Дочери Альбиона (№17) - Обет молчания

— Выбрось эти глупости из головы. Ты не скучен, и я очень, очень люблю тебя.

— Но… — грустно промолвил он.

— Просто это слишком неожиданно.

Его лицо озарилось улыбкой.

— Я действовал без подготовки? Я просто совершил грубый промах. Поверь мне.

— Нет, Роберт. Дело не в этом. Просто я еще не готова.

— Оставим это. Забудь мои слова. Мы поговорим об этом в другой раз.

— Да. Ты же знаешь, что я всегда счастлива быть с тобой. Я так обрадовалась, когда ты приехал в Марчлэндз. Но только сейчас…

— Ты не должна ничего объяснять.

Я повернулась к нему и обняла его, и на несколько секунд он прижал меня к себе.

— Роберт, — сказала я, — дай мне немного времени, пожалуйста.

— Хорошо… Я не сказал тебе одну вещь.

— Какую?

— В ближайшие три недели я должен пройти медицинскую комиссию.

— Что это значит? — в тревоге спросила я.

— Они определят, насколько я годен к военной службе.

— Не могут же они снова послать тебя на фронт!

— Посмотрим.

Несколько гостей вышли в сад, и к нам присоединилась тетя Селеста.

Я чувствовала себя очень обеспокоенной и выбитой из колеи. Мне было невыносимо думать, что Роберт покинет Англию.

У меня отлегло от сердца, когда прохождение Робертом медицинской комиссии пришлось отложить. Возникли небольшие сложности с его ногой.

По мнению доктора Эджертона, ей требовался покой, и медицинская комиссия согласилась подождать еще несколько недель.

Эдварду уже исполнилось четыре года. Я не знала точную дату его рождения, но мама предложила считать ею четвертое августа. В этот день Британия объявила войну Германии.

— Пусть он напоминает нам о чем-то приятном, а не только обо всем этом ужасе, — сказала мама.

Эдвард подрос. Он был полон энергии, довольно разговорчив и забавен. Мы все считали его исключительно смышленым ребенком.

Эдвард любил ходить в гости. Он уже побывал на нескольких днях рождений у ребятишек, живущих по соседству, а теперь пришла его очередь.

Мы пригласили десять детей, испекли торт, в который вставили четыре свечи, и придумали развлечения для ребят.

Эдвард любил Андрэ, но, мне кажется, что ко мне он испытывал совсем особые чувства. Я всегда стремилась уделять ему как можно больше времени. Несмотря на то что за мною в детстве ухаживала замечательная няня, родители всегда оставались самыми близкими мне людьми. Мне хотелось быть таким же человеком для Эдварда. Мне хотелось возместить ему то, чего он лишился из-за бегства своей бессердечной матери и гибели любящей приемной матери. Я не хотела, чтобы ему чего-то недоставало в жизни.

Я обычно читала Эдварду вечером перед сном какую-нибудь сказку и знала, что он с нетерпением ждет этого.

Андрэ говорила:

— Он любит меня как свою няню, но вас как свою мать.

— Бедный малыш! — сказала я. — Как это все печально для него!

— Не ждите, что я буду жалеть его! — резко возразила Андрэ. — Я считаю Эдварда одним из счастливейших детей. Вот он, имеющий все… окруженный любовью. У него есть ваша мать, вы, я… и слуги, которые души в нем не чают и избаловали бы его, если бы я не приглядывала за этим.

— Потому что он просто прелесть.

Я понимала, что она думает о своем собственном детстве, которое было совсем другим. Бедняжка Андрэ! Меня очень радовало, что, живя с нами, она уже не казалась такой несчастной.

День рождения Эдварда праздновали в большой комнате. Совсем недавно я занималась в ней с мисс Каррутерс. Книги сложили в стенной шкаф, на большой стол, покрытый чернильными пятнами, постелили белую скатерть и расставили на нем джемы, блюда с пирожными и пшеничными лепешками. На самом почетном месте красовался именинный торт.

Все получили огромное удовольствие, когда Эдвард пытался задуть свечи, а остальные ребятишки сгрудились вокруг него. Все было с наслаждением съедено, а когда посуду убрали со стола, мы играли.

Было много смеха и шума. Огромным успехом пользовалась игра «передай пакет». Все пронзительно вскрикивали от восторга, когда музыка останавливалась и тот, кто держал пакет в руках, снимал с него еще одну обертку; восторг усиливался, когда музыка начинала играть снова и пакет передавался дальше, чтобы стать призом для ребенка, державшего его; когда музыка окончательно умолкала и показывалась раскрашенная коробка.

Андрэ оказалась хорошим организатором, и ей удавалось управлять детьми с разумной доброжелательной строгостью, необходимой в таких случаях.

Поскольку день выдался прекрасный, мы пошли в сад, где малыши могли бегать в свое удовольствие. Когда гости собрались уходить, Эдвард, стоя рядом со мной, выслушивал с важным видом слова благодарности. Андрэ поднялась в детскую, и мы с Эдвардом остались наедине.

Я улыбнулась ему с высоты своего роста.

— Праздник удался, правда? — сказала я.

— Праздник удался.

У него была привычка повторять подобные высказывания, как бы соглашаясь с ними.

— Итак, теперь, — продолжала я, — тебе действительно четыре года.

— В следующий раз мне будет пять.

— Да, пять лет.

— Потом шесть, семь и восемь.

— Ты заставляешь годы лететь слишком быстро.

— Когда мне исполнится десять, я буду кататься верхом без Джэймса.

— Думаю, да. Где тебе нравится кататься больше всего?

— Больше всего в лесу.

— Ты ездишь с Андрэ?

Он кивнул:

— И с Джэймсом. Иногда только с Андрэ.

— И тебе это нравится?

Эдвард опять кивнул:

— Мне нравится лес.

— Почему?

— Деревья, — сказал он. — И люди.

— Люди?

— Мужчина, — Какой мужчина?

— Это знакомый Андрэ.

— Андрэ встречается с мужчиной, да?

Эдвард кивнул.

— Что? Каждый раз?

— Почти всегда. Они разговаривают. Прогуливают лошадей. Андрэ все время следит за мной.

Она говорит: «Стой здесь, Эдвард».

— И ты стоишь.

Он кивнул.

— Ты знаешь этого человека? Он из госпиталя?

Он энергично замотал головой.

— Значит, это чужой?

— Он чужой, чужой.

Эдвард четко произнес слово и повторил его, как часто делал, услышав какое-нибудь слово впервые.

— Лес красивый, — сказал он. — Когда мне будет пять, я не стану сдерживать лошадь. Я поскачу быстро. Галопом…

— Не сомневаюсь в этом.

Я думала о встречах Андрэ с незнакомцем. Мужчина. Что ж, она молода и довольно привлекательна. До сих пор мне не приходило в голову, что у нее может быть поклонник.

Прошла половина сентября, а Роберт по-прежнему находился с нами. Доктора Эджертона не удовлетворяло его состояние, и он считал, что Роберту необходимо еще немного подлечиться. Доктор говорил, что хочет подольше понаблюдать за своим пациентом.

Мы все вздохнули с облегчением. Я часто ловила на себе тоскливый взгляд Роберта и готова была сделать все, лишь бы утешить его. Я прекрасно понимала, насколько несчастной почувствую себя, если он уедет, и как сильна будет моя тревога за него. Началось третье по счету сражение в районе города Ипр, где в это время шли особенно ожесточенные бои. Потери были огромными. Я содрогалась каждый раз, когда к нам поступали тяжело раненные, и у меня всегда возникала мысль, что среди них мог оказаться Роберт.

Сибил Эджертон говорила со мной о нем. Мы привыкли называть ее теперь Сибил. Миссис Эджертон звучало слишком официально, и она не была больше мисс Каррутерс. Она каждый день бывала в госпитале, приходя туда вместе с мужем и оставаясь до вечера. Она оказалась очень умелой, практичной, быстрой и совершенно лишенной сентиментальности. Это было благом для пациентом с тяжелыми ранениями, потому что создавало у них впечатление, что их состояние вовсе не так плачевно, как им кажется, и есть такие, которым намного хуже. Когда Сибил, собрав в одной из маленьких комнат раненых с поврежденным зрением, сумевших туда прийти, читала им Диккенса, мы с мамой не могли удержаться от улыбки. Они казались небольшим классом, а она очень походила на учительницу, но это было как раз то, в чем нуждались раненые. Брак с доктором поднял ее на новую высоту.

Со свойственной ей прямолинейностью Сибил Эджертон объявила мне:

— Роберт Дэнвер любит вас.

Я ничего не ответила, и она продолжала:

— Он хороший человек, и вы не сможете найти никого, кто бы так подходил вам.

— Я знаю его всю жизнь, — ответила я.

— Тем лучше. Он — полная противоположность своей сестре.

— Я знаю.

— Я уверена, что он сделал бы вас счастливой.

Для женщины самое лучшее — это состоять в браке… при условии, что он удачен.

Положение замужней женщины принесло ей полное удовлетворение, и Сибил чувствовала себя достаточно подготовленной в этом вопросе, чтобы помочь другим достичь счастья.

Она смотрела на меня с умудренной улыбкой, всем своим видом показывая, что если я нуждаюсь в каком-нибудь совете, то должна обратиться к ней.

Мама тоже говорила со мной о Роберте:

— Не принято желать кому-то, чтобы он выздоравливал помедленнее, но я так надеюсь, что Роберт еще немного задержится у нас. Несомненно, эта проклятая война скоро кончится. Знаешь ли, Роберт действительно любит тебя.

— Сибил говорила о нем.

— О да, она сказала мне, как была бы рада видеть тебя устроенной в жизни. Мне кажется, тебе очень нравится Роберт.

— Да. Он… он сделал мне предложение.

— Ты не сказала «нет».

— Я не уверена…

— Я вижу. Он хороший человек, Люсинда. Один из лучших. Он похож на своего отца. Кто, кроме сэра Роберта, выдержал бы Белинду все эти годы?

— Меня нельзя торопить в таком серьезном деле.

— Ты думаешь до сих пор о…

Так у меня с ней было всегда. Каждая из нас настолько хорошо понимала другую, что мы читали мысли друг друга, не облеченные в слова.

— Моя милая Люсинда, — сказала матушка, — то, что это закончилось подобным образом, к лучшему. Я не считаю, что ты была бы счастлива с Маркусом. Он очень привлекателен, он кладезь добродетели… но в нем есть что-то поверхностное… что-то слишком суетное. Тебя ждало бы разочарование. Ты совсем другая. Ты правдива и искренна. Он воспитывался в другой атмосфере.

Со временем это могло бы привести к размолвкам.

— А Роберта я знаю всю свою жизнь.

— В этом нет ничего плохого.

— Меня не ждут никакие неожиданности, — сказала я. — Все так предсказуемо.

— Маркус вошел в твою жизнь при драматических обстоятельствах. Все выглядело довольно романтично, скорее даже не тогда, когда это происходило, а задним числом. Так очень часто бывает в жизни. События, которые мы с таким волнением предвкушали и которые с таким удовольствием вспоминаем, часто не доставляли нам никакой радости в тот момент, когда они происходили. Итак, майор Мерривэл появился на сцене, он обо всем позаботился, он вызволил тебя из опасного положения.

Конечно, он казался романтичной фигурой. Одно время я думала, что вы с ним… я пыталась уговорить себя, но на самом деле мне это не нравилось, потому что я чувствовала, что из этого ничего хорошего не выйдет. Маркус обаятелен, но он льстец.

Я знаю подобных людей. Он лезет из кожи вон, чтобы доставить удовольствие, но мне почему-то кажется, что он вряд ли способен на глубокие чувства… если ты меня понимаешь. Казалось, что он очень интересуется тобой… пока снова не появилась Аннабелинда. Я знаю, что она вешалась ему на шею, но она ведь не могла заставить его сделать ей предложение, правда? Он сам хотел этого… Иногда, моя любимая Люсинда, в жизни происходят события, причиняющие тебе боль, но потом, когда они уходят в прошлое, ты оглядываешься на них и видишь, что все к лучшему.

Я кивнула, и матушка подошла и поцеловала меня.

— Война должна скоро кончиться, — сказала она. — Тогда, я знаю, все сложится хорошо для всех нас. Мы станем смотреть на вещи по-другому, более нормально, более естественно.

Я надеялась, что она права.

Я много размышляла над словами моей матери.

Роберт скоро уедет. Возможно, я никогда больше его не увижу. Возможно, мама и Сибил правы.

Возможно, я должна выйти за него замуж. Он хотел этого. Временами мне казалось, что я хочу того же.

Почему я колебалась? Почему я все еще думала о Маркусе?

Мысли о нем вызывали у меня острые приступы тоски, и я часто спрашивала себя, как сложились его отношения с Аннабелиндой.

Я искала одиночества. Хотела обдумать случившееся. Возможно, во время войны, когда смерть и разлука постоянно рядом с тобой, ты видишь все не так отчетливо, чем в спокойной обстановке мирных дней. Тогда ты можешь быть более или менее уверен, что произойдет дальше. Во время войны никто никогда не знает, когда ждать плохих вестей, когда разразится катастрофа.

Я любила сидеть в лесу на стволе поваленного дерева, которое лежало здесь с тех пор, как я себя помню. В этом месте было тихо и мирно, деревья густо обступали его, образуя укромный уголок.

Я постоянно спрашивала себя, почему я не могу решиться принять предложение Роберта.

«Прими его, говорил мне здравый смысл. Когда-то ты ведь должна выйти замуж. Ты хочешь иметь детей. Вспомни свои чувства к Эдварду». Как утверждала мама, я видела Маркуса в романтическом свете… он спас меня от опасности и походил на , 'некоего героя из старинной легенды. Но он оказался не таким, как я думала. Он заставил меня влюбиться в него, а потом быстро переметнулся к Аннабелинде. Позже я узнала о его тайной жизни.

Про Роберта все всегда было известно. Роберт всегда поступал честно и открыто.

Однажды, когда я сидела на поваленном дереве, предаваясь невеселым размышлениям, я поняла, что слышу стук копыт. Кто-то проезжал на лошади неподалеку. Я услышала голоса Андрэ и Эдварда.

Я решила удивить их. Я прошла между деревьями туда, где находилась маленькая полянка, с которой и доносились голоса.

Я вышла из-за деревьев, они уже находились там. Эдвард сидел на своем пони, Андрэ держала лошадь под уздцы, и с ними был какой-то мужчина.

Я сразу же вспомнила свой разговор с Эдвардом, когда он рассказал мне о человеке, с которым они встречались в лесу.

— Привет! — закричала я.

Наступило молчание, прерванное возгласом Эдварда: «Люсинда!»

Я пошла вперед и ясно увидела мужчину, с которым разговаривала Андрэ. Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга.

Андрэ сказала:

— О, привет!

Мужчина снял шляпу и поклонился.

— До свидания, — сказал он и, обращаясь к Андрэ, прибавил:

— Благодарю.

Потом он исчез среди деревьев.

Мне казалось, что я сплю. Когда он снял шляпу, у меня не осталось сомнений. Это был Карл Циммерман.

Я была ошеломлена. Потом мне подумалось, не ошиблась ли я. В самом деле, я видела его всего три раза и всегда при необычных обстоятельствах: когда-то давно около «укромного местечка», в парке «Соснового Бора»и теперь здесь, в лесу, беседующим с Андрэ. Что это могло означать?

Я спросила:

— Кто это был?

— Незнакомец спрашивал дорогу, — ответила Андрэ.

— Я… я подумала, что знаю его.

— В самом деле?

— Ты нашла нас, Люсинда, — сказал Эдвард.

— Да, я нашла вас.

— Похоже на прятки. Мы можем сыграть в прятки, когда доберемся домой? — Думаю, можем, — пообещала Андрэ.

Мне хотелось порасспросить ее о мужчине, которого я считала Карлом Циммерманом, но у меня было ощущение, что этого не следует делать в присутствии Эдварда. Никогда нельзя знать наверняка, насколько дети понимают происходящее. Часто кажется, что они не слушают, в то время как они все впитывают в себя.

Я подумала о том, что если это Карл Циммерман, то он впервые увидел своего сына. Он, конечно, не узнает об этом, но простая случайная встреча в лесу приобретала драматическую окраску.

«Секреты, подумала я. Повсюду секреты».

Я воспользовалась первой же возможностью поговорить с Андрэ.

Я сказала:

— Этот человек, с которым вы были…

Она с озадаченным видом нахмурила брови.

— Тот мужчина, с которым вы разговаривали, когда я подошла к вам в лесу…

— Вы имеете в виду того, кто спрашивал дорогу?

— Да. Просто меня заинтересовало, встречали ли вы его раньше?

— Нет. Почему вы так подумали?

— Просто Эдвард что-то говорил о мужчине, с которым вы встречались в лесу.

— Эдвард?

— Да, он сказал, что видел какого-то человека.

Андрэ слегка покраснела:

— О, должно быть, он имел в виду Тома Гилроя.

— Это один из санитаров?

— Да. Высокий и здоровый.

— Знаю.

— Ну, мы подружились и один или два раза встречались.

— Понимаю.

Я улыбнулась. Естественно, что у такой девушки, как Андрэ, есть поклонник. Но я все еще находилась под сильнейшим впечатлением от случайной встречи с Карлом Циммерманом. Потом я подумала, что могла ошибиться.

Незнакомец, спросивший у Андрэ дорогу, возможно, просто похож на него. В конце концов, встреча длилась всего пару минут.

1917 год подходил к концу. Это был памятный год. В России произошла революция, и перемирие между этой страной и Германией освободило часть немецких войск для переброски во Францию.

Что касается наших домашних дел, то Роберта вызвали в Лондон на медицинскую комиссию и признали годным к военной службе. Мы были очень подавлены этой новостью, хотя Роберт отнесся к ней философски.

— Не смог продержаться дольше. — сказал он с гримасой.

— О, Роберт! — закричала я и прижалась к нему.

Я чуть не сказала, что мы должны обручиться.

Если бы он проявил больше настойчивости, я согласилась бы выйти за него замуж. Я твердила себе, что люблю его. Он был куда проницательнее, чем прикидывался, и, я думаю, не хотел заставлять меня принимать решение, пока я не буду абсолютно уверена в нем.

Сразу после Рождества он приехал в Марчлэндз и сообщил нам, что будет заниматься на курсах подготовки в Сэлисбери Плэйн в течение шести недель.

Мы ликовали.

— Шесть недель! — сказала мама. — И курсы не начнутся раньше середины января. Это отсрочка.

— Ты очень любишь Роберта, да? — спросила я.

— Моя милая Люсинда, как можно не любить Роберта? Он такой хороший человек.

Я чувствовала, что меня мягко подталкивают к Роберту, и это заставляло меня сопротивляться. Я видела свое будущее. Поместье Дэнверов станет моим домом, тетя Белинда — моей свекровью, Аннабелинда — сестрой.

Конечно, я останусь близка со своей семьей. Я часто буду видеться с Маркусом. Но, возможно, они с Аннабелиндой отправятся куда-нибудь за границу: в Бомбей, Мадрид, Колумбию. Моя же замужняя жизнь будет мало чем отличаться от теперешней.

Обычно мой отец приезжал на конец недели в Марчлэндз.

— Он выглядит немного утомленным, — говорила мама. — Как мне жаль, что он остается в Лондоне один почти на всю неделю.

Отец с мамой совершали прогулки по лесу. Думаю, он мало что держал в секрете от нее, и я чувствовала, что они оба чем-то расстроены.

Стоял январь. Роберт уже уехал из Марчлэндза на курсы.

Мама сказала:

— Без него все стало другим. Он всегда такой веселый, такой чуткий. Думаю, тебе очень не хватает его, Люсинда.

— Да.

— У меня появилась идея. Почему бы тебе не уехать ненадолго из Марчлэндза? Почему не пожить в Лондоне вместе с отцом? Я беспокоюсь за него, когда он там совсем один. Ты составишь ему компанию.

Это казалось хорошей идеей, ведь я так скучала по Роберту.

Я начинала тревожиться. Война не кончалась, и, окончив курсы, Роберт должен будет отправиться навстречу опасности.

Я решила, что жизнь в Лондоне отвлечет меня от мыслей о Роберте.

— Согласна. Но я буду скучать по Эдварду. И, мне кажется, он немного нуждается во мне, — сказала я.

— Может быть, он и Андрэ смогли бы поехать с вами, — ответила мама.

— Неизвестно, так ли уж это понравится Андрэ.

— Вроде бы она очень любит поездки в Лондон.

— Да. Но теперь, по-моему, она подружилась с Томом Гилроем.

— В самом деле? Том приятный человек.

— Я тоже так думаю, и, видимо, Андрэ разделяет наше мнение.

— Как ты узнала об этом?

— Ее выдал Эдвард.

— Эдвард?

— Он сообщил мне, что она встречается в лесу с мужчиной. А Андрэ сказала, что это Том Гилрой.

— О, я рада.

— Почему люди, счастливые в браке, стремятся пристроить всех вокруг?

— Просто потому, что они желают всем испытать семейное счастье.

Мы рассмеялись.

— Сообщи Андрэ, — сказала мама. — Посмотрим, что она скажет. Ей не обязательно находиться в Лондоне все время, если ей так хочется встречаться с Томом.

Я сказала Андрэ. Ее реакция поразила меня. У нее разгорелись глаза.

— О да, мне бы хотелось поехать в Лондон на некоторое время, — сказала она.

— Я думала, что вы можете не захотеть… сейчас…

— Это было бы здорово, если ненадолго.

— Как вы считаете, Эдварду это понравится?

— Ему понравится, если мы будет с ним, хотя могут возникнуть некоторые переживания по поводу разлуки с его новым пони.

— Мы будем почти всегда возвращаться сюда на конец недели.

— Тогда его будет ждать встреча с пони. Его это устроит.

Вечером за обедом мама сказала отцу:

— Люсинда едет на некоторое время в Лондон приглядывать за тобой. Она считает, что ты плохо выглядишь.

Отец улыбнулся:

— Спасибо, Люсинда. Давай завтра утром совершим прогулку и побеседуем Я чувствовала в этих словах какой-то скрытый смысл. Существовала некая веская причина, по которой мои родители желали моего присутствия в Лондоне, не говоря уже об их мнении, что смена обстановки помешает моим грустным размышлениям об отправке Роберта на фронт.

На следующее утро в лесу я узнала, что была права.

День идеально подходил для прогулки. Стояла бодрящая морочная погода, но среди облаков виднелось зимнее солнце, а деревья защищали от ветра.

Лес был просто создан для прогулок. Он давал чувство безопасности. Здесь мы могли беседовать, не боясь быть услышанными.

Отец взял меня за руку и сказал:

— Люсинда, я хочу серьезно поговорить с тобой. Я обсудил это с твоей мамой, и мы оба решили, что, может быть, тебе удастся помочь нам.

— Мне?

— Да, послушай. Мы очень встревожены.

— Встревожены? Кто?

— Я… и мои друзья. Ты ведь знаешь, что я занимаюсь определенной деятельностью?

— Я знаю, что это секретно… и не связано с твоей работой в парламенте.

Отец кивнул.

— Нет нужды предупреждать тебя, что наш разговор сугубо конфиденциален.

— Я это понимаю. — — От твоего умения хранить секреты зависит многое. Неосторожное слово… ты знаешь, как это бывает. Помнишь, что произошло в Мильтон Прайори?

Я кивнула.

— Это был саботаж. Из-за утечки информации.

И это не единственный случай. В лондонском доме у меня хранятся определенные бумаги. Видишь ли, мое участие во всем этом в некотором смысле неофициальное.

— Я подумала нечто в этом роде, слушая мамин рассказ о том времени, когда ты находился в Африке и тебя объявили пропавшим без вести…

— Даже ей неизвестны все подробности. Но хочу, чтобы ты поехала в Лондон, потому что считаю, что ты сможешь мне помочь.

— Каким образом?

— Ничего особенного делать не надо, только наблюдать.

— Ты имеешь в виду, в доме?

Отец кивнул:

— Некоторые мои документы просмотрели, сняли с них копии и передали противнику.

— Ты хочешь сказать, что в доме побывал шпион?

— Как тебе сказать… Похоже, что это кто-то из домашних.

— Один из слуг?

— Возможно. Или кто-то из их знакомых. Приятель… гость… рабочий…

— Просматривающий документы и передающий их противнику! Я не могу в это поверить.

— Большую часть дня меня не бывает дома. Не исключено, что кого-то впускали в дом… он входил в мою комнату.

— Какой ужас! Кто-то в доме… предатель! Думаю, в твою комнату должен входить тот, кто ее убирает?

— Я уже говорил миссис Черри о своем нежелании, чтобы кто-то другой касался моих бумаг, и просил ее по этой причине убирать комнату самой.

У нее на это отведен специальный день, и последние несколько недель я следил, чтобы в этот день в комнате не находилось никаких важных документов.

— Понимаю. Важные бумаги обычно заперты в твоем бюро.

— Да, я слежу за этим.

— И ключ от бюро у тебя?

— Конечно, я не расстаюсь с ним. Раньше я хранил в ящике стола запасной ключ. Но уже, несколько месяцев оба ключа постоянно у меня.

Мой кабинет будет заперт снаружи. Ключ есть только у меня и у миссис Черри. В мое отсутствие в доме будешь находиться ты. Не оставляй без внимания ничего, что сочтешь подозрительным.

— Звучит весьма мелодраматично.

— Мы живем в драматическое время.

— Я надеюсь быть тебе полезной.

— Твоя мать уверена в этом. Я расскажу тебе больше позднее… когда мы приедем в столицу.

Я готовилась к поездке в Лондон с большим волнением.

ДОМ НА ПЛОЩАДИ

Из Марчлендза в Лондон я уехала вместе с отцом. На следующий же день, туда должны были прибыть Андрэ с Эдвардом. Когда я подъехала к дому, в котором жила всю жизнь, мне почудилось в нем что-то зловещее. Там укрывался шпион.

Я сразу направилась в свою комнату. Все казалось таким знакомым, и, однако… Но, конечно, ничего не изменилось. Вот перила, через которые я наблюдала за прибытием гостей на приемах, вот лестница, на верхней площадке которой их встречали мои родители, вот милое «укромное местечко», где мы секретничали с Аннабелиндой, а Чарльз пытался нас подслушать. Но что-то неуловимо изменилось в старых знакомых комнатах. Дом служил убежищем для шпиона.

Немецкого шпиона, думала я ломая себе голову, как он мог выглядеть.

Но отец не считал, что враг живет в доме. Это казалось невероятным. Число слуг теперь сократилось.

— Во время войны все иначе, — говорила мама. — Мы нуждаемся только в необходимом минимуме прислуги.

Я перебрала всех. У нас жили супруги Черри, лакей и экономка, которые в действительности превратились в хранителей дома, поддерживающих в нем порядок и заботящихся о моем отце, когда он бывал здесь. Они работали у нас много лет. Ни при каких обстоятельствах я не могла представить их превращение в шпионов. Миссис Черри была рьяной патриоткой и схватила бы любого, осмелившегося сказать хоть слово против нашей древней страны.

Мистер Черри являлся верным сторонником Ллойда Джорджа и со знанием дела рассуждал об Уэльском Волшебнике. Миссис Черри, преданная жена, обожала своего мужа, признавала его превосходство во всех вопросах, касающихся войны, заправляя при этом всем в доме.

Кроме них, оставалась еще горничная, убиравшая комнаты, горничная, прислуживающая за столом, и служанка, помогающая на кухне: Элис, Мэг и Кэрри. Сорокалетняя Элис работала у нас с двадцатилетнего возраста. Девятнадцатилетняя Мэг была серьезно увлечена неким молодым человеком, находящимся сейчас где-то во Франции. Кэрри была пятнадцатилетней простушкой.

— Во время войны довольствуешься тем, что можешь найти, — говорила про нее мама.

Представить хотя бы одну их них снимающей копии с документов для передачи немцам было выше моих сил. Я знала, что Кэрри не умеет писать, а для Элис переписка с ее сестрой из Девона всегда являлась делом очень нелегким. Обычно она сидела за столом с пером в руках, посматривая на него как на опасное оружие, кончик языка высовывался изо рта, и весь вид ее свидетельствовал о предельной сосредоточенности. Мэг, возможно, больше подходила на эту роль, но ее интересовало только одно: когда вернется Джим и состоится их помолвка.

Были, разумеется люди на конюшне. Мистер и миссис Ментон работали у нас много лет. Помогал там юный Эдди, занявший место призванного в армию Джеймса Мэнселла.

Приезд на следующий день Андрэ с Эдвардом доставил большую радость миссис Черри и остальной прислуге.

При виде Эдварда все заохали от изумления.

— Боже мой, как он вырос! — воскликнула миссис Черри.

— Сколько тебе лет, душка? — спросила Элис.

— Четыре с небольшим, — ответил ей Эдвард. — В следующем году мне будет пять.

— Вы бы поверили в это? — промолвила миссис Черри. — Кое-кто здесь очень умен.

— В этом нет ничего умного, — презрительно сказал ей Эдвард. — Всем исполняется пять, после того как было четыре.

— Ну и ну, кто-то здесь весьма сметлив.

Эдвард принял величественный вид. Я видела его твердое намерение заставить их понять, что он больше не ребенок и с ним нельзя обращаться как с таковым. Миссис Черри допустила ошибку, назвав его «Эдди-Педди», от чего он пришел в негодование.

— Я Эдвард, — сказал он ей. — Не Эдди-Педди.

Всех рассмешили его «взрослые манеры».

— Он действительно необыкновенный ребенок, — сказала Мэг.

Они наслаждались его присутствием в доме, как я и предвидела.

Вечером я обедала с отцом. Я сказала ему, что с приездом домой все стало для меня еще загадочнее, потому, что я не сомневалась, что никто из прислуги не имеет отношения к утечке информации.

— Мне все больше и больше кажется, что это какой-нибудь приходящий рабочий. Но он весьма последователен в своих действиях, поэтому будь начеку.

Я уверила его, что буду.

Через три дня после моего приезда появилась Аннабелинда, выглядевшая очень жизнерадостной и счастливой.

— Люсинда! — воскликнула она. — Я рада видеть тебя! Чудесно, что ты будешь некоторое время в Лондоне! Мы сможем встречаться. Как ты живешь?

— Очень хорошо. Спрашивать, как живешь ты, нет необходимости.

— Все просто превосходно. Я так счастлива, Люсинда! Маркус просто чудо! К тому же я встречаюсь со множеством людей… интересных людей.

Военные и все такое. К сожалению, мы не можем устраивать такие приемы, какие бы нам хотелось.

То место, где мы сейчас обитаем… ну, только временно оно подходило Маркусу, пока он жил совсем один. Но теперь все по-другому.

— Теперь у него есть жена, которая должна предстать перед его друзьями в самом выгодном для себя свете.