Лже-Петр - царь московитов

      Карл, смахнув со своего красивого, взволнованного лица черные арбузные косточки и начавшую засыхать мякоть, устало опустился в кресло. Утомленно сказал:
      - Майор Шенберг не отменен, он действует, и пусть десница Господня укрепит его мужество и руку, в которую вложили мы свой шведский меч!
      На том совещание и закончено было. Все поверили королю, ибо не поверить его убежденности и страстности было невозможно. Потом, наедине, Карл с улыбкой пожал Тейтлебену руку, и Петр, смущенный в душе, даже и не знал, как отнестись к этому жесту. Напротив, ему было бы выгодней убедить Карла в том, что Шенберг - изменник, и тогда майору не избежать бы было яда или кинжала. Но он так искренне ненавидел самозванца за его нелепые преобразования, что не сдержался и высказал королю то, что думал на самом деле.
      Карл ещё раз взглянул на странно знакомое лицо "верного" ему Тейтлебена, и какая-то смутная тревога ненадолго закралась в его сердце.
      15
      А НЕ НУЖОН ТЫ НАМ, ПЕТР АЛЕКСЕИЧ!
      Лже-Петр не ходил, а летал по плитам палаты Кремлевской. Редко видели его таким взволнованным и возбужденным. Такая дикая энергия исходила от него, что бояр словно обжигало жаром от раскаленной печи. Но многие в сердцах своих имели убеждение, что эта беготня и суетня имеет источником своим не личную волю государя, в котором почти все угадывали самозванца, а те большие и нужные стране дела, заверченные не этим долгоростым человеком, а великой цепью обстоятельств да причин, что в течение столетий, точно прихотливое кружево, сплетались друг с другом, соединялись отдельными звеньями человеческих поступков, надобностей, природных русских дел, замешанных к тому же на давно сложившихся порядках, правилах, укладах.
      Лже-Петр, точно заведенный, страшный в великой радости своей, бегал по палате и размахивал листком каким-то. Вот остановился, снова уперся глазами в лист бумажный, лицо горит, так и трясется:
      - От Бориса-то Петровича новое известие пришло! Сей славный наш Аннибал новую победу над Шлиппенбахом одержал в Лифляндии - на сей раз под Гуммельсгофом! Пишет, что одних побитых шведов пять с половиной тысяч, да ещё в лесных болотах потонуло их немало. Наши же всего-то четыре сотни потеряли! Ну, Борис Петрович, угодил! Пушки-то шведские все нам достались. Таперя могу отправиться в Архангельск. Слышно, шведы там что-то снова затевают. Заодно пару кораблей заложить сумею - сильно стосковался я по кораблям!
      Бояре молчали. Конечно, победа Андреевского кавалера всем приятна показалась, только те, кто в самозванце признавал лишь шведа, недоумевали по поводу радости его. Многие же так рассуждали: "Ну, а нам-то какое дело? Что швед, что немец, что поляк - лишь бы дело вершилось наше. Он-то думает, что мы его холопы, а на деле же выходит все наоборот... Швед нам служит".
      Лже-Петр же бушевал:
      - Нет, не холопы вы мне, а друзья в огромном нашем деле, товарищи. Или забыли, что в обращении ко мне слово позорное "холоп" я запретил и велел всем именоваться, что гораздо благозвучнее, рабами? Имена ж сокращенные, вроде Ивашки или Петрушки, отменил тож. Али не слыхали?
      - Да слыхали, государь, слыхали... - только уж очень печальный возглас послышался из дальнего угла палаты.
      - За поединки смертную казнь положил! - возвысил голос Лже-Петр, как бы спеша убедить подданных в полезности своих деяний. - За одно лишь обнажение шпаги - смерть...
      - А мы и раньше-то не больно шпажками баловали, - послышалось со стороны.
      - Таперь же и вовсе того не будет! - прорычал Лже-Петр. - Мне дворяне да бояре на службе нужны.
      Вдруг все из того же угла послышался тихий вопрос:
      - Ладно то, что ты учинил, да вот какой мысли ради, государь, ты насмешки над старыми русскими обычаями содеял? Шутовскую свадьбу устроил, царское платно на князя Ромодановского водрузил, Никитку же Зотова - в патриарха преобразил. Великий грех сие и всем нам, тебе ж особливое, посрамление.
      Лже-Петр, дергаясь щекой, бросился туда, откуда несся тихий голос: пожилой уж князь Лука Федорович Долгорукий, судья Казенного приказа, говорил тихо, но твердо, и глядел Лже-Петру прямо в глаза.
      Царь затрясся, наклонив голову и будто не зная, что сказать, с минуту смотрел на молчащего Луку Федоровича.
      - А затем я над обычаями вашими смеялся, что новую лажу я Россию! Царь я здесь, и без моей персоны вам не обойтись.
      Вдруг звонкий, как валдайский колокольчик, раздался чей-то голосок - и откуда появился здесь царевич? В расстегнутом кафтане, с волосенками и по детским-то годам негустыми, лобастый, но узколицый, стоял он посреди палаты, сжав кулачки. В свои двенадцать лет был он роста выше среднего, но на Петра лицом совсем не походил.
      - Царь ты... царь! Да Антихрист и самозванец, коего из земли немецкой к нам прислали тому четыре года! Казнить тебя нужно люто, на кол посадить! - И тут лицо мальчика странно дернулось, все перекосилось, глаза его наполнились слезами, уж и потекли по худым щекам крупные неуемные слезы, он промолвил: - Маманю мою милую за что в монастырь упрятал? Антихрист ты, всему народу русскому ненавистный!
      Обоими кулаками со злобой какого-то маленького, но храброго и злого зверька принялся колотить Алеша по груди Лже-Петра, и все плакал, и все маманю поминал. Тот же безо всякого труда отбросил бы или даже убил с одного удара, но стоял, как истукан, не в силах ни слова молвить, ни пошевелить рукой.
      Безобразной этой сцене положили конец бояре. С решительной лаской, понимая сердце неведомо откуда взявшегося в палате царевича, Бутурлин и Шаховской оторвали от царя подростка, потащили к дверям, - сам идти не хотел, - а пришедший в себя царь орал ему вослед:
      - На конюшню подлеца! Пороть, покуда шкура со спины да с жопы не слезет! Ишь, наслушался речей всяких бабок да подпевалок, да юродивых! Отыщу-у! Погодите, узнаю, кто меня антихристом величает, поотрезываю-таки языки поганые, змеиные! Я - царь! Я - нужен России! И я сделаю её великой! Шведов не пожалею...
      * * *
      "Вот мерзавец! - думал с досадой Шенберг, то и дело поглядывая на царевича Алексея, сидевшего в крытом рыдване, обложенного подушками, когда с пятью батальонами гвардии ехал в Архангельск, куда, по слухам, вновь должны пожаловать корабли шведов. Отдавать своим соплеменникам столь важный порт самозванец не желал, а в деле побывать хотелось, да и по кораблям соскучился морской майор. - Конечно, прав мальчишка - так с матушкой его обойтись! Сей звереныш для меня опасней всего. Он политических выгод бояр ещё не понимает, а подрастет, они ему сами в уши напоют, что-де мол ты законный наследник престола, правь на здоровье, а оного самозванца - на кол. А самозванец-то им Россию отстроить собрался, европейским государем себя восчувствовал. Эх, надо бы как-то присматривать за Алексеем. В опасные дела его посылать стану - изведу, не то не будет мне с ним покоя!"
      Прибыли в Архангельск. Там обступили царя лучшие люди города, купцы русские и иноземные, мастера корабельные, простой люд. Встали с приветствием на колени. Лже-Петр же, видя, что встали коленями в грязь, закричал на них:
      - Обычай сей вставания на колени отменяю напрочь! Кланяться будете, да и то не слишком низко, чтоб у вас хребты не переломились. Пригодятся мне ещё хребты ваши, покатаюсь на них.
      Фразу встретили одобрительным смехом. Повели угощать с дороги, и уж слышал Лже-Петр, что здешними командными людьми план укрепления Архангельска продуман до основания и тонко.
      - Устье, устье Двины заострожить получше надо, - шептал ему на ухо один из главных.
      - Еще чего? - строго спрашивал Петр, не любивший, когда лезли к нему с советами.
      - На взморье новую крепостицу заложить: зело необходима, ежели флот вражеский на нас попрет.
      - Укрепим, заложим... - крикнул Лже-Петр, и уже вскоре на взморье вывели стены Новой Двинки, крепости, создание которой с тех пор приписывали одному государю.
      В Троицын же день при пушечной стрельбе и ликовании народа, умевшего в Архангельске ходить по бушующему морю на дедовских карбасах, изволил Лже-Петр спустить на волны два фрегата, построенные здесь мастерами-англичанами. При скоплении народа почувствовал вдруг Лже-Петр, что кто-то довольно крепко взял его за локоть. Резко обернулся: неказистый мужичонка с круглой шкиперской бородкой, в шляпе то ли моряка, то ли купца, в простом бостроге отдернул руку от его руки. Глаза его меж тем смотрели с каким-то знакомым умным лукавством.
      - Чего хотел? - грубо спросил Лже-Петр, рукосуйства не любивший.
      - А поговорить бы, государь всемилостивейший, - на хорошем русском отвечал человек со шкиперской бородкой. - От одной великой властительнейшей особы пакет привез вам с указаниями... и некоторыми сожалениями. Да впрочем, и нет пакета, я сам являюсь сим пакетом... все во мне... - И на лоб с улыбкой показал.
      - Да что ты врешь-то! - вспылил Лже-Петр. - Что, караул позвать, в палки хочешь, чтоб не морочил голову?!
      - Ой, не больно-то я страшусь ваших палок, драгоценнейший майор наш Шенберг. Книпер-Крона, что ль, не узнаете, запамятовали, как на ястребиной-то охоте, на берегу-то речки беседовали о том, о сем?
      Лже-Петр попристальней вгляделся в неглупые глаза, все сразу вспомнил, стал соображать, как отнестись к человеку, который был некогда резидентом Карла Шведского в России. Понимал, что не с добром приехал в Архангельск Книпер-Крон, да ещё в таком наряде скрывал свою личину. Мог, конечно, Лже-Петр тотчас велеть, чтобы схватили его да подвергли пытке, ибо шла война, и со шпионами стороны враждебной разделаться бы можно было без хлопот, возни и мешкотни. Но одно чувство вдруг как бы обожгло сознание Лже-Петра на полсекунды. Догадывался он, с чем и от кого прибыл Книпер-Крон, но, не ощущая себя подданным того, кто послал его в Россию, Шенберг и на Книпер-Крона глядел теперь не так, как на берегу Яузы, - без страха.
      - Ну, а коль ты Книпер-Крон, - сказал нарочито громко, не боясь стоявших рядом, - так и тем паче тебе бы не токмо палок, но и дыбы опасаться надо. Что, высматривать сюда приехал? Планы крепостей Архангельска снимаешь тайно?
      Книпер-Крон меньше всего ожидал такого ответа, но не смутился, сохранив на лице своем умную любезность:
      - Ваше величество, нам бы отойти в сторонку, как тогда, на бережку-то. Вон бревнышки лежат, там и посидим, и потолкуем...
      Лже-Петр кивнул. Не потому, что страшился Книпер-Крона, - просто уж очень любопытно было знать, с чем приехал бывший резидент, посланник тайный короля.
      - Вот в чем дело, господин майор, - делая упор на последнем слове, тихо молвил Книпер-Крон, когда уселись на бревно. Оба достали трубки, затягивая начало разговора, долго сосали мундштуки, раскуривая их. Дивится деяниям вашим их величество король шведский Карл, весьма дивится. Начали вы деятельность свою в Москве удачно очень, сами знаете, о коих делах я речь веду. Под Нарвой тоже отличились, затянув осаду и дав их королевскому величеству рассеять совершенно русские полки. Но потом... потом ваша деятельность приобретает какой-то непонятный для Стокгольма смысл: вы спешно собираете войско, отлично экипируете, вооружаете его, приглашаете из Европы опытных военачальников, восстанавливаете крепости и затеваете флот. Мало того, своим генералам вы беспрепятственно разрешаете действовать, как им угодно, и они с многотысячными ордами казаков, татар, калмыков разбивают наши немногочисленные отряды в Ливонии и опустошают наши земли так, что не остается ни одной деревни или небольшого городка, Ревель я не считаю, сию крепость взять трудно, - которые бы не пострадали от диких русских войск. Скажите мне: вы царь или... не царь уже? Возможно, ваше инкогнито раскрыто, и русские бояре, сие правительство, - Книпер-Крон усмехнулся, - действуют уже по своему рассуждению и усмотрению?
      Уроженец Швеции, её потомственный дворянин, офицер, дававший когда-то клятву своему королю, добровольно отправившийся управлять Москвой, чтобы она оказалась покоренной, и человек, страстно желавший царской власти, желавший деяний, прославивших бы, а не опозоривших его, боролись сейчас в Лже-Петре. Конечно, он мог сказать, что русские просто вышли из-под его повиновения, раскрыли его, пользуются им как игрушкой, но признаться в этом было очень стыдно. И Шенберг ответил так:
      - А если бы вы, Книпер-Крон, спросили у своего короля, что выберет он: тысячу первейших красавиц мира, несметные богатства Востока и... королевскую власть, то есть способность повелевать людьми, быть господином их тел, душ, имущества, что бы выбрал ваш король?
      Рыжая борода Книпер-Кролна разлезлась в разные стороны, до того широко улыбнулся он, понимающе кивая.
      - Мне, сударь, кажется, - сказал он не сразу, - что соблазн носить царское одеяние и быть правителем Руси оказался для вас сильнее чувства долга, верности присяге королю своему. Ах, глупый старый Левенрот! Он, предлагая вас на оную роль, и не догадывался, какую шутку вы можете сыграть с ним и с его королем. Несчастный Карл! Теперь ему остается лишь разгромить ваше дикое войско после того, как он разделается с Августом. Но знайте, Шенберг, наш король хоть и великодушен, но не вернет вам шпагу, которую вы положите к его ногам. Связанный, вместе с Августом Саксонским, вы, скорей всего, пойдете под улюлюканье стокгольмской черни, а потом вас возведут на эшафот, но не обезглавят, а просто повесят, как вешают коров. А возможно, вас постигнет иная участь...
      Трубка Книпер-Крона вдруг выпала из его руки, рука резидента скользнула за пазуху его моряцкой куртки. Еще там, под одеждой щелкнул взводимый курок, и ствол пистолета вылетел наружу, подобно молнии. Направленный прямо в грудь ошеломленного Лже-Петра, пистолет уже был готов послать смерть в тело правителя России, но движение руки Шенберга, скорее судорожное, порывистое, чем продуманное, отвело ствол. Выстрел грянул. Зеленое сукно царского кафтана на боку было пробито насквозь и тлело, и к ним уже бежали люди, заслышавшие выстрел.
      - Ваше величество, что случилось? Уж не поранились ли? - спрашивали услужливо.
      Лже-Петр же стоял неподвижно, и ненависть изображалась на его лице. Подбежавшие недоуменно остановились, не зная, что и делать: вроде царь невредим, только на земле валяется пистолет с дымящимся стволом. Книпер-Крон не знал, что с ним сейчас случится. На выстрел он решился потому, что сделать это предписывала инструкция самого Карла и его личные чувства к изменнику. Ожидал, что потащат тотчас же в застенок, хотел уж было кричать народу, что не царя он русского убить хотел, а шведского майоришку, стокгольмского агента. Но Лже-Петр его опередил. Заговорил отрывисто:
      - Какой корабль из Архангельска отходит в самое время краткое?
      - "Макрель", купеческое судно, чай аглицкое, с салом да медом нашим, кто-то молвил.
      - Скоро ль?
      - Да через час.
      - Господина оного на судно тотчас проводите, определите ему каюту, что почище, почетом облеките. Пусть в Англию аль в Швецию плывет, куда захочет...
      Поднял пистолет, сунул его в карман кафтана да зашагал размашисто по деревянным мосткам верфи. Казнить Книпер-Крона было б делом совсем простым, но Лже-Петру страстно одного хотелось: чтоб не оставалось сомнений у Карла, что воюет с ним, сознательно воюет не какой-то там Бориска Шереметев с калмыками своими, а он, майор Шенберг, который теперь почти сравнялся по силе, по упрямству, по жажде власти с самим честолюбивым Карлом. Он был уверен, что об этом королю доложат.
      * * *
      Карл Двенадцатый в начищенных до зеркального блеска ботфортах с огромными шпорами сидел в низком мягком кресле, закинув ногу на ногу и болтая ею. Поигрывание ногой совсем не соответствовало настроению, с которым он слушал рассказ Книпер-Крона, постоянно качавшего головой, будто он был в чем-то повинен. Наконец король с горячностью воскликнул:
      - Ай да сукин сын этот Шенберг! А я так ему верил! На самом же деле он просто морочил мне голову, подставив под поражение армию русских под Нарвой! Ай, мерзавец! Из грязи да в князи скакнуть захотел, размечтался о самовластном правлении! А вы счастливо отделались за свой выстрел, Книпер-Крон. Я понимаю, вы были нужны Шенбергу, чтобы доставить мне столь приятное, нет, конечно, оскорбительное сообщение: теперь мы с майором, видите ли, цезари, то есть братья. Ура! Ура!
      В кабинете короля, в углу, в полумраке сидел ещё один человек, и бывший резидент все чаще посматривал в его сторону, смутное беспокойство начинало овладевать им. Король же продолжал расспрашивать: его интересовало и устройство архангельских укреплений, и количество спускаемых на тамошних верфях кораблей, но когда Книпер-Крон сообщил ему, что по совершенно верным сведениям Шенберг собирается направить под Нотебург для его штурма дивизию генерала Репнина, раздался ещё более громкий, нервный скрип сапог короля.
      - А вы, милейший Тейтлебен, - обратился он к сидящему в углу человеку, - ещё совсем недавно очень горячо пытались убедить меня в совершенной преданности Шенберга? Может быть, вы соратник этого предателя, и вам на руку защита мерзавца, которого я, изловив когда-нибудь, повешу за ребро на железном крюке или сварю в кипящем масле. И пусть потом Европа винит меня в жестокости: я жесток лишь по отношению к предавшим меня.
      Петр-Тейтлебен на самом деле не мог взять в толк, как это самозванец, швед, может допускать победу за победой русских войск в Лифляндии. Ему и в голову не могло прийти, что шведский агент стал ярым защитником русских интересов. Сызмальства Петр был облечен властью и хотел вернуть её лишь потому, что она принадлежала ему по праву, он не понимал тех, кто безрассудно стремился к высшей власти - то есть к тяжкому бремени, к труду и постоянной опасности быть понятым превратно или осужденным своими подданными.
      - Не знаю, ваше величество, что и сказать вам, - пожал плечами генерал-майор Тейтлебен, с которым Карл Двенадцатый в последнее время коротко сошелся, сделав членом интимных вечеров, а то и просто попоек с избранными придворными. - Возможно, у вашего Шенберга от власти просто закружилась голова...
      - А такую голову нужно что..? - по-лисьи заулыбался своим тонким лицом Карл. - Как что? Чик-чик!
      Книпер-Крону хотелось что-то сказать королю, но он явно не решался сделать это в присутствии генерала Тейтлебена. Все же он начал:
      - Ах, генерал, я слышал обо всех ваших подвигах под Нарвой и уже потом, в боях с Августом. Но вот смотрю я на вас и не могу не поражаться...
      - Да что же поражает вас во мне, господин Книпер-Крон? - широко осклабился Тейтлебен. - Может быть, мой великанский рост? Но нет, у курфюрста Бранденбургского, которому я служил, в мушкетерской роте есть молодцы и повыше меня.
      - Нет, не ваш рост, - изображал лживое смущение Книпер-Крон, - а ваше удивительное... сходство с одной персоной, боюсь даже сказать, с кем...
      Король нетерпеливо прокричал:
      - Да говорите же вы, черт возьми, а то водите нас за нос, как девка, которой и хочется отдаться, да все чего-то боязно!
      Резидент, потупив глаза подобно той самой девке, о которой говорил Карл, проговорил, нет, скорей промямлил:
      - Я ведь недавно из Архангельска, виделся с самим царем Петром, так представляете, он точь-в-точь похож на вас, ну словно один рейхсталер на другой.
      - Правда? - попытался отшутиться Петр. - А мне уж не раз об этом говорили. Вот интересно!
      Карл, повернувшись в кресле, молча и внимательно смотрел на Тейтлебена. В его голове мелькали какие-то картины, чьи-то объяснения. Вот он припомнил, как выглядел человек, к груди которого когда-то приставил острие своей шпаги, припомнил и рапорт Левенрота о том, что узник, пытаясь самовольно покинуть заточение, утонул, и даже врач засвидетельствовал его кончину. Потом вспомнился рыцарский зал замка, где он со своими товарищами после сильной пьянки рубил головы овцам и телятам, вспомнился откуда ни возьмись явившийся человек, грозивший ему, и то, как он бежал, осыпаемый пулями пистолетов и аркебуз. Все эти воспоминания сплелись в один клубок, принявший форму лица того человека, что именовался сейчас генералом Тейтлебеном.
      Карл смотрел на этого человека с широким, волевым, немного уродливым лицом минуты три, а потом, так и не поднимая головы со скрещенных рук, тихо спросил:
      - Так вы все-таки остались в живых, ваше царское величество?
      Петр мог отшутиться, сославшись на случайное сходство с царем, мог, в конце концов, понимая, что раскрыт, выхватить шпагу или пистолет, с которым не расставался, и убить врага России. Но ничего подобного он делать не стал.
      - Да, ваше величество, вы видите помазанника, великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, коего по вашему приказу тайно исхитили в Саардаме, перевезли в некий шведский замок как пленника, и откуда я, божией милостию, бежал. Меня-то вы и видели в своем замке, в Стокгольме, когда я пробрался туда, чтобы убить обидчика своего, то есть вас, в поединке.
      Карл, всегда красовавшийся своей смелостью, бывший первым в бою, считавший себя новым Александром, сидел теперь бледный, будто бы откуда-то из-под земли или, напротив, с Неба явилась сила, способная пусть не уничтожить его, но, по крайней мере, поколебать его уверенность в себе, в своей храбрости и хладнокровии. Конечно, он мог лишь крикнуть, и стража, что стояла в коридоре, явилась бы мгновенно. Но король не крикнул.
      - Вот интересно, - принял он снова обычный фатоватый тон, - какого же резона ради, ваше величество, нужно было вам превращаться в полковника Тейтлебена, помогать обороне Нарвы, а потом сражаться со мной против Августа?
      Петр наморщил лоб. Сейчас его спрашивал король, равный по милости божьей человек, а поэтому лгать Петр не мог, заговорил скоро, резко:
      - Отчего? Да оттого, что из Бранденбурга, обзаведясь патентом полковничьим, помчался к Нарве, чтобы как-нибудь своим помочь, в крепости будучи при должности. Но как-то раз, обратясь к бывшим подданным своим, увидел в них одну лишь мне, государю, измену. Убить меня хотели даже. Разуверившись в подданных, ещё недавно руки готовых мне лизать, принял я сторону вашу и до сих пор верен вам на службе.
      Брови Карла, по мере того, как Петр говорил, поднимались в удивлении все выше.
      - Русский великий государь, помазанник... на военной службе у короля шведов, врагов его земли? Не-по-сти-жи-мо!
      Петр был готов то ли разрыдаться, то ли вцепиться в горло этому мальчишке. Он был посрамлен, унижен, и утешала его лишь цель дальняя - при помощи войска Карла нанести поражение своим, а после и сесть на трон.
      Мужчины молчали долго. Дымились трубки. Теперь Карлу было и вовсе уж неловко за то, что он так много времени позволял себе бить по плечу царя Петра, насмехаться над ним, приглашать к пирушкам. Молчание прервал Книпер-Крон, который, казалось, обдумывал что-то, потирая лоб и шею, поглядывая то на царя, то на короля.
      - Ваше величество, - зашепелявил он, обращаясь к Карлу, - я себе позволю молвить одно соображение, о, деликатнейшего, но и наинужнейшего свойства!
      - Ну, говорите, - оторвался от своих дум король.
      - Я, проникая в эти минуты в ваши мысли, видел, что вы готовите царю России тот же печальный удел, что и лег в основу плана вашего...
      Петр дернулся всем телом, похлопал на эфесу шпаги и сказал:
      - Уверяю, сейчас у вашего величества ничего бы не вышло!
      - Да успокойтесь вы! - махнул рукой Карл. - Никто не собирается вас вязать и запирать в застенок. Книпер-Крон лишь распустил язык.
      Карл лгал - он действительно обдумывал возможность вторичного водворения Петра в темницу. Книпер-Крон же, стыдливо сложив руки, сказал, делая испуганное лицо:
      - Тогда покорно прошу меня простить. Мой же план сводился к следующему: вы, государь, не только предоставляете царю Петру полную свободу, но и... вновь делаете его государем всея Руси.
      Карл вскочил на ноги так быстро, что ботфорты издали визгливый, похожий на звук пилы, скрип.
      - А это уже кое-что, а, Петр Алексеевич? Я лишил вас воли и вороны, я же дарую её вам!
      Петр стал мрачен, тяжело вздохнул.
      - Короны государям вручают не владетельные особы, а сам Бог. Исхитить у них право на власть они не могут тоже - только смерти сие доступно. Так что не старайтесь! Если бы я хотел, то, будучи свободным человеком, отправился бы в Москву и объявил всему народу, что правящий над ними человек - не что иное, как самозванец. Но не спешу делать это - мне не поверят!
      Карл загорячился:
      - Да черт возьми! Неужели у вас не осталось каких-нибудь неопровержимых доказательств того, что именно вы, а не Шенберг, - царь?
      - Нет, - сокрушенно покачал головой Петр, - тогда, под Нарвой, воеводы не поверили мне.
      - Так это потому, что они вас принимали за шведа. Они догадались, что царя подменили. Ведь вести военные действия так, как вел он, может только засланный из вражеского лагеря. Ну, соглашайтесь! Я напишу длинное письмо вашим боярам - кому хотите, где своей королевской рукой подробно изложу перипетии ваших мытарств. Шенберг будет свергнут. Пришлите его ко мне, я строго поговорю с ним, а вы вернетесь на отчий престол! Вот и все!
      Петр пожал плечами:
      - Но зачем вам это надо? Ведь и я смогу продолжить войну с вами точно так, как ведет её самозванец.
      Юнец Карл ловко подскочил к Петру, обнял его и даже поцеловал в щеку:
      - О нет, зачем Швеции и России воевать между собой? Мне уже довольно славы от побед над негодяем Августом Саксонским, ввязавшимся в войну безо всяких поводов, изменив всем договорам. А нам-то с вами воевать не стоит. Во-первых, мой брат, я вас обязательно побью, и тогда вы потеряете по меньшей мере Украину. Но если мы с вами заключим какой-нибудь долгий мир, скажем так, на пятьдесят лет, то в знак моей приязни к вам я, так и быть, нарушу статьи Столбовского тракта и дам вам какой-нибудь кусочек в Ингрии. На здоровье, стройте там себе порт вроде архангельского, заведите купеческие суда и процветайте. А что хорошего в войне? Боже, какие траты! Пустеет казна, становятся нищими граждане, в боях гибнет цвет нации - ужас, безбожие, великий грех. Ведь нам, государям, за все эти бедствия на Страшном суде ответ дать придется.
      Не наигранная речь Карла, а надежда на то, что при помощи его письма к боярам удастся-таки убедить их, что правивший ими прежде самозванец - швед, заставили Петра задуматься серьезно.
      - Значит, поясни, чего ты хочешь от меня сейчас? - спросил скороговоркой.
      - Да непонятно ль разве, брат? - развел руками Карл. - Немедленно пишу письмо боярам, ты же скачешь к Нотебургу, чтобы предупредить осаду. Боюсь я, что Шенберг с артиллеристами иноземными, коих у него немало, слабый Нотебург без труда возьмет, а там уж - выход к морю, снова к Нарве, к Дерпту - и опять закружится вся эта канитель! Тогда уж вступлю на земли русские и так по ним пройдусь, как твой боярин Шереметев по Лифляндии не хаживал. Все пожгу! На стокгольмских рынках русских, точно скотов, продавать будем. Останови войну, Петр Алексеич, и Бог нам с тобою Вечным Блаженством когда-нибудь заплатит.
      И снова обнял Карл "брата" своего, и видел Петр, сколь неискренне его объятье. Но таки сказал:
      - Хорошо, садись, сочиняй письмо боярам. Каким - продиктую, да и кой-какие словечки подскажу тебе. Печать большая, королевская при тебе хоть?
      * * *
      Близ небольшой речушки Назии, что змейкой заползала в Ладожское озеро, верстах в двадцати пяти от истоков Невы, где стоял шведский Нотебург (некогда русский "Орешек"), стали при лагере окольничего Петра Матвеевича Апраксина, которому был доверен корпус, собираться и других военачальников полки. Был сентябрь 1702 года, погода стояла теплая, поэтому солдаты, пушкари, стрельцы ставили палатки, под веселый говор, песни варили щи да кашу - подкреплялись, зная, что в скором времени пойдут на приступ шведской крепости. Боялись многие, что, как и под Нарвой, дело не сладится. Шептались у костров, что царь на самом деле шведами подослан, чтобы только русским навредить. Но такие разговоры отчего-то дух воинский у людей служивых не понижали. Всем очень уж хотелось так под Нотебургом "поработать", чтобы в сердцах людских, в народной памяти позор поражения под Нарвой был истерт, точно зерно, попавшее меж тяжких, быстро вращающихся жерновов.
      Всадник на взмыленном, спотыкающемся скакуне появился между палаток так неожиданно, будто выехал из самой гущи леса. Солдаты, копошившиеся возле своих палаток, толкали друг друга в бок локтями, указывая на ехавшего: "Государь! Сам государь!" Заметил всадника и какой-то прапорщик, подлетел к царю, вытянулся в струнку, выкатил глаза, а что сказать - и сам не знает:
      - Ваше... царское...
      Петр его прервал:
      - Кто из людей начальных ныне обретается при лагере? Как найти?
      - Господин фельдмаршал Шереметев, вон тот его шатер, - махнул рукой прапорщик. - Воевода Петр Матвеевич Апраксин, окольничий - чуть подале...
      - Меншиков Александр Данилыч здесь? - спросил Петр строго.
      - Нетути, с вами ж, государь всемилостивейший, да с остальным войском пожаловать должен был бы...
      И в тупых, послушных глазах прапорщика застыло недоумение.
      Петр направил коня к шатру Бориса Петровича. Часовой, что стоял у полога, то ли не признал в Петре царя, то ли приказ фельдмаршала настолько уж был строг, что не подчиниться караульный не посмел. Сказал:
      - Не велел впускать. Еще почивать изволють...
      - А я вот возьму да и пройду... - соскочив с седла и кидая поводья часовому, ледяным тоном сказал Петр.
      В шатре было темно. Оконца призанавешены. Слышался длинный, с подсапываньем и с прихлебами храп. Петр подошел к широкой фельдмаршальской постели. Рядом с уже седоватой головой Борис Петровича узрел женскую головку со взбитыми, распущенными по подушке густыми прядями.
      - Борис Петрович, а Борис Петрович, - несильно потолкал Петр Шереметева в плечо, - а Нотебург-то не проспишь? Гляди, слава-то другим достанется.
      - Да пошел ты к черту, - с зевком, сквозь сон промолвил Шереметев. Катюша, принесла бы квасу - душа, как в огне адском, пылает со вчерашнего.
      Женщина, будто и не спала, ловко, не стесняясь постороннего мужчины, в одной коротенькой рубахе спрыгнула с постели, зачерпнула ковшиком в бадейке и протянула квас с улыбкой Шереметеву, говоря: