Отравленный отпуск

— Что ей, машине, сделается? Чай, железная… Вот я малость пострадал…

Еще одна особенность в облике партнера по перекуру поразила меня. Великан из»ясняется на добротном русском языке, без непременных матюгов, нелепых сравнений, идиотского посмеивания. Одно это расположило меня к ночному собеседнику.

— Давно лежите?

— С неделю. Стасик завтра пообещал выписать. Жена дома долечит — она у меня умелица. Что пошить, что сготовить, что лечить — все спорится…

Богатырь разговорился.

Оказывается, «столкновение» с машиной не обошлось переломом руки — пострадали ребра, нарушилось что-то в работе внутрених органов. Работает Дмитрий обычным грузчиком, два месяца — без зарплаты — вот и решил подкалымить у местного торгаша. Подкалымил, называется! Много ли отхватишь по больничному листу? Если вообще уплатят… Даже на зарплату денег, твердят, не хватает, на разные отпускные, больничные, компенсации — тем более не найдут.

Все это высказывалось без обиды и злости — раздумчиво, с пониманием трудностей так называемого «переходного» периода.

— Такая уж горемычная наша Русь. Нмкогда нормальной жизни не знали ни прадеды, ни деды, ни отцы — одни переходы. То от капитализма к социализму, то от обычного — к развитому, после — с каким-то человеческим лицом… Нынче попятились назад к треклятому капитализму, прах которого отряхнули… А мне что поп, то батька. Обзови как угодно, но за труд плати, не толкай на проезжую дорогу с ножом или кистенем!

Мужика можно понять. За его спиной — жена, дети, дом. Ему обрыдли постоянные обещания, жесты в сторону расцветающих государств Запада и Востока.

— Давай закончим — про политику. Надоело. До того докатился — увижу по телевизору нашего президента либо премьера и вхожу в безумие. Хочется запустить в экран что потяжелей…

— Признаюсь, мне тоже осточертела беспросветная болтовня. Программы, одни программы, а на поверку — пшик.

— Во-во, точно сказал — пшик… Откуда ты взялся в Майском? Ежели — местный, видел бы в поселке… Значит, приезжий.

Откровенность всегда требует равнозначного ответа. Не пойдешь на неё — погаснет только-что рожденный огонек беседы. А мне этого не хочется. Разговор с грузчиком отвлекает от мыслей о Веньке, которого сейчас потрошат в реанимации, о его жене, которую «потрошит» медицинская яга. Поэтому я выложил случайному знакомому историю отравления друга… Не все, конечно, — утаил придуманные версии, некоторые подробности. Естественно, умолчал о том, что жена Крымова — бывшая моя любовница…

— Стасик все сделает, — уверено, точь в точь, как бабка-сказительница, заверил меня грузчик. — От Бога у него талант — лечить людей. Не счесть скольких вытащил из могилы, уберег от вредной старухи-смерти. Твоему другу тоже поможет…Не доктор — артист!

— По мерке вашего поселка…

Ответом на ехидство — неодобрительный взгляд, легкое покачивание головой. Я почувствовал себя нашкодившим сорванцом, которому погрозили ремнем.

— Не скажи. К нашему Стасику отовсюду с»езжаются болящие. Даже из города наведываются приговоренные к гибели тамошними лекарями.

— А у вас выздоравливают? — недоверчиво спросил я, ожидая услышать новый сериал легенд.

— Всякое случается. Человек — не машина, дышло ей в мотор. Но чаще Стасик излечивает. Таблетками, хитрым питьем, облучением-прижиганием… Так что не сомневайся, браток, и твоего дружка вытащит.

— Спасибо…

— А мне-то за что? — удивился Дмитрий, вздернув густые брови. — Стасика поблагодаришь, бутылку поставишь. Уважает доктор бутылочки…

Помолчали.

Грузчик докурил сигарету, бросил окурок в урну.

— Пойду я, друг, прижму ухом подушку. До утра осталось часа три.

Проводив нового знакомого до его палаты, я медленно по коридору. Еще издали услышал распевный говорок медицинской бабушки. «Обработка» Лены продолжалась. Видимо, с прежним успехом.

— Вот и дружок твой, бабонька, возвернулся… Понравилась наша больничка или не легла на душу?

— Понравилась…

Я присел на табуретку, стоящую в отдалении от беседующих женщин и снова принялся копаться в трех версиях. Менял их местами, отбрасывал и снова возвращал на прежние места. Короче, занимался привычным делом сыщика…

Наконец, из реанимации вышел главврач. Усталый, потускневший.

— Как дела, Станислав Платонович?

Лена ограничилась вопрошающим взглядом.

— Сделал все, что мог. Промыл, прочистил, высущил… Остается одно: ожидать.

Ничего нового! Ожидание — главная надежда всех врачей, не уверенных в результатах своего лечения.

— Неужели яд успел подействовать? Ведь прошло не так много времени.

Стасик поправил очки, висящие на кончике носа. За ширмами стекол — круглые, удивленные глаза.

— Значит, вы подозреваете?

— Подозреваю…

Признался негромким голосом, глядя при этом не на главврача больниц — на Крымову. Примитивная проверка третьей версии. Как отреагирует на неё Лена? Удивленно вздернет аккуратные бровки? Пренебрежительно поведет полным плечиком? Сощурится? Испугается? Должна же она выразить свое отношение к сказанному?

Проверка ничего не дала. «Сфинкс» не изменил позы, лицо осталось все тоже — бледное с яркими пятнами болезненого румянка на щеках. Ни испуга, ни отвращения.

— Признаться, не верю! — решительно возразил Станислав Платонович. — Ведь люди — не звери, убить человека очень трудно хотя бы потому, что убийство противно человеческому существу…

— А как же быть с миллионами преступлений по стране, связанных с лишением человека жизни? А киллеры, которые за определенную плату стреляют, колят, режут незнакомых им невинных людей?… Простите за прямоту, но вы, доктор наивны, как бычок, которого тащат в забойный цех мясокомбината, а он думает — к материнскому вымени!

Медицинская бабушка осуждающе кашлянула. Врач смущенно затеребил завязки халата. Крымова не изменила позы. Только на бледном лице появилась и тут же исчезла непонятная гримаса. Дескать, как можно говорить о причинах смерти, когда Венька мается в реанимации?

— Вообще-то, сейчас дело не в отравлении, — нарушил молчание главврач. — С ним, уверен, мы уже справились. Сердце у больного изношено…слишком изношено… Повторяю, остается ожидать и надеяться… Отдохните и загляните в больницу часикам к восьми-девяти утра…

Совет, прямо скажем, целительный: и я, и Лена нуждаемся в востановлении сил. Но есть существенная неточность: где нам отдохнуть? Под ближайшим забором? В парке на травке?

— И где же вы посоветуете нам набираться сил? — изящно поддел я доктора, но упомянуть о заборе или травке не решился — медики, как правило, обидчивы, а жизнь Веньки сейчас в полном их распоряжении. — Мы ведь не местные.

— Простите, упустил из виду, — в очередной раз смутился Васин и на лету поймал свалившиеся с носа очки. — Вы же — с поезда… Действительно, проблемка… Что делать — ума не приложу… Скверно, конечно, но у нас — ни одной свободной палаты…

Какая там проблема! Я высмотрел подходящую кушетку в дальнем углу вестибюля. Для себя. Лена может лечь в какой-нибудь смотровой.

— А ежели мужичка положить в третьей палате? Там есть свободная кровать — вчерась выписали язвенника после операции… А дамочку — в сестринскую, — прошелестел уважительный бабкин говорок, вкрадчивый, сомневающийся.

— А куда денем дежурную сестру? — не согласился Васин. — Лучше сделаем так: вас положим в палате, — повернулся он ко мне. — А супругу больного — в мой кабинет… Мне все равно придется посидеть возле пострадавшего…

Я согласился поспать оставшуюся часть ночи в палате. Лена тоже кивнула. Медбабка удовлетворенно пожевала губами.

Полное взаимопонимание.

Лена вслед за бабкой прошла в указанный кабинет. Не раздеваясь, улеглась на смотровую кушетку. Заботливая «добрая волшебница» накрыла её больничным одеялом.

Спеть бывшей любовнице колыбельную? С удовольствием! Только не сейчас — позже. Когда Венька окончательно придет в себя и мне не будет зазорно вырастить на его голове роскошные рога.

Убедившись в том, что Крымова устроена, я отправился в третюю палату. Без сопровождения.

Комната — человек на пятнадцать. Душно, тоскливо. Кто-то постанывает, будто жалутся на нелегкую свою судьбу. Кто-то храпит. Остро пахнет дезинфекцией, потом, мочой. На соседней кровати — громоздкая фигура грузчика. Вздымается и опадает закованная в бинты могучая грудь, от мерного дыхания в панике разлетаются мухи. Спит? Наверно, да. Такие сильные люди не страдают бессоницей, засыпают так же мгновенно, как и просыпаются.

Оказывается — ошибся.

— Как твой дружек пришел в сознание?

— Врач говорит — пришел. Но с сердцем у мужика не ладно — разные сбои-перебои…

— Не бойся, паря, — в очередной раз подбодрил меня Дмитрий. — Сердца людские — любимое место Стасика. Вытащит… Вот ежели бы печенка-сеезенка — тогда похуже… Спи. У меня что рука, что пожелания — легкие. Завтра повидаешься с приятелем…

Отвернулся и мерно засопел. Мгновенно, без трубного храпа или заливистого посвистывания.

Как у грузчика рука — не знаю, а вот пожелание оказалось далеко не легким. В пять часов утра меня разбудили. С трудом открыл глаза. Надо мной склонился Васин. Так низко, что я почувствовал неприятный запах нечищенных зубов.

— Только тихо… Не надо тревожить больных, — прошептал он, глядя в сторону. — Оденьтесь и выходите в коридор…

Все понятно без дальнейших раз»яснений. Сердце подкатилось к горлу, перехватив дыхание, веки сделались непод»емными. Быстро натянул рубашку и брюки, с туфлями в руке выскочил в коридор. Васин стоял, прислонившись плечом к стене и протирал стекла очков. Без них глаза доктора были беззащитны, переполнены тоской.

— Дело в том… Понимаете… Хрупкий человеческий организм…

— Скончался?

— Да, — беглый взгляд на наручные часы. — Двадцать минут тому назад… Поверьте, я сделал все, что в моих силах…

— Перестаньте плакаться, — резко, может быть, излишне резко, осадил я горюющего врача. — К вам — никаких претензий… Сердце?

— Оно, проклятое… Отравление спровоцировало сердечный приступ… Окончательный диагноз — после вскрытия…

Я невежливо отмахнулся от издевательства над мертвым венькиным телом, заодно от окончательного диагноза. Подшивать его в следственное дело или вешать в рамочке на стену родного коттеджа?… Первым пусть займутся следственные органы, второе решит безутешная вдова…

Кстати, о вдове…

— Вы сами скажете? — с просьбой и надеждой показал я Васину на лверь его кабинета. — Все же, лечащий врач…

Станислав Платонович не оправдал моих надежд. Видимо, опротивила навязанная ему обязанность общаться с родственниками умерших больных. Ибо каждый подобный случай — клочок собственного сердца, самолично вырванный и брошенный под ноги собеседников.

— Избавьте… Не смогу… Ослаб за эту ночь до дрожи в коленках…

Все понятно. Придется мне сообщать Ленке о смерти любимого супруга, больше некому. Не доверять же это щекотливое поручение словоохотливой бабуле?

— Когда можно похоронить?

— Если без вскрытия — завтра…

11

Я ожидал всего: слез, причитаний, обморока — ничего подобго. Васин, стоящий за дверью с валидолом и успокоительным наизготовку, и тот поразился. Не успел я дотронуться до локтя спящей женщины, как она открыла глаза.

— Веня умер? — произнесла она, приподнявшись на подушке.

— Да… Сердце подвело, — глядя в угол, ответил я. — Рано или поздно это должно было произойти. Отравление только ускорило,

Лена кивнула. Да, не жилец был супруг… Да, этого нужно было ожидать… Нет, она с»умеет совладать со свалившимся на неё горем… А в широко раскрытых глазах — недоумение, смешанное со странным равнодушием. Мне ранее не приходилось видеть подобной реакции ангелочка.

Все же Ленка необыкновенная женщина! Радость — своя собственная, не позаимствованная из книг либо у других людей. Горе выражает тоже по своему, без подражания известным стереотипам. Но мне кажется, что сейчас она не горюет по поводу смерти мужа — её гложет страх одиночества…

— Что будем делать?

Вопрос — чисто деловой, без примеси волнения. Дескать, я теперь одинокая женщина, ты — единственная опора и защита, поэтому и спрашиваю.

— Похороним Веньку и возвратимся в Козырьково…

А что ещё можно предложить? Продолжить так нелепо прерванное путешествие? Это мне казалось не только глупым, но и оскорбительным для памяти умершего друга.

— Почему возвратимся?

В голубых глазах — недоумение и обида.

— Как это почему?… Может быть, Крымов оставил завещание — предстоят хлопоты по его оформдению… Необходимо сообщить коллегам по фирме… Оповестить родителей и знакомых… И, вообще, человек умер — о каком отдыхе может идти речь…

Крымова задумалась. Мне показалось — анализирует мои доводы, отбрасывает те, которые могут подождать, отбирает наиболее важные. Странно, что она в таком состоянии способна трезво размышлять.

Я терпеливо ожидал, предугадывая решение вдовы и не одобряя его.

— Славик, а зачем нам возвращаться? У тебя — долгожданный отпуск, лишиться которого — невероятная глупость. Меня никто не ожидает. Ни в Козырьково, ни в Москве, вообще — нигде… Поедем в санаторий, подлечимся…

— Как ты можешь так говорить? Венька…

— А что Венька? Оживет, да? — В глазах ангелочка засверкали негодующие огоньки. — Если бы такое было возможно, отправилась куда угодно: в Козырьково, в Пекин, на Луну… Но зачем зря лить слезы и лишать себя отдыха? Веньку этим с того света не вернешь… Давай поедем в Пятигорск? Прошу. Из санатория можно послать телеграммы, позвонить… Вот и совместим решение всех пробленм с лечением…

Подобная бессердечность оглущила меня не хуже, чем удар по голове. Подумать только: у женщины умер близкий человек, пусть не любимый, но все же близкий. А она через час после его смерти, не оплакав, не похоронив, собирается ехать в санаторий. И не одна — с бывшим любовником!

На память пришла хрупкая девчонка-подросток, осаждаемая пьяными хулиганами. Ни малейшего испуга — смотрит на них равнодушно, без презрения, даже — с любопытством. Будто на бегающих в клетке белых мышей. Позже, в моих об»ятиях на памятном диване она тоже сохраняла все то же выражение любопытства. И сколько я не пытался с помощью самых интимных ласк заставить Ленку раслабиться, потерять, как мне тогда казалось, деланное равнодушие — так и не удалось. Не добился перевоспитания жены и Крымов…

— Почему ты молчишь? Считаешь меня бессердечной, да? Поедем?

— Поедем?

— Будь по твоему.

А что ещё можно сказать? С тех самых пор, когда Ленка стала моей любовницей, убедился — Господь-Бог по ошибке вложив в сооблазнительное женское тело мужские качества. Теперяшняя её реакция на смерть мужа — лишнее тому доказательство.

— Когда поедем?

— Похороним Веньку и — в дорогу… Нужно узнать, кстати, во сколько здесь обходятся похороны.

— Отвернись, пожалуйста…

Сейчас Крымова расстегнет платье, достанет надетый на голое тело пояс с кармашками. Там хранятся деньги. Как в остросюжетных романах.

— Не надо, — сморщился я. Терпеть не могу пользоваться чужими деньгами, к тому же, взятыми у женщин. — Расплачусь своими. Думаю — хватит.

— Сыщицких, — презрительно усмехнулась Лена. — Знаешь сколько слупят за один гроб?

Не знаю, но догадываюсь. В Москве или даже в Козырьково похороны влетели бы нам в солидную сумму. Тысяч пять, если не больше.

В Майском, то ли народ сохранил доброту и порядочность, то ли цены пониже, но, по заявлению медицинской бабули, мы обойдемся суммой в два раза меньшей. Включая расходы на не избежные поминки.

Добрая волшебница оказалась права.

За символическую по нынешним временам плату больничный плотник сколотил приличный гроб. Даже оббил его старенькой тканью. Сестры и санитарки принесли цветы. Бабуля за наши деньги спроворила где-то венок.

Васин проявлял необычайную заботу: договаривался с плотником, ободряюще подшлепывал хлопочущих сестер, пытался успокоить и без того спокойную супругу умершего. Короче, изо всех сил старался «отработать» невесть какую вину.

— Надо бы послать телеграммы родственникам, — нерешительно предложил я. — Вдруг захотят перевезти тело умершего на родину…

Лена промолчала, но я знал — она против этого. Почему? Впрочем, мое дело предложить, я всего лишь друг, человек без права решающего голоса.

Неожиданно воспротивился главврач

— Ожидать приезда родственников нельзя… Лето, жарища.

Я вынужден согласиться…

На кладбище отправились все ходячие больные, сестры, санитарки, врачи.

— Успокаивать не стану, — тихо говорил Дмитрий, вышагивая рядом со мной за гробом. — Понимаю, словеса только усилят горе. Вот что хочу сказать. На небесах — своя «бухгалтерия» — приход, расход. Там записано кому когда ложиться в землю, кому нарождаться, кому жить-поживать. Ничего не переиначишь… Поэтому ты не особо переживай…

А я, между прочим, уже и не переживал. Тошно, не без этого, обидно за нескладную судьбу Веньки. Но не больше. Кажется, Ленка заразила меня цинизмом.

Медицинская добрая волшебница принесла для вдовы черный платок и Крымова шла в нем, глядя поверх голов куда-то вдаль. Губы поджаты, глаза пересушены. То ли демонстрирует окружающим свое горе, то ли сдерживает ироническую улыбку…

А по какой причине ей улыбаться? Избавилась от опротивевшего мужа? Что-то я не замечал этой «противности». Вечно супруги перешептывались — нежно, дер ась за руки. А однажды, не заметив моего присутствия, целовались.

Впрочем, далеко не всегда поцелуи — свмдетельства горячей любви. Я знал пару, которая на людях облизывалась, а наедине так зубатиись, что летели пух и перья. Сам при семейных разборках, конечно, не присутствовал — соседи посвятили.

И все же, смерть и веселье несовместимы…

Похоронили Крымова в два часа дня. Пригородный поезд отправляется от Майского вечером и прибывает на узловую станцию, на которой останавливается наш экспресс, в десять. Даже с учетом всевозможны задержек и опозданий мы успеваем.

Наконец, тягостный для меня и Ленки ритуал завершен. Могила засыпана, украшена цветами, в изголовьи поставлен крест.

— А теперь немного посидим в моем кабинете, — пригласил Васин. — Шикарного стола не обещаю — время нынче нищенское. Выпьем медицинский спиртик, закусим малохольными огурчиками. Проводим в последний путь-дорожку умершего… Не обессудьте за скромное угощение, бедно, зато — от души…

Разговорился Станислав Платонович — не остановишь.

— Разрешите внести и нам свою лепту в немалую стоимость поминок, — предложил я, вытаскивая из кармана похудевшую стопку купюр.

Главврач не стал отказываться, не изобразил интеллигентного смущения. Поправил спрыгивающие с носа очки и деловито пересчитал деньги.

Персонал больницы продемонтрировал удивительную активность. Впечатление — не готовили поминальный стол, а спасали погибающего от сердечного приступа пациента.

Через час все было готово.

Больные разошлись по палатам и курилкам, а мы уселись за стол в кабинете главврача. Мы — это главврач, трое его коллег и почти все медсестры во главе с опечаленной медицинской бабулей. Мне показалось, что она печалится не столько по поводу неожиданной смерти Крымова, сколько из-за подрыва авторитета легендарного «Стасика». Бормочет что-то себе под нос, недоуменно разводит руками.

Васин поднялся с кружкой в руке.

Сидящие за столом повторили его жест. Кардиолог прекратил долгий спор с лысым хирургом. Медбабка перестала сокрушаться и удивляться. Сестры, будто по команде, принялись вытирать слезы.

Сейчас прозвучит стандартное — пусть земля будет пухом страдальцу, пусть защитят его перед Престолом Всевышнего все его добрые дела на Земле… И так далее. Жуликоватый бизнесмен, пьянчуга и бабник, каких даже в наш распутный не так уж много, предстанет новым святым с незапятнанной репутацией и ореолом мученика.

Не предстал. Ибо Васин даже не успел открыть губастый рот.

В коридоре прогремела автоматная очередь. Послышались крики: выйти из палат! Всем лечь на пол! Быстро, быстро! В ответ — плач женщин, недоумевающий вопросы мужчин, ругань.

— Что там происходит?

Главврач застыл с кружкой в одной руке и со свалившимися с носа очками — в другой. Медбабка бросилась к двери, чтобы занять свой пост в вестибюле и навести там революционный порядок.

Не успела.

От сильного удара ногой дверь распахнулась. На пороге — двое в напяленных на голову колпаках, с настороженными автоматами. Знакомая униформа, оставляющая открытыми только глаза и рот. Милицейско-бандитская.

— Лицом к стене! Быстро! Малейшее движение — стреляем!

Пришлось подчиниться. Автоматные стволы намного убедительней самых резких приказаний — плюнут свицом и — здравствуй, друг Веня, приготовил ли рядом с собой удобные места для жены и приятеля? С голыми руками против автоматов не попрешь.

Басаевские боевики? Не похоже. Те, как правило морд не маскируют, наоборот, выпячивают. С зелеными полосами на лбах, с кавказским акцентом. А эти из»ясняются на чисто русском языке, прячут волчьи морды под овечьими масками. Не исключено — белобрысые и курносые. Рязанско-тамбовского образца.

Из коридора непрерывным потоком — женские истерические крики. Мужчины помалкивают, успели врубиться в ситуацию, не дразнят бандитов.

— Кому сказано? Все — из палат! Сесть возле стены на пол! Стреляем! Стреляем!

Бешенные выкрики, автоматные очереди поверх голов. Все ясно. Террористы боятся, как бы заложники не выпрыгнули из окон палат. Оставляют на своих местах только нетранспортабельных, которые не поднимаются с постели. Если даже умудрятся удрать — черт с ними, ходячих хватает…

Врачи, медсестры и мы с Крымовой распялись на стене на подобии насмерть перепуганных мух, приклеенных к масляной панели. Два террориста смахнули тарелки и бутылки со стола. Будто приготовили место для составления протоколов. Даже на спирт не польстились…

Неужели, идейные борцы за свободу родного Кавказа? С одной стороны, хорошо, с другой — плохо. Идейные не ограничат своих требований обязательным выкупом, потребуют журналистов, телеоператоров, организуют прессконференции… А это — время. И не малое. Бандиты тоже не ограничатся выкупом — примутся шарить по шкафам и чемоданам, перепьются. Бандитское веселье зачастую заканчивается кровью…

— Главврач, быстро набери номер телефона главы администрации! Быстро!

По моему, словечко «быстро» — главное в бандитском лексиконе. Боятся, паразиты, малейшего промедления, отступлений от заранее разработанного «сценария» налета. Боятся до дрожи в коленках неожиданного появления омоновцев. Так уже было в Первомайском. Тот же стиль, ничего нового.

Главное — не сопротивляться, не качать права. Можно нажить крупные неприятности. Типа круглой дырочки в башке. Трусливый бандит, а они все трусят, — по настоящему страшен.Ибо его поведение непредсказуемо. Палец дрожит на спусковом крючке оружия, глаза бегают в поисках неведомой опасности, мозги затуманены предчувствием расплаты. Рискуя своими жизнями, они не ценят чужие.

— Кому сказано позвонить?

Голос густой, угрожающий. Главарь не терпит размышлений и промедлений.

Васин — будто приклеился к стене. Пальцы раскинутых рук подрагивают, расставленные ноги, кажется, гнутся в коленях. Один из налетчиков взял главврача за шиворот и оторвал от спасительной стенки. Подталкивая стволом автомата, усадил за стол рядом с телефонным аппаратом.

— Звони, сявка вонючая!

Шепча дрожащими губами знакомый набор цифр, то и дело сбиваясь и вновь набирая, Станислав Платонович все же дозвонился.

— Что… ска…зать? — в три приема спросил он.

Я понимаю: человек чисто гражданский, грубые окрики и вид направленного автомата для него — слишком большие перегрузки. И все же трусость, от кого бы она не исходила, явление мерзкое. Образ легендарного лекаря-кудесника стал понемногу меркнуть.

— Сам представлюсь! — раздраженно выкрикнул главарь. — Ответит секретарша — скажи кто звонит. Попроси пригласить шефа. Мол, по важному делу…

Судя по интонации, главарь явно не русского происхождения. В прорезях для глаз у другого проглядывает этакая голубизна. У третьего в голосе пробивается оканье… Бандитский интернационал!

— Лидочка… добрый день… Мне срочно нужен Алексей Васильевич… По какому вопросу?… Важному, очень важному… Не терпящему отлагательств, — заторопился Васин, подталкиваемый склонившимся над ним террористом. — Я не могу ожидать… Что? Совещание?

Главврач положил трубку и беспомощно поглядел на бандита. Магическое слово «совещание» немного подбодрило его. Дескать, рад бы помочь, но лишен этой возмож ности, поскольку не имею права отрывать начальство от столь важного мероприятия.

— Не достанешь мне твоего вонючего Алексея Васильевича — вырежу тряпичное сердце, трусливый подонок, подзаборный интеллигент! — змеей шипел главарь, встряхивая бедного Васина, будто куль из-под крупы. — Скажи, больница горит… Бомбу нашли… Водопровод лопнул… Быстро! Быстро!

Главный аргумент — вдавленный в висок ствол пистолета. Васин поспешно схватился за телефонную трубку.

— Лидочка, очень прошу… Позови… Сверхважно… Речь — о десятках жизней.

Станислав Платонович едва не плачет. В его голосе — такая тоска и безысходность, что секретарша поверила.

— Сейчас позову.

Васин подал трубку главарю. Будто ключи от города, сдающегося на милость победителя.

— Глава администрации? Кто говорит — неважно. Не имеет значения. Человек говорит, понятно? Слушай внимательно, начальник…

По проводам побежало знакомое, опробованное многократно налетчиками и рэкетирами всех мастей, требование выкупа… Захвачены заложники: врачи, медсестры, больные. Много больных. Во имя спасения невинных людей администрация должна в срок до полуночи предоставить автобус, в салоне которого положить сумку с миллионом доларов. Обеспечить беспрепятственный проезд в Чечню. И — заключение, пахнущее кровью. Если требования не будут выполнены, начиная с полуночи, каждый час — расстрел двух заложников.

По причине с»едающей главаря трусости он говорит жестко, напористо. Никаких сомнений в том что бандиты будут расстреливать. Стариков, женщин, детей… Иногда пробивается этакое ехидство… Врачей пристрелим в последнюю очередь, пусть оказывают помощь больным… Медицинских сестер и санитаров — в предпоследнюю.

Требования высказаны. Главарь облегченно вздохул, оттянул от шеи край колпака, вытер с лица пот. Видимо, нелегко даются ему столь крутые переговоры.

Я представил себе самочувствие главы администрации и поежился. Не хотел бы быть сейчас на его месте…

12

Бандиты занялись привычным делом — обшаривают наши карманы, бросая на стол документы. Деньги таинственным образом исчезают. В коридоре, видимо, эта процедура уже завершена. Там — тихо. Только изредка доносятся гулкие шаги расхаживающих боевиков.

Васин бесцеремонно возвращен на свое место — носом к стене

Главарь внимательно разглядывает документы. Иногда сверяет нвклеенные в них фото с оригиналом. Для этого два его помощника силой поворачивают заложников лицом к столу. Повернут, подержат в таком положении несколько минут и по повелительному жесту вожака снова «приклеивают» на свое место.

Особое внимание, как я и ожидал, ко мне и к Ленке.

— Почему не местные? Что делаете в больнице?

Вопрос — в воздух. Как принято говорить, безадресный. Васин посчитал своим долгом ра»яснить ситуацию. Сделал это максимально многословно и подобострастно. Мне показалось, что при упоминании смерти Крымова, боевики многозначительно переглянулись.

Впрочем, я могу ошибиться — колпаки надежно укрывают эмоции террористов. А если они и переглянулись — что из этого? Мало ли по какому поводу поглядели друг на друга. Вспомнили забавный случай из своей жизни. Или проверили, как прилегают колпаки к бычьим шеям.

— А кто тебе сказал, что мужик, который откинул копыта кем-то отравлен?

Васин сбросил очки, принялся протирать их. Кажется, он не знал, что ответить. Сослаться на меня интеллигентность не позволяет. Не подставить — подставиться самому. Нерешительно молчал. Ствол автомата медленно поднялся и застыл на уровне его затылка.

— Повернись, вонючка!

Доктор повернулся и… заглянул в автоматное дуло. Неизвестно, что он там увидел, но язык немедленно пришел в движение. Честно и правдиво выложил высказанные мной предположения. Заодно — настоящую мою профессию, которую он узнал у Ленки.

От главврача действительно воняло. Смесью гнусной трусости и испражнений. Стоящая рядом с ним медбабуля поморщилась и отодвинулась.

Главарь принялся копаться в груде документов. А чего, спрашивается, искать, когда мое служебное удостоверение лежит перед глазами. Издевается или проверяет на выносливость? Проверяй, подонок, проверяй пока не надоест. И не такие, как ты, копались в сыщицком нутре и докапывались до немалого срока.

— Ха, мент! _ выкрикнул, будто сплюнул бандит. И в этом выкрике столько мерзкого торжества, что меня передернуло. — Сыскарь, сявка вонючая…

Посыпались такие сравнения и определения, что впору уши затыкать. Я покосился на Крымову — как она реагирует на поток грязной брани? Нормально реагирует, не морщится и не краснеет. Наоборот, побледнела. Бледность у Лены — выражение максимального презрения.

— Женщина может сесть, — милостиво разрешил бандит, исчерпав весь свой запас ругани. — На Кавказе красивых женщин уважают. Не то, что — разных потаскушек, — последовал пренебрежительный жест в сторону «приклеенных» к стене медсестер. — Стариков мы тоже любим, — мотнул он головой в сторону Васина и террорист силой усадил врача рядом с Леной.

— Остальные постоят, подумают. Может быть, в последний раз подумают. Не согласятся власти с нашими требованиями — понесут свои грехи к аллаху… Как думаешь, донесут, не устанут? — неожиданно обратился главарь к одному из двух находящихся кабинете боевиков.

— А мы их будем парами отправлять. Один устанет, другой поможет, — в унисон начальнику посмеялся тот.

И было в этой шуточке такое пренебрежение к человеческой жизни — впору взвыть от безысходности. Не мне, конечно, я такого навидался и наслушался, общаясь с блатным миром, что душа окаменела.