Убийство в музее восковых фигур

Видно было, что за этими словами, полными невысказанных намеков и скрытой насмешки, скрывается непримиримая вражда. Эти двое были давними недругами. Их взаимная ненависть была столь же ощутима, как жар, пышущий от огня. Но вместе с тем их разделяла стена, которую Галан не осмеливался взломать, чтобы наброситься на недруга. Его слова напоминали злобное, бессильное царапанье по этой стене кошачьих когтей…

— Капитан Шомон, — заговорил Бенколин, — хотел бы знать, кто вы. Я немного просвещу его, если вы не возражаете. Начать с того, что у вас ученая степень доктора наук. Вы первый и единственный француз, которому удалось получить должность профессора английской литературы в Оксфорде.

— Ну, допустим.

— Но вы восстали против общества. Вам был ненавистен весь мир, все человечество… К тому же вы считали профессорское жалованье слишком ничтожным для человека из такой семьи, как ваша.

— Предположим, что и это верно…

— Тогда, несомненно, — задумчиво продолжал Бенколин, — мы сможем проследить ваш жизненный путь, исходя из вашего собственного склада ума. Перед нами, скажем мы, человек исключительно яркий, много читавший — пока от книжной мудрости не стала трещать голова; вы склонны к раздумьям, к самоанализу и злы по природе; и вот вы начинаете приглядываться к тому, что называете миром порока, где все моральные категории всего лишь лицемерие. Если человек слывет безупречно честным, значит, он самый жалкий из воришек. Если женщину считают добродетельной, она непременно окажется распутной. Чтобы насытить свою колоссальную ненависть, которая есть не что иное, как ненависть идеалиста, который не нашел себя в этом мире, вы принимаетесь раскапывать прошлое своих друзей, поскольку вхожи в так называемый высший свет…

Казалось, лицо Галана внезапно окаменело от ярости, и когда румянец снова появился на нем, он расположился в основном вокруг носа, отчего тот чудовищно побагровел. Но Галан не шевельнулся — он так и сидел, уставившись в одну точку и нежно поглаживая кошку.

— Итак, — продолжал Бенколин, — вы объявили высшему свету войну. Это был самый грандиозный и, простите меня, самый бесчестный шантаж, о каком я когда-либо слышал. Вы наняли шпиков, завели гигантскую картотеку, куда заносились каждое письмо, фотография, счет за гостиницу, бланк или его фотокопия; все тщательно сортировалось и ждало своего часа. Вашими жертвами становились только самые известные в стране люди; вы выискивали в их прошлом небольшие оплошности, раздували и приукрашивали их, а потом ждали подходящего момента. Девушка собирается замуж, государственный деятель претендует на высокий пост, перед политиком открывается блестящая карьера… И тут появляетесь вы. Не думаю, что дело только в деньгах. Вы вымогали у своих жертв огромные суммы, но удовольствие получали лишь тогда, когда подрывали чью-нибудь репутацию, ниспровергали очередного идола — короче, когда могли сказать: «Эй, вы, достигшие такого высокого положения, в моей власти свалить вас! Вы думаете, что сумеете подняться на самый верх? Ну что ж, попробуйте!»

Шомон, словно загипнотизированный, придвинул стул поближе и присел на его краешек. Он не сводил глаз с Галана, а негромкий голос Бенколина продолжал:

— Вы понимаете, сударь? Этот человек в самом деле наслаждался своими дьявольскими шутками. Взгляните на него сейчас. Он будет отрицать все, что я говорю, но разве вы не видите на его лице тайного удовольствия?

Галан вскинул голову: его задели за живое не обвинения Бенколина, а тот факт, что детектив увидел эту улыбку наслаждения на его тонких губах…

— Но это еще не все, — медленно проговорил Бенколин. — Я говорил о самом бесчестном шантаже, и это правда. Обобрав свою жертву до нитки, вы все-таки не держали слова — не возвращали улик после того, как за них было заплачено. Вместо этого вы отдавали их в газеты, как и было задумано с самого начала. Ибо вашей истинной целью было погубить человека, дабы в довершение своего триумфа вдоволь потешиться над несчастным… О нет, ваши жертвы не могли подать на вас в суд: вы были слишком осторожны — никогда не писали им, и если угрожали, то только с глазу на глаз, без свидетелей. И все же о вашей деятельности стало известно. Вот почему вас больше не принимают в свете и вот почему с вами днем и ночью ваш телохранитель.

— За ваши слова, — со сдержанной яростью произнес Галан, — я мог бы предъявить вам иск за клевету…

Бенколин засмеялся, устало и злорадно, и постучал костяшками пальцев по каминной доске.

— Но вы этого не сделаете! Разве я не знаю, сударь, что вы только и ждете случая рассчитаться со мной иным способом?

— Возможно, — ответил тот с вкрадчивой любезностью.

— Так вот, причина, по которой я явился к вам ночью, — вернулся к начатому разговору Бенколин, едва приметным жестом давая понять, что перешел к сути дела, — заключается в том, чтобы выяснить кое-какие подробности вашего теперешнего бизнеса.

— А!

— О да, мне о нем известно. В некоем районе Парижа было открыто уникальное в своем роде заведение, — кажется, вам нравится название «Клуб Цветных масок»? Идея, правда, сама по себе не нова, но ваше предприятие задумано с изощренностью, о какой другие не смеют и мечтать. Членство в клубе ограничено фамилиями, которые встретишь разве что на страницах «Готского альманаха», и суммы взносов умопомрачительные. Теоретически фамилии членов клуба держатся в полнейшем секрете…

У Галана едва заметно блеснули глаза: он не подозревал, что Бенколину так много известно. И все же он безразлично повел плечами.

— Знаете, — сказал он, — по-моему, вы сумасшедший. Какова же цель этого клуба?

— Дружеское общение мужчин и женщин. Стареющих, несчастливых в браке, ищущих развлечений женщин — и мужчин, жены у которых зануды или деспоты, мужчин, которые жаждут приключений. И вот они встречаются, общаются между собой: женщины в поисках мужчин, которые бы им понравились, мужчины в поисках женщин, которые не напоминали бы им их жен. Они встречаются в вашем большом зале, где мало света и звуки приглушены тяжелыми занавесями, и на всех лицах маски. Можно и не узнать, что очаровательная дама в маске, увлекающая тебя куда-то для интимной беседы, — та самая весьма достойная особа, у которой ты только накануне вечером присутствовал на самом чопорном обеде… Ваши гости сидят и пьют, слушают ваш невидимый оркестр, а потом исчезают в недрах вашего дома тайных свиданий…

— Вы говорите — «мой» большой зал, — прервал его Галан, — «мой» невидимый оркестр…

— Да, я так говорю. Это место принадлежит вам. О нет, разумеется, официально оно не ваше, скорее всего оно числится за некой женщиной. Но все нити у вас в руках.

— Пусть даже так — хотя я, конечно, этого не признаю, — но это место совершенно законно. С чего бы это полиции интересоваться им?

— В самом деле, оно законно. Кроме того, оно снабжает вас самыми лучшими основаниями для шантажа, какие только можно вообразить, — ведь члены клуба не знают, что вы его хозяин. И если им так уж хочется продолжать посещать его — что ж, наверное, это их дело… — Бенколин наклонился вперед. — А теперь я скажу вам, почему ваш клуб заинтересовал полицию. В проходе, ведущем в него, — проходе, расположенном непосредственно за музеем восковых фигур, известным как Музей Августина, — сегодня ночью была убита женщина по имени Клодин Мартель. Извольте рассказать мне все, что вам об этом известно!

Глава 6

Лицо Галана я видел как сквозь туман. Я слышал вздох, вырвавшийся у Шомона, и видел, как он одним прыжком очутился в кругу света, отбрасываемого камином, — но он казался мне бесплотным призраком, потому что перед глазами у меня стоял тот выложенный каменными плитами проход за музеем. В левом его конце я видел солидную дверь без ручки, в правом, выходившем на улицу, — приоткрытую дверь с пружинным замком. Я вспомнил выключатель на стене, с помощью которого можно было зажечь приглушенный свет, и черную маску с оторванной резинкой, валявшуюся подле кровавых пятен…

Откуда-то издалека, словно эхо, отдававшееся от стен этого коридора, доносился до меня учтивый голос Галана:

— Я могу представить доказательства, что никоим образом не связан с клубом, о котором вы говорите. А если я и принадлежу к нему — что из этого? В клубе масса членов. Мне нетрудно будет доказать, что сегодня вечером я к нему и не приближался…

— Да знаете ли вы, что это значит? — вскричал Шомон; его била дрожь.

— Сядьте, капитан! — резким тоном прервал его Бенколин и пододвинулся ближе, как будто опасаясь, что Шомон что-нибудь выкинет.

— Но… если это правда… Боже мой! Вы же в самом деле безумец! Он прав! Вы сошли с ума! Этого не может быть. Это… — В отчаянии озираясь вокруг, Шомон перехватил взгляд Бенколина и как загипнотизированный опустился на стул. Мне померещилось, что он одет сейчас в свою военную форму с кобурой на боку — этот растерянный солдат с запавшими глазами, сидящий на дурацком позолоченном стуле посреди этой с бессмысленной роскошью обставленной комнаты…

Длительное молчание. Одетта Дюшен, Клодин Мартель, Клуб Цветных масок…

— Позвольте мне рассказать еще немного о том, что мне известно, господин Галан, — снова заговорил Бенколин. — Свои замечания вы выскажете нам потом. Как я уже говорил, клуб принадлежит некой даме, которая ведет в нем все дела; ее имя не имеет значения, поскольку, по всей вероятности, оно вымышленное. Далее, контакты с высшим светом — то есть привлечение в клуб новых членов — осуществляет также женщина. Мы пока не знаем имени этой дамы, но ясно, что она принадлежит к высшему свету и предлагает вступить в клуб только тем, кому можно доверять и кто наверняка заинтересуется ее предложением… Но хватит об этом. Итак, заведение у вас роскошное, но весьма уязвимое и небезопасное: ведь стоит родственникам кого-нибудь из членов клуба что-то заподозрить — и вам конец. Думаю, у вас там полно охранников на случай неприятностей. Ведь если в клубе случится какая-нибудь история, подробности которой тут же раздуют газеты, ваши гости побоятся впредь посещать его — и вы банкрот!

Твердой рукой Галан вынул портсигар.

— Будучи не более чем членом клуба, — сказал он, — я, конечно, не могу во всем этом разобраться. Тем не менее, насколько я понял из ваших слов, убийство было совершено в проходе за дверями заведения. В таком случае клуб может и не иметь к этому отношения!

— Увы, он имеет. Дело в том, видите ли, что этот проход представляет собой на самом деле продолжение клубных помещений. От улицы его отделяет дверь со специальным замком, который всегда заперт. У членов клуба имеется особый ключ к этой двери. Серебряный ключик с выбитым на нем именем владельца. Следовательно… — Бенколин пожал плечами.

— Понимаю. — Галан, все такой же невозмутимый, закурил и задул спичку, явно любуясь собственным хладнокровием. — В таком случае, очевидно, газеты получат полную информацию как о происшествии, так и о самом клубе.

— Газеты не получат ничего.

— Простите?…

— Я сказал, — с очевидным удовольствием повторил Бенколин, — что репортеры ничего не узнают. Собственно, это я и хотел вам сообщить.

После долгой паузы Галан пробормотал:

— Я не понимаю вас, сударь. Именно поэтому я вами восхищаюсь.

— Ни слова о случившемся не проникнет в газеты. Клуб будет функционировать, как и прежде. Вы ни единым словом не намекнете своим знакомым о случившемся сегодня ночью… У вашего заведения есть еще одна интересная особенность. «Цветные маски» не просто пустые слова: мне известно, что их окраска служит своеобразным условным знаком. Те, у кого нет сердечного друга и кто разыскивает себе кого-нибудь по душе, носят черные маски. Ищущие встречи с конкретным лицом надевают зеленые. Наконец, те, кто явился на условленное свидание с определенной особой и ни с кем другим разговаривать не намерен, предупреждают об этом остальных с помощью маски алого цвета. Маска, которую нашли сегодня ночью в проходе, была черной. Кстати, вы не ответили на мой вопрос — что вы знаете об убийстве?

К этому времени Галан полностью овладел собой; от его напряженности не осталось и следа. Медленно выпуская дым из ноздрей, он откинулся на спинку стула и устремил на Бенколина насмешливый взор.

— Послушайте, я ничего о нем не знаю. Вы говорите, в клубе было совершено преступление? Это печально. Даже трагично. Но я не знаю даже, кто был убит, тем более — как и почему. Может быть, вы мне расскажете?

— Вы знакомы с мадемуазель Клодин Мартель?

Галан нахмурился, глядя на свою сигарету, потом, вздрогнув, поднял глаза. Я готов был поклясться, что смогу различить, когда этот человек лжет, а когда с помощью нехитрой уловки уходит от ответа. Но теперь я терялся — он казался искренне удивленным.

— Да, и что? — сказал он наконец. — Странно, что вы спрашиваете. Это очень хорошая семья. Мы знакомы, правда, не слишком близко… Клодин Мартель — член клуба? — Он фыркнул. — Ну и ну!

— Это ложь, — быстро и холодно произнес Шомон. — А скажите, насчет мадемуазель Дюшен…

Я слышал, как Бенколин выругался себе под нос. Вслух он попросил:

— Капитан, сделайте мне одолжение, не вмешивайтесь!

— Дюшен? — повторил Галан. — Дюшен?… Нет, не помню. Такая распространенная фамилия… А что с ней?

— Мы ею не занимаемся… Давайте продолжим с мадемуазель Мартель, — нетерпеливо проговорил Бенколин. — Ее нашли сегодня ночью заколотой в спину в музее восковых фигур, дверь которого выходит в тот же проход.

— В музее восковых фигур?! Ах да, я знаю, что вы имеете в виду… Это ужасно! Но мне показалось, вы сказали, что она была убита в коридоре?

— Именно так. Потом труп перенесли через открытую дверь в музей.

— Но зачем?

Бенколин пожал плечами. Глаза его блестели: он определенно получал удовольствие от этого разговора. У этих двоих был свой неуловимый для постороннего наблюдателя способ общения, так что можно было представить, что Галан услышал не произнесенные вслух слова Бенколина: «Ну, уж это мы выясним». Вслух детектив задал вопрос:

— Вы знакомы с господином Августином или его дочерью?

— Августином?… Нет. Никогда не слышал… Или… ну да, конечно! Это хозяин музея восковых фигур. Нет, сударь, я никогда не имел удовольствия…

В камине с треском рухнуло полусгоревшее полено, и сноп искр желтыми отблесками отразился на лице Галана. Он воплощал собою заботливое участие — идеальный свидетель, тщательно подбирающий слова своих показаний. За этой маской скрывалось жало издевки. Теперь, когда дело свелось к обычной пикировке, он почувствовал себя вне опасности. Однако неожиданный смех Бенколина нарушил его безмятежность.

— Да ладно вам! — сказал детектив. — Поразмыслите, господин Галан! Может, все же передумаете?

— Что вы имеете в виду?

— Да так, пустяк. Информация, которую я вам только что изложил, — это не моя заслуга. Я получил ее уже давно от нашей агентуры. Но когда я сегодня ночью побывал в музее восковых фигур, мне стали очевидны некоторые факты… — Бенколин так внимательно изучал свою ладонь, словно эти факты были изложены на ней. Поморщившись, он продолжал: — Как мы знаем, вход с улицы закрывается на секретный замок, от которого каждый член клуба имеет персональный серебряный ключ. Таким образом, для постороннего человека совершенно невозможно проникнуть в клуб с улицы. Но в проход можно попасть и еще одним способом — через заднюю дверь музея. Так вот, учитывая все это, естественно предположить, что хозяева клуба вряд ли пренебрегли бы этим запасным ходом. Разве могла остаться без внимания эта дверь с самым обыкновенным пружинным замком, которая открывается изнутри музея, — дверь, через которую в проход мог забрести любой случайный воришка? Конечно же, нет. Потом я заметил, что в дверь музея врезан новенький замок, свежесмазанный и в превосходном рабочем состоянии. И при этом господин Августин совершенно искренне заверил меня, что дверью никогда не пользуются и что он потерял ключи. Однако поведение его дочери заинтриговало меня… Так вот, вывод довольно очевиден — вы согласны со мной? Дочь господина Августина, которая ведет все дела вместо своего довольно дряхлого уже отца, нашла еще один способ зарабатывать на Музее Августина — кроме выставки восковых фигур. Посещение музея было бы великолепным прикрытием для тех гостей, которые особенно боялись разоблачения! Ведь они могли бы заходить в музей, а затем проходить в клуб, не прибегая к помощи ключа, — хотя, разумеется, это было возможно только для членов клуба.

— Минутку! — прервал его Галан, подняв руку. — Но ведь эта мадемуазель Августин не могла не пускать в музей и обычных людей, так ведь? Широкую публику, так сказать…

Бенколин рассмеялся:

— Мой друг, не такой уж я простофиля, чтобы подумать, будто эти две двери — с улицы, с секретным замком, и со стороны музея — единственные препятствия на пути в клуб. Нет, нет! Чтобы войти внутрь, нужно пройти еще главную дверь в клуб. Она также открывается серебряным ключом, как мне сказали, а затем надо предъявить ключ охраннику. Таким образом, если нет персонального ключа, в клуб войти невозможно.

Галан кивнул. Можно было подумать, будто он слушает историю, которая не имеет к нему ни малейшего отношения.

— Некоторые догадки о роли музея, — продолжал Бенколин, — зародились у меня еще до того, как я попал туда. У нас в полиции, друг мой, работают люди обстоятельные. Существует специальный отдел, поддерживающий контакт с государственным министерством финансов и тремя ведущими банками Франции. Ежемесячно мы получаем списки жителей Парижа, чьи вклады в банках существенно превышают их легальные доходы, и очень часто эта информация рано или поздно оказывается нам полезной. Вчера днем мы обнаружили тело женщины — в последний раз ее видели живой, когда она входила в Музей Августина… Прошу вас, не прикидывайтесь удивленным: было совершено два убийства. Так вот, когда мы об этом узнали, я проверил банковский счет мадемуазель Августин — это наша обычная процедура — и обнаружил, что на нем числится почти миллион франков… Уму непостижимо! Сегодня ночью я понял, откуда взялись эти деньги.

Бенколин вытянул руку, рассматривая свои ногти. Он не смотрел на Галана; зато я смотрел, и мне показалось, что я снова уловил в глубине его глаз выражение самодовольства, злобного торжества, как будто в душе он хохотал, повторяя: «Все равно вам никогда не узнать…» Галан лениво швырнул сигарету в огонь.

— Значит, вы убеждены, что я должен знать эту очаровательную даму?

— А вы все еще это отрицаете?

— Разумеется. Я уже сказал вам, что я всего лишь рядовой член клуба.

— Интересно в таком случае, — с задумчивым видом произнес Бенколин, — почему это она так разволновалась при упоминании вашего имени.

Пальцы Галана нежно пробежали сверху вниз по кошачьей шерстке.

— Есть и еще кое-что, — добавил детектив. — У нас с мадемуазель Августин имела место весьма любопытная беседа: ни я, ни она не называли вещи своими именами, но оба прекрасно понимали, о чем идет речь. Теперь я абсолютно уверен: ее отец не знает, что она использует его музей таким своеобразным способом, и она не хочет, чтобы он об этом узнал. Она даже боится этого — ведь старик так гордится своим заведением, что если узнает обо всем… кто знает, что может случиться. Кроме того, господин Галан, я уверен, что девушка не впервые увидела сегодня ночью мадемуазель Мартель.

— Почему вы так думаете? — Галан чуть повысил голос.

— О, это не вызывает сомнений… Вы же, если я вас правильно понял, утверждаете, что почти не знали мадемуазель Мартель? И мадемуазель Августин вы также не знаете. Боюсь, дело это запутанное. — Он вздохнул.

— Послушайте-ка, — немного хрипло ответил Галан, — все это начинает мне надоедать. Вы среди ночи врываетесь в мой дом, предъявляете мне нелепые обвинения, за которые я мог бы подать на вас в суд… Боже мой! Как я устал!

Он медленно поднялся со стула, сбросив кошку на пол; выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Пора с этим кончать. Или вы уйдете сами, или мне придется вышвырнуть вас из дома. Что касается этого вашего убийства, то могу доказать, что не имею к нему никакого отношения. Я даже не знаю, в какое время оно было совершено…

— Я знаю, — неторопливо вставил Бенколин.

— Да вы попросту блефуете!

— Мой друг, у меня нет ни малейшей необходимости блефовать. Я повторяю, что знаю с точностью почти до секунды, когда было совершено убийство. Существует доказательство, позволяющее мне определить время смерти мадемуазель.

Бенколин говорил ровным, почти безразличным тоном. Между бровями у него пролегла морщина, и он почти не глядел на Галана. Доказательство? Насколько я знал, не существовало ничего, что позволяло бы более или менее точно судить о том, когда была заколота Клодин Мартель. Тем не менее, никто в этой комнате не сомневался, что Бенколин говорит правду.

— Ну хорошо, — согласился Галан, и глаза у него помутнели. — Часов в восемь вечера я ужинал у Прюньера на улице Дюфо и ушел оттуда в четверть десятого — можете проверить. Выходя из ресторана, я встретил приятеля — некоего господина Дефаржа, его адрес я вам дам, — и мы зашли в «Кафе Мадлен» выпить по рюмочке. Мы расстались около десяти, я сел в машину и отправился в «Мулен-Руж»; как вы знаете, теперь там дансинг, и вы без труда получите подтверждение моих слов от служителей: меня там хорошо знают. Я просидел в одной из лож в стороне от танцплощадки до одиннадцатичасового представления — оно закончилось в половине двенадцатого. Затем я поехал к арке Сен-Мартен с намерением — заметьте, я этого не скрываю — зайти в Клуб Цветных масок. Но, доехав до поворота на бульвар Сен-Дени, я передумал. Это было… я думаю, где-нибудь без четверти двенадцать. Тогда я зашел в ночной клуб под названием «Серый гусь», где присел за столик, чтобы выпить с двумя девочками. Вы, господин детектив, вошли туда несколькими минутами позже и, осмелюсь предположить, прекрасно меня видели. Я вас, разумеется, тоже. Полагаю, это достаточно полный отчет о моих передвижениях. Теперь скажите, когда было совершено убийство?

— Между одиннадцатью сорока и одиннадцатью сорока пятью.

Казалось, вся злость Галана моментально испарилась. От его напряженности не осталось и следа; взглянув через плечо Бенколина на свое отражение в зеркале над камином, он пригладил волосы и с рассеянной улыбкой пожал плечами:

— Не знаю, откуда у вас такая уверенность, но мне это на руку. Я надеюсь, швейцар в «Мулен-Руж», который вызывает машины, подтвердит вам, что я уехал от них уже после половины двенадцатого. Там, напротив, через улицу, есть магазин со светящимися часами. Таким образом, если учесть десять минут на дорогу — это не так уж близко, — время на парковку машины и тот факт, что в «Серый гусь» я пришел где-то без четверти двенадцать… неужели вы считаете, что я успел бы убить мадемуазель Мартель, отнести ее тело в музей восковых фигур и приехать к этому времени в ночной клуб без пятнышка крови на костюме? Конечно, вы можете допросить моего шофера — хотя вряд ли вы ему поверите.

— Благодарю вас, — вкрадчиво ответил Бенколин, — за столь подробный отчет. Правда, в нем не было необходимости. Вас ни в чем не обвиняли и даже — что до меня — не подозревали.

— Иными словами, вы признаете, что я не мог совершить преступление?

— О да.

Галан неприятно поджал губы и подался вперед.

— Скажите честно, зачем вы сюда пришли?

— Единственно затем, чтобы вы не беспокоились, что сведения о вашем клубе просочатся в газеты. Дружеский жест, знаете ли.

— Теперь, пожалуйста, выслушайте меня. Я человек тихий. — Быстрым жестом Галан обвел свою неуютную гостиную. — Единственное, что у меня есть, — это книги, музыка, — он перевел взгляд на огромную арфу в углу, — и еще вот эта кошка, моя любимица… Но, уважаемый господин сыщик, если хоть один полицейский шпик появится в том клубе, о котором вы говорите… — Он сделал многозначительную паузу и усмехнулся: — Итак, спокойной вам ночи, господа. Ваше посещение — большая честь для меня.

Мы ушли, а Галан остался неподвижно стоять, освещенный пламенем камина, рядом со своей белой кошкой. Когда за нами закрывалась дверь, он задумчиво тронул себя за нос… Слуга выпустил нас в пахнущий сыростью сад, походивший на колодец в лившемся с небес звездном свете. Как только за нами затворились ворота, Шомон схватил детектива за руку.

— Вы велели мне молчать, — с трудом промолвил он, — и я молчал. А теперь я хочу знать. Одетта! Значит ли это, что Одетта… ходила туда? Не стойте же, как манекен, отвечайте! Значит, этот клуб — просто-напросто шикарный…

— Да.

На лицо Шомона сквозь листву падал бледный свет уличных фонарей. Он долго молчал.

— Ладно, — промолвил он наконец, щурясь на свет, — ладно, мы… мы можем скрыть это от ее матери.

Это был самый простой способ немного утешиться. Бенколин внимательно посмотрел на Шомона, потом твердо взял его за плечо:

— Вы заслуживаете того, чтобы знать правду. Ваша Одетта… была абсолютно наивной, совсем как вы. Ведь ни армия, ни что другое никогда не научит вас разбираться в жизни… Я думаю, что вашу Одетту, скорее всего, заманили в клуб под предлогом шутки. Господин Галан большой любитель таких шуток… Стойте спокойно, черт побери! — Бенколин впился пальцами в плечо молодого человека и рывком повернул его к себе. — Нет, мой друг. Вы не вернетесь сейчас к Галану. Я вас не пущу.

Последовавшую за этими словами напряженную тишину нарушало лишь шуршание листьев по ночной улице да пыхтение Шомона, пытавшегося освободиться от руки детектива.

— Если бы она по собственной воле пошла туда, — по-прежнему спокойно увещевал его Бенколин, — она бы, скорее всего, была сейчас жива и невредима. Вашему пониманию недоступно чувство юмора господина Галана.

— Значит, вы считаете, — вмешался я, — что Галан виноват в… обольщении и убийстве девушек?

Слегка ослабив хватку, Бенколин обернулся ко мне. Он показался мне растерянным и смущенным.

— В том-то и закавыка, Джефф, что я так не считаю. Это было бы вполне в его духе, но… очень многое говорит против этого. В этих преступлениях не хватает изящества, они слишком топорны, что совершенно не соответствует квалификации Галана; кроме того, они слишком прямолинейно указывают на него. К тому же… да я мог бы перечислить с дюжину причин, если вспомнить то, что мы видели сегодня ночью! Подождите, сейчас мы узнаем, чем он занимался перед тем, как вернулся домой.

Бенколин резко постучал наконечником трости о мостовую, и тут же от темных деревьев неподалеку отделился человек и неторопливо двинулся к нам. Кивком головы пригласив нас следовать за собой, Бенколин пошел ему навстречу.

— Когда сегодня ночью, — объяснил он нам по дороге, — я достаточно определенно убедился, что музей восковых фигур и клуб имеют отношение к убийству мадемуазель Дюшен — еще до того, как мы нашли тело Клодин Мартель, — я, если вы помните, позвонил по телефону. Дело в том, что, увидев в ночном клубе господина Галана, я подумал, что его присутствие там было слишком… как бы это сказать… случайным. Для него это необычное место: он ведь ученый, кичащийся своей интеллигентностью, и его нечасто встретишь прикидывающимся пьяным, в компании парочки дешевых проституток… Поэтому я попросил, чтобы послали кого-нибудь проследить за Галаном, если он еще в «Сером гусе». И вот результат.

Мы остановились в густой тени под деревом, сохранившим еще большую часть листвы. В темноте светился красный огонек сигареты; затем, описав светящуюся дугу, сигарета отлетела в сторону, и из тени вышел человек.

— Короче говоря, было очень уж похоже на то, что Галану для чего-то понадобилось алиби, — закончил Бенколин. — Ну что, Прежель?

— Когда я приехал, он еще был там, — ответил тот. Его накрахмаленная манишка блестела в тусклом свете уличных фонарей, голос его был решителен: Сюрте предпочитает, чтобы ее агенты были похожи на кого угодно, но не на агентов Сюрте. — Это было ровно в двадцать минут первого. Он посидел еще минут пятнадцать и встал. Сначала я подумал, что он пьян, но он только притворялся. Он вышел из «Серого гуся» и завернул за угол: его автомобиль — «испано» номер 2Х-1470 — стоял через две улицы. Его ждал шофер, и еще мне показалось, что на заднем сиденье сидела женщина. Но тогда я не был абсолютно уверен. Он сел в машину. Я взял такси и поехал за ним…

— Ну?

— Они остановились у небольшого жилого дома на Монмартре — это номер двадцать восемь по улице Пигаль. На улице было полно народу, и, когда они выходили из машины, я смог хорошенько их разглядеть. С ним действительно была женщина — очень миленькая блондинка в меховой горжетке и коричневой шляпке.

— Снова эта дама, — вздохнул Бенколин. — Что потом?

— Я был почти уверен, что узнал ее, но на всякий случай, когда она поднялась наверх, показал консьержке удостоверение и спросил, кто эта женщина. Та ответила, что это новая певица из «Мулен-Руж»: ее считают американкой, а выступает она под именем Эстелла.

— Возможно, поэтому Галана так хорошо знают в «Мулен-Руж»… Хм, ладно. Продолжайте.

— Он оставался наверху около часа. Потом спустился, сел в машину и доехал до гаража — на той же улице, чуть дальше. Сюда он пришел пешком и сразу вошел в дом. — Голос агента вдруг потерял профессиональную уверенность и монотонность; он запнулся. — Я… э… дело в том, что я большой поклонник… э… таланта этой дамы. Я… У меня есть с собой ее фотография из «Пари суар», если вас это интересует.

— Ого! — с одобрением произнес Бенколин. — Молодец, Прежель! Если мне не изменяет память, я никогда не был на ее выступлениях. Давайте-ка на нее посмотрим… — Он посерьезнел. — Господа, вы, конечно, понимаете, что это, вероятно, та самая женщина, которую полицейский видел у дверей музея после закрытия — таинственная блондинка в коричневой шляпке? Зажгите спичку!

Прежель чиркнул спичкой и поднес огонек, заботливо прикрывая его от ветра, к большой цветной фотографии с надписью: «Эстелла, знаменитая американская певица, выступающая в Мулен-Руж». На нас взглянули широко расставленные глубокие глаза; они смотрели чуть вбок, что придавало лицу кокетливый и самоуверенный вид. Сочные розовые губки были полуоткрыты в намеке на улыбку, голова слегка откинута назад. Нос у нее был прямой, подбородок твердый. Стянутые жемчужной сеткой волосы были того каштанового оттенка, который кажется золотистым под лучами света. Мы молчали, глядя на снимок, пока спичка в руках Прежеля не догорела.