то не задумывалась, У нее просто не было времени, ведь с момента ее приезда в замок произошла масса совершенно удивительных событий. И только теперь до нее дошел истинный смысл слов «замужняя женщина», поразивший ее до глубины души.

– Герцог мой муж, – повторяла и повторяла она тихонько, пока ее не прошиб озноб.

Тара инстинктивно придвинулась поближе к камину, но согреться все никак не могла.

«Как страшно», – подумала она и едва удержалась, чтобы не броситься со всех ног к мистеру Фалкирку, – он бы мог подсказать, что ей делать.

В приюте Тара то и дело слышала разговоры о незаконнорожденных детях, о том, что матери их совершили тяжкий грех, пойдя и против Господа, и против Церкви, но она никогда не задумывалась над тем, что именно подразумевается под этим самым грехом.

Незамужняя женщина рожала ребенка, и он, без вины виноватый, становился объектом жестоких насмешек и издевательств только потому, что не знал имени своего отца.

Однако Тара не имела ни малейшего представления о том, каким образом ребенок появляется на свет. И вот теперь, похоже, настал момент узнать.

Все неизведанное всегда страшит, и Тара места себе не находила от страха.

– Что же мне делать? Что делать? – твердила она снова и снова.

Ей казалось, эта огромная комната с роскошной мебелью не что иное, как ловушка, в которую ее угораздило попасть и из которой ей теперь не выбраться.

Она взглянула на массивную кровать с пологом, на подушки с наволочками в оборочках, на бархатное покрывало с монограммой герцога и короной посередине и вздрогнула.

Откинутое одеяло вызвало в ней такой ужас, словно манило принять участие в чем-то малопристойном, а потому наводящем безотчетный страх.

Перед камином лежал коврик из белой мерлушки с крутыми завитками. Тара вся дрожала от холода и страха, ноги у нее подкашивались, и она опустилась на коврик и протянула руки к огню.

Так сидела она довольно долго, пытаясь согреться, и все смотрела и смотрела на дверь. Но не на ту, что выходила в коридор, а на ту, которая вела, как ей казалось, в комнату герцога.

Он непременно придет к ней, ведь он теперь ее муж!

После ужина, отослав Тару в ее спальню, герцог отправился в главный зал. Распахнув окно, он стоял и смотрел вдаль. Внизу раскинулся сад, за ним простиралось огромное озеро, окруженное вересковыми зарослями, поверхность которого в лучах заходящего солнца казалась золотисто-багряной.

На землю спускались сумерки, уже вспыхнули первые звездочки.

Благоговейная тишина и какая-то неземная красота царили вокруг, но даже им не по силам было усмирить гнев, давно уже овладевший герцогом и ни на минуту его не отпускавший.

Гнев клокотал в его груди с тех самых пор, когда герцог отправился во Францию, преследуя свою жену и Неила Килдоннона.

Он женился не по любви, однако его влекло к черноглазой и темноволосой Маргарет.

Основой их брака был здравый смысл и стремление улучшить отношения их кланов, и герцог считал, что жить они с женой должны в мире и согласии, а жена должна исполнять обязанности герцогини так же неукоснительно, как это делала его мать.

Когда старший Килдоннон заявил, что лучший способ внушить представителям кланов, что междоусобная вражда отошла в прошлое, – это женитьба на его дочери, герцог чуть было не отказался.

Но потом, решив, что глупо считать каждого, кто носит фамилию Килдоннон, своим кровным врагом и что сам он, будучи вождем клана, должен подать своим подданным пример, согласился.

После чего молодую чету не мешкая обвенчали, стремясь как можно скорее положить конец бесконечной войне кланов.

Клан Маккрейгов в этих междоусобных боях был явно сильнее, он превосходил своих противников числом, а клан Килдоннонов месяц от месяца становился все слабее и слабее.

В глубине души герцог считал, что оказывает Килдоннонам честь, беря в жены Маргарет и соглашаясь помочь ее родственникам материально.

И потому, когда молодая жена в первую брачную ночь выдворила герцога из своей спальни, его гордости и чувству собственного достоинства был нанесен сильнейший удар.

Маргарет заявила, что скорее умрет, чем уступит его ненавистным объятиям, что на людях она согласна играть роль любящей супруги, но наедине… Полем битвы, которую предки обоих вели из поколения в поколение, теперь будет их семья.

– Я вас ненавижу! – Черные глаза Маргарет сверкали. – И вас, и всех Маккрейгов, вместе взятых! Только когда трупы всех Маккрейгов будут лежать у моих ног, я буду считать, что мир наконец избавлен от скверны!

И такая ненависть и злоба звучали в ее голосе, что герцогу даже показалось – его молодая жена немного не в себе. Однако, рассудив, что всю жизнь такую злость носить в себе не будешь, герцог решил, что со временем Маргарет образумится.

Ему было жаль жену – прожить целых двадцать три года в ветхом, полуразрушенном замке, без каких бы то ни было удобств. Килдонноны не могли позволить себе даже отремонтировать его!

Девушки ее возраста выезжали в Эдинбург на балы или в театр, Маргарет эти поездки были заказаны.

О каких развлечениях вообще могла идти речь, если у Килдоннонов не находилось денег даже для поездок по Шотландии, не говоря уж о том, чтобы покупать изящные туалеты или породистых лошадей!

«Я могу ей все это дать», – думал герцог, полагая, что Маргарет оценит его доброе к ней отношение.

Однако он жестоко ошибся. И, узнав из письма жены, что она вынуждена покинуть Шотландию, потому что у нее будет ребенок от другого, испытал такое потрясение, словно ему всадили кинжал прямо в сердце.

«Вы меня больше никогда не увидите, – писала Маргарет. – Я не прошу у вас прощения, мне нужно только одно – чтобы вы оставили нас в покое».

Такого герцог от нее не ожидал. Какой бы жестокой по отношению к нему ни была Маргарет, как бы его ни ненавидела, она была его женой, и человек, соблазнивший ее, должен за это ответить.

И тем не менее, хотя все его существо взывало о мщении, а запрятанная в самые сокровенные тайники души ненависть к Килдоннонам после чудовищного поступка Маргарет вспыхнула с новой силой, герцог не собирался убивать Неила.

Он хотел лишь покалечить его, чтобы ненавистный соперник уже не смог быть счастливым любовником. Но Неил умер от полученных ран, а Маргарет, так до конца и оставшись ярой фанатичкой, покончила жизнь самоубийством.

Герцогу было мало их смерти, его душа все еще жаждала мести, и он вызвал в замок Килдоннонов, стремясь отыграться на них, заставить их страдать так, как страдал он сам.

Маргарет уязвила его в самое сердце, и герцог собирался отплатить ее родне той же монетой.

Ему доставляло несказанное удовольствие видеть, что они готовы вцепиться ему в глотку, однако вынуждены присутствовать на его так называемой свадьбе, а потом засвидетельствовать свое почтение новоявленной герцогине – девчонке, зачатой и рожденной во грехе, всю жизнь прожившей в убогом приюте, а теперь занявшей место дочери вождя их клана!

Эти мысли напомнили герцогу о Таре, дожидавшейся его наверху.

На сей раз он не потерпит в первую брачную ночь никаких сцен и отказов! Уж он-то позаботится о том, чтобы наследник герцогства и – что еще важнее – будущий вождь клана был зачат уже сегодня.

И герцог решительно направился в свою спальню. Камердинер уже дожидался его. Молча принялся он помогать герцогу снимать его великолепный наряд.

Когда камердинер вытаскивал из его левого чулка короткий кинжал (скиэн-ду), составлявший непременную деталь костюма любого шотландца, герцог подумал о покойной жене. Интересно, пустила бы Маргарет в ход оружие, если бы в первую брачную ночь он решил настаивать на своих правах?

Эти маленькие кинжалы были взяты на вооружение шотландцами, после того как англичане запретили носить длинные мечи.

Специальным актом, действовавшим на протяжении тридцати пяти лет, лицам мужского пола запрещалось носить пледы, килты, перевязи, словом, все, что составляло национальный костюм шотландцев.

Даже на безобидную волынку налагался запрет. Герцог Камберлендский заявил, будто у него имеется неопровержимое доказательство того, что она является «орудием войны».

Однако скиэн-ду без труда можно было спрятать в карман или сунуть за отворот вязаного чулка, и когда шотландцам опять было разрешено носить свою национальную одежду, скиэн-ду так и остался ее частью.

«Никто, кроме мистера Фалкирка, Килдоннонов и меня самого, никогда не узнает, что Маргарет лишила себя жизни этим остро отточенным кинжалом», – удовлетворенно подумал герцог.

Но поскольку эта женщина носила его имя, герцог не мог не вспоминать о ней всякий раз, когда на глаза ему попадался этот кинжал.

И всякий раз воспоминание о покойной жене вызывало у герцога ярость. Вот и сейчас глаза его потемнели от гнева, и камердинер, заметив это, со страхом проговорил:

– Спокойной ночи, ваша светлость.

– Спокойной ночи! – рявкнул в ответ герцог. Выскочив за дверь, камердинер с облегчением вытер вспотевший лоб и отправился по коридору к себе.

А герцог так и остался стоять, сжав губы, гневно сверкая глазами, посреди своей комнаты – комнаты, в которой спали и умирали его предки, комнаты, в которой вырабатывались планы сражений с англичанами и Килдоннонами, комнаты, которая была свидетелем не только ненависти, но и счастья.

И вот теперь герцогу казалось, что предки его говорят ему: несмотря на трудности, жизнь продолжается, клан его существует, а он возглавляет его и должен по-прежнему оставаться достойным вождем своего клана.

Гордо подняв голову, герцог распахнул дверь, ведущую из его комнаты в ту, что традиционно занимала жена вождя.

Комната была погружена во мрак. Свечи не горели.

Герцог решил, что его экскурс в прошлое затянулся и уставшая после долгого путешествия Тара, должно быть, заснула, так и не дождавшись его.

Но, подойдя к кровати, он с изумлением обнаружил – тусклый свет, отбрасываемый пламенем камина, позволил ему это сделать, – что в ней никого нет и, похоже, не было: даже покрывало не смято.

Оглянувшись, герцог увидел Тару, заснувшую на коврике перед камином.

Он подошел ближе, чтобы получше рассмотреть жену – длинные ресницы на фоне белоснежной кожи казались иссиня-черными, а волосы, теперь уже не скрытые уродливым чепцом, – темными, с рыжеватым отливом.

Они были очень короткие, не больше двух дюймов длиной, и кудрявые. Отблески пламени играли на них, создавая вокруг головы Тары сияющий золотистый ореол.

Она лежала на боку, повернувшись лицом к кимину, словно наслаждаясь его теплом, вытянув руку ладонью вверх.

Герцог заметил, что ночная рубашка на Таре из коленкора, настолько грубого, что, должно быть, царапает нежную кожу. Она наглухо застегивалась у шеи и на запястьях. Видимо, в приюте полагалось носить именно такие.

Из-под длинной рубашки выглядывала маленькая ножка.

И настолько юной и беззащитной показалась герцогу его жена, что даже сердце защемило.

Губы у Тары были крепко сжаты, и у герцога мелькнула мысль, что, перед тем как заснуть, она чего-то очень испугалась.