NEXT-3: Венок для Лавра

— Поехали, Колюня, хоть во дворец, хоть в хату. Спеку в два счета — удивиться не успеешь.

— Не успею, — согласился Николай. — Попрошу всех занять свои места и пристегнуться ремнями. Не волнуйтесь, дамы, в моих лимузинах все разместимся, и еще место останется.

— Тогда садитесь девочки! — громко, по хозяйски распорядилась Клавдия и первая полезла в обширный салон. — Самолет ожидать не будет! Грузинчик, куда девался? Тебе что, особое приглашение требуется?

Не переставая «обстреливать» парней, оскорбивших его, невообразимой смесью русских и грузинских ругательств, Русик подхватил сумки и забрался в машину.

«Ауди», как на параде, развернулись и, покачиваясь на ухабах, уехали.

Очнувшийся после нокаута, боевик выжидающе глядел на «командира», его напарник все еще корчился, зажав обеими руками поврежденную промежность.

Пащка задумчиво вертел в руке мобильник. Он знал жестокую натуру своего босса, понимал — наказания не избежать. Мама приказал доставить к нему сестру Кирилла, а он что сделал — отпустил ее, только ручкой на прощание не помахал. Вооруженные шаховцы помешали? А кто не позволил взять с собой не двух — десяток парней? И не только с пистолетами — с автоматами, гранатометом.

Нет, не стоить тешить себя надеждой на то, что удастся заслужить прощения! Вопрос только в том — какую меру определит Мама. Убить — не убьет, верных шестерок у босса не так уж и много, больше — тупоголовых верзил, не отягощенных интеллектом. Григорий Матвеевич может отдать провинившегося парня своим костоломам, пусть, дескать, поучат его, выбьют из башки накопившийся мусор. Или посадит на пару дней (или — недель?) в карцер — проржавевший трюм баржи, в котором живут голодные зубастые крысы…

Умолчать о неудачной попытке похищения Осиповой? Мало ли что — не застал дома, уехала к бабушке, или прабабушке, утонула в Оке, сожрали в лесу волки…

Не получится, Мама ни за что не поверит. Наоборот, удвоит наказание. За ложь. После обработки костоломами посадит в карцер. Предварительно выматерит. Ну, что до мата, Пашка наслушался всякого, привык на своей собачьей должности отбрехиваться или молчать, понурив повинную башку.

Имеется запасной вариант: несколько дней не показываться на глаза боссу. Уехать на рыбалку или — навестить тетку. Григорий Матвеевич легко вспыхивает, но горит недолго — так же быстро отходит. По фене — спускает пары. Тем более, что провинился не рядовой «пехотинец» — ближайший помощник.

Знакомство с Мамой произошло не на банкете или в казино — в ментовской. Туда Пашку доставили в наручниках и до окончательного выяснения обстоятельств и прибытия следователя заперли в обезъянник. Дело по нынешним временам ерундовское, выеденного яйца не стоит. Но это как повернуть. Можно ограничиться предупреждением, а можно и посадить за решетку.

Драка перепивших парней возле кинотеатра, превращенного в выставку-продажу бытовой техники. Неизвестно за что: то ли из-за центровой телки, которая призывно улыбнулась одному, а пошла с другим, то ли из-за обидного выражения. Сначала просто махали кулаками, потом озверели, в ход пошли кастеты и ремни с тяжелыми бляхами. Пашка выхватил нож с наборной рукояткой. Ударить не успел — появились менты.

Пожалуй, тянет на «попытку покушения без последствий».

Неизвестно чем привлек внимание Григория Матвеевича обычный плохо выбритый парняга, сидящий в обезьяннике. Дерзкими глазами, еще не успевшими остыть после схватки? Или наручниками? Рядовых нарушителей закона браслетами не жалуют.

Подхалимистый халдей в погонах охотно удовлетворил просьбу Мамыкина — отпустил «преступника».

Так Пашка и превратился в шестерку окимовского авторитета…

Придется звонить…

— Григорий Матвеевич, вас беспокоит Черницын…

— Говори, не теряй времени зря, — басом рявкнул Мамыкин. — Где телка?

Судя по голосу, босс находится в среднем состоянии — в меру раздраженном, в меру миролюбивом. Это еще ни о чем не говорит. Он легко переходит из одного состояние в другое.

— Дело в том, что мы малость опоздали…

Стараясь говорить уверенно, Пашка поведал о появлении в барачном поселке москвичей, о дерзком поведении Шаха, о невозможности взять сестру Кирилла силой, о задуманной им «спецоперации», в результате которой приказ босса непременно будет выполнен. Если понадобится, с кровопусканием.

— Начхать мне на твоего вшивого фрайера! — набирая обороты, заорал Мамыкин. Не больно уж и начхал, ехидно подумал Пашка. У Шаха людей побольше и вооружены они, не в пример, мамыкинским боевикам, более серьёзно. — Какая толстая тетка? Какой пучеглазый моджахед? Сначала узнай, кто приехал к Осиповым, потом звони. Понял, свистопляс, или пояснить?

— Все понял, Григорий Матвеевич, будет сделано…

Отделаться угодливыми заверениями не удалось, Мамыкин окончательно скатился в раздражительное состояние.

— Ты не заверяй меня в благонадежности, сам знаю, что ты из себя представляешь, плотва безмозглая. Подавай мне Лерку в любой упаковке, понял? Она должна подействовать на упрямого братца, который продолжает кочевряжиться. Мать даже не пикнет — побоится. Скажи ей, что дочка гостит у меня и все будет нормально. Куда денется железнодорожная работяга? Побежит в ментовскую? Пусть сбегает. Смешно даже…

Все, связь разорвана. Пашка укоризненно поглядел на умолкшую трубку. Будто она еще не все сказала. Никаких «спец операций» не предусмотренно, вырвать силой у Шаха его гостей — глупо даже подумать. Остается подстеречь беглянок возле вокзала

Блокада вокзала и прилегающих к нему улиц была организована по лучшим законам службы наружного наблюдения милиции. Проинструктированные, снабжённые словесными портретами беглецов, гвардейцы прогуливались по перрону и вагонам, ходили по тротуарам и скверам, разглядывали изящных и полых женщин, изучали мужчин с кавказской внешностью. Особенно старались парни, опозоренные Русиком.

Бесполезные усилия — Осиповы и москвичи будто провалились сквозь землю.

Ни взбешенный Мамыкин, ни главная его шестерка не знали, что, полакомившись блинчиками и множеством деликатесов, выставленных на стол гостеприимным хозяином, женщины, сопровождаемые Русиком, Шазом и двумя его боевиками, уехали в Москву на иномарках…

После возвращения, казалось бы, уничтоженного, искорененного капитализма, появились немалые свободы. Реальные, не лозунговые, расхваленные в газетах и по радио. И сразу, грибами после дождя, стали появляться всевозможные группировки и объединения. Мухоморные, основанные на грабежах и убийствах. Из «боровичков» — вызывающе верноподанные. Из «груздей» — зовущие к возврату благостного старого строя.

Уловив запашок наживы, Мамыкин немедля организовал свою криминальную структуру, которая подмяла под себя весь район. Сын малоизвестного адвоката Николай Шахов так же быстро занял свободную нишу, не грабительски криминальную, но и не праведно послушную новому руководству. Нечто среднее.

Бывшие пионервожатые, комсомольские бонзы и простые парни, не верящие в «светлое будущее», предпочитающие строить его по своему, потянулись к Шаху. Никаких анкет, никаких билетов — настоящая свобода. Единственное принуждение — безропотное подчинение. Не хочешь — скатертью дорожка, линяй к Маме или к другому боссу, по добровольному выбору.

Странно, но никто не линял.

Чем занималась шаховская группировка? Зайдут парни к разжиревшему торгашу или к нажившемуся на «прихватизации» новому русскому, вежливо, без угроз и демонстрации стволов, попросят из милосердия помочь обнищавшим гражданам, поделиться частью своего богатства. Ничего криминального — обычное цивилизованное, сугубо добровольное спонсорство.

Как правило, богачи предпочитают раскошелиться. Действительно, лучше поделиться частью, чем лишиться всего. Думать так — их проблемы. Бывает, и отказываются. Ну, что ж, вольному воля, не хотите помогать бедным, не помогайте. Просить не будем. Бог накажет.

И наказывал же! У одного сгорел магазин со всем содержимым — мебелью, товарами, холодильным оборудованием. Пожарные установили: короткое замыкание. Никакое не замыкание — Божья кара. У другого — свалилась с моста в реку машина с дорогостоящей бытовой техникой: компьютерами, телевизорами, стиральными машинами. Ментовские эксперты установили: человеческий фактор, водитель не справился с управлением. У третьего ночью в офис забрались грабители — унесли не только оргтехнику, но зачем-то им понадобилась техническая документация.

Шаховцы сочувствовали, переживали, предлагали помощь. Естественно, не безвозмездную. Страдающие бизнесмены не отказывались.

Однажды один придурок обратился за помощью к Маме. Тот, как принято, назвал солидную цену, получил согласие и забил стрелку. Шах охотно согласился. Рано или поздно толковище должно было состояться, так лучше пусть оно пройдет раньше.

Николай приехал на лесную поляну с опозданием на полчаса, что само по себе говорило о пренебрежительном отношении к противостоящей стороне. Сопровождали его два десятка бойцов в полном боевом снаряжении — с автоматами и даже с двумя гранатометами зарубежного производства.

Сравнил их Мама со своим войском, вооруженным в основном пистолетами и понял — стрелка будет не в его пользу. Если дойдет до схватки, если не удастся договориться о разделе сфер влияния, его «гвардейцев» либо перебьют, либо они сами разбегутся.

Тогда и было достигнуто согласие о вечном мире…

Короче, жизнь текла по обычному руслу — вверх, вниз, вираж, еще один, поворот, снова поворот. В основном, удачные, приносящие очередные барыши. Проколов было мало и они не брались в расчет.

Полученные деньги, за вычетом небольших процентов для развития организации, действительно, шли в школы, приюты или неимущим людям, которые даже дешевое молоко потребляют не каждый день, а уж икорку и балычок видели только во сне. Шах представлял себя в роли российского Родин Гудом, которому благодарные бомжи и инвалиды просто обязаны поставить памятник.

Он был просто переполнен идеями, одна другой интересней и заманчивей. К примеру, возродить, искорененные прежней властью, дворянские балы. Конечно, с платным входом. Или организовать шикарное празднество по какому-нибудь, не имеет значения какому, поводу. Скажем, отметить день рождения в России самогоноварения. Или создать громадную, в два этажа, дискотеку, на которой сограждане всех слоев и состояний вволю повеселятся, забудут о своих нуждах и проблемах.

Последняя идея настолько захватила его, что он решил не откладывать дела в долгий ящик. Спрашивается, зачем и для чего существует бездействующий клуб железнодорожников? Для собраний и заседаний? Мелко и несовременно. Для дорогостоящего показа американских боевиков, на которые, кроме новых русских, никто не ходит? Еще глупей. Для демонстрации и продажи обуви или меховых изделий? Пусть торгаши подберут другое, менее престижное здание. На той же привокзальной площади, ближе к обслуживаемому раньше контингенту машинистов и стрелочников.

Для осмотра будущей дискотеки Шах приехал в сопровождении четверых невооруженных парней. Если не считать, спрятанных под рубашками пистолетных стволов. Время такое, диктует свои правила безопасности. Встретил их директор клуба, более похожий на не выспавшегося сторожа, чем на главу культурно-просветительного учреждения.

Обойдя все комнаты, посетив зрительный зал, побывав в бывшей библиотеке, Шах назвал приемлемую, по его мнению, сумму в полсотни тысяч баксов. Директор заколебался былинкой на ветру. Ему и хотелось сбыть с рук пришедшее в упадок здание, и мучило предчувствие возмездия со стороны городской администрации.

— Ну, как я могу продать объект? — запинаясь вопрошал он, то ли от страха, то ли по причине головной боли после недавней пьянки вместе с худруком и двумя уборщицами. — Меня не поймут…

— За деньги — поймут и не осудят, — с нескрываемой насмешкой, ответил Шах. — Кинем мэрии пару кусков зелени, мигом и согласуют и утвердят сделку. Не тряси штанами, Куцикин, оформление беру на себя.

— Спасибо… Но клуб-то не мой и не мэрии — на балансе МПС.

В ответ — пренебрежительная гримаса. Чудак-человек, до сих пор не врубился в современность. Железнодорожные чиновники любят зелень не меньше их собратий, сидящих в администрации. Такова «селяви», работают в полную силу возрожденные из пепла рыночные отношения.

— Какой клуб, дядя? Разуй гляделки! Полы просели, на обнаженной дранке висят куски штукатурки, повсюду — матерная роспись, высовываются голые провода, замкнутся — сгоришь. А я вложу деньги, отремонтирую, перестрою, создам дискотеку, вместе с казино и варьете. Представляешь?

— Чего? — не понял похмельный директор, машинально нащупывая в кармане плоскую фляжку, наполовину заполненную желанным самопалом. — Какое еще варьете?

— Неуч ты, дядя, малокультурный. Простых вещей не понимаешь. Гляди!

Попытка изобразить чечетку не удалась — Шах с детства не любил ни пения, ни танцев, точно так относился к драматургии. Всю свою жизнь он посвятил более приятной науке — экономике. А вот боевики поддержали посрамленного босса — умело, даже талантливо изобразили степ. С притопами, прихлопами, азартными выкриками.

— Понял, бездарь? — сдвинув шляпу с макушки на лоб, осведомился Шах. — Казино и все прочее сам увидишь, когда реконструирую твое заведение. В зрительном зале — круглосуточная дискотека. В библиотеке — варьете. В каминой — казино. В кинозале — буфет. На втором этаже — комнаты для одичавшей, не вкусившей сладких плодов цивилизации публики Окимовска. А когда заводик на полную зафурычит и работяги станут получать приличную зарплату, вообще — кайф. Не прогорим.

Директор не в силах представить себе будущее великолепие своего захудалого клуба. Единственное желание — завить горе веревочкой, присосаться к горлышку фляжки. Поскорей бы свалили эти мужики, оставили его в покое!

— Я ничего не решаю, Николай, иди к Бабкину, освободи мою грешную душу. Сам должен понимать…

Шах огорченно вздохнул. Начинается очередная чиновничья круговерть. Иван отсылает к Петру, тот — к Сидору, который, получив на лапу, — к Ивану. Круг замкнется. Ничего не решающий Бабкин обязательно отфутболит просителя к фактическому хозяину города — к Мамыкину. Тот начнет почесываться и отнекиваться. Ему до фени, до перегоревшей лампочки идеи Шаха, которые для него не представляют никакой ценности.

Что же делать?

Размышления прервали мотоциклетные выхлопы. Рокер сдернул с головы шлем, подбежал к Шаху. Если бы сейчас присутствовала Клавдия, она с удивлением узнала бы в мотоциклисте недавнего пьяного парня, который, заикаясь и пошатываясь на ватных ногах интересовался причиной появления в барачном поселке толстой бабы с кавказским мужиком.

Она не знала, что «протрезвившийся» алкаш последовал за ними, подслушал застольную беседу, и, оседлав свой потрепанный мотоцикл, помчался к хозяину. То есть, к Шаху.

— Что стряслось, Костик? Ты чо? Змеюка укусила в задницу или кирпич на башку свалился?

Николай считал себя культурным, начитанным человеком, общаясь с себе подобными, он избегал простонародных выражений, тем более, матерщины, изъяснялся на чисто литературном языке, не замусоренном бандитским сленгом. Но при беседах с боевиками подлаживался под их уровень.

— Кажется, должны приехать большие люди. Очень большие, — Костик поднял руку выше головы. — Один уже появился. Здоровый мужик. Очень здоровый, с таким вот носом! — Костик приложил к своему курносому носу кулак. — Не разберешь, армяшка или грузин.

— К кому приехал? Да не тяни кота за хвост — поцарапает!

— К Осиповым. С кавказцем — толстая тетка, Клавдией зовут, слышал — из Москвы.

Шах радостно заулыбался. Появилась возможность проявить гостеприимство, показать, что не только в российской столице, но и в заштатном городишке на Оке умеют ценить добрых людей. Несмотря на свой полу криминальный бизнес, Николай не потерял чувства порядочности.

— Тетя Клава — знакомая личность. Поехали, поздороваемся… А ты, Куницын, соображай, думай.

— О чем соображать? — не выдержав похмельных мук, директор решился приложиться к заветной фляжке.

— Как МПС вместе с Бабкиным-Мамыкиным наколоть. Получится — миллионером станешь, пить будешь не вонючий самопал — виски и бренди. А не продашь клуб — зарежем!

Зверская гримаса не испугала Куницына. Своими пропитанными мозгами он понимал — шутка. Ибо Шах славился своей честностью и миролюбием.

— Ехай уж, Колька, не пужай. Ну тебя к монаху!

Шах рассмеялся и вместе с парнями пошел к ожидающим их машинам.

Так и получилось, что он во время появился возле жилья Осиповых…

Глава 9

Когда-то, теперь уже в далеком прошлом, они жили в огромной коммунальной квартире. Федечка отлично помнит ее жильцов. Андромеду Иосифовну, полную даму в халате, расписанном фантастическими плицами с обязательной, зажатой в губах папиросой. Она с лысым мужем занимала самую большую комнату напротив ванной. Одинокого, непьющего сапожника дядю Прохора, с зажатыми во рту гвоздиками, который спал в каморке рядом с кухней. Двух старух, вечно шушукающихся в коридоре под висящим на стене велосипедом. Веселого однорукого инвалида дядю Диму, торгующего на рынке разной мелочью: гаечными ключами, отвертками, болтами, зажимами, бигудями, старыми книгами.

Еще двух обитателей коммуналки Федечка знал плохо, они как-то не запомнились. Вокзальная проститутка Верка с многозначительной кликухой «Многостаночница» появлялась по утрам, усталая,с синяками под глазами и размытым макияжем. Быстро принимала душ и запиралась в своей комнате. До вечера — не видно и не слышно.

Сухопарый бухгалтер какой-то артели вместе с женой-счетоводом все время гостил у сыновей: неделю — у одного, неделю — у другого. В свою комнату заявлялся только для того, чтобы проверить сохранность замков на входных дверях.

Миролюбием и добротой в многокомнатном жилье даже не пахло. Постоянные ссоры и скандалы сотрясали его. Кто-то бросил в суп Андромеды Иосифовны дохлую мышь. Возвратившись после трудной ночной «работы», Верка слишком долго отмывалась в ванной. Выпивший сантехник учил ремнем свою, тоже пьяную, супругу. У сапожника неизвестно кто стащил туфли заказчика.

Ссоры и разборки сопровождались нецензурщиной, размахиванием кулаками, битьем посуды. Странно, но все это проходило мимо сознания мальчика. Он как бы жил в другом мире, заполненном птичьим щебетанием и солнечными улыбками.

Жили они с тетей Клавой бедно. Не жили — существовали. Много ли получает рядовая продавщица галантерейного магазина? Сущие копейки. На еду и квартплату хватало, а вот на одежду и на всякие деликатесы съэкономить не удавалось.

Друзьями Федечка так и не обзавелся. Может быть, потому, что в детском саду, а потом и в школе, его дразнили «подкидышем», неизвестно от кого нажитым. Какая уж дружба? Мальчик рос хилым, болезненным. Обеспокоенная тетка водила его к врачам, начиная с терапевта и заканчивая психиатром. Что творится с ребенком, почему он так мало ест и еще меньше спит?

Медики брали всевозможные анализы, просвечивали мальчишку на рентгене, изучали, обстукивали грудь и спину. Абсолютно здоровый мальчик, никаких отклонений от нормы, зря «мамаша» беспокоится.

Федечка, действительно, мало спал, он — мечтал, проще говоря, фантазировал. Представлял себя взрослым мужчиной, почему-то лысым и в очках колесами. Точь в точь муж Андромеды Иосифовны. Тогда он обязательно купит тётке халат с птицами и теплые тапочки. И еще — с первой же получки принесет полкило красной икры, кремовый торт, любимые тётей ванильные сухарики.

Мечтал ночью в постели, по дороге в школу, даже во время уроков. Под влиянием фантастических видений жизнь не казалась такой уж серой, безысходной. А когда однорукий инвалид приобщил пятиклассника к своему бизнесу, мечтатель вообще ожил.

Иностранное словечко «бизнес» тогда казалось обидным ругательством, но оно, как нельзя лучше, подходило к занятию инвалида. Ибо тот занимался фарцовкой. Постоянно бродил возле гостиниц и валютного магазина «Березка», покупал за бесценок или получал в «подарок» зарубежные шмотки. Особенно ценились майки с изображением тропического островка, на котором растет пальма. Мужские плавки с множеством карманчиков на молниях тоже пользовались немалым спросом. А уж женские «бикини» были нарасхват.

Задача Федечки — сбыть все это тряпье своим более состоятельным одноклассникам или дворовым знакомым. За это он получал, пусть небольшие, но самостоятельно заработанные рубли.

В тогдашние времена фарцовщиков преследовали, сообщали на работу, обсуждали и осуждали на всех уровнях, начиная от милиции и кончая общественными судами. А вот инвалида не трогали, понимали, как не просто прожить на нищенскую пенсию. А его подручный научился во время появляться в заранее оговоренном с покупателями месте, и так же во время исчезать при появлении милиции либо дружинников.

На расписной халат скудного заработка, конечно, не хватило, но он все же подарил всплакнувшей тётке ванильные сухарики и шоколадный рулет.

Позже, когда заслуженный ветеран умер в больнице от инфаркта, а бывшая продавщица «Галантереи» перешла на вольные хлеба, не сравнимые по достатку с нищенской зарплатой, юный фарцовшик не бросил свое занятие, наоборот, все больше и больше входил во вкус.

Это были первые шаги будущего миллионера…

Миллионера? Правильней сказать, бывшего миллионера, теперь — банкрота.

Федечка заворочался в мягком кресле. Нашел время и место для воспоминаний! Что было — то было, все равно ничего не исправить и подретушировать, не к чему травмировать себя дурацкими переживаниями! Есть вещи более серьезные и, главное, нужные, необходимые. Большой бизнес, которым он занимался и намерен заниматься впредь, не терпит промедления либо измены, он жестоко карает отступников.

Никакое не банкротство — временное отступление, маневр, перегруппировка сил и средств! Вот получит деньги и снова — вперед, на штурм!

Так думать — легко и приятно, несмотря на солидный, по мнению Федечки, возраст, он все еще остается таким же восторженным фантазёром, но все его фантазии — с деловым подтекстом, они не вредят — помогают сосредоточиться, осознать положение дел и наметить путь к следующей вершине.

После короткого телефонного разговора с адвокатом Резниковым он поехал к его брату — управляющему «декоративным» банком. Выпросить кредит под самые скромные проценты. Унизительно? Конечно, даже — постыдно, но без денежного вливания никак не обойтись! Окимовский завод не дает спать, намеченная женитьба на сестре Кирилла — тем более.

Управляющий занят? Ради Бога, клиент не гордый, он подождет, спрятав в карман гордость и самоуважение. Сейчас его беспокоит не занятость главы банка, совсем другое. Как же он так оплошал, забыл в деревне мобильник, верного своего друга и помощника! Старческое слабоумие? Рановато. Беспокойство за отца? Все идет, как надо, отец покинет следственный изолятор и вместе с сыном еще раз обсудит всевозможные варианты покорения консервного завода…

Немолодая, но все еще симпатичная, секретарша вышла из кабинета, извинительно улыбнулась. Чем-то ей пришелся по душе рыжий посетитель. Чем именно? Во первых, не возмущается, не качает права, не размахивает какими-то бумагами. Потом — ведет себя скромно, но с достоинством. Не подсовывает «презенты» в виде шоколадок, флакончиков с духами, конвертов с деньгами.

Она за долгие годы работы в приемных всевозможных начальников так и не научилась принимать «благодарности».

— Александр Ильич просит извинить. Срочные дела. Потерпите пожалуйста, минут двадцать-тридцать.

— Ничего, я подожду…

Конечно, подождет, куда торопиться банкроту? Освобожденного из заключения отца встретит верный Санчо, им есть о чем поговорить. Потом — встреча в городской квартире с невестой, объятия, поцелуи, объяснения в любви. Странно, отец уже не молод, у него, наверняка, было немало женщин и вдруг — юношеская влюбленность, страстная и стеснительная. Впрочем, почему странно? Вполне понятно и закономерно — любовь, если верить сентиментальным романам, всегда омолаживает.

— Может быть, повторить кофе? — участливо спросила секретарша. — Вид у вас усталый!

Откуда быть ему бодрым, когда все последние дни он мотался из города в деревню, потом — к Ольге Сергеевне, после — встреча с адвокатом, оформление продажи пакета акций, посещение тюремной администрации. Поневоле устанешь. Но не признаваться же этой женщине, не поплакать, как принято говорить, в жилетку?

— Спасибо, не надо… Могу я воспользоваться вашим телефоном? Стыдно признаться — свой мобильник забыл на даче.

Мысль о необходимости позвонить отцу, появилась как-то неожиданно. Стыдно — сын не встретил освобожденного узника, не поздравил, не обнял. Как любит выражаться Санчо, западло это, непростительный поступок.

— Ради Бога! Городской — вот этот белый.

Будь в кармане любимая трубка, Федечка ни за что бы не удержался от еще одного звонка — Лерке. Вот он освободится, завершит переговоры с управляющим банком, смотается в деревню и обязательно позвонит!

Городская квартира Лавра долго не отвечала. Или Санчо еще не привез отца, или он наслаждается беседой с соскучившейся Ольгой Петровной. Федечка хотел было отключиться, но трубка перестала капать на мозги, заговорила знакомым голосом.

— Слушаю! Говорите, говорите, я еще не оглох!

Удивительная манера — подгонять! Не успеет сесть в машину — поехали, поехали! Не успеет сесть за стол — кушайте, кушайте! Впечатление, отец сам спешит жить и других заставляет. Вот и сейчас — говорите, говорите! Будто пенсионер страшно занят и у него нет времени ожидать и беспрерывно алекать.

— Значит, ты уже дома? Привет, папенька. Извини, не встретил тебя с духовым оркестром и ротой почетного караула.

— Парадные премудрости мне не к чему. Насмотрелся и наслушался. А вот встретить отца было бы неплохой идеей, — с плохо скрытым недовольством пробурчал Лавр. — Жаль, ты не проникся…

— Проникся, папенька, еще как проникся! — закричал Федечка, но увидев изумление на лице дамы, сбавил тон. — Еще раз извини! Пытаюсь залатать прохудившийся бюджет, а это, сам знаешь, уважительная причина.

— Знаю. Санчо поведал о трудных твоих переговорах. И как — получается?

Федечка снова покосился на секретаршу. Сидит, перекладывает с места на место бумажки, что-то записывает, заносит в память компьютера. И, конечно, слушает разговор посетителя с «папенькой». Наверно, думает, что слово «папенька» — какой-то пароль или погоняло собеседника. Ради Бога, пусть думает, главное, не сливать избыточной информации, о которой непременно узнает шеф.

— При встрече доложу со всеми подробностями. А сейчас занимать чужой телефон и долго говорить как-то неудобно.

— Свою трубку потерял, что ли? Или разбил?

— Забыл в деревне. Сейчас поеду, переоденусь и заберу мобильник. Сам звони или я позвоню. Целую. Федя, он же — Лавриков-младший!

Попрощался и сразу отключился. Примется отец донимать вопросами, один другого острей, не отвязаться. А дама за секретарским столиком только делает равнодушный вид, на самом деле внимательно слушает каждое сказанное слово и мотает на несуществующий ус. Потом понесет в клювике своему боссу и то, что он сказал, и то, что ей показалось.

— Благодарю за телефон, — неуклюже промолвил Федечка. — Понимаете, отец возвратился, а я не мог его встретить. Получилось как-то не по человечески…

Интересное выражение! По человечески, не по человечески. А может быть лучше — по родственному? Со слюнявыми объятиями и притворной радостью? Почему притворной, что за чушь лезет в голову? Отца он любит и его освобождение из тюрьмы — самая настоящая радость…

— Понимаю, — наклонила голову дама. Будто приглашала полюбоваться сложной прической. — Из Европы вернулся? Или — из Америки? У меня подруга уехала в Калифорнию, пишет — самый настоящий рай. Эдем. Не то, что в России…

Соскучилась в одиночестве, вот и радуется симпатичному, терпеливому слушателю. А у него нет времени на пустопорожнюю болтовню, он — занятой человек, бизнесмен на временном отдыхе.

— Ошибаетесь. У отца был более азиатский маршрут. Из городской тюрьмы.

Ничего не поняв, секретарша захлопала длиннющими, наверняка, искусственно удлиненными ресницами. Но уточнять — почему и за что — не решилась. Есть секреты, к которым лучше не прикасаться.

— Знаете, я, пожалуй, поеду. Отец серьёзно обиделся. И… не сидится чего-то. Будто тревожное шило в мягком месте… А с Александром Ильичем свяжусь либо напрямую, либо через его брата, хорошо? Только без обид. Не люблю обижать людей, и в большом, и в малом…

С трудом удержался от коронного выражения Санчо — западло. Любопытная дама посчитает его ругательством, а портить отношение с ней — себе выйдет дороже. Кто знает, сколько предстоит затратить времени в этой приёмной?

— Ничего обидного. Как вам угодно. Управляющему я обязательно передам… Желаю удачи.

Все же обиделась! Интересно узнать, на что? Вроде, вел он себя прилично — не возмущался, не хамил, отвечал на любопытные вопросы вежливо, без недовольства. До чего же непредсказуемы женщины! Ладно, переморгаем, пусть обижается, если ей приспичило.

Выйдя на улицу, Федечка с удовольствием оглядел тротуар, заполненный прохожими, разноцветные легковушки, ожидающие своих хозяев. Он любил городские «картинки», за долгую жизнь в столице сжился с ними, стал их частицей. Даже вид унылых, отживших свой век, пятиэтажек не снижал радостного чувства какой-то причастности.

Невольно Федечка обратил внимание на чем-то знакомую легковушку — красный «опель-кадет». Ну, конечно, эта машина ехала за ним от офиса «Империи» до банка, потом исчезла и вот, удивительно, снова нарисовалась. Совпадение? Не исключается, но все же странно; Москва — не деревня или заштатный городишко, дважды встретить одного и того же человека, или машину — чудо из чудес.

Пасут? Зачем? Лавриков-сын сейчас, без гроша в кармане, обычный гражданин среднего достатка. Никто за него выкуп не выплатит, местным бандитам он еще не успел насолить, а окимовские — далеко, если и дотянутся, то попозже, когда молодой бизнесмен нарастит мускулы, снова встанет на ноги.