Шотландская любовь

Карен Рэнни

Шотландская любовь

Глава 1

Осень 1859 год

Инвернесс, Шотландия

На пороге гостиной стоял Гордон Макдермонд собственной персоной. Стоял – и смотрел на нее так, словно она обязана пригласить его в дом и приветить, как дорогого гостя.

Она бы с большим удовольствием принимала у себя сатану.

Несколько мгновений Шона просто сидела и смотрела на Гордона. Все звуки стихли, да и самый воздух как будто застыл.

Гордон вошел в гостиную и шагнул к Шоне, не сводя с нее глаз.

Сердце у нее колотилось так отчаянно, что его стук отдавался даже в горле. И отчего так взмокли ладони? Это же просто Гордон.

Посторонний человек, взглянув на него, увидел бы обычного высокого мужчину с правильными чертами лица – прямым носом, квадратной челюстью. Женщина подумала бы, что подбородок его выдает упрямство, и недалеко бы ушла от истины. Один уголок рта у Гордона был всегда чуть-чуть приподнят. В детстве это придавало ему вечно удивленный вид, теперь же – вид циничный. Слегка изогнутые брови, пристальный, почти пронзительный взгляд голубых глаз. Волосы подстрижены короче, чем того требовала нынешняя мода, но Гордон никогда ею особенно не интересовался. Такой красивый мужчина, как он, полагал, что вправе делать что угодно, даже бриться тогда, когда все другие отпускают бороду и усы.

Однако выражение его глаз существенно отличалось от того, каким оно было у него в юности: мальчишескую восторженность, улыбку и живость сменила настороженность. Он слишком многое повидал на своем веку. Как, впрочем, и все они.

Семь лет назад они были глупы, наивны и совсем не знали жизни. За это время им пришлось узнать чуть больше, чем хотелось бы, о том, что может приключиться с человеком вдали от дома.

Ее брат говорил, что Гордон невредимым вернулся с крымской и индийских войн. Ему явно повезло больше, чем Фергусу.

Шона медленно поднялась, но ничего не сказала. А что тут скажешь? «Выметайся из моего дома, Гордон Макдермонд»?

– Графиня. – Гордон поклонился, однако взгляд его был прикован к четырем дюжим парням, стоявшим в дальнем конце комнаты. Настороженность в его глазах сменилась мрачностью.

Шона, удивленная такой реакцией и невероятно ею довольная, снова села и стала наблюдать за ним.

В гостиной царил полумрак: шторы на единственном окне были плотно задернуты. Набитый конским волосом диван, на котором она сидела, стоял под прямым углом к небольшому камину. Рядом, на линялом бельгийском ковре, располагалось кресло с прямой спинкой. Над камином висел гравированный гербовый щит – ненужная роскошь, муж заказал его за год до смерти.

Сколько раз она жалела о деньгах, потраченных на эту безделицу! Ее ведь даже продать нельзя.

В дальнем углу в почтительном молчании стояли четверо мужчин.

– Эти люди голые, – проговорил он.

Она оскорбительно медленно обвела его взглядом снизу вверх: сначала до блеска начищенные башмаки, потом синие саржевые брюки, сюртук и жилет в тон. Посмотрев ему в глаза, Шона снова улыбнулась: хмурое лицо Гордона обрадовало ее безмерно.

– Ну не совсем голые. Они просто сняли рубашки.

– Для чего?

А какое ему вообще дело? Однако она ответила – не потому, что он заслуживал ответа, а потому, что ответ мог его разозлить.

– Это претенденты на место моего лакея.

– И вам необходимо опрашивать их в таком виде?

Если этот факт его и раздосадовал, он ничем не выдал своих чувств. На губах Гордона играла легкая улыбка, но Шона достаточно его изучила. Ему отнюдь не весело, глаза его не выражают ничего.

– Ну конечно же, нет, – признала она.

Хелен подошла и встала рядом с ней. Уже больше часа щеки ее пылали ярким румянцем. Ее компаньонка обладала всеми мыслимыми и немыслимыми девичьими добродетелями, хоть уже давно вышла из девического возраста.

– Вы, значит, оцениваете их данные?

Шона снова улыбнулась. Замечательно, у нее есть шанс потягаться с ним в умении владеть собой.

– Возможно, я хочу убедиться, что кандидат не страдает от истощения. – Или что у него достанет силы выполнять свои обязанности.

Кстати сказать, все четверо кандидатов были великолепны. Предпоследний, правда, отличался некоторой худобой, но пресс имел более рельефный, чем остальные. Тот, что стоял ближе всего к ней, был шире всех в плечах. Следующий за ним поигрывал грудными мышцами, и со стороны казалось, что он мог бы по-кошачьи мурлыкать. Последний стоял, широко расставив ноги, очевидно, для его, так сказать, данных, требовалось немалое пространство.

Пять лет она пробыла замужем за человеком на сорок лет старше ее и потому с огромным удовольствием разглядывала четверых полуголых парней, не чувствуя за собой никакой вины. Будь у нее деньги, она наняла бы всех четверых. Но к несчастью, ее средств не хватает даже на горничную – поэтому именно Хелен открыла Гордону дверь и проводила его в дом.

Ее так и подмывало попросить Хелен, чтобы та немедленно проводила его обратно. Отдала ему шляпу и перчатки и отправила восвояси.

Гордон Макдермонд нам тут не нужен.

Но она знала, зачем он пришел, и потому молчала.

– Можете одеваться, – улыбнулась она соискателям. – И пожалуйста, сообщите мисс Патерсон свои имена. – Она кивнула на Хелен.

Щекастый парень, одеваясь, подмигнул ей. Она едва удержалась, чтоб не подмигнуть ему в ответ.

Гордону это, кажется, пришлось не по душе.

Подумать только, какая жалость.

Пока молодые люди одевались, в зале висела напряженная тишина. Соискатели один за одним покидали гостиную.

Когда все ушли, Шона перевела взгляд на Гордона. Он глаз не отвел.

«Уходи».

– Сэр Гордон, примите поздравления с титулом баронета, – сказала Хелен, вернувшись в комнату.

– Ах, вы его где-то выиграли? – уточнила Шона.

– Нет, – процедил он сквозь зубы, – мне его пожаловали в награду.

– Жаль, что они ничего не пожаловали Фергусу, – ответила она, с трудом растягивая губы в улыбке.

– По-вашему, Крест Виктории – это ничего, графиня?

– Титул баронета передается по наследству, сэр Гордон. А крестом можно разве что похвастаться перед знакомыми. Титул мог бы многое компенсировать.

Он взглянул на нее, точно видел впервые. Как на незнакомку. «Нет, Гордон, я не чужая тебе. Но и не подруга, нет».

– Фергус чудесный человек. Любая женщина это поймет.

– О да, конечно же, вы правы, – она бросила на него взгляд, которым можно было бы отсечь оба уха, – если только эта женщина закроет глаза на его хромоту и постоянные боли.

Он не ответил, отчего Шона разозлилась еще сильнее. Она сделала глубокий вдох и взяла себя в руки.

– Вы были его командиром. Вы должны были его уберечь.

– Это война, графиня.

– Он пошел на войну из-за вас, – ответила она и сама подивилась своему хладнокровию. – Он не учился военной науке. А вы учились. Он ничего не знал об артиллерии. А вы знали. Он понятия не имел, что такое война. А вы, осмелюсь предположить, все это изучали в военном колледже. – Она улыбнулась, в очередной раз подавив вспышку гнева. – Он пошел воевать только потому, что вы пошли. И вы, будучи его лучшим другом, должны были его защитить.

– Твой муж купил для Фергуса офицерский чин. Если уж тебе так не хотелось, чтобы он шел на войну, ты и сама могла это предотвратить.

– Если желаешь повидаться с Фергусом, он в саду. – Она подала компаньонке знак. – Хелен вас проводит.

Хелен придвинулась поближе.

– Шона, с тобой все в порядке?

Нет, Бог свидетель, с ней не все в порядке. У нее внутри кровоточит столько ран, даже странно, что она еще не в луже крови стоит…

– Да, – спокойно ответила она, через силу улыбаясь. – Со мной все хорошо, Хелен, благодарю тебя.

Она подождала, пока они выйдут из комнаты, и откинулась в кресле, закрыв глаза.

Неужели прибытие Гордона – это ответ на ее молитвы? Она не могла оставить Фергуса здесь и допустить, чтобы его вышвырнули на улицу. Она должна позаботиться о его судьбе. Вчера она получила письмо. Ее торопят… От этого ее положение становится еще ужаснее.

Согласится ли он, если она попросит его о помощи? Или откажет – лишь бы наказать ее?

Она красива, как и всегда. Когда они виделись в последний раз, Шона только-только вступила в пору своего цветения и с наслаждением исследовала новоприобретенную власть женских чар. Он пал к ее ногам. Ради Шоны Имри он сделал бы что угодно. Он предложил ей свое сердце, свое состояние и будущее. Она же вышла за графа Мортона, человека с титулом и большим поместьем. В те времена у него самого не было ни титула, ни обширных владений. Единственное, чем он превосходил графа Мортона, это молодость.

Но это не имело для Шоны никакого значения. Подумаешь!

Годы лишь отшлифовали красоту Шоны, сделали ее еще более привлекательной. Черный траурный наряд оттенял кожу цвета слоновой кости и розовые губы, сочные, манящие. Ее глаза были бархатисто-серыми, и темное кольцо вокруг радужки только подчеркивало их дымчатый цвет. Он как-то сказал, что влюбленный мужчина может утонуть в ее глазах, они словно взывают об этом. Шона лишь рассмеялась и повела плечами. Тогда он притянул ее к себе и поцеловал. Он до сих пор ощущал вкус ее облачно-мягких губ. У нее был слегка курносый носик, очень аристократический, как он шутливо заявил одним дождливым днем.

– И это очень тебе идет.

– А во мне есть еще что-то аристократическое? – осведомилась Шона.

Он расправил одеяло и оглядел ее пышную грудь, порозовевшую от недавней любовной игры.

– У тебя очень благородная грудь, – ответил он. – Очень аристократическая. Ты только посмотри, как затвердели соски, они прямо-таки требуют моего внимания.

Помнит ли она?

Разве могла она забыть?

Хелен что-то сказала ему, обернувшись через плечо. Гордон не подал вида, что не расслышал ее, что пребывает за много миль, за много лет отсюда. Он улыбнулся и спросил:

– Вы давно знакомы с графиней?

– Граф приходился мне троюродным братом, – ответила она. – Когда мой отец умер, граф взял меня к себе и сделал компаньонкой графини.

У него в голове не укладывалось, что девушке, которую он некогда знал, требовалась компаньонка, но ведь когда-то он точно так же не представлял ее замужем за графом Мортоном. Этот образ он много лет гнал от себя. Ему захотелось расспросить, какой стала Шона. Неужели скандальной особой, которая постоянно предается занятиям из разряда тех, что ему только что пришлось наблюдать? Он сдержался и задал вопрос о Фергусе:

– Ему нездоровится?

Хелен кивнула:

– Он до сих пор очень худ. Так и не оправился от своих ранений.

Чудо, что Фергусу не ампутировали левую ногу после Лакхнау. Гордона пронзило чувство вины. Он полгода, с момента их возвращения из Индии, не навещал Фергуса.

Следуя за Хелен, он спустился по лестнице в сад. Трава пружинила под ногами. Высокая живая изгородь, окружавшая узкий прямоугольный двор, отбрасывала густую тень. Яркий солнечный свет заливал центр газона, и на этом пятачке стояло кресло. В нем сидел, откинув голову назад и подставив лицо солнцу, человек.

Гордон никогда не считал себя трусом, однако в эту минуту ему захотелось развернуться и уйти. Тот, кто сидел в кресле, казался слишком худым и немощным, чтобы быть другом его детства, самым лучшим другом. Они вместе росли, поверяя друг другу тайны и мечты, играли среди скал и валунов Бан-Ломонда. Возмужав, они делили невзгоды, что выпадают на долю солдат на войне. Даже перед лицом смерти они поддерживали друг друга.

– Ты, значит, греешься тут на солнышке, как кот, – сказал он прежде, чем Хелен успела открыть рот.

Фергус обернулся, и Гордона передернуло. На узком лице ввалились щеки, озорная улыбка, не сходившая с губ Фергуса даже в самые опасные моменты, бесследно исчезла. Лицо его друга приобрело землистый оттенок и несло на себе печать страдания.

– Выходит, стоит человеку получить Крест Виктории, как он уже мнит, что ему больше ни дня не придется работать?

Фергус вознамерился встать, но Гордон уже заметил костыль, прислоненный к креслу с другой стороны. Он подошел к Фергусу и положил руку ему на плечо:

– Не надо, сиди.

– Боже правый, ты до сих пор ведешь себя как мой командир, – ответил Фергус, не без усилия улыбаясь.

Гордон присел на корточки рядом с креслом.

– Несладко тебе пришлось.

Фергус улыбнулся уже более естественно:

– Ты явно наслушался рассказов Шоны.

Гордон покачал головой.

Фергус рассмеялся:

– Что, неужели она с тобой не разговаривает? Или до сих пор занята с лакеями?

– Тебе известно, что она заставила их снять рубашки?

– Да, я сам делал пометки об их достоинствах. – В улыбке Фергуса появилось что-то мальчишеское, напоминавшее о прошлом. – Сестра заслужила немного веселья. – Его улыбка померкла. – Это ей несладко пришлось, Гордон.

Он отбросил эту мысль, чтобы обдумать позже. В этот момент Гордона больше заботил Фергус, нежели его сестра.

Ложь.

– Я приехал узнать, как у тебя дела. Я только что вернулся.

– Стало быть, лондонские девицы чахнут с тоски по тебе.

– Лишь некоторые.

– Ты, черт возьми, стал национальным героем.

У Гордона потеплело на душе.

– Ну, это вряд ли.

– Ты ж теперь баронет. – Фергус улыбнулся шире.

– А другие что? – спросил он, чтобы сменить тему, и стал перечислять имена людей, служивших под его командованием сначала под Севастополем, потом в Лакхнау; людей, за которых он до сих пор чувствовал ответственность. Бойцы Девяносто третьего полка хайлендеров, сатерлендские горцы, парни, каких не сыскать.

– Макферсон умер от ран, Дубоннер тоже. Маршал совсем плох, как я слышал. А другие все живы-здоровы.

– Надо было мне вернуться раньше.

– Когда военное министерство отдает приказ, Гордон, то ему не откажешь просто так, даже ты. Особенно если генерал настаивает на том же. Я понимаю, в Лондоне тебе было тошно – конечно, если тамошние девицы не искали твоего внимания, – добавил Фергус.

– Таких было немного, – повторил он.

Хелен где-то раздобыла стул и теперь тащила его через газон. Гордон подошел к ней, забрал стул и поблагодарил улыбкой.

– Он умер, – объявил Гордон, поставив стул напротив Фергуса и усевшись.

Всего два слова, сказанные на удивление равнодушно. Ни горя, ни злости, ни даже облегчения не слышалось в них.

– Правда? А я-то думал, старик собирался жить вечно, – сказал Фергус, глядя вдаль.

– Уверен, он всерьез это планировал, – сухо отозвался Гордон.

– Как это случилось?

– Во сне. Ему, наверное, это ох как не понравилось. Он испустил дух не в припадке бешенства, не в кураже бесчинства. Просто однажды утром не проснулся, и все.

Они обменялись взглядами: они ничего не забыли. Сколько раз он сбегал от отца в Гэрлох? Сколько раз они с Фергусом предавались мальчишеским забавам и старались не думать о том, что Гордона дома непременно накажут? Генерал-лейтенант Йен Макдермонд проявлял свое неудовольствие любыми доступными способами, будь то крики, хлыст или палка.

– Стоит ли мне принести свои соболезнования? – осведомился Фергус.

– Разве что сатане, – улыбнулся Гордон. – Представляешь, как генерал будет командовать Вельзевулу: «Налево кру-угом!» Он в аду камня на камне не оставит.

Помолчали.

– Ты поэтому вернулся домой?

– Потому что генерал больше не властен распоряжаться моей жизнью? Нет, я начал задумываться о том, чтобы уйти в отставку, когда он еще был жив. Кто знает? Может, его смерть послужила последним аргументом. Я решил взяться за фабрику.

Фергус изогнул брови:

– Выходит, ты решил покинуть армию насовсем?

Гордон кивнул.

– Для чего? Чтобы производить порох?

– Пока да. Но у меня есть и другая идея, я давно ее вынашиваю.

Откуда ни возьмись явилась Хелен с подносом в руках:

– Сэр Гордон, я принесла вам глоточек виски, а вам, Фергус, чаю.

– А почему это ему виски, а мне чай? – возмутился Фергус.

Хелен только пощелкала языком, но ничего не сказала.

Гордон взял у нее чашку и стакан. Поблагодарил, и как только Хелен скрылась в доме, отдал стакан Фергусу. Тот залпом опрокинул в себя виски – а Гордону осталась полная чашка травяного чаю. Завар пах цветами – или попросту сеном – и был таким слабым, что сквозь него легко просматривалось дно чашки.

– Что это такое? – спросил он, осторожно пробуя напиток на вкус.

– Что-то для улучшения моего кроветворения, я полагаю. Никогда не знаешь, что Шона или Хелен положили в свое варево на этот раз. Они круглые сутки только и делают, что хлопают крыльями вокруг меня. – Он покосился на дом. – Признаться, я удивлен, что никто не явился, чтобы спасти меня и уложить на дневной сон. Полагаю, за это мне стоит поблагодарить тебя.

Гордону сейчас до ужаса не хотелось говорить о Шоне.

– Так насчет твоего титула… – начал Фергус.

– Отец постарался для этого гораздо больше меня, – перебил его Гордон.

Фергус покосился на него:

– А я-то слышал другую версию. Повторяю, ты, черт возьми, национальный герой. Достояние английского народа.

Гордон пожал плечами.

– Ты стал скромнее, – заметил Фергус. – Как это на тебя не похоже.

Гордон улыбнулся, внезапно обрадовавшись, что пришел. Никто другой не посмеивался над ним, как Фергус. Возможно, ему этого и не хватало.

Фергус поставил стакан на подлокотник кресла. Его рука задрожала от усилия – наглядное подтверждение того, насколько он ослабел.

– Тебе что-нибудь нужно? Что я могу сделать? – Он потрепал Фергуса по руке, ужасаясь тому, насколько она стала тонкой и хрупкой.

– Навещай меня время от времени, – сказал Фергус. – Спаси меня от женской заботы.

– Насчет этого даже не беспокойся – сделаю.

– Даже если Шона тебе откажет.

– Я не отступлюсь, – сказал он, поднимаясь. – Ты прекрасно меня знаешь.

– Один раз уже отступился.

Эти слова попали в него, как пуля в сердце.

Он беззаботно улыбнулся, рассмешив Фергуса.

Брат давно уже не смеялся. Возможно, за одно только это ей стоило бы простить Гордона.

Было время, когда она могла простить ему что угодно.

Воспоминания пронзили ее сердце как стрела.

– У него блестящее будущее, Шона, – сказал генерал Макдермонд, стоя в Акантовой гостиной в Гэрлохе – особенно отвратительной комнате, отделанной в оливково-зеленом цвете, с лепниной в форме листьев аканта на потолке. Подумать только, кому-то из ее предков этот кошмар радовал глаз. – И ты наверняка понимаешь, что, если он останется здесь, на этом будущем можно сразу поставить крест.

– У него есть фабрика, – сказала она, зная, что от деда по материнской линии Гордон унаследовал три цеха, в которых изготавливали вооружение.

Отец Гордона улыбнулся одними губами.

– Если он на тебе женится, Шона, – ласково проговорил он, хоть никогда прежде не бывал с ней ласков, – то только из жалости. Или потому, что ты сестра Фергуса. Сомневаюсь, что тебе захочется стать для него такой обузой.

Они с Фергусом оказались в таком ужасном положении, что Шона понимала: необходимо найти выход, пусть даже ей придется выйти за первого богатого человека, который к ней посватается. За кого-нибудь, кто женится на ней не из жалости.

Но свадьба с Брюсом не принесла ей счастья.

Прошло семь лет, а ее нынешнее положение гораздо хуже. Она должна позаботиться о Фергусе, и кроме того, от нее полностью зависит Хелен. На этот раз брак делу не поможет.

Равно как и воспоминания о прошлом.

У нее есть план, и к несчастью, Гордону Макдермонду придется сыграть в нем свою роль.

– Обещаю, я вернусь, – сказал Гордон. – Даже если мне придется в прямом смысле потеснить Шону с дороги, чтобы повидаться с тобой.

Фергус рассмеялся, словно мысль о подобной сцене его повеселила.

Гордон простился с ним и вернулся к крыльцу. Он не ожидал, что Шона будет стоять у черного входа и наблюдать за ним. И тем более не ожидал услышать от нее то, что услышал.

– Ты его побеспокоил? – спросила она и махнула в сторону сада листом бумаги.

– Побеспокоил?

– Досадил ему, расстроил, разволновал. Задавал ему вопросы, которые заставили его вспомнить произошедшее. Что-то в этом роде.

Гордон вгляделся в ее лицо. Тонкие морщинки расходились лучиками от внешних уголков глаз. Годы оставили след на ее лице, но почти незаметный.

– Он не покойник, Шона. И не ребенок. Он мужчина. И он станет вспоминать прошлое вне зависимости от того, буду я с ним об этом разговаривать или нет. И будет чувствовать то, что чувствует, несмотря на то что ты укрываешь его своей заботой, как одеялом.

Она отвернулась, сжав губы так, что те побелели, – видимо, ей стоило немалых усилий удержать рвущиеся с языка слова.

Другой мужчина на его месте сказал бы что-нибудь, чтобы ободрить и утешить ее. Будь это в другое время, она могла бы позволить ему это сделать. Но здесь и сейчас был он.

– Как он, по-твоему? – спросила Шона, продолжая смотреть в окно.

– Очень слаб. – Страшная правда прозвучала дико, в первую очередь для него самого. – И подавлен. Какого черта ты не сообщила мне раньше?

– А ты что, приехал бы? – спросила она, не глядя на него.

– Ты сама знаешь. Приехал бы.

Она кивнула: к чему отрицать очевидное.

– Если ему что-то понадобится, дай мне знать.

Она перевела взгляд на листок бумаги, который держала в руке.

– Ему нужен приют, – ошарашила она его. – Вскоре племянник моего мужа вступит во владение вот этим домом. Фергусу нужно где-то жить. – Она сложила письмо, не глядя на него. – Мой новый дом будет готов через несколько недель, – добавила она. – Но пока для Фергуса там нет условий.

– Он может жить вместе со мной, если захочет.

– Значит, ты вернулся в Инвернесс.

– Да, – ответил Гордон, не открывая ей полной правды. Взамен он сообщил ей нечто другое, то, что при других условиях не рассказал бы. Неужели перемирие? – Я оставил службу.

– Значит, ты больше не воюешь?

– Не воюю, – улыбнулся Гордон.

Шона посмотрела на него. Выражение глаз никак не сочеталось со слабой улыбкой на губах.

Он слишком хорошо успел изучить Шону Имри. Шону Имри Донегол.

Он ее опечалил.

– Империя в опасности. Вдруг она рухнет, если ты не будешь за нее сражаться?

Она не разучилась оттенять слова насмешкой.

– И то верно, – сказал Гордон, удерживая на лице дружелюбную улыбку.

Шона отвернулась и двинулась прочь, не оставляя ему другого выбора, кроме как последовать за ней. По пути к двери она обернулась через плечо:

– Почему ты ни разу не написал Фергусу? Если ты и впрямь так беспокоился о нем, то почему не написал ни строчки?

Если он думает, что она так легко сдалась, он ошибается.

– Разве мои письма не доходили?

Шона остановилась, расправила плечи, но не ответила. Распахнув дверь, она отступила в сторону, пропуская его. Он взял со стола шляпу и перчатки.

– Когда племянник твоего мужа вступает во владение домом?

Шона ответила вопросом на вопрос:

– А когда Фергус может к тебе переехать?

Должно быть, она в полном отчаянии, раз позволила тревоге просочиться в голос.

– Дай мне два дня, чтобы все организовать.

Она кивнула:

– Идет.

Когда он уходил, Шона стояла в дверях, гордая, как королева, держась рукой за косяк и улыбаясь застывшей фальшивой улыбкой.

Неужели она только что допустила самую большую в своей жизни ошибку?

Она смотрела вслед Гордону, который, не оглядываясь, шел к экипажу. Единожды приняв решение и выбрав курс, Гордон Макдермонд становился непоколебим, как Бан-Невис.

Он шагал так уверенно, словно все препятствия этого мира обязаны были расступиться перед ним. Ну конечно, ведь он не кто иной, как полковник сэр Гордон Макдермонд. Сын генерал-лейтенанта Йена Макдермонда, национального героя, сам герой. И отец, и сын прославились своей доблестью на поле брани и мужеством перед лицом труднейших испытаний. Каждый из них доказал, что он современный образчик горца.

В воздухе висела влага. Ветерок, налетевший с реки, ласково коснулся щек. Шона тыльной стороной ладони убрала выбившийся из прически локон, упавший на лицо, и проводила Гордона взглядом до кареты. Он принес с собой прошлое, а прошлое ей не друг.

Разбить проблему на части и разобраться с каждой частью по отдельности. Так ей удалось пережить болезнь Брюса. Сейчас же ей первым делом надо решить вопрос с деньгами.

Шона медленно закрыла дверь и снова развернула письмо. Добрые вести – в некотором роде. Однако если дать волю сентиментальности – новости хуже некуда. Но сентиментальность – удел дураков и тех, кому без надобности богатые американцы.

Боже правый, ей сгодился бы кто угодно, у кого водятся деньги.

Некогда ее гардеробная была доверху набита платьями и изысканным кружевным бельем. Она носила драгоценности, мерцавшие в свете свечей. Она жила в особняке, который вписывался в пейзаж гармонично, как на картинах Джона Констебля.

Однако времена меняются. В последние два года она знала об этом не понаслышке.

Какое же потрясение довелось ей пережить, когда она узнала, что у нее нет ни гроша!

Она знала, что поместье Брюса после его смерти должно перейти по правилу майората его внучатому племяннику, Раналду Донеголу, но наивно полагала, что у нее будет какой-никакой собственный доход. Однако ни ей, ни Раналду ничего не досталось. Брюс умер банкротом.

Он ни разу словом не обмолвился о своем затруднительном положении, равно как и не предупредил ее, что его внучатый племянник – на редкость неприятный тип. Раналд был на двадцать лет старше ее, однако ни то, что они были родственниками, ни то, что он сам состоял в законном браке и прижил семерых детишек, не мешало ему лапать ее при каждом удобном случае. Она поспешно освободила дом, где они с Брюсом жили, и сбежала сюда, в Инвернесс, чтобы тут доносить траур. Две недели назад он официально подошел к концу.

Две недели назад ей стало известно, что Раналд едет сюда, в Инвернесс, чтобы поселиться в доме, который два года служил ей убежищем.

С каждой минутой шансов у нее становится все меньше и меньше.

Стоит ли ей остаться здесь и попробовать договориться с Раналдом? Позволит ли он жить здесь Фергусу? Она не наивна. Жизненного опыта у нее предостаточно. Рано или поздно такая ситуация приведет к тому, что она станет либо служанкой без содержания, либо его любовницей и будет вынуждена делить с ним ложе, живя под одной крышей с его женой и ее братом. Она сомневалась, что Фергус согласится на такой расклад, даже если она сама позволит чему-то подобному произойти.

Или же ей стоит искать другое жилье – не имея средств, даже намека на средства, и никакой возможности изыскать эти средства в ближайшем будущем?

Драгоценности, которые дарил ей Брюс, были распроданы еще в первый год – чтобы на столе была еда, а в камине уголь. За последующие семь месяцев она продала все – все! – что имело хоть какую-нибудь ценность.

Шона тяжело вздохнула и еще раз перечитала письмо.

Ее адвокат наконец-таки сделал то, о чем она умоляла его еще год назад. Он нашел решение ее финансовых проблем – решение, которое подразумевало продажу Гэрлоха, замка, принадлежавшего клану Имри.

Так случилось, что она несет ответственность не только за себя, но и еще за двоих людей. А значит, ей придется принимать решения быстро.

Вошла Хелен, и Шона, сложив письмо, сунула его в карман платья.

– Нам предстоит настоящее приключение, Хелен, – улыбнулась она.

Хелен кивнула и осторожно спросила:

– А что за приключение?

– Мы едем в Гэрлох.

Она устроит Фергуса, а потом вернется домой, к своему прошлому, в последний раз.

В голове Гордона роились сотни вопросов, и все они так или иначе касались графини Мортон. И вряд ли он в ближайшее время получит ответ хотя бы на один из них.

Тем не менее кое-что он должен был увидеть, узнать или выспросить прежде, чем позволит ей выпроводить его из дома. Этого нельзя отрицать.

Приступ ностальгии, охватившей его, – чистый идиотизм. Равно как и ярость, которую он испытал, увидев, что она принимает в гостиной полуголых мужчин.

Девчонка, которую он некогда знал, была упряма, горда и бесшабашна, она волновала сердце и ум. Рядом с ней он чувствовал себя живым. Благодаря ей он перестал избегать отца и стал открыто бросать ему вызов. Она была такой дерзкой, такой отчаянно смелой – он просто не мог ей в этом уступить. Он смеялся, когда смеялась она, утешал ее, когда она плакала. Вместе они исследовали тайны долины Инвергэр и собственных тел.

Она была его первой любовью.

А потом она стала графиней Мортон и сделалась очень осмотрительной. О ней не ходило слухов, ни одной сплетни не долетело из Инвернесса в Лондон. Она либо повзрослела, либо научилась более искусно скрываться, чтобы соответствовать новому почетному статусу.

За эти годы он видел ее только дважды, оба раза издалека. Он ушел на войну и нашел в этом даже какое-то облегчение: так у него не было возможности ее повстречать, увидеть вместе с мужем.

Надо было рассказать ей, что он задумал, но он привык держать язык за зубами, по крайней мере рядом с Шоной.

Возможно, когда-то он и любил ее – но не доверял ни на йоту.

Глава 2

– Решительно не понимаю, – заявил Фергус, – почему это мне нельзя поехать с тобой.

– Потому что дорога будет слишком утомительна для тебя, – пояснила она, укутывая его колени одеялом. Она изо всех сил старалась не потревожить бедро в том месте, где его поразил заряд картечи. – А я хочу быть уверена, что с тобой все хорошо.

Фергус прищурился – он всегда так делал, когда не верил ее словам.

Он был старше ее на три года. Когда он вернулся из Индии, она взяла на себя заботу о нем, а он постоянно твердил, что с такой сиделкой ему приходится туго.

– Быть твоей младшей сестрой тоже непросто, Фергус, – отвечала она, заставляя его умолкнуть на какое-то время.

Впрочем, в данный момент у нее не осталось времени на ласковые увещевания.

– Фергус, прошу тебя. Мне необходимо ехать, а ты не в том состоянии, чтобы предпринимать длительные путешествия.

– Я не хочу, чтобы ты продавала замок.

Шона с самого начала не скрывала от него своих планов. Неужели он думал, что до этого попросту дело не дойдет? Или что не найдется человека, у которого хватит денег на покупку замка?

Она могла бы рассказать ему, что у них совсем нет средств к существованию, но тогда он взял бы на себя ответственность за их благополучие – а сейчас у него нет возможности нести такую ношу.

Он уже достаточно настрадался. Уже доказал свою смелость. Хватит с него тревог, тем более сейчас, когда он еще не оправился от ран.

– Если ты не хочешь ехать к Гордону, только скажи, – проговорила она, тщательно скрывая панику в голосе. – Я договорюсь с другими людьми. Он будет здесь с минуты на минуту. Чего ты хочешь?

Он внимательно смотрел на нее – глазами того же оттенка серого, что и у нее. Он улавливал каждое ее движение. В прошлом он частенько дразнил ее, но после возвращения с войны делал это все реже и реже.

– Я поеду к Гордону. Но я не хочу, чтобы ты продавала Гэрлох.

Стук в дверь избавил Шону от необходимости продолжать тягостный разговор.

Хелен открыла. Вошел Гордон, одетый на этот раз в черное шерстяное пальто, подчеркивавшее его рост и стать. С ним был еще один человек, такой же высокий. Под одеждой незнакомца бугрились мускулы.

– Ну, ты готов? – спросил Гордон Фергуса, не удостоив Шону даже взглядом.

Фергус кивнул.

– Это твои вещи? – спросил Гордон, указывая на пару чемоданов в углу.

Фергус кивнул.

Гордон подал знак своему спутнику, и тот без всяких видимых усилий подхватил чемоданы, как будто они ничего не весили, и исчез за дверью.

– Помочь тебе? – спросил Гордон.

Фергус широко улыбнулся – впервые за день.

– Подняться помоги, а дальше уж я сам.

Гордон взял Фергуса под локоть и поставил на ноги. Он явно ловил каждое движение друга.

Они шли к двери, а Шона стояла не шелохнувшись и сжимала руки перед собой.

– До скорой встречи, – сказала она, но Фергус не обернулся, только кивнул, очевидно, все еще сердитый на нее.

А вот Гордон посмотрел на нее, и, судя по выражению его лица, он понимал, как ей сейчас больно. Как будто он знал, до чего ей претит полагаться на его милость. Или о том, с каким трудом она сейчас удерживается от слез.

Ну уж нет. Рыдать у него на глазах она не станет.

Молчание далось ей нелегко, однако она справилась с собой. Фергуса усадили в карету Гордона. Гордон стоял рядом с ней на крыльце. Он оказался выше, чем она помнила, и шире в плечах. От него пахло каким-то мужским парфюмом – а может быть, это был его собственный запах.

Ей хотелось придвинуться ближе к нему. Вместо этого она обхватила себя за талию и терпеливо ждала с безмятежной улыбкой на губах.

Гордон вытащил из кармана жилета карточку и протянул ей. Шона взяла ее, ощутив пальцами отголосок тепла его тела, и уставилась на строчки, написанные его незабываемым почерком.

«Давай сегодня встретимся. Думаю о тебе. Скучаю». Сколько лет они обменивались подобными записками…

– Это мой адрес, – сказал он.

– Да.

Он, кажется, хотел добавить что-то еще, но передумал и вместо этого сказал:

– Сегодня холодно.

Сколько раз ей говорили, что, если сказать нечего, говори о погоде – не ошибешься!

Гордон окинул ее взглядом с головы до ног – того же рода взглядом она наградила его всего несколько дней назад. Шона надеялась, что ей удалось раздосадовать его хотя бы вполовину так сильно.

– Я совсем не замерзла.

Она не хотела, чтобы он демонстрировал какую-то заботу, или вел себя по-джентльменски, или – упаси, Господи! – напоминал ей, каким добрым он может быть, когда захочет.

«Просто уезжай. Забери с собой Фергуса и помни, что когда-то называл его лучшим другом».

Гордон сел в карету. Хелен тепло простилась с Фергусом, а Шона отступила назад и помахала рукой. Она заняла выигрышную позицию, учитывая, что с такого расстояния никто не мог разглядеть слез в ее глазах.

Гордон откинулся на сиденье. В последний раз они ехали вместе с Фергусом из Индии, и тот все путешествие провел в лихорадочном бреду.

Даже сейчас, спустя полгода, Фергус был слишком бледен и худ, но Гордона гораздо больше беспокоило даже не физическое состояние друга, не его вид, а то, что воодушевление и азарт, всегда сиявшие во взгляде Фергуса, куда-то исчезли. В Севастополе он в любой ситуации первый находил, над чем посмеяться. Даже в Индии он то и дело отпускал такие шуточки и комментарии, что все вокруг разражались дружным хохотом. Острый язык не давал Фергусу продвинуться по службе. Сколько раз он высмеивал глупость генералов, их приказов, кампаний в целом! Сколько раз Гордон страстно желал, чтобы Фергус просто заткнулся!

Однако теперь он с радостью предпочел бы видеть рядом с собой Фергуса времен Севастополя или осады Лакхнау, а не этого холодного, вежливого незнакомца.

– Я солгал твоей сестре. И тебе, – отрывисто сказал Гордон.

Фергус повернул голову и посмотрел на него без тени улыбки на лице.

– У меня есть дом в городе, но я намерен побывать в родных краях. Давненько я там не был и изрядно соскучился по Инвергэр-Глен.

Он посмотрел на Фергуса и удивился – тот улыбался.

– У тебя есть выбор, – продолжал Гордон. – Можешь отправиться в мой дом, слуги предупреждены о твоем приезде. А можешь поехать со мной.

– На родину? В Инвергэр-Глен?

Гордон кивнул.

– Конечно, я выбираю родные края. Счастье-то какое, что снова туда поеду! – добавил Фергус.

Улыбка на лице Фергуса делалась все шире и шире. У Гордона создалось впечатление, будто его друг смеется над какой-то шуткой, понятной ему одному.

Карету наняли – у Шоны не хватало денег содержать собственный выезд. И теперь они с Хелен сидели внутри. В ногах стояла маленькая корзинка с едой. Кожа на сиденьях растрескалась, пахло плесенью, обивку покрывали пятна. Шона искренне надеялась, что образовались они от того, что в карете протекала крыша, а не от чего-либо другого. Доставив их в Гэрлох, кучер отправится обратно в Инвернесс, а через две недели вернется и заберет их. Чтобы заплатить ему, Шона продала две шляпки и несколько нарядных платьев.

Боже правый, если так и дальше пойдет, то вскоре ей придется торговать своим исподним!

Интересно, как воспринимает это путешествие Хелен? Хелен почти никогда не жалуется, что делает ее идеальной компаньонкой, однако она так же редко задает вопросы, и временами эта ее покладистость действует на нервы.

Странное дело, но сегодняшний день напоминал ей о дне прибытия в Инвернесс, – скорее контрастами, чем похожестью. Тогда она искренне оплакивала Брюса – он был славным человеком, добрым и заботливым мужем. Да, в ее браке не было ни капельки страсти, один день вяло перетекал в другой, точь-в-точь похожий на предыдущий, и она иногда буквально умирала со скуки – но другого она и не ждала. Брюс, в конце концов, был намного старше ее, и их быт соответствовал его возрасту. Как-то раз она услышала слова одной старой сплетницы: та шептала, что Брюс годится ей в дедушки, – Шона старалась не думать об этом в те редкие ночи, когда он посещал ее спальню.

Тогда ее окутывала темнота, охватывала туго, так туго, что казалось, уже нечем дышать.

Хотя ее траур официально закончился, денег на новые наряды ей не хватало, поэтому она надела обычное черное платье, освежив его белым воротничком и манжетами. Будь они с Хелен одинаковой комплекции, она могла бы одолжить у нее пару платьев. Но компаньонка была значительно меньше ее ростом, и природа не наделила ее таким пышным бюстом, как Шону, так что в платье Хелен она смотрелась бы нелепо, как откормленная куропатка.

– Разве мы не проведаем Фергуса перед отъездом? – спросила Хелен.

Шона покачала головой:

– Он еще не успел устроиться. Всего два дня прошло. – Шона отвернулась, желая, чтобы Хелен сменила тему.

– Ты не хочешь, чтобы он знал.

– Он уже знает, – быстро ответила она. – Просто не хочет продавать Гэрлох.

– Тогда почему ты не хочешь повидаться с ним перед поездкой?

Перчатки опять порвались, нужно заштопать. Она ненавидела чинить перчатки, но если этого не делать, швы расползаются, и она выглядит как нищенка. Да, а ведь бывали времена, когда она просто выбрасывала износившуюся пару, да еще и выказывала свое неудовольствие модистке.

Когда она купила эту пару? Года три назад, не меньше…

– Или ты не хочешь видеть полковника сэра Гордона?

С чего это Хелен вдруг стала такой любопытной?

– Не знаю никакого полковника сэра Гордона, – едко ответила Шона. – Для меня он просто Гордон. Мы с ним с детства знакомы.

– Как по-твоему, он очень изменился?

Такой невинный вопрос – из уст человека, который обычно вопросов вообще не задает. Неужели Хелен вдруг сделалась проницательной? Досадно, если так.

Ей чрезвычайно не хотелось думать о Гордоне – как о герое войны, как о полковнике сэре Гордоне, как о первом баронете Инвергэре, как о наследнике инвергэрских оружейных мастерских. Тем более – как о Гордоне, своей первой любви и первом любовнике.

– Да, – уверенно ответила она. – Я нахожу, что он разительно изменился. Я едва его узнала.

Шона откинула голову назад и закрыла глаза. Подумать только, с какой легкостью она лжет – постыдилась бы…

Пришло время жить своей собственной жизнью, какой бы она ни была. Брюс теперь – тень из прошлого. А Гордон – тень из далекого прошлого.

Глава 3

Более трехсот лет назад Англия вывела из Шотландии остатки разгромленной и изможденной армии. Генрих VIII так долго и грубо добивался Шотландии, что до крайности истощил свою собственную страну.

Мария, королева Шотландская, пятнадцати лет от роду, должна была вот-вот повенчаться в Париже с дофином Франции. В Эдинбурге были этим очень обеспокоены. Если она произведет на свет дитя, короны Шотландии и Франции объединятся. Если же она окажется бесплодной, корона Шотландии отойдет к французам.

Джон Нокс начал проповедовать доктрину, призванную реформировать церковь в Шотландии.

А в Инвергэр-Глен, на берегу Лох-Мора, неподалеку от Мори-Ферт, клан Имри начал строительство Гэрлоха.

Они высекли фундамент в основании Бан-Ломонда. Имри воспользовались тем, что им даровал Господь, и с одной стороны, создавали природный фундамент для своего замка, а с другой – добывали желто-белый камень для последующего строительства. Через три года была возведена крыша первой укрепленной постройки, и кое-кто из членов клана поселился в Гэрлохе. В последующие двадцать лет они продолжали строительство – когда не воевали за свои земли и свою страну.

В 1592 году строительство завершилось. Наступила эра герцога Леннокса и его людей: декретом шотландского парламента им было предписано искоренить горцев. Любыми методами, включая самые кровопролитные.

Клан Имри рассчитывал на свои укрепления. Они добавили к Гэрлоху еще два крыла и три башни. Дорогу тоже проложили другую, извилистую, длинную, чтобы гости не застали членов клана врасплох.

Никто, по крайней мере из членов клана, никогда не называл это массивное сооружение замком, нет – только Гэрлохом и никак иначе, так повелось с момента закладки первого камня.

Когда последний камень был уложен на место, волынки запели в честь тех, кто погиб во время строительства Гэрлоха и кому еще предстояло погибнуть ради выживания клана. И они гибли. Поколения сменяли друг друга, и каждое проливало кровь за Шотландию, за Нагорье, за ту самую землю, на которой стоял Гэрлох. Казалось, она, эта земля, требовала крови, и отважный шотландский народ с непоколебимой твердостью и огромным почтением отправлял мужей, сыновей и братьев на межклановые войны и бесчисленные битвы с англичанами.

Сто лет назад состоялась последняя битва, и вздох облегчения пронесся над Шотландией и Инвергэр-Глен. Пришло время залечивать раны, взращивать сыновей в осиротевших кланах и строить планы на будущее.

Гэрлох прекрасно выдержал натиск времени. Люди за много миль видели его и смотрели на него как на чудо. Темно-зеленые шотландские сосны расступались, открывая взору огромное строение желтого камня, за которым возвышался Бан-Ломонд.

Гэрлох издали излучал гордость – как будто знал и помнил свою историю.

О жестоких и беспощадных лэрдах, охранявших Гэрлох поколение за поколением, ходили легенды – здесь, в Нагорье, клан Имри снискал себе громкую славу.

А теперь у Гэрлоха осталось всего двое наследников – Фергус и его сестра, Шона.

Хелен открыла рот от удивления.

– В Гэрлохе будем не раньше чем через час, – сказала Шона. – Знаю, кажется, что он ближе, но это из-за размеров.

– А ты не говорила, что он такой огромный, – благоговейно протянула Хелен.

Гэрлох со своими пятью башнями издали казался массивным круглым строением, но на деле вокруг первой квадратной башни были выстроены четыре крыла. Замок представлял собой лабиринт залов и коридоров, в которых гость мог блуждать очень и очень долго.

В детстве Шона задавалась вопросом: а не специально ли Гэрлох выстроили таким запутанным? Отец подтвердил ее догадку: «Клан Имри хотел обезопасить себя на случай вторжения чужаков».

– В нем, наверное, можно заблудиться, – заметила Хелен.

Шона улыбнулась:

– Однажды в детстве я заблудилась. Мы с Фергусом очень быстро зарубили себе на носу, что лучше держаться в общих залах. В Гэрлохе по большей части так холодно, что отходить от камина совсем не хочется.

В отдалении переливались и сверкали, отражая солнечные лучи, воды Лох-Мора. Холмы Инвергэр-Глен казались пурпурными от цветущего вереска. Все это согревало Шоне душу и в то же время напоминало о том, как давно она не была дома – целых семь лет прошло с того момента, как она вышла замуж и уехала. Но здесь все выглядело по-прежнему.

– А это что?

Она и не глядя знала, о чем спрашивает Хелен. На противоположной стороне лощины стоял другой дом, конечно, не такой огромный и величественный, но тоже по-своему гордый. Его выстроили около сотни лет назад из такого же желтого камня, что и Гэрлох, и он выглядел как его младший брат.

– Там живет полковник сэр Гордон Макдермонд. Генерал, его отец, назвал этот дом Ратмором. – Шона улыбнулась, вспомнив, с какой плохо прикрытой насмешкой отреагировали на это пышное название жители деревни, когда на воротах вывесили соответствующую табличку. – Ему нравилось гордое звучание этого имени. – Она посмотрела на дом Гордона. – История гласит, что после сорок пятого[1] лэрд Гэрлох подружился с южанином по имени Макдермонд. Он предложил другу переехать на север и поселиться в тени Гэрлоха. Макдермонд был волынщиком и очень образованным человеком. – Эту же сказку она рассказывала американцам. – И Макдермонд вместе с семьей и остатками клана перебрался на север и поселился в Инвергэр-Глен.

– Эта история плохо заканчивается, да?

Шона покачала головой:

– Волынщик влюбился в Инвергэр-Глен и построил здесь дом. Но также он влюбился и в жену лэрда.

Давным-давно, в крохотной хижине, которую они с Гордоном облюбовали для встреч, они гадали, правдива ли эта легенда. Возможно, сама судьба привела Макдермондов на земли клана Имри именно для того, чтобы Шона Имри и Гордон Макдермонд полюбили друг друга. В те времена так легко верилось в сказки…

– И что с ними стало?

Шона повернулась к Хелен:

– Они исчезли.

Хелен ничего не ответила, и Шона продолжила:

– Лэрд объявил, что жена его нарушила обет верности, и запретил кому бы то ни было упоминать о ней до скончания его дней.

– Может, он умер от того, что ему разбили сердце? Умирают ли от разбитого сердца?

Нет, не умирают. Просто сердце долго-долго болит. Годами. Она, однако, не собиралась говорить этого вслух.

– Насчет заблудиться – не бойся, – заверила компаньонку Шона. – Восточное и западное крыло давно не используются. Мы с Фергусом закрыли большую часть Гэрлоха и жили буквально в нескольких комнатах. Кроме того, у нас есть смотритель, который знает Гэрлох лучше всех.

Старый Нед предложил себя на эту роль, когда Фергус уходил на войну, и на протяжении нескольких лет исправно нес службу.

Что же делать со стариком Недом?

– И американец хочет купить такой огромный замок?

– Очевидно, он очень богатый человек, – ответила Шона, вспомнив письмо от юриста. – Он сколотил огромное состояние, занимаясь самыми разными делами, а теперь вот затосковал по земле предков. – Слова ее звучали горько, и она умерила пыл. – Его бабушка была урожденной шотландкой, а теперь он хочет купить замок для своей маленькой дочки.

– Жалко, что в Гэрлохе не водятся призраки, а то бы это добавило ему колорита, – заметила Хелен.

Она ошибалась, в Гэрлохе призраки жили – и тени усопших, и тени воспоминаний. Но Шоне хотелось, чтобы Хелен сначала прониклась любовью к Гэрлоху, а потом уж узнала все его секреты.

– У нас едва хватит времени, чтобы немного убраться и привести Гэрлох в порядок к их прибытию, – сказала Шона, взглянув на Хелен. – Жаль, что приходится тебя просить о помощи в этом деле: я знаю, что уборка не входит в число обязанностей компаньонки.

– Я люблю разнообразие в делах, – невозмутимо ответила Хелен, расправляя плечи и одергивая корсаж. – Ничего не имею против того, чтобы поработать уборщицей в замке шотландских горцев.

Шона почувствовала необычайное тепло к Хелен и сильнейшее желание отблагодарить ее за готовность помочь.

Четыре года назад Хелен объявилась на пороге их с Брюсом дома. Она не плакала, но сообщила троюродному брату, что идти ей больше некуда.

– Мне больше некуда податься, Брюс, – спокойно объявила Хелен. Ее отец умер, не оставив ей средств к существованию, а собственные деньги ее закончились. Она оказалась полностью зависима от своих, как она говорила, преуспевших родственников.

Брюс беспомощно посмотрел на Шону.

– А мне как раз нужна компаньонка, – сказала она и вышла вперед, чтобы поприветствовать Хелен.

С того дня она ни разу не пожалела о своем решении. Интересно, не жалела ли о нем сама Хелен?

Досадно, что у нее самой нет парочки родственников, к которым можно было бы обратиться за поддержкой. А ничего получилось бы зрелище: она, Фергус и Хелен на крылечке какого-нибудь дядюшки выпрашивают кров и пропитание.

Она тряхнула головой, чтобы отогнать эту неприятную мысль.

Хелен никогда не была замужем – и, как она однажды заявила, ни разу не испытывала подобного желания.

– Я не думаю, что они глупы, – как-то сказала она. – Но они почти не слышат того, что им говорят, а то, что слышат, нарочно истолковывают как-то иначе.

Шона все хотела спросить, что так настроило Хелен против мужчин: несчастная любовь, однажды пережитая, или же то, что за ней никто никогда не ухаживал.

Лицо у Хелен было молодое, каштановые волосы – густые и блестящие, ни одна морщинка, ни одна седая прядка не выдавали ее возраста. Однако волосы неизменно выбивались из аккуратной прически, которую она сооружала каждое утро, и вились вокруг лица, словно желая смягчить заостренные черты и длинный нос. От природы ей достались непростительно кривые зубы, резцы, кроме того, были длиннее остальных. Она, очевидно, очень этого стеснялась, потому что улыбалась только с плотно сомкнутыми губами. И хотя она выглядела сухой и строгой, глаза ее, казалось, всегда светились мягким светом.

Хелен обладала щедрой натурой и добрым сердцем. Как бы Шона выдержала все эти испытания без Хелен? Когда ей хотелось выговориться, Хелен слушала ее, не осуждая ни словом, ни взглядом. А в те редкие моменты, когда она давала ей какие-то советы, Шона удивлялась ее практичности, рассудительности и умению ненавязчиво сопереживать.

Карета, сильно раскачиваясь, грохотала по подъездной дороге, ведущей к Гэрлоху, – явно дорожку давно не выравнивали граблями и не освежали гравий. Внезапно экипаж накренился, и Шона инстинктивно схватилась за планку над окном. Солнечный свет просачивался сквозь темные тучи, как будто ясный сентябрьский день сражался с грядущей бурей. На мгновение ей показалось, что ненастье победит, но ветер быстро отнес облака к западу. Они подъехали к Гэрлоху.

Грудь Шоны часто вздымалась. Она словно задержала дыхание на семь лет, а теперь хотела надышаться воздухом Нагорья. Фергус несколько раз наведывался в Гэрлох, а вот она не бывала здесь ни разу с тех пор, как вышла замуж.

Теперь она вернулась. Снова дома.

– Шона, – Хелен буквально прижалась носом к стеклу, – а там впереди случайно не карета полковника сэра Гордона?

– Что?! – Шона приникла к окну. Да, экипаж и впрямь похож на карету Гордона. – Это невозможно. Он должен быть в Инвернессе.

Хелен не проронила ни слова.

– Он не может быть здесь.

Хелен продолжала молчать.

Господи, ну пожалуйста, пусть это будет не он!

Однако Шона подозревала, что Бог по натуре шотландец, и милости от него в этом вопросе ждать не приходится. И потому была абсолютно уверена, что сейчас впереди них именно Гордон Макдермонд, полковник сэр Гордон.

Хуже и быть не может.

* * *

Путь, который при обычных обстоятельствах занимал день, они проделали за два – а все из-за ноги Фергуса. Они периодически останавливались, чтобы он мог размяться, потому что иначе, в неподвижном положении, боль в ноге нарастала и становилась нестерпимой.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Гордон в первый же день, помогая Фергусу сесть в карету.

– Говорят, что мне вообще повезло, что я остался с ногой. Хотя иногда я и подумываю о том, чтобы отпилить ее к чертовой матери.

Фергусу дорога давалась нелегко, но он не жаловался и стоически сносил все тяготы путешествия. Казалось, за последние полгода он постарел на несколько десятков лет.

Гордон изнывал от бессилия. Макдермонды всегда добивались своего – так говаривал старый генерал. А тут…

Гордон не видел дома уже три года. Ратмор стоял на прежнем месте. Он уступал Гэрлоху в размерах и не производил такого сильного впечатления, как «старший брат». Оно и понятно: этот дом предок Гордона выстроил какую-нибудь сотню лет назад. И по коридорам его еще не бродили призраки – разве что тень маленького Гордона, худого, изможденного и до полусмерти запуганного отцом.

Он был единственным ребенком в семье. Его мать умерла, рожая генералу второго сына, – младенец умер вместе с ней. Возможно, настанет день, когда он сможет думать об отце спокойно и призраки прошлого не будут туманить ему взор. Возможно, настанет день, когда он сумеет подумать о Шоне как о женщине, которую некогда любил, не более того. Возможно.

Он возвращается домой, домой в Инвергэр-Глен. В дом своего детства, своих горестей, своего самого большого разочарования. Однако странным и непостижимым образом Инвергэр-Глен таил в себе бесконечную привлекательность и даже некое волшебство.

На склонах Бан-Ломонда он играл, воображая себя героем. Бросая вместе с Фергусом камешки в воды Лох-Мора, он открывал в себе дух соревнования. Из Инвергэр-Глен он ушел на войну, ушел заученно смелой походкой солдата, не зная, увидит ли еще когда-нибудь Гэрлох и Шону.

Он выжил – вопреки всему. Целым и невредимым прошел крымскую войну и сражения в Индии. От несущественных ран остались, как напоминания, мелкие шрамы, однако он мог ходить без посторонней помощи и не мучился болями.

Гэрлох приветствовал их. Он величественно возвышался над лощиной, с гордостью сообщая каждому, кто приближался, о своем вековом присутствии.

Они съехали с главной дороги и двинулись в направлении Ратмора – и тут Фергус захохотал.

Гордон не успел осведомиться о причинах его внезапного веселья – он и сам увидел приближающийся экипаж.

– Ты их знаешь? – спросил он.

Едва эти слова слетели с его губ, он увидел в окне незнакомой кареты лицо Шоны.

– Ты знал, что так будет, да? – поинтересовался он, когда карета начала их обгонять.

Фергус не ответил – он махал рукой проезжающей мимо сестре.

Гордон постучал по потолку кареты, привлекая внимание кучера. Как только тот остановил лошадей, Гордон велел ему ехать в Гэрлох.

Первый двор, именуемый также Верхним, был очень узким – он служил своеобразной ловушкой для врагов клана Имри. Путь в Нижний двор лежал через железные ворота в задней стене, и, проезжая сквозь них, Гордон приготовился к бою.

Они въехали во двор. Шона стояла на верху лестницы.

Прохладное прикосновение ветра – предвестник бури, что зреет на горизонте. Подходящее сопровождение для возвращения домой. Впрочем, это не его дом, и не важно, сколько времени он провел, глядя на Гэрлох и мечтая о его прекрасной обитательнице.

За спиной Шоны стояла, поджав губы, мисс Патерсон. Интересно, чьи именно действия она не одобряет, его или Шоны?

– Что ты здесь делаешь? – спросила Шона, когда Гордон вышел из кареты. Он хотел помочь Фергусу, но тот только отмахнулся. На лице его играла улыбка предвкушения, и от этого он так напоминал себя в юности.

Гордон начал подниматься по ступенькам, но остановился, преодолев половину пути. Он не станет нападать на могучего противника, не дождавшись подкрепления.

– Что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Инвернессе, привечаешь племянника.

– Приезжает внучатый племянник моего мужа. Но я не говорила, что собираюсь оставаться в городе.

– Того, что едешь домой, ты тоже не говорила.

– Как и ты, Гордон Макдермонд.

Мисс Патерсон что-то прошептала ей на ухо, возможно, напомнила о его титуле, но Шона только отмахнулась. Как будто ей есть дело до его титула! Ха!

– Я привез Фергуса домой.

Она изменилась в лице – оно будто превратилось в холодную фарфоровую маску.

– Гордон, ты не мог выполнить даже одну-единственную мою просьбу?

– Очевидно, не мог, – огрызнулся он, раздосадованный. Он рассчитывал, что Шона будет поддерживать видимость светской любезности, но она обрушилась на него как ураган. – По-моему, он рад снова быть здесь, – добавил Гордон, но его замечание ничуть ее не смягчило.

Она взглянула на карету.

– Фергус недостаточно здоров для подобных путешествий.

И где она научилась такому ледяному тону? С ним говорила графиня Мортон, это чувствовалось во всем: в голосе, во взгляде, в позе.

Он сделал еще шаг к ней. Гордон очень злился – на себя, на нее, на саму эту ситуацию.

– Он прекрасно перенес дорогу, – солгал Гордон. – Он не ребенок, Шона.

Ее лицо окаменело.

– А ты где был в последние полгода, когда он каждый день и час страдал от ран? Развлекался в Лондоне, танцевал на балах?

– Да.

Изумление на ее лице вызвало у него улыбку.

– У меня это славно получается. Мне говорили, что я наделен немалым обаянием и умею влиять на людей.

Она покачала головой и оглянулась на мисс Патерсон. Неужели ее присутствие заставило Шону прикусить язык?

– Шона, я не хочу продавать дом, – проговорил Фергус за его спиной.

– Фергус, дорогой, зачем ты приехал?

– Чтобы остановить тебя. – Он улыбнулся уголками губ. – Ты скверно поступаешь, Шона.

Она опустила голову, словно разглядывая ступеньки, тяжело вздохнула и подняла глаза. Выражение жалости на ее лице взбесило Гордона. Черт возьми, нельзя же обращаться с Фергусом так, словно он совершенно беспомощен. Да, он получил ранение, но ведь он жив. Понятное дело, ему едва не оторвало ногу пушечным ядром, но он ведь выжил, и ногу сохранил. Да, возможно, он до конца своих дней будет хромать, но Фергус от природы такой упертый, что хромота его не остановит, не помешает осуществить задуманное.

Он, в конце концов, получил Крест Виктории. За одно только это с ним можно обращаться уважительно.

Она направилась к брату, но Гордон заступил ей дорогу.

– Фергус не малое дитя, – прошептал он. – Дай ему самому подняться.

Шона взглянула на него так, будто его слова разожгли в ней пламя гнева. Серые глаза заволокло дымом от бушующего внутри пожара.

Путь вверх по лестнице давался Фергусу нелегко. Он справлялся сам, но было неясно, насколько его хватит.

Шона просто развернулась и скрылась за дверью, оставив их на крыльце.

Гордон не был уверен, что выиграл эту битву, а уж война не закончена и подавно.

Глава 4

– Неужели он голодает?

Шона, не веря собственным глазам, оглядывала почти пустую буфетную. Что Старый Нед ест? Судя по пустым полкам для мяса в кладовой, питается он все больше святым духом.

Ей сделалось ужасно стыдно.

– Может, у него в деревне есть друзья, – сказала Хелен, аккуратно заложив пальцем страницу в гроссбухе, которую проверяла. Она повернулась к Шоне. – Вдруг он и сейчас там?

Когда они въехали в Гэрлох, в сторожке у ворот Старого Неда не было. Они пробовали его позвать, но тщетно.

– Только бы он не умер с голоду, – сказала Шона.

– Он ведь взрослый мужчина, разве нет?

– Он член моего клана. – Она бросила взгляд на Хелен. – Мне следовало бы раньше о нем подумать, но я этого не сделала.

– Наверняка он и сам в состоянии о себе позаботиться.

Верно, однако она все равно чувствовала ответственность за этого человека.

Кладовая располагалась по соседству с гигантской, похожей на пещеру, кухней. Три стены были заняты множеством деревянных полок, и лишь на одной-единственной из них, в уголке, имелась хоть какая-то провизия. Кладовая для мяса также пустовала.

– Что ж, очевидно, нам нужно раздобыть еды, – провозгласила Хелен, и в ее голосе послышались нотки решимости.

Да, она права, но на какие деньги? Шона сглупила и совсем не подумала о том, что в Гэрлохе им тоже нужно чем-то питаться. Однако теперь стало очевидно, что необходимо действовать, и действовать быстро. Они с Хелен – и Фергусом – вряд ли долго протянут на мешке овса.

У нее осталась брошь с гербом клана, фамильная драгоценность, отделанная бриллиантами и изумрудами. Она решилась бы продать ее, только впав в полнейшее отчаяние. Сейчас, похоже, она близка к нему как никогда.

– Кажется, чая у нас тоже нет.

Шона покачала головой.

Перед ней стояли три огромных стола с изрезанными столешницами: еще бы, сколько десятков лет они служили верой и правдой! Она помнила, как кухарка замешивала тесто для хлеба на столе, который стоит посередине, как под ее большими ладонями непонятная мучнистая масса превращалась в нечто волшебное, дышащее пузырьками. Над головой Шоны висели котлы и сковородки, рассчитанные на то, чтобы в них готовили еду на сотню человек. Теперь их покрывала паутина. В дальнем конце кухни они с Хелен открыли окно, чтобы выветрился застарелый запах плесени и пыли.

– Надо было взять с собой побольше провизии, – сказала она. Впрочем, в Инвернессе их кладовые также были почти пусты.

– Ты можешь занять продуктов у кого-нибудь из соседей?

– У нас нет соседей, кроме Макдермондов. Но у него мы ничего просить не будем.

Шона изобразила улыбку, чтобы Хелен не заподозрила, как сильно она расстроена, и вышла из кухни.

Гэрлох отчаянно нуждался в заботливых руках. По углам фестонами свисала паутина, в замке царил общий дух разорения и заброшенности. В каждой комнате по-своему пахло плесенью. Полы были пыльные, давно не метенные.

Замок был выстроен для защиты, а не для комфорта обитателей. В главной башне посему вообще не имелось окон, только бойницы, которые позже, когда достраивали Гэрлох, попросту заложили камнями. Кухня располагалась в задней части замка, наиболее удаленной, ее соединял с основным зданием длинный узкий коридор – благодаря этому запахи с кухни никогда не оскверняли воздух в столовой, однако из-за этого же большая часть блюд попадала на стол холодной.

Винтовая лестница занимала центральную часть главной башни. Впоследствии к ней добавили перила, однако ступеньки так и остались скошенными – понятное дело, здесь все было предназначено для того, чтобы воину-правше с мечом в руке легче было оборонять свой дом от врагов. Подниматься по черной лестнице в задней части замка было куда легче, о чем Шона и напомнила Фергусу.

Она обращается с ним не как с младенцем. Какое Гордон Макдермонд имеет право так говорить?

Семь лет назад на них обрушилось бремя огромных долгов. Брюс выбрал наилучший момент, чтобы посвататься к ней. А Фергус… ненавидел ли он ее за это? Винил ли в том, что она переступила через его гордость, чтобы спасти их в той безнадежной ситуации?

Она никогда его об этом не спрашивала.

Чего он ждал от нее? Что она позволит им умереть с голоду в Гэрлохе? Подчинится ему лишь потому, что он мужчина?

По крайней мере, выйдя за Брюса, она смогла купить Фергусу офицерский чин. Об этом они тоже никогда не заговаривали. Сказал ли он по крайней мере Брюсу спасибо за это?

Справа от нее находился пиршественный зал. Потолок устремлялся высоко вверх, напоминая высотой и формой собор. Здесь странно звучала речь. Если лэрд, сидя в похожем на трон кресле в углу, произносил хоть слово тихим шепотом, оно тут же разносилось по гигантскому залу.

В следующие четверть часа Шона и Хелен выяснили, что постельное белье по большей части не пострадало от времени, а вот перины слежались, и их нужно было хорошенько взбить. Однако ее по-прежнему мучили два вопроса: где Старый Нед и что они будут есть?

Они поднимались по узким ступенькам. Гэрлох молчал, словно тоскуя по шумным толпам, веселым застольям и извечной суматохе клана.

Если бы слезы могли помочь, она бы всплакнула, но когда и кому помогали слезы? Если она станет плакать, ничего не изменится, и уж точно печенье и чай не появятся из ниоткуда. Равно как и деньги. Да, если бы слезы помогали, она уже давно разбогатела бы.

На площадке второго этажа Шона подождала Хелен, и они вместе поднялись на третий. Этот пролет достраивали позже, потому и подниматься по ступенькам было намного легче.

– Какой огромный замок, – заметила Хелен.

– Некоторые комнаты такие маленькие, что их и комнатами-то не назовешь.

– Это пока речь не зайдет об уборке.

– Точно, – согласилась Шона, печально улыбнувшись.

Как же все успеть? Американцы ведь захотят увидеть каждый уголок, раз уж они намерены купить Гэрлох.

Ей почудилось, что Гэрлох вздохнул, будто прочтя ее мысли.

На третьем этаже Шона остановилась.

– Понятия не имею, какую комнату мог облюбовать Старый Нед. – Она улыбнулась Хелен. – Выбирай, с какой стороны начнем, и пойдем искать.

Хелен указала направо, и они пошли в сторону южного крыла. Они начали поиски с противоположных концов коридора: стали стучать во все двери подряд и открывать их.

– А сколько у вас было слуг? – спросила Хелен с противоположного конца коридора.

– Когда я была маленькой – больше сорока.

Дни изобилия, когда никто не заговаривал о нищете. Дни богатства, когда лэрд заказал для своей леди ту самую брошь как красивую безделушку, когда люди со всей округи сходились на празднества в Гэрлохе.

Шона отогнала мысли о прошлом.

Пройдя весь коридор и никого не обнаружив, они переглянулись.

– В северном крыле расположены хозяйские покои, – заметила она. – Может, Нед там.

– Думаешь, он умер? – неуверенно спросила Хелен.

– Надеюсь, что нет.

Его смерть тяжким бременем легла бы на ее совесть. Надо было ему написать. Поинтересоваться его здоровьем, спросить, как ему живется.

Ну почему она этого не сделала?

Потому что слишком была озабочена своим собственным выживанием.

Кроме того, что бы она стала делать, если бы Старый Нед попросил денег? Как объяснила бы, что не может помочь, если бы он написал, что необходим ремонт? Всегда ведь нужно что-то подправить, обновить, заменить. Замок так велик, что если начать ремонт с одной стороны, то пока они дойдут до другой, нужно будет снова что-то ремонтировать там, откуда начали.

– Что это? – Хелен вздрогнула и обернулась.

– Что?

– Какой-то шум. Как будто кто-то плачет.

Сейчас, пожалуй, не лучшее время, чтобы обсуждать призраков Гэрлоха, Шона только покачала головой:

– Наверное, от сквозняка где-то окно открылось, и это завывает ветер.

Хелен взглянула на Шону:

– Что-то не похоже на ветер.

– В Гэрлохе всегда сквозняки и ветер. Это потому, что он стоит на утесе над озером.

Хелен, кажется, не поверила ни единому ее слову.

Они нашли Старого Неда в покоях лэрда, в господской постели, крепко спящим. В этой комнате спали ее родители, эту комнату она собиралась приготовить для американцев.

Нед не только развалился на постели одетым – правда, поверх покрывала, за что Шона немедленно возблагодарила Господа, – он еще и был мертвецки пьян. Рядом с ним валялась полупустая бутылка виски. Комнату наполнял запах перегара и лука. Старый Нед громко храпел и явно не подозревал об их прибытии.

Темные пятна покрывали его коричневые штаны, на башмаках засохла грязь. Белая рубашка явно служила ему не один десяток лет, более того, Шона не взялась бы сказать, когда ее в последний раз стирали.

– Он что, пьяница? – шепотом спросила Хелен.

Шона покачала головой:

– Никогда за ним такого греха не знала. В жизни не видела его в подобном состоянии.

По крайней мере ноги его свисали с кровати, и покрывало уцелело – его когда-то привезли из Франции, оно было редчайшего оттенка голубого. Мама называла его «цвет озера Гэрлох».

– Нед! – позвала Шона громко.

Одна рука Старого Неда поднялась, словно готовая приветствовать ее, а потом снова упала на постель. Сторож громко всхрапнул.

Шона взяла старика за штанину и сильно потрясла.

– Нед! – крикнула она. – Нед, проснись!

Нед восстал, как Лазарь, вытаращив глаза. В следующую секунду он разинул рот и завопил, как банши.

В малой гостиной Гордон обратился к Фергусу:

– Что это такое?

Тот только покачал головой. Они оба посмотрели наверх.

Гордон поставил стакан на стол – старое доброе виски Имри – и встал.

Фергус махнул рукой:

– Сходи посмотри, что там стряслось. И постарайся не задушить мою сестру.

Гордон не стал ничего обещать и просто пошел на звук, взяв курс на семейные покои. Один раз он бывал там – навещал Фергуса, когда тот болел. Он ни разу в жизни не заходил в комнату Шоны, но точно знал, где она расположена. Второй этаж, третье слева окно, выходящее на Ратмор.

– Шона?

Из-за тяжелой, покрытой резьбой двери в конце коридора выглянула мисс Патерсон.

– Полковник сэр Гордон! Что вы тут делаете?

– Я услышал крик. Что случилось?

– Это все сторож.

Хелен отступила в сторону – почти что приглашающий жест. Гордон вошел в комнату. Нед сидел на краю кровати, возвышавшейся в центре комнаты, а Шона стояла рядом с ним и гладила его по плечу.

– Простите меня, мисс Шона, – лепетал он. – Я принял вас за привидение. – Он посмотрел на нее слезящимися глазами. – Я стараюсь спать днем, чтобы по ночам караулить призраков. Я тут не живу, правда. Нет, я бы никогда не осмелился занять комнаты лэрда.

– Все в порядке, Нед.

Он скорбно покачал головой:

– Это чтобы сбить призраков с толку. Чтобы они не знали, где я сплю.

Шона посмотрела на Гордона:

– Я думала, ты уже уехал.

Такого ледяного тона ему прежде слышать не доводилось.

Шона сошла с помоста, но не приблизилась к нему.

– Нужно помочь Фергусу устроиться тут, – сказал Гордон, сдерживая раздражение. Не время сейчас цапаться с Шоной.

– Еще ничего не готово.

– А что нужно сделать?

– Проветрить тюфяки, простыни, вытереть пыль, снять паутину, вымести полы.

– Это все?

– Да, – ответила Шона. Ее лицо было жестким. Она выглядела как будто пережила сотни разочарований, в ее глазах не было ни искорки юмора, веселья.

Гордон внезапно осознал, как скучает по той девчонке, которой она некогда была, по своей верной подруге в грехе и познании.

– Тогда я отвезу его в Ратмор, – сказал Гордон.

Шона сжала в кулаке ткань платья. Девушка, которую он знал, никогда не отличалась сдержанностью. Прежняя Шона высказала бы все, она бы дала волю раздражению, которое он теперь читал в ее глазах.

– Нед, выбери себе комнату на третьем этаже и живи там.

Старый Нед выпрямился и посмотрел на нее. Он явно не брился несколько дней, а одежду не менял и того дольше. Он медленно кивнул.

Неужели Шона настолько глупа, что верит, будто Нед ее послушается?

Она молча подошла к кровати и подняла бутылку виски. Взгляд, которым она одарила Неда, обещал ему продолжительную беседу о вреде пьянства – в другой раз.

– Мы с Хелен пойдем приготовим Фергусу комнату, – сказала она. – Тебе незачем беспокоиться о моем брате.

Она кивнула Хелен – и обе они направились к двери.

– Чем я могу помочь?

– Уезжай. Отправляйся домой. Нам и без тебя хлопот хватит.

– Шона. – Хелен перевела взгляд с него на свою нанимательницу.

Шона покачала головой, словно веля компаньонке умолкнуть.

– Спасибо, что привез Фергуса домой, – проговорила она, но во взгляде ее не было ни капельки благодарности.

Она злится, но не дает воли словам. И где это она научилась держать в узде свой норов?

Возможно, он знает ее не настолько хорошо, насколько привык считать. Однако ему хотелось ее узнать – и это осознание на секунду выбило воздух из легких. Эта женщина со сверкающими в гневе глазами и нежной улыбкой – воплощенное противоречие. А с Шоной Имри нужно держать ухо востро, неведение в данном случае опасно.

– Фергус не желает продавать Гэрлох, – сказал он, прекрасно понимая, что его друг не нуждается, чтобы кто-то говорил за него. Однако Гордон хотел уязвить Шону, нащупать границы ее терпения. – Зачем ты это делаешь?

Она спокойно скрестила руки на груди, остановилась в дверях и оглянулась на него.

– Когда-то вы имели право задавать мне вопросы, полковник сэр Гордон. Это время прошло.

– Неужели?

Вот, еще одна вспышка осветила ее глаза на мгновение – как молния освещает небо в летнюю грозу.

– Полковник сэр Гордон, есть ли у вас провизия? Продукты, которые мы могли бы взять в долг? – Компаньонка сделала шаг ему навстречу.

Он удивленно посмотрел на Хелен, потом на Шону. Судя по взгляду, которым та ее одарила, терпение ее было на исходе, и гнев вот-вот мог выплеснуться наружу.

– Мы взяли недостаточно припасов. – Хелен на всякий случай отступила в сторону. – Теперь, когда Фергус с нами… – Она умолкла, встретившись взглядом с Шоной.

– Разумеется. Я пришлю вам телегу с провиантом.

– В этом нет необходимости. – Шона улыбнулась ему блистательной улыбкой графини, как будто он ее слуга, нет, пожалуй, даже не слуга, а нищий у ворот, который предлагает разделить с ним скудную трапезу.

Черт подери.

– Не будь дурой, Шона. Ты из-за своей проклятой гордости будешь голодать? – Он прошел к двери. Шона быстро отошла в сторону, но он остановился перед ней. – Почему?

– Что почему? – Она посмотрела ему в глаза, потом отвела взгляд.

– Почему ты так хочешь продать Гэрлох?

Воспоминания внезапно ожили и причинили такую боль, которую, как он считал, уже причинить не могли. Он до сих пор ощущал на языке горечь ее предательства.

– Я не обязана перед тобой отчитываться.

– Когда ты вообще перед кем-то отчитывалась, Шона?

Она посмотрела на него снизу вверх.

– Когда-то я находил твое упрямство очаровательным. Думал, оно отличает девчонку с головой на плечах. Неужто теперь ты не думаешь ни о ком, кроме себя? Великая графиня Мортон…

Шона сжала губы и ничего не сказала.

– Фергус не хочет продавать замок, – тихо повторил Гордон. – Почему же тебе так не терпится это сделать?

– Не твое дело.

Ее глаза сияли прозрачно-серым – цвет облаков, что собираются над Нагорьем перед грозой. Улыбка истаяла, на щеках проступили розовые пятна. Она сейчас гораздо больше походила на девушку, которую он когда-то знал, – шумную, бойкую, готовую спорить по любому поводу, лишь бы победить. Он с легкостью поддерживал эту игру, противопоставляя ее эмоциональности логику и здравый смысл. Они спорили, ругались, перекрикивая друг друга. Спорили о мелочах, но он помнил каждую такую стычку.

– Значит, не мое дело? Что ж, очень хорошо, – ответил он негромко, не забывая о том, что на них смотрят Хелен и Нед.

С улыбкой он вышел из комнаты – прежде, чем мог бы сказать ей что-нибудь такое, о чем потом пожалел бы.

И прежде, чем она могла каким-нибудь словом ранить его еще сильнее.

Глава 5

Ратмор был намного меньше Гэрлоха и, конечно, производил не столь величественное впечатление, как замок клана Имри. Квадратный дом строгого вида представлял собой лабиринт из залов и коридоров, которые Гордон изучил, едва научившись ходить. В Ратморе он никогда не мерз так, как в Гэрлохе, но и никогда не бывал так счастлив. Здесь, дома, было тепло, но маленькому Гордону жилось ох как не сладко.

Он еще не бывал дома после смерти генерала и потому помедлил у ворот. Отец всегда очень щепетильно относился к охране своей собственности и даже в этой мирной долине возвел вокруг дома каменный забор с тяжелыми железными воротами: мол, пусть все знают, что это – Ратмор. На одной из колонн красовалось имя замка, на другой – единственное латинское слово: «Prodeo». «Вперед!» – девиз Макдермондов. Взять в качестве девиза не гэльское слово, а латинское – весьма в их духе, южане как будто желали показать этим твердолобым горцам, что в чем-то лучше их. И – да, они шли вперед: на битву, на войну, вступали в любое состязание, какое только мог предложить им цивилизованный мир. И они себя показали, и отец, и сын, а вот теперь он возвращался домой – один.

Он заранее написал экономке и предупредил о своем приезде. Миссис Маккензи наверняка подняла по тревоге всех слуг и подготовила дом к смотрам. И это еще одно неофициальное подтверждение того, что именно он хозяин этого дома, он, а не покойный генерал.

Ранние его воспоминания о Ратморе наполняли его ужасом. Единственный ребенок в семье, он обречен был нести на своих худеньких плечиках непомерную тяжесть надежд и чаяний генерала. Всю жизнь он напряженно трудился и наконец-то стал тем человеком, которого генерал мечтал видеть.

Генерал воевал, и он воевал. Генерал одерживал блистательные победы – и Гордон тоже побеждал. Генерал стал национальным героем – и Гордон тоже. Генерал был очень одинок – но Гордон, черт подери, не собирался и в этом пойти по стопам отца.

Макдермонд-старший, несмотря на свои боевые заслуги, не был удостоен титула, а вот Гордон получил баронета. И то, что сын опередил, превзошел его, вызывало у старика и гордость, и досаду. Гордон прекрасно знал о чувствах отца и испытывал неимоверное удовольствие, когда к нему обращались «полковник сэр Гордон» в присутствии Макдермонда-старшего.

Вперед, Гордон, вперед в логово льва! Старый лев Макдермонд уже мертв.

Его отец велел посыпать гравием дорогу от ворот до крыльца дома, благодаря чему карета шла мягко и почти бесшумно.

У крыльца стояла миссис Маккензи, слуги выстроились полукругом перед домом.

Он вышел из кареты, старательно удерживая на лице улыбку. Устраивая смотр своим подчиненным, он всегда был решителен и собран. Здесь, дома, он мог позволить себе немного расслабить спину, тем более что не было поблизости генерала, который бы раскритиковал его осанку и внешний вид.

Чувствуют ли слуги то же облегчение, что и он сам?

Миссис Маккензи, пухленькая, невысокого роста, умела искренне улыбаться в самые напряженные моменты. Даже с высокой прической – седые волосы пышной короной были уложены на голове – она не доставала ему до плеча. Сколько раз он жалел, что она не служила у них, когда он рос. Она могла бы стать его спасением, тихой гаванью, где он укрывался бы, когда ему было так страшно – и когда он изо всех сил притворялся, что никакого страха не чувствует. Он наклонился и поцеловал ее в щеку, немало удивив таким необычным жестом, – никогда прежде Гордон себе такого не позволял.

Возможно, это намек на грядущие перемены.

– Полковник сэр Гордон, – тихо сказала она, прижимая ладонь к тому месту на щеке, где он запечатлел поцелуй. – Добро пожаловать домой.

Он отступил на шаг и окинул взглядом каменное сооружение. Как и каждый раз после продолжительного отсутствия, его снова поразило сходство Ратмора с типичной английской крепостью. Приземистое квадратное здание расположилось в долине Инвергэр и ревниво охраняло свою территорию, будто остерегаясь наступления Имри.

– Ваши слуги, сэр. – Миссис Маккензи обвела рукой два десятка человек, терпеливо ожидавших в сторонке.

Он вытянулся по стойке «смирно», потом осознал, что делает, и заставил себя расслабиться.

– Вы выставили на башне дозорного, – улыбнулся он.

Она кивнула и едва заметно порозовела.

– Как и должно было, сэр, учитывая, что мы вас ждали.

Конической формы башня являлась единственной «неанглийской» частью Ратмора. Она возвышалась над зданием, как шутовской колпак – или же как завистливый кузен шпилей и башен Гэрлоха.

Когда-то он частенько забирался туда: сначала чтобы подать знак Фергусу, потом – Шоне. В какой же момент раздражение из-за ее постоянного присутствия сменилось интересом? Когда он впервые излил ей душу, когда она в первый раз обняла его? Когда он в самый первый раз прижался щекой к ее волосам и ощутил нечто доселе неведомое?

Впервые он познал вожделение, думая о Шоне. Неужели желание и ее образ так и останутся в его сознании связанными навсегда?

– Все выглядят хорошо, – сказал он, отгоняя мысли о графине Мортон, и положился на свою природную способность запоминать имена и события.

Кухарка, женщина среднего возраста, служила у них лет десять или около того и любила французскую кухню, отчего к ней и благоволил его отец. Сам Гордон имел вкусы, так сказать, более шотландские. Конечно, он не просидел бы долго на телячьем рубце с потрохами, но кедгери, национальное блюдо из рыбы, крупы и яиц, равно как и лососина в любом виде вполне бы его устроили.

Двух молоденьких служанок он помнил: они уже были здесь, когда он приезжал на побывку перед отправлением в Россию. А вот трех других девушек видел в первый раз.

– Здравствуй, Мейси. – Он остановился перед одной из горничных. – Вы с Робби все еще встречаетесь?

Она присела в неуклюжем реверансе и вся зарделась.

– Нет, мы поженились.

Он улыбнулся и двинулся дальше. Гордон поприветствовал конюха и троих его помощников. С ума сойти, сколько нужно людей, чтобы обсуживать одного-единственного человека!

Поздоровавшись со всеми, он вернулся к миссис Маккензи.

– Миссис Маккензи, достаточно ли у нас припасов?

Кажется, вопрос ее удивил, но ответила она быстро:

– Да, сэр, у нас несколько говяжьих туш, оленина и баранина, если вам будет угодно.

– Пошлите половину в Гэрлох.

– В Гэрлох, сэр? – Вежливое выражение ее лица в мгновение ока сменилось неприятно удивленным.

– У вас есть какие-то возражения, миссис Маккензи?

– Этот Нед – никчемный человек, сэр. Палец о палец не ударит. Все время что-то бормочет про призраков – и это вместо того, чтобы честно работать. К тому же он пьяница, а вы знаете, как я к ним отношусь.

Гордон знал: виски в Ратморе водится только потому, что дом не принадлежит миссис Маккензи целиком и полностью.

– Лэрд с сестрой вернулись, – ответил Гордон в надежде, что миссис Маккензи не станет расспрашивать дальше.

Но она сделала кое-что похуже. Глаза ее расширились, лицо побледнело – и она расплакалась. Слезы беззвучно покатились по щекам.

– О, сэр, неужели это правда?

Он погладил ее по плечу.

– Почему бы вам не отпустить слуг, – спросил он, помня о заинтересованной аудитории.

– Да, конечно, сэр. И я отправлю Имри еду. Подумать только, после стольких лет они вернулись! Подумать только!

– Я и не знал, что вы так любите Имри, миссис Маккензи.

Она обернулась и хлопнула в ладоши. Очевидно, это был сигнал расходиться для слуг, потому что они все незамедлительно испарились. Она снова повернулась к нему:

– Инвергэр-Глен не тот без клана Имри.

– Вы говорите так, словно вы из деревни.

Она кивнула:

– Так и есть, сэр. В деревне у меня семья, но я сама вернулась домой, в эти края, только после смерти Альфреда. Он служил в армии, сэр. Был одним из ваших людей.

Ошеломленный, Гордон принялся перебирать в уме списки своих солдат.

– Ну, то есть не совсем ваших. Он числился в Девяносто третьем полку хайлендеров. – Она посмотрела на него и продолжила: – В Крым он не попал, но в Галифаксе понюхал пороху.

Она неторопливо двинулась к дому, и Гордон последовал за ней. Забавно, но входить в Ратмор как-то не хотелось.

– Я не знал, миссис Маккензи.

Понятное дело, его отец охотно нанял вдову солдата.

– А откуда вам было знать, полковник сэр Гордон? – Она истинно материнским жестом потрепала его по плечу. – На моей памяти вы почти не появлялись в Ратморе. Вы воевали, вы и ваш полк. Я горжусь тем, что служу у вас, сэр, и я точно знаю, что если бы мой Альфред был жив, он чувствовал бы то же самое.

– Я больше не на службе, миссис Маккензи. И теперь никак не связан с Девяносто третьим полком хайлендеров.

Она остановилась и озадаченно взглянула на него:

– Вы вышли в отставку, сэр?

Гордон кивнул. Военное министерство больше не заставит его слать на убой людей, которые готовы жертвовать жизнью во славу империи. Война – удел молодых оптимистов. Да, он еще молод, но оптимизма у него гораздо меньше, чем того хотелось бы военному министерству. Из оптимиста он превратился в реалиста.

«Ты просто паршивый трус!» – сказал ему как-то отец. Может, старик умер только для того, чтобы досадить ему? Или от злости…

На похороны мало кто пришел. Лишь став взрослым, Гордон полностью осознал то, о чем догадывался еще в детстве: генерала Макдермонда никто не любит. Его могли уважать за почти безрассудную смелость и умение выработать сложную стратегию в битве – однако по окончании боя люди его избегали.

К сожалению, у Гордона такой возможности не было.

Они с миссис Маккензи помедлили у дверей. Как будто тут чего-то не хватает, какой-нибудь надписи… «Остерегись, входящий, здесь ты теплого приема не найдешь».

Да простит его Господь, но как же он рад, что старик наконец-то отправился на тот свет!

– Ты на меня злишься.

Шона не ответила.

Хелен тяжело вздохнула. Шона покосилась на нее.

– Не надо было ничего ему говорить, – проговорила она.

– Почему? Надо было голодать? – спросила Хелен.

Шона остановилась посреди коридора, тяжело вздохнула и заставила себя посмотреть на Хелен.

– Ты меня удивила. Впервые тебя увидев, я решила, что ты очень робкая и страшно боишься обидеть других. Однако я подозреваю, что на самом деле ты вовсе не такая.

Хелен несколько раз моргнула, но не стала защищаться.

– Когда тебе нужно, ты можешь быть очень жесткой и непреклонной.

– Мне не нравится сидеть голодной, – ответила Хелен. – И демонстрировать гордость в ущерб себе, – добавила она шепотом, но Шона все равно услышала.

– Возможно, ты права, – отозвалась она, помолчав. – Спасибо тебе. У нас ведь не было иного выхода, правда?

– Ну, если тебя не прельщает мысль напиться до отупения, как делает это Старый Нед. Я так полагаю, в виски недостатка нет?

– Мы же в Шотландии, – улыбнулась Шона. – Тут нигде нет недостатка в виски.

– К тому же разве соседям не полагается выручать друг друга? – добавила Хелен. – В конце концов, мы в шотландском нагорье совсем одни, если не считать Ратмора.

– Нет, что ты, деревня стоит прямо за холмом. Фергус говорит, она в последние годы стала очень зажиточной.

Если бы у них были хоть какие-то деньги, Шона бы закупилась там. Но к несчастью, все, что у них осталось, – это несколько монет в ее ридикюле. Смешно, учитывая, что она живет в самом большом замке в этой части Шотландии.

Если им поспособствует удача – ох, как же мало удачи выпадало им в последнее время! – то Гэрлох их спасет.

– Надеюсь, полковник сэр Гордон поспешит.

– У нас есть варенье и черный хлеб в корзине.

– А чая нет, – печально протянула Хелен.

– В погребе наверняка найдется пара бутылочек вина. Мы могли бы изобрести новый вид трапезы – бутерброды с вином.

– А вдруг мы захмелеем?

О, как бы ей хотелось захмелеть! Несколько глотков вина – и отступили бы боль и абсолютное отчаяние, которые она чувствовала. Но нет, тогда она стала бы ничем не лучше Старого Неда, который выбрал пьянство как спасение от призраков Гэрлоха. У нее же – свои призраки, и один из них жив и находится неподалеку.

Прошлое давило на нее с немыслимой силой, все причиняло боль. Она уже не маленькая, ей не удастся сбежать в свою комнату и выплакаться в подушку. Однако горечь, которую она ощутила, оказалась такой неожиданной, что это выбило ее из колеи. Шона растерялась и чувствовала себя странно одинокой, несмотря на то что Хелен была рядом.

Они вошли в комнату Фергуса. Пахнуло плесенью. Неужели весь Гэрлох пребывает в таком запустении?

Шона решительно подошла к окну, отдернула тяжелые занавеси и подняла раму. Вокруг Гэрлоха всегда бесновался ветер, как будто природа, подобно воину, жаждала сразиться с древним замком.

– Чтобы проветрить все комнаты, потребуется день или два, – объявила она. – Но начать необходимо с этой. Ах, зря он приехал.

– Фергус такой же упрямый, как ты, – сказала Хелен. – Да-да, так и есть, и не надо на меня смотреть так, словно я внезапно пожелтела, Шона Донегол. Это правда, ты и сама прекрасно знаешь.

– Знаю, – согласилась Шона. – Просто я не думала, что ты тоже это знаешь.

– Вы очень красивые люди, – добавила Хелен. – Обворожительная улыбка может скрыть множество изъянов, но она не скрывает того, что вы оба одержимы идеей устроить все по-своему.

Шона стояла у окна и смотрела на озеро.

– Когда я была моложе, я верила, что если чего-то очень сильно и долго хотеть, то непременно это получишь. Оказалось, в жизни все не так.

– Но ты стала женой графа, – заметила Хелен.

Шона кивнула:

– Да.

– И мой троюродный брат был весьма богат. При жизни.

– Тоже верно.

– Разве не этого ты хотела?

Не время сейчас для этого разговора. Слезы вот-вот хлынут из глаз.

– Ты всегда можешь снова выйти замуж.

Эта мысль уже приходила ей в голову. Брак – извечное спасение для женщин. Замужество ее отнюдь не было ужасным. Да, она не любила мужа, но чувствовала некое участие к нему и определенную привязанность. Он был добр к Фергусу и очень щедр.

Возможно, еще один муж, в возрасте, предпочтительно богатый – это и есть ответ на ее молитвы.

Если, конечно, она сумеет это вынести.

В конце концов, можно обойтись и без любви.

Но даже брак не дает никаких финансовых гарантий. Сейчас она так же бедна, как и после смерти родителей. Если уж она повторно выйдет замуж, то заранее позаботится о том, чтобы не остаться без гроша в кармане после смерти мужа.

Как же она устала от нищеты!

– Прямо сейчас я хочу привести в порядок комнату Фергуса! – провозгласила Шона, уверенно улыбнувшись Хелен.

Она взялась за покрывало, и Хелен поспешила на помощь. Вместе они разобрали постель и взбили перину. Потом Хелен пошла раздобыть простыни, которые отсырели чуть меньше остальных, а Шона отправилась в чулан за метлой и ветошью. Немного работы – это то, что нужно. Физический труд избавит от мрачных мыслей и тягостных чувств.

В следующие полчаса они навели порядок в комнате Фергуса, заправили маслом лампы, поставили на туалетный столик кувшин свежей воды, в изголовье кровати – букетик поздно цветущего вереска. Пурпурные цветы знаменовали собой приход сентября – и их возвращение домой.

Шона радовалась, что дни до сих пор стояли теплые. Однако вечером и утром уже прохладно. А пройдет еще несколько недель, и холод станет пронизывающим. Но к этому времени здесь уже обоснуются американцы.

Хотя вряд ли американцы проведут зиму в Нагорье. Впрочем, им хватит денег на то, чтобы закупить угля и топить в каждой комнате, которой они захотят пользоваться. Что же до пиршественного зала и малой гостиной, то они такие огромные, что даже по два гигантских камина в них от холода не спасут. Стоит отойти на десять футов от ревущего пламени – и нос мерзнет так, будто вот-вот отвалится.

– Я не собираюсь скучать по местным зимам, – сказала она и захлопнула окно.

Хелен вслух ничего не сказала, но на лице ее отразилось сомнение.

– А я думаю, тут очень красиво, повсюду снег и лед. А озеро замерзает?

Шона покачала головой:

– По-моему, оно для этого слишком глубокое.

– Я всегда любила зиму, пока не осталась одна, – проговорила Хелен. – Для одинокого человека это ужасное время, как ты думаешь?

Шона не знала, что ответить на такое замечание. По счастью, Хелен, очевидно, и не ждала ответа.

– Жаль, что я не вышла замуж в молодости. Теперь уже поздно.

И снова у Шоны не нашлось ответа. А что тут скажешь? Что брак – это счастье, благословение? Что он даровал ей утешение?

Но это не так. Он просто был – эдакое их с Брюсом сотрудничество. Она старалась быть ему хорошей женой, такой, какую он хотел видеть, а он был очень добр к ней и щедр.

А вообще… Решилась бы она на такое снова?

Вряд ли. Лучше уж умирать с тоски одной, чем вместе с кем-то.

Они снова направились в покои лэрда. Старый Нед куда-то делся, но его место на постели занял Фергус.

У Шоны сердце екнуло, когда она увидела, как он бледен. Страх мгновенно сменился гневом. Ну почему Гордон не сдержал слова? Почему не остался в Инвернессе? Зачем притащил сюда Фергуса?

Шона подошла и положила руку на влажный лоб брата.

– Шона, не виси над душой, – сказал он, не открывая глаз.

– Я не вишу.

Он приоткрыл глаза.

– Я просто отдыхаю.

– Ты себя измучил.

– Я себя измучил, – признал он и криво улыбнулся. – Я хотел всем доказать, что не инвалид, но эти лестницы – сущее проклятие.

Шона перевела встревоженный взгляд на его ногу.

– Тебе хуже?

– Нет. – Он сел. – Просто рана болит, словно на ней вверх-вниз скачет дьявол.

Шона оглянулась на Хелен, которая выглядела такой же обеспокоенной, как она.

– Хелен говорит, что мы с тобой упрямые. Ты только что доказал ее правоту, Фергус. – Но как бы она ни досадовала, она не могла оставаться равнодушной, когда Фергус улыбался вот так, уголком рта, без тени раскаяния в глазах. – Зачем ты приехал? – спросила она, помогая ему сесть на краю постели.

– Тем более когда ты строго-настрого запретила мне это делать?

– Я не запрещала. – Нет, по правде сказать, запрещала. – Ладно. Я просто хотела сама договориться с американцами.

– А я вообще не хочу с ними ни о чем договариваться.

Шона посмотрела на Хелен – ее компаньонка оказалась полностью права. Они оба большие упрямцы, может быть, самые большие во всей Шотландии.

Что-то ей подсказывало, что понадобится все ее самообладание, чтобы завершить продажу Гэрлоха – прежде, чем она окончательно оставит прошлое позади.

Глава 6

Шона проснулась на рассвете и зажгла в комнате масляную лампу. При мысли о том, что она снова будет спать в своей просторной спальне, ей становилось не по себе. Окна спальни выходили на Ратмор, и Шона боялась, что всю ночь простоит, прижав пальцы к стеклу, отчаянно желая быть на семь лет моложе, когда была по уши влюблена в Гордона.

Но любовь умерла.

Если цветок не поливать, он засохнет. Погибнет без заботы. Даже такое живучее растение, как вереск, можно убить.

Так и любовь без пищи умирает.

На эту ночь они с Хелен заняли одну из гостевых спален. Окна ее выходили на витую подъездную дорогу к Гэрлоху. В последний раз здесь спал кто-то из гостей, приехавших на похороны ее родителей, и было это около десяти лет назад.

В окно пробивался скудный свет нового дня.

Комната пахла пылью и плесенью. Неужели в этой части здания окна не открываются? Или же Старый Нед попросту оставил их открытыми настежь во время дождя? Запах действовал на Шону как немой укор – равно как и слой пыли на всех поверхностях.

Они с Фергусом плохо ухаживали за наследием предков. Гэрлох символизировал собой честь и гордость ее клана, он хранил столько напоминаний о прошлом, что оно затопило бы ее, если бы Шона ему позволила. Каждая комната воскрешала в памяти то рокочущий голос отца, то улыбку матери, то звук бегущих шагов Фергуса.

Теперь она молилась, чтобы Господь ниспослал ей мужество проститься со всем этим.

У нее имелся только один выход – продать замок. И стоило, наверное, подумать о хороших сторонах этого предприятия: когда она продаст Гэрлох, ей больше не придется смотреть на дом Гордона, вспоминать уютную хижину, затерянную в лесу, тропинку к озеру и обрывистый берег, где они много лет назад устраивали пикники.

Если продать Гэрлох, то денег хватит на то, чтобы переехать в какие-нибудь теплые края, где пронзительный ветер не напоминает летом о зиме и где Фергус сможет нежиться на солнышке и загорать.

Однако Фергус не спешит ей помочь.

А прямо сейчас нужно протереть мебель от пыли, помыть полы, оттереть каминные решетки, подмести в коридорах и снять паутину. Возможно, в самых темных уголках придется петь, чтобы прогнать призраков в неиспользуемые части замка.

У нее заурчало в животе – это напомнило о том, как скуден был их вчерашний ужин. Он состоял из ржаного хлеба, варенья, остатков говяжьего бульона и жаркого в горшочке. По негласной договоренности они с Хелен заставили Фергуса съесть жаркое и выпить бульон. Старый Нед раздобыл в погребе бутылку вина, и Фергус воздал ей должное. Она опустела еще до того, как успели доесть хлеб с вареньем. Так как у них не было ни настойки опия, ни другого обезболивающего, Шона промолчала.

– И это все? – удивился Фергус, осматривая стол перед началом трапезы.

– Овес мы оставили на завтрак, – ответила она гораздо веселее, чем было у нее на душе.

Они обменялись взглядами.

– Я просто плохо спланировала поездку, – солгала она, не желая открывать ему всю глубину их нищеты. – Надо было запастись провизией в Инвергэр-Виллидж.

– Надеюсь, ты сделаешь это завтра, – отозвался он, наливая себе очередной стакан вина.

Она прикусила язык и не сказала того, что могла бы: «Брат, у нас совсем нет денег, и уже давно. Единственное, что может нас спасти, – это продажа Гэрлоха».

Он никогда не спрашивал ее, сколько она унаследовала от Брюса и сколько стоит содержание их дома в Инвернессе. Возможно, он точно так же не станет интересоваться деньгами, которые нужны, чтобы подготовить Гэрлох к приезду американцев. На этот вопрос ответ очевиден: денег нет. Придется ей развлекать гостей выдумками и, что называется, ловкостью рук.

Молитвы, кстати, тоже не повредят.

У Фергуса, однако, есть оправдание: у него полно других забот, как, например, пережить тяжелейшее ранение.

Ее желудок снова заявил о себе во всеуслышание. Мысль о завтраке не покидала ее, а становилась только все более и более привлекательной, и не важно, что у них на завтрак будет одна овсянка.

Хелен, которая прежде лежала, уткнувшись лицом в подушку, повернула голову и несколько раз моргнула. Волосы пушились вокруг ее головы как нимб, на лице отпечатались складки наволочки. Шону этот вид поразил: обычно Хелен являла собой образчик опрятности.

– Как думаешь, сегодня он пришлет какую-нибудь еду?

Оказывается, они думали об одном и том же.

Шона улыбнулась:

– Если нет, придется вернуться в Инвернесс и продать брошь.

– Ты и вправду готова с ней расстаться? Это же единственная вещь, которая осталась тебе от матери.

Ну зачем она в минуту слабости рассказала об этом Хелен?

– Воспоминания не продашь.

– В пиршественном зале полным-полно оружия, – заметила Хелен.

Шона только кивнула.

Фергус, будучи лэрдом, и слышать не захочет о том, чтобы продать что-то из этих артефактов. Каждый меч, прошедший многие битвы, бережно отполированный, любовно заточенный, священен для него, равно как и щиты с вмятинами и пятнами крови. Каждый меч, каждый щит – это знак победы или смерти членов клана. В малой гостиной висят волынки, и на многих из них не играли со дня основания Гэрлоха. Трубы забиты пылью. А мехи превратились в лохмотья, но за них можно выручить несколько пенни.

Конечно, если Фергус не станет возражать. Он-то считает, что уж лучше пусть они умрут голодной смертью, но Гэрлох должен остаться неприкосновенным.

Хелен отбросила покрывало со своей половины постели. Вчера вечером у них не хватило времени, чтобы подготовить две спальни, и потому графиня и ее компаньонка делили этой ночью комковатый тюфяк в отсыревшей комнате. Хелен смотрела в пол, словно это помогало ей осознать реальность. Она заплела волосы в толстую косу и стала выглядеть намного моложе, чем обычно, – когда была причесана по всем правилам приличия.

– Что ж, соберем какой-никакой завтрак, – улыбнулась Шона, – а потом начнем убираться.

Хелен кивнула:

– Это поможет отвлечься от мыслей о еде.

Шона помедлила у ширмы и обернулась к Хелен:

– Спасибо тебе.

– За что?

– Что не жалуешься. Я знаю, ты не нанималась поденщицей для черной работы.

Хелен пожала плечами:

– Раз надо, значит надо. – На ее губах задрожала улыбка. – Ты графиня, однако я готова биться об заклад, что сегодня ты будешь работать засучив рукава.

– Другого выбора нет. От Старого Неда толку мало, Фергус захочет помочь, но ему нельзя напрягаться.

Хелен встала.

– Значит, придется нам справляться своими силами.

Одевшись и позавтракав чем Бог послал, они приступили к уборке, и начали с пиршественного зала.

Помещение было огромным, оно занимало всю центральную часть Гэрлоха, зеркальным отражением его была малая гостиная, в которую вели высокие арочные двери в дальней стене. А здесь, в зале, члены клана собирались, чтобы урегулировать споры, заплатить годичную ренту или обсудить предстоящую битву.

Обстановка соответствовала прямому назначению помещения и не подразумевала излишнего комфорта. В углу, на небольшом, не выше фута, возвышении, стоял трон лэрда, вырезанный из дерева, некогда покрашенного, теперь краска облезла, а дерево потемнело от времени. У трона были широкие подлокотники, а на спинке красовался герб клана: пять поднятых копий, собранных лентой, с надписью на гэльском: «Ничего не бойся». Таков древний девиз клана Имри.

Шона на секунду задержала на нем взгляд. Интересно, сталкивался ли кто-нибудь из лэрдов прошлого с теми трудностями, что стояли перед ней сейчас? Случалось ли кому-нибудь из них оказаться в такой нищете, когда даже есть нечего?

В противоположных концах комнат стояли два больших круглых стола со стульями, к стенам примыкали скамьи – вот и вся мебель. Удобные кресла, диваны и лампы нужно было искать в малой гостиной.

Казалось, в этом зале задержалось эхо войны. Шона всегда считала странным, что никто не видел в пиршественном зале призраков Гэрлоха.

– Думаю, лучше будет начать сверху, – сказала она, оглядывая комнату. – Опустим люстру, почистим ее, потом протрем пыль, а после подметем и вымоем полы.

– Великолепная тактика, мой генерал, – раздался в дверях голос Фергуса.

Шона обернулась и окинула взглядом брата с головы до ног. Одежда помята. Но чего еще она ожидала? Впрочем, он был причесан и побрит. Ни Фергус, ни Гордон не носили бороды, и это настолько шло вразрез с модой, что навевало мысли об их маленьком личном бунте.

Глаза у него, однако, были ясными и блестящими, а если он и опирался слишком сильно на свою трость, то Шона сделала вид, что этого не заметила.

– Ты спустился по черной лестнице? – спросила она, расставляя ведра и щетки, как будто они интересовали ее куда больше, нежели здоровье родного брата.

– Я почти съехал по ней, – ответил Фергус.

Шона быстро подняла глаза и увидела, как брат и Хелен обменялись улыбками.

– Я о тебе забочусь, – заявила она. – Иначе не спрашивала бы.

– Ты слишком сильно заботишься, Шона, – ответил Фергус. – Можно подумать, ты моя мамочка, а не младшая сестра.

Он смотрел на нее твердо, и на этот раз она отвела глаза первой.

– Мы оставили тебе тост, – сказала Хелен.

– Я его уже нашел, съел и поискал еще. Может, лучше сначала решить проблему с провиантом, а потом уже убираться?

– Я с этим разберусь, – ответила Шона, протягивая Хелен ведро и тряпку. В ведре была зола для чистки ковра в малой гостиной. Как только они справятся с почти непосильной задачей и вычистят пиршественный зал, то перейдут к малой гостиной.

– Мы можем жить здесь, – предложил Фергус. – Дрова можно запасать в лесу, там же полным-полно дичи. Ты могла бы заняться огородом. И кому какое дело, что нас тут только трое, да еще Старый Нед?

Он еле ходит. Как, интересно, он собирается охотиться или рубить дрова?

Шона сдержалась. Она помолчала несколько секунд, словно обдумывая его предложение. Он и понятия не имел, сколько бессонных ночей она провела, пытаясь решить эту дилемму. Однако прискорбный факт налицо: они трое не в состоянии прокормиться и выжить даже в Гэрлохе.

– Ты пришел помочь? – спросила она.

Фергус кивнул. Она улыбнулась: у нее было припасено задание, которое позволит ему сохранить достоинство и при этом не утомит сверх меры.

Она подошла к двери и указала на толстую веревку, обвитую вокруг двух вбитых в стену штырей.

– Пожалуйста, опусти люстру, а мы с Хелен ее почистим.

Она отошла, намеренно не оглядываясь. Люстра была тяжелая, и даже с системой блоков опустить ее в одиночку – задача не из легких. Но брату придется работать руками, а не раненой ногой, и потребуется достаточно много усилий, так что он уже не сможет сказать, что она нянчится с ним, как с маленьким ребенком.

Какого все-таки чуткого обращения требует эта мужская гордость.

Шона взяла свое ведро и отошла в противоположный угол зала. Фергус выругался и поспешно извинился. Ни она, ни Хелен даже не взглянули в его сторону. Ему нужно сделать это самому. Если же ему потребуется помощь, она в мгновение ока будет рядом с ним. Но пока, судя по скрипу ворота, он справляется неплохо.

– Чертовски тяжелая штука, Шона, – процедил он сквозь зубы и снова извинился за свою несдержанность.

Она посмотрела на опускающуюся люстру.

В течение многих месяцев единственным чувством, заполнявшим каждый миг ее жизни, была тревога, но на несколько минут тревогу затмило сожаление – и возможно, печаль. Шона смотрела на паутину, которая опутала люстру, свисала со щитов, палашей и кинжалов. Прошлое умерло, пыль стала его саваном, а трудолюбивые пауки, как могли, украсили траурный покров.

У Хелен заурчало в животе – в полной тишине этот звук получился неприлично громким. Хелен извинилась и ушла за водой, а Шона обратилась к брату.

– Сегодня же днем у нас будет еда, – заявила она. – Я об этом позабочусь.

Жители деревни Инвергэр будут счастливы помочь им – они же из клана Имри. Но ей совсем не улыбалось бродить от двери к двери, объясняя, как они оказались в таком затруднительном положении. Одна только мысль об этом вызывала жгучий стыд.

«Мы бедные. Нет, мы даже не бедные, мы нищие, и у нас ничего не осталось, кроме Гэрлоха».

Вряд ли она сумеет произнести это вслух.

Когда-то ее родители водили дружбу с министром. Он мало того что официально посетил их похороны, так еще и женился на ней в церкви Инвергэра. А сегодня днем она отправится в Инвергэр и станет просить милостыню, потому что больше ей ничего не остается. Зря Хелен обратилась к Гордону за помощью. Он мог бы как-то поддержать Фергуса, но она даже в этом не чувствовала уверенности: в конце концов, за полгода, что прошло после их возвращения из Индии, он не написал старому другу ни одного письма.

«Зачем ты возвращала мои письма?»

Она не могла такого сделать. Но тоненький голосок пропищал, что нет, могла, еще как могла. Когда дело касалось Гордона, она напрочь теряла здравый смысл.

Сегодня она надела одно из самых старых черных платьев и не заботилась о его сохранности. Шона оторвала от одной из тряпок полосу ткани и повязала волосы. Хелен, вернувшись с полными ведрами воды, сделала то же самое.

На люстре, которая являла собой прихотливый узор из соединенных колец, имелись гнезда для двух дюжин толстых свечей. В прошлом веке к гнездам приделали стеклянные колпачки, чтобы уберечь незадачливых посетителей от капели расплавленного воска.

Шона предусмотрительно захватила с кухни нож, и первым делом принялась счищать с люстры налипший воск.

– Есть ли в кладовой еще свечи? – Она повернулась к Фергусу.

– Это мое новое задание? – спросил он.

– Да, и еще растопи на кухне печь, пожалуйста, – улыбнулась она.

Он кивнул и вышел из зала, оставив их с Хелен наедине с тяжелой работой.

Когда Фергус вернулся, они уже закончили с люстрой. Железный остов ее, тусклый и серый, уже ничто не сделает краше, но стеклянные колпачки сверкали.

– У нас всего три свечи, – констатировал Фергус.

Ага, и тут осталось еще пять, следовательно, хоть какое-то освещение будет. Возможно, американцы сочтут, что полумрак в пиршественном зале вписывается в атмосферу подлинно шотландского замка, а тени несут отголоски далекого прошлого.

Поднять люстру оказалось куда труднее, но Шона вновь отказалась от мысли помочь Фергусу. Сам он о помощи не просил. Шона и Хелен быстро протерли от пыли мебель и оружие, до которого сумели дотянуться.

Господи, пожалуйста, путь американцы купят Гэрлох.

Последнее, что им оставалось сделать в пиршественном зале, – это подмести и вымыть полы. Хелен начала мести, а Шона отправилась на кухню. В углу имелся колодец, окруженный кирпичной кладкой в фут высотой. Шона опустилась на колени, наполнила ведра и подогрела воды в одном из котлов, висевших над столом. Потом по очереди отнесла ведра с горячей водой в зал.

Каменный пол был таким грязным, что тяжелая работа полностью вытеснила из головы все мысли. Хелен трудилась рядом с ней, Фергус периодически менял им воду. Дойдя до стены, Шона пошла помогать Хелен.

– Вот это зрелище. Графиня Мортон драит пол.

Она замерла, будто приросла к месту, – да, на четвереньках, со щеткой в руках.

Разумеется, это Гордон. Полковник сэр Гордон – какой глупый титул! Разумеется, он заявился именно сейчас, когда у нее пот катится со лба, а вымокшие рукава платья противно липнут к рукам.

И разумеется, она очень испачкалась.

Шона не подняла глаз и ничего не ответила. Пусть болтает что хочет: если она вступит с ним в перепалку, пол чище не станет. Он что-то сказал Фергусу – она не расслышала что, – но оба засмеялись. Шона стиснула зубы.

Какой отвратительный человек.

Она посмотрела на Хелен. Печально, если она выглядит так же плохо, как ее компаньонка. Больше разговоров слышно не было, и Шона рискнула посмотреть на дверь: Фергус и Гордон куда-то исчезли.

– Как думаешь, он привез еды? – шепотом спросила Хелен, и на лице ее отразилась надежда, которая тут же вспыхнула в душе самой Шоны.

– Если так, то пусть говорит обо мне, что ему вздумается, – сказала Шона и встала.

Она оглядела свое платье: мало того что на нем темнели пятна от воды, оно еще и было очень грязным – словно им оттирали полы. Под ногтями появилась траурная кайма, лицо горело. Возможно, на щеках и лбу грязные разводы. А в том, что волосы в полнейшем беспорядке, Шона даже не сомневалась: несколько прядей уже выбились из-под импровизированной ленты, которой она повязала голову.

Шона расправила плечи и осмотрела комнату.

– Здесь мы сделали все, что было в наших силах, – провозгласила она, когда Хелен закончила со своей частью работы и встала.

– Может, перекусим немножко? – с робкой надеждой осведомилась Хелен.

В животе у Шоны тоже заурчало.

Она кивнула и повела Хелен в Нижний двор, моля Бога, чтобы Гордон и впрямь привез им продукты.

Продукты?

Он, кажется, притащил с собой всю северо-восточную Шотландию.

В этот момент они с Фергусом и Старым Недом как раз разгружали телегу, в которой уместилось столько корзин, кувшинов и горшков с припасами, сколько им не съесть и за месяц. Более того, там же лежали два говяжьих бока.

Он что, решил, что они тут голодают?

Первое облегчение сменилось тревогой: да, он знал, доподлинно знал, с какими именно трудностями они столкнулись.

Стыд обжигающей волной начал подниматься от кончиков пальцев на ногах, охватил все тело и расцвел ярким румянцем на щеках.

Надо бы отказаться от его щедрого дара и выгнать взашей, объяснив в двух словах, что она не нуждается в жалости.

Однако следовало подумать и об остальных. О Фергусе, который еще не полностью оправился от ран. О Хелен, которая некогда чудесным образом спаслась от нищеты, а теперь снова с ней повстречалась. Она уже несколько месяцев не могла платить Хелен жалованье компаньонки. А та лишь отвечала, что ей вполне достаточно крыши над головой и куска хлеба.

Настал момент, когда она не может обеспечить ее даже пресловутым куском хлеба.

Гордон поднялся по ступенькам. На плечах он нес говяжью ногу. Шона посторонилась. Все, что она хотела, жаждала высказать ему, поблекло рядом с его щедростью.

Придется поблагодарить его. Сама эта мысль причиняла ей боль, однако придется не только додумать ее до конца, но и сделать что полагается.

Смогут ли ее губы произнести подобающие слова в его присутствии?

Семь лет назад она тоже зависела от его милости. Тогда ей это обстоятельство нравилось не больше, чем сейчас.

Шона закрыла глаза и попросила у Господа терпения и силы, однако ни того ни другого не ощутила. Рядом возникла Хелен.

– Шона, ты только посмотри, вон там, похоже, коробка шоколада! – с благоговением прошептала она. – Как же давно мы не ели шоколад!

– По меньшей мере года два, – отозвалась Шона, открывая глаза. Действительно, на бочонке, который Старый Нед вытаскивал из телеги, виднелось нечто похожее на коробку шоколадных конфет.

Старый Нед, очевидно, хорошо спал прошлой ночью и даже не прибегал к помощи бутылки, чтобы отогнать призраков. Приободрил ли его их приезд? Или же просто Фергус забрал у него виски?

Жить в Инвернессе гораздо проще. Не лучше – проще.

Шона ушла в малую гостиную, Хелен как тень последовала за ней.

– Надо приниматься за дело здесь, – объявила Шона, искренне надеясь, что Хелен не станет сейчас напоминать о еде.

Очевидно, Хелен услышала абсолютную решимость в ее голосе – а вовсе не непролитые слезы: не говоря ни слова, она покорно обошла мокрые пятна на полу, взяла ведро и потопала вслед за Шоной в гостиную.

Малая гостиная была обставлена с чуть большим комфортом, нежели пиршественный зал, однако даже это не делало ее уютной. Два дивана, стол перед одним из массивных каминов, несколько кресел и столиков разбросаны тут и там. Масляными лампами тут не пользовались как минимум лет семь. Есть ли у них запасные фитили?

Большую часть темного дощатого пола покрывал ковер – еще одно приобретение матери. На темно-красном фоне красовался прихотливый узор из лавровых листьев, – лавр издревле считался оберегом клана Имри.

С этой комнатой у Шоны было связано еще больше воспоминаний, но она решительно отогнала их прочь. Она не позволяла себе углубиться в прошлое – из страха, что там встретится с молодым Гордоном.

– Начнем с люстр? – спросила Хелен.

Шона подняла глаза к потолку. Часть комнаты освещали четыре медные люстры под гипсовыми розетками. Медь потускнела, однако у них не было времени ни натирать ее до блеска, ни смывать копоть с потолка.

Ни пиршественный зал, ни малая гостиная не могли похвастаться наличием окон, ибо строили их в то время, когда защищенность ценилась превыше красоты. Шона порадовалась, что не придется возиться с огромными пыльными портьерами, как, например, в спальнях.

Сама мысль о том, сколько работы еще предстоит, повергала ее в уныние.

У Шоны снова заурчало в животе. Хелен посмотрела на нее, но ничего не сказала. Шона швырнула тряпку в пустое ведро и тяжело вздохнула.

– Пойдем поедим? – предложила Шона, стараясь не выдать своего энтузиазма по этому поводу.

Хелен кивнула.

Трое мужчин до сих пор разгружали телегу.

Правда, нужно его поблагодарить. Она должна это сделать. Она как-никак хорошо воспитана, даже если в присутствии полковника сэра Гордона ее манеры дают сбой. Значит, сейчас она будет сама любезность.

Он будет в шоке. Он, может быть, остолбенеет от удивления.

Старый Нед, пошатываясь, втащил в кухню очередной бочонок.

– Еще две кадки сливочного масла, Шона, и все, – объявил Старый Нед.

Что, скажите на милость, им делать с двумя кадками сливочного масла?

Шона оглядывала волшебным образом заполненные полки в кладовой, и тут ей в голову пришла еще одна страшная мысль.

А кто будет готовить?

В Инвернессе этим занималась служанка, но их меню было весьма скромным. У них не было ни говядины, чтобы ее жарить, ни клетки с жирными курами.

Да, жить в Инвернессе определенно, бесспорно проще.

– Я даже не надеюсь, что ты умеешь готовить, – покосилась она на Хелен.

Господи, ну пожалуйста, пусть у нее обнаружится талант к кулинарии, неодолимая тяга к выпечке и жарке или что там требуется, чтобы превратить все это изобилие в полноценную пищу.

Хелен только покачала головой.

– Туго будет нам без Мэг, – заявил Фергус, входя в кухню с первой кадкой сливочного масла в руках. Он передал ее Гордону, чтобы тот определил ее в кладовую для мяса, где всегда было прохладнее.

Шона посмотрела на брата и улыбнулась тем воспоминаниям, которые пробудило его замечание.

– Мэг служила у нас кухаркой и рассказывала бесчисленное множество историй о Гэрлохе. – Шона бросила на Фергуса быстрый взгляд и удостоверилась, что он пока не собирается упоминать призраков.

Пусть пройдет еще несколько дней, прежде чем семейные тайны откроются полностью.

– Она отменно готовила. До сих пор помню ее пирожные, – добавил, входя в комнату, Гордон.

Улыбка Шоны сделалась чуть более натянутой.

Сколько раз она таскала для Гордона сладости, когда они договаривались о встрече! Сколько раз они кормили друг друга ими, и шоколадный или апельсиновый вкус оттенял их занятия любовью!

– Я умею готовить жаркое, – объявила она, в очередной раз оглядывая полки кладовой. – И печь лепешки. У меня получаются очень вкусные лепешки.

Лепешки она тоже носила ему тысячи раз.

У нее перестало урчать в животе, но появилась боль, такая острая, что Шона испугалась, что заболела.

Уходи. Уходи. Уходи.

– Но сейчас вы можете отобедать тем, что прислала миссис Маккензи. – Гордон показал на большую керамическую миску. – Здесь рис с рыбой – ее коронное блюдо.

Шона посмотрела на него: неужели не существует пределов его доброте, черт побери!

Хелен с улыбкой потянулась к миске. Продолжения разговора Шона не слышала просто потому, что сбежала из кухни. Она не пошла по черной лестнице, а намеренно двинулась в обход к парадной лестнице и, поднимаясь, изо всех сил старалась сконцентрироваться на каждой скошенной ступеньке. Лучше думать о чем угодно, чем о полковнике сэре Гордоне Макдермонде.

Этого человека она когда-то любила, обожала телом и душой, разумом и сердцем. Он делил с ней веселье и радость – и утешал, когда она плакала. С ним она не знала ни стыда, ни напряжения.

Этот человек тысячу раз умер в ее воспоминаниях, он не может вот так взять и воскреснуть. Она сама этого не позволит.

– Шона, с тобой все в порядке?

У подножия лестницы стояла Хелен, лицо ее выражало тревогу.

– Да, спасибо, – осторожно ответила Шона.

«Я хочу немного побыть одна». Нет, кажется, так слишком грубо.

– Мне нужно немного умыться.

И не важно, что у нее нет кувшина с чистой водой. В Инвернессе у них был котел для нагревания воды, но здесь, в Гэрлохе, все делалось по старинке, как и сто лет назад.

– О, прекрасная мысль. Принести тебе горячей воды? – спросила Хелен.

Шона улыбнулась. Интересно, Хелен заметила, что у нее губы дрожат? Она надеялась, что нет. Если ее компаньонка увидит брешь в ее самообладании, ей придется еще битый час доказывать, что с ней и вправду все нормально.

– Спасибо, это было бы чудесно.

Хелен ушла, и Шона закончила свое восхождение. Она прошла по коридору и остановилась у третьей двери. Эта дверь вела вовсе не в ту комнату, где они с Хелен спали.

Шона прижалась пылающим лбом к прохладному дереву, закрыла глаза и представила, что последних десяти лет в ее жизни не было, что ей семнадцать, ее родители живы и здоровы и никакие зловещие перемены еще не произошли в Гэрлохе. В те дни смех был ее постоянным спутником.

Она вошла в комнату и направилась прямо к окну. В Гэрлохе по большей части в окнах стояли такие толстые и неровные стекла, что сквозь них ничегошеньки не было видно, однако в спальнях стекла заменили лет пятьдесят назад, и они позволяли любоваться видом без какого-либо искажения. Внизу, прямо перед собой, Шона видела край газона, разбитого в те дни, когда клан закончил воевать. За газоном начинался лес, простиравшийся к северу, к озеру. Справа от нее виднелся Ратмор. Маленькая башенка на нем смотрелась так же глупо, как и десять лет назад. Будь ей семнадцать, она бы сейчас ждала сигнала: солнечного зайчика, взмаха яркой ткани. Она бы улыбнулась, засмеялась – и убежала бы из Гэрлоха к Гордону.

Зимой и летом, весной и осенью она находила способ быть с ним. Мэг научила ее, как предохраниться от беременности, показала, где растут нужные травы, объяснила, как их заваривать. Когда Мэг умерла, Шона чувствовала себя так, словно во второй раз потеряла мать.

Она прижала пальцы к стеклу, закрывая Ратмор от глаз, склонила голову и прислушалась. Осенью ветер напоминал дыхание хвастливого гиганта, который обдувает Гэрлох со всех сторон, демонстрируя свою силу и удаль, но зимой его дыхание замирало, как будто пронзительный холод не давал прежде бойкому хвастуну даже вздохнуть.

В этот момент Шона чувствовала холод такой силы, что не могла даже сказать, снаружи он идет – или изнутри.

– Ты не перебарщиваешь со своей антипатией ко мне? – спросил Гордон у нее за спиной.

Шона закрыла глаза, гадая, хватит ли ей сил для этой стычки, и скрестила руки на груди. Решительно обернулась.

– Нет, не перебарщиваю.

– Твой обед остынет. Хелен сказала, что вчера ты почти ничего не ела.

А ему какое дело? Дальше будет больше. Он сам себя назначит ее опекуном, притворится, что она ему не безразлична.

Их разделяло всего несколько футов, но с тем же успехом это могло быть расстояние от Гэрлоха до Ратмора.

– Я поем, когда захочу, – ответила Шона, понимая, что говорит, как капризный ребенок.

– Когда я уеду?

Она молча опустила голову и снова отвернулась к окну.

Он не увидит ее слез. Никто на свете не увидит ее слез!

– Спасибо, – проговорила она, не оборачиваясь, ей не хотелось встречать его бесстрастный взгляд. – Спасибо за щедрость.

Ну вот она и сказала эти слова.

Прошло несколько секунд. Шона уверилась, что он ушел. Обернулась – и увидела, что он продолжает стоять там же, скрестив руки на груди, прислонившись к косяку. На лице его было выражение, которого она не смогла понять.

Она гордо подняла голову и расправила плечи. Они молча смотрели друг на друга.

– Шона? Я принесла воды.

Хелен, милая, дорогая Хелен! Спасительница.

– Мне нужно идти, – сказала она и направилась к двери.

Гордон не двинулся с места.

Ну почему он всегда застает ее врасплох? В Инвернессе она совершенно не ожидала его появления. Вчера – тоже. А сегодня он вообще увидел ее в самом неприглядном виде. И вот теперь она стоит прямо перед ним – в грязном платье, с испачканным лицом и какой-то тряпкой на голове.

А он, несмотря на то что и ему только что пришлось потрудиться, выглядит безукоризненно. Белая рубашка – чистая, свежевыглаженная, как и брюки; башмаки, начищенные заботливым слугой до блеска. Он недавно брился, и от него пахнет сандаловым деревом, в то время как от нее несет скипидаром, льняным маслом и грязью.

Что ж, у самцов оперение всегда ярче.

Шона отступила в сторону, не сводя с Гордона глаз, и тут он поднял руку – и коснулся пальцем ее щеки.

В его глазах играли дерзкие искорки. Шона отошла туда, где он не мог ее достать.

У него, должно быть, такая же гладкая кожа, как была раньше. Особенно место рядом с уголком рта, и на виске, где она любила губами слушать биение пульса.

Нет, она не станет это вспоминать.

Она не в силах.

– Пожалуйста, Шона, – проговорил он в конце концов.

Шона вырвалась на свободу и быстро зашагала в комнату, которую делила с Хелен. Спиной она чувствовала пронзительный взгляд Гордона.

Глава 7

Черт возьми, он не собирался прожить остаток жизни калекой, однако особого выбора у него не было.

Фергус посмотрел на костыль: он проклинал его и ненавидел, хотя без него рисковал растянуться на каждом шагу.

Он проковылял в пиршественный зал и рухнул на одну из лавок, счастливый тем, что Шона, Гордон и Хелен куда-то исчезли. Он хотел несколько минут побыть один, чтобы никто не делал сочувственных замечаний и Шона не обращалась с ним так, будто он младенец в пеленках.

Он закрыл глаза и прислонился к стене, позволив себе погрузиться в тишину Гэрлоха. Здесь он чувствовал себя Имри, потомком сотен других Имри, и наследие предков делало его кем-то большим. В Гэрлохе он почти слышал их шепот: они давали ему советы, поддерживали, ободряли, и призраки здесь были ни при чем. В родовом замке он ощущал себя лучшим человеком, чем был на самом деле, – просто потому, что он лэрд Гэрлоха.

Как могла Шона даже помыслить о том, чтобы продать их родовое гнездо? Право первородства принадлежит ему. Он спрашивал ее напрямую, но она уходила от ответа, говорила только, что им обоим будет лучше вдали от Гэрлоха. Кому будет лучше? Ему – точно не будет. А что до нее, так ей уже пришло время помириться с Гордоном.

Примечания

1

Имеется в виду подавленное Англией якобитское восстание (1745—1746) – последняя провалившаяся попытка восстановить на престоле династию Стюартов.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.