Стилет (№1) - Ночь Стилета

Убивали людей Роберта. Скальпели на мгновение застывали в воздухе один за другим, словно человек, посылающий их, был машиной, был чем-то большим, чем машина, был окончательным и непререкаемым, как стук Судьбы.

«Ни хрена, — подумал Роберт, — такого не бывает. Это бред. Я просто брежу… Надо это заканчивать». Губы Роберта начали растягиваться в ухмылке, и он стал поднимать свой автоматический «Ланд-38» с глушителем. Роберт решил сражаться, его черные курчавые волосы колечками окружали голову. Но Роберт будет сражаться с этой машиной, потому что все, что сейчас происходит, это даже не трагедия, это — абсурд. Ну сколько у него еще может быть скальпелей, а? Да Роберт сейчас своей автоматической машинкой просто размажет его по стене…

Вот тогда из-за двери Лютого и раздались выстрелы. Страшный грохот, практически в упор. Двоих человек Роберта отбросило от двери в тот самый момент, когда они собирались ломать ее. Отбросило и кинуло на стену уже мертвых. Роберт инстинктивно отклонился, чтобы не попасть в поле обстрела, и это заняло не больше секунды; палец Роберта коснулся курка «Ланда-38», поставленного в режим автоматического ведения огня. А потом что-то прожгло его руку — скальпель, разрезая кожу, по касательной вошел в нее чуть выше кисти, видимо, вскрывая вены, потому что тут же брызнул фонтан крови, а скальпель вошел внутрь и вдоль его руки. Роберт Манукян получил еще одну металлическую лучевую кость. «Ланд-38» все же произвел один выстрел, пуля рикошетом со стены угодила в потолок, но пальцы Роберта разжались, и пистолет выпал. Пальцы разжались чисто рефлекторно, и воля здесь совсем ни при чем. Но Роберт вовсе не собирался сдаваться. Он попытался подхватить пистолет левой рукой, он даже успел нагнуться за ним, и тогда страшный удар обрушился на его голову. Роберт обмяк и сел, прислонившись к стене.

Дверь открылась. Лютый сидел в инвалидном кресле, держа перед собой «Макаров». Видимо, выстрелы и шелест начались одновременно, и люди Роберта все же успели произвести несколько выстрелов — Лютый был ранен. Всего лишь в плечо.

На полу палаты Лютого лежали Фрунзик и Сережа.

Скальпели… Вот и стало ясным происхождение этой тишины, тревожной, как холодный пот, и глухой, как предупреждение, которого не слушают. Все люди Роберта были мертвы. А он вот, с железякой в руке, остался жить. Вот как иногда выходит…

Роберт поднял голову и посмотрел на человека, стоящего над ним.

Облизнул тубы. Выстрелы… Ну что, давай теперь добивай меня. Твоя взяла, так вот вышло. Внизу есть еще его люди. Но ведь внизу есть не только они. И тогда Роберт услышал то, что поразило его не меньше шелеста металлических стрел, летающих скальпелей, на мгновение застывающих в воздухе.

— Мы не хотели никого убивать, — произнес человек, стоявший над ним.

— Вы сами виноваты. Я надеюсь, ты не истечешь кровью и выживешь. Тогда скажи Монгольцу, что сегодняшние покушения не имеют к нам никакого отношения. Лютый здесь ни при чем.

— Скажи, — прозвучал хриплый голос Лютого, — что мы сожалеем о том, что сейчас произошло. Надо все остановить. Скажи, что Лютый… — он помолчал, словно подыскивая нужное слово, — …просит о встрече. Личной встрече. Хватит уже глупостей. И еще: скажи, что о Тигране я скорблю, сам недавно потерял брата. Это все.

— Еще нет, — сказал человек, стоявший над Робертом. — Сколько человек внизу и где они?

Роберт молчал.

— Хватит, больше никаких смертей, — сказал тот человек. — Я жду. С этим надо заканчивать. Мы сейчас просто уйдем.

Роберт снова облизнул губы и проговорил, глядя Лютому прямо в глаза:

— Поклянись…

— В чем?

— Тигран, — Роберт был слаб, кровотечение оказалось очень сильным, — и… Монголец…

— Клянусь. Чем у вас положено?

— Хлебом… но… клянись, чем у вас…

— Клянусь собственной матерью… клянусь хлебом, — произнес Лютый. — Так пойдет?

— Там трое внизу у главного входа. Обойдите его…

А к ним уже бежали перепуганные медсестры и врачи, в лифтах поднимались охранники.

Игнат быстро взял кресло Лютого и покатил его к грузовым лифтам дежурного входа. Роберт провожал их взглядом, а потом все перед его глазами начало дрожать, растворяться, пока две удаляющиеся фигурки не поглотила синева, окружившая Роберта. Синева, которую в последний раз он видел, когда был ребенком.

Часть третья

НИТЬ НАЧИНАЕТ РАСПУТЫВАТЬСЯ

1. Вика: Время радости

Создатель психоанализа, дедушка Зигмунд Фрейд, был в чем-то похож на Карла Маркса. Оба пытались расщепить темное ядро мотивов человеческой деятельности, оба оказались нетерпимыми максималистами в прописывании своих рецептов, оба обнаружили в человеческой душе лишь свое черное зеркало и, уже глядя в него, строили собственные теории. Теории предполагали устранение черных зеркал. В итоге каждая из теорий, принеся с собой легкий терапевтический эффект, все же явилась своего рода руководством по созданию людей-зомби.

В свое время Вика интересовалась трудами обоих классиков. В свое время она сделала научную работу, в которой присутствовали сравнительный анализ и мысль о внутреннем единстве теорий обоих почтенных старцев.

Потом Вика послала все к черту.

У нее были роскошные длинные ноги и тяжелая копна волос, заставляющих воздух вокруг нее звенеть, а сердца пациентов дедушки Фрейда биться учащенней.

Эта близкая к критической суперсексапильность уже принесла Вике немало предложений, иногда тонко завуалированных, иногда откровенно непристойных, но и эти предложения она послала к черту!

Она обладала ярким, по-мужски логичным умом и веселым, авантюрным характером, что также принесло ей некоторые материальные блага, заставляющие пациентов Карла Маркса зло смотреть ей вслед. Но этих Вика послала к черту еще раньше.

Вика делала себя сама, не рассчитывая на удачное замужество или эксплуатацию своих неоспоримых женских достоинств. Она не ставила перед собой этих целей, но в итоге цели эти оказались достигнутыми. К двадцати пяти годам Вика уже кое-что стоила, а одним ранним утром — ей тогда уже исполнилось двадцать шесть, а выглядела она едва на девятнадцать — история Золушки сама постучалась к ней в дверь. Вика помнила это утро в деталях, вплоть до мелочей.

Наверное, это было ее лучшим утром в жизни. А ночи, последовавшие за ним, были ее единственными настоящими ночами. Вплоть до того рокового дня, когда все неожиданно кончилось.

* * *

С момента своего рождения и вплоть до пяти лет Вика ни разу не слышала родную речь, более того, она даже не догадывалась, что где-то далеко может находиться ее настоящая родина и что на этой родине есть такое чудо, как снег.

Вика родилась в одном из самых удивительных мест на земле, недалеко от той точки, где смешивали свои воды волны двух океанов. Город, где она родилась, стоял на краю света. Краем света являлась большая бухта, в которую сбегала красивая гора, называемая Тейбстол, дальше начиналось море, синева которого осталась с Викой навсегда, а между морем и горой стоял тот самый город на мысу — Кейптаун. Это позже Вика выяснила, что Кейптаун находится в Южно-Африканской Республике, это позже она узнала, что государство СССР в то время не поддерживало с ЮАР — страной апартеида — никаких отношений, но что делал ее отец в столь необычном месте, для Вики так и осталось загадкой.

Нет, конечно, она догадывалась. Потому что после Кейптауна был Нью-Йорк, и только потом — Москва, где Вика впервые увидела настоящий снег и услышала родной язык.

«Мой папа — шпион», — могла бы написать Вика в одном из своих школьных сочинений. Но во-первых, в школе, где она училась, это вряд ли кого бы особенно потрясло, а во-вторых, говорить об этом ей было запрещено. Как и другим детям, у которых у всех была одна общая тайна и в которую они играли, пряча ее от взрослых.

В старших классах она уже знала, что место, где работает папа, называется ГРУ — Главное разведывательное управление — и что папа стал недавно генералом и вроде бы очень важной шишкой. Вика получила прекрасное образование, венцом которого стали Институт стран Азии и Африки при МГУ имени Ломоносова и аспирантура, что неожиданно — на кафедре психологии.

Отец гордился дочерью. Ее умом, волевым характером, независимостью, пожалуй, даже большей, чем это было необходимо, и ее трудолюбием. Это все те качества, которыми было принято гордиться в среде отца. Втайне же отец гордился ее удивительной красотой: длинноногий олененок неожиданно, если такие вещи могут быть неожиданными, превратился в принцессу, а он даже не успел заметить, как это произошло. Просто был какой-то прием, и отец взял с собой дочь. Она сама себе выбрала платье для коктейля, и люди, которых отец знал много лет и которые привыкли скрывать свои чувства, все же провожали ее восхищенными улыбками, словно на сказочном балу появилась новая королева, и он впервые увидел, что его дочь стала взрослой.

Вика знала несколько языков; английский и африкаанс, включающий в себя элементы и английского, и голландского, и немецкого, стали для нее такими же родными, как и русский. Она не просто говорила без акцента, не просто шутила и пользовалась сленгом, подобно носителю языка, — иногда Вике казалось, что и думает она сразу на нескольких языках.

Вика умела располагать к себе не только мужчин, что было не особенно сложно при ее внешности, но и женщин. Она могла совершенно свободно общаться с послами и военными атташе и с шашлычниками, с которыми завела дружбу, когда они с отцом несколько недель провели на Домбае. У нее для всех находились нужные слова. Отец обожал горные лыжи. Всего за один сезон Вика выучилась кататься, и на снежной целине, где требовалась другая техника катания — загружались пятки, а не носки, как при обычной технике, — она обставляла отца. Она умела вести беседу, имела представление о женском кокетстве, но отец ни разу не слышал от дочери какой-нибудь милой глупости. Хотя, возможно, она просто стеснялась отца.

В делах сердечных она оказалась совершенно неопытной. Ее влекло к мальчикам, но больше — к зрелым мужчинам, она хотела познать тайны плоти, но опять-таки боялась отца.

Однажды, и это случилось тоже на Домбае, она напилась вдрызг и чуть не потеряла невинность, но что-то остановило ее. Он был красив, он был местным чемпионом, горнолыжным богом, а Вике уже стукнуло шестнадцать, и она потом очень сожалела, что этого не произошло. Все равно это когда-то случается со всеми, а он ей действительно очень нравился. Свою неудавшуюся любовную историю Вика поведала банщице, старой черкешенке, работавшей в гостиничной сауне. С банщицей Вика также сдружилась. А потом она рыдала на ее плече и впервые до конца осознала, как же ей все-таки не хватает матери. Отец хотел, чтобы дочь пошла по его стопам. Он в принципе даже не предполагал, что может быть по-другому, прекрасно понимая, что Вику ждет блестящая карьера. Но дочь все время игриво направляла разговор в другое русло. Однако пришел день, когда откладывать решение стало невозможным, и тогда Вика неожиданно спросила:

— Папа, ответь мне, только честно: что произошло с мамой?

Отец понял, что ему баснями больше не отвертеться, — перед ним его дочь, и она уже совершенно взрослый человек, которому предстоит принять очень важные решения. Ясные, прозрачные глаза отшельника, которые так помогали ему в работе, заволокла легкая дымка — в ней были свет воспоминаний и печаль утраты.

— Ты тогда была совсем ребенком, — произнес отец. — Мама погибла при невыясненных обстоятельствах.

— Не выясненных даже для тебя?

Отец какое-то время молчал. Потом сказал:

— Мы с мамой работали вместе. И она очень любила свою работу. — Глаза отца стали прежними. — Да. Даже для меня обстоятельства ее гибели остались неизвестны.

Но Вика чувствовала во всем этом присутствие какой-то темной, может быть, даже грязной тайны.

Для ее отца существовало понятие «Так было необходимо». И он подчинялся этому понятию. Он был готов подчиняться ему из-за более абстрактных вещей, таких как долг, Родина…

Вике хотелось быть свободной. И мерой всех вещей для нее стал Человек. Которого хотелось бы видеть счастливым, а не придавленным свинцовыми плитами разных необходимостей.

Разница оказалась существенной.

Вика не пошла по стопам отца.

Отец пригрозил ей отказом во всякой поддержке.

Свинцовая необходимость…

Вика к тому времени оканчивала институт.

Разрыв с отцом был болезненным, ей было плохо. Где-то, теперь уже очень далеко, остались яркие краски детства… Но этот разрыв (подобные вещи всегда знаменуют собой некоторый этапный приход мудрости) не погасил веселого огонька в Викиных глазах.

Она привыкла к другому образу жизни. Теперь она осталась без средств к существованию. Возможно, отец надеялся, что она приползет на коленях, блудная дочь, которую простит стареющий разведчик.

Вика просто бросила аспирантуру и устроилась работать в фирму, торгующую компьютерами. Сексапильная внешность девушки привлекла внимание руководства, ей предложили поработать секретаршей. Вика отказалась. Тогда ей был назначен испытательный срок — три месяца вместо положенных двух. С половиной обещанного и так не очень высокого оклада. Но и это Вика оговорила отдельно, с процентом от продаж. К концу испытательного срока она стала первым дилером по продажам. Ей удалось заключить несколько таких договоров, что, когда она их принесла, оформленными по всем правилам и уже подписанными другой стороной, у ее работодателей буквально отвисла челюсть. Полная компьютеризация крупнейшего в стране типографского комбината — тогда это все только начиналось — плюс ксероксы, факсы, телефоны, не говоря уже о прочей мелочи…

Ее работодатели не могли в это поверить; это был крупнейший договор за все время существования фирмы, и они считали подобный успех случайностью.

Той самой редкостной удачей, которую надо держать крепко, но удачей абсолютно случайной.

— Видать, мартышка где надо ноги раздвинула, — сказал один старший партнер другому.

Оба захихикали. В этой фирме был еще и младший партнер. В отличие от первых двух, владеющих по сорок два с половиной процента акций, ему принадлежало всего пятнадцать процентов… Вика ему нравилась. Очень. И он придерживался насчет «мартышкиных ног» совсем другой точки зрения. Он не был ханжой и прекрасно понимал, что такое в бизнесе возможно. Но он знал еще кое-что. Он знал, что эти ноги стоили намного больше.

Вику приняли на общих основаниях. Фирма за сделку должна была ей кое-какие деньги. Выходило, что немалые. Партнеры-работодатели, как водится, стали с этим тянуть. Вика продолжала работать. Она была лучшей, но получала, как и бездельники, продающие по «полмашины в месяц».

Именно это она и заявила своим работодателям. Она пришла поговорить с ними о реальных деньгах. О свободе маневра и о том, что она готова много и плодотворно работать.

Обоих старших партнеров, как после смеялась Вика, «заела жаба», они не хотели видеть дальше собственного носа. А этот нос больше интересовало, что находится у Вики между ног. А не между ушей. Они считали себя крутыми мужиками.

Вика так не считала, но вежливо промолчала. Нет, пока они не готовы к каким-то новым решениям по поводу Вики; может, через полгодика… Старших партнеров «заела жаба». Младшего — нет.

На следующий день Вика заявила, что уходит. Старшие партнеры решили, что это блеф. Вика ушла. Младший партнер ушел вместе с ней, предложив начать дело пополам. Его пятнадцати процентов акций хватило для старта.

А следующим был огромный металлургический комбинат — целый город, вокруг которого кормилось множество фирм. Вике везло: директора типографского и металлургического комбинатов оказались давнишними друзьями. Оба в годах, и оба понимали необходимость перемен. По крайней мере по части компьютеризации. И один порекомендовал другому толковую девочку. «Ты не смотри, Митрич, что похожа на Барби, башка у девки варит».

Оба старших партнера, Викины работодатели, смеялись, когда она уходила. Особо они посмеивались над младшим партнером:

— Не, Андрюх, жопа у нее классная, базара нету. Но ты скажи: ты ее хоть трахаешь? Нет?! Ну, тогда у тебя явно крыша потекла.

Через полгода Вика и бывший младший партнер Андрей купили фирму двух незадачливых приятелей. И те были еще рады — слишком много в компьютерном бизнесе появилось конкурентов. Кто-то скупает всю мелочь.

Этим «кем-то» была компания Вики и Андрея. К этому времени к числу их клиентов относилось уже несколько молодых и динамичных банков, которые не станут играть в модные в те времена фальшивые авизо и владельцев которых потом начнут величать олигархами, и несколько авиаперевозчиков.

В двадцать пять лет Вика добиралась до работы в автомобиле, на котором обычно ездят по магазинам богатые бездельницы и супердорогие шлюхи. Это был «мерседес-родстер» экстравагантной ядовито-желтой расцветки, а за город она отправлялась на тяжелом джипе «юкон», поставленном на огромные колеса, словно она была женой лесоруба или какого-то бесшабашного лесного божества.

Вика была свободна и работала по восемнадцать часов в сутки. Новые деловые партнеры, которые только слышали о Викиной деятельности, но ни разу не видели ее, так как начинали с ней дела впервые, по рекомендациям, в первую встречу пребывали в уверенности, что к ним для обольщения прислали хорошенькую секретаршу. Однако ее швейцарский банкир, ведущий личные счета и часть корпоративных, предлагал Вике заделаться пайщиком банка. К этому времени ей только стукнуло двадцать шесть. Она была красива, молода и богата.

Чуть позже произойдет ее примирение с отцом, всегда (старый ты шпион, папа!) следившим за успехами дочери с плохо скрываемой гордостью, а еще чуть позже состоится ее самая главная встреча в жизни.

Это был суперконтракт — разработка некоторых программных решений и поставка всего необходимого для крупнейшего финансового монстра, банковской группы, владеющей холдингами, куда входили и рекламные компании, масс-медиа и телестудии, и все это называлось группой «Континент». Этот контракт все больше становился реальностью и маячил не где-то за горизонтом, подобно призраку коммунизма, а совсем рядом, и, возможно, уже этой осенью состоится подписание необходимых документов. Поговаривали, правда, что у тридцатисемилетнего президента группы «Континент» какие-то проблемы с правоохранительными органами, но вроде бы все обвинения, выдвинутые против него, сфабрикованы и вскоре все должно решиться самым лучшим образом.

«С „Континентом“ все в порядке, — говорили Вике знающие граждане, — просто на людей „совки“ наехали».

Формулировка «совки», видимо, подразумевающая налоговые, правоохранительные и иные государственные органы, Вике была не совсем понятна.

Но от отца Вика унаследовала одно важное качество: не стараться уточнять то, чему не пришло время для уточнений.

— Старайся обходить острые углы, — говорил отец, — тогда всегда будешь выглядеть компетентной, а вещи рано или поздно прояснятся. Это академическим ученым требуются дотошные знания в узкой области, мы же, интеллектуалы широкого профиля, — и здесь он лукаво улыбался и его прозрачные глаза весело блестели, — должны быть компетентны во многих вопросах. Понимаешь?

— Да, папа, — кивала Вика. Она действительно понимала. Когда он был рядом, она понимала все.

Эти война-дружба, любовь-ненависть по отношению к отцу будут с Викой всю жизнь. Этот мудрый учитель хотел вырастить из нее свое подобие, и иногда Вике казалось, что отец жалел, что она не родилась мальчиком. Он любил ее и старался сделать для нее лучше, по-своему, так, как это понимал он (Вика никогда не забудет вереницы визитов, замаскированные смотрины из дипломатов и «искусствоведов в штатском» — с первого курса института отец подбирал ей будущего мужа), а Вике казалось, что отец хочет лишить ее своего поиска места в жизни.

Черт, наверное, все это очень непросто. И отцы психоанализа все же что-то нащупали в человеческой душе… И возможно, еще кое-что: мы все когда-то вырастаем, и чем в более раннем возрасте это происходит, тем нам потом легче строить свою жизнь.

А еще Вика вдруг поняла, что ужасно устала. Она уже два года не видела моря, работала как лошадь, и теперь она вправе снова увидеть синеву, которая с детства поселилась в ее сердце. Нет, Вика вовсе не собиралась ехать в ЮАР. Она выбрала апельсиновые деревья, белые дома и желтые пляжи Испании.

Как-то, заявившись в свой кабинет в один из понедельников конца июля, Вика произнесла:

— Все, хватит пахать! Скоро август. Все едем на каникулы. Со следующей недели в офисе останется только сторож, работающие телефаксы и электронная почта!

Андрей, бывший младший партнер, посмотрел на нее удивленно и хотел было раскрыть рот, но она прервала его:

— И не говори мне ничего про «Континент». За две недели ничего не изменится. Все приличные люди в августе отдыхают.

Теперь Андрей усмехнулся. Он очень уважал Вику. И очень ее любил. Но они уже давно обошли этот момент их взаимоотношений и решили остаться друзьями.

— Да нет, — растерянно произнес Андрей, — я просто подумал, что ты закончишь свою руладу чем-то вроде: «Я, в конце концов, молодая красивая женщина, а не какой-то сумасшедший трудоголик!»

Теперь пришла очередь Вики вытаращить глаза. Она даже какое-то время смотрела с раскрытым ртом на Андрея, словно деревенский дурачок. Андрей сделал каменное лицо, но потом весело подмигнул ей, и они расхохотались.

* * *

Первую неделю они всей компанией и с некоторыми деловыми партнерами провели в городе Марбелья, на Солнечном берегу Испании. По-испански это звучало как Коста-дель-Соль. Они расслаблялись и заодно укрепляли «тим спирит», дух команды. Марбелья оказалась одним из самых фешенебельных и дорогих морских курортов на земле. Гольф-клубы, миллионеры, звезды и белоснежные яхты, готовые унести своих пассажиров туда, где мечты на мгновение становятся явью. Вечерами на променаде — набережной под высоченными мохнатыми пальмами и агавами, чьи семена несколько столетий назад принесли конкистадоры на голенищах своих сапог — джентльмены в смокингах прогуливали своих дам в декольтированных платьях и с непременными бриллиантовыми колье. Наши же отрывались по полной программе.

Сумасшедшие пляски до утра. Как выразился один из участников веселья, «развлекались с безудержностью самоубийц».

Тусовка — это, конечно же, очень весело.

Но через неделю Вика устала от тусовки. Как и было условлено ранее, вторую часть отпуска Вика провела одна, в маленьком белоснежном городке, которых множество на побережье от Малаги до Аликанте; она жила в крохотной, недорогой, но очень уютной гостинице и каждое утро выходила к синей бухте смотреть, как рыбаки раскладывали свой утренний улов. Она чувствовала себя одинокой и почти счастливой.

Утром в день отъезда из роскошного пятизвездочного отеля в Марбелье Андрей спустился проводить ее.

— Может, все-таки тебя отвезти? — предложил он.

— Нет, спасибо, доберусь сама.

— Уверена?

— Да. Береги себя и не пей много.

— Ты тоже. — Он улыбнулся.

— Много не буду, — пообещала Вика. — Последи за этим разложившимся обществом. Передай, что я их всех люблю и пусть не обижаются на меня.

— Насчет последнего не гарантирую.

Вика наклонила к себе голову Андрея и поцеловала его в губы. Нежно, по-приятельски, может, по-сестрински.

— Не скучай.

— Не буду. Ривера обещал сегодня фамильного вина.

— Станешь таким же красным, как Ривера. — Вика рассмеялась. Утренний прозрачный воздух весело зазвенел.

— Ну, до встречи в аэропорту? — произнес Андрей.

— Конечно.

— Позвони, если что.

— Обещаю.

Андрей наблюдал, как Вика устроилась за рулем взятого напрокат кабриолета «порше». Как дикий зверь, взревел, подчиняясь ласковому прикосновению Викиной ноги, и через несколько секунд автомобиль уже удалялся от Андрея со скоростью более ста километров в час.

— Сумасшедшая, — усмехнулся Андрей, — и самая лучшая…

* * *

Вика сидела за столиком одна в маленьком открытом кафе на набережной недалеко от гавани. Она уже успела познакомиться со старым рыбаком Рикардо и напроситься с ним на завтрашний утренний лов.

— Для этого существуют туристические лодки, сеньорита, — удивился Рикардо.

— Я знаю. Но это все не то. Пожалуйста, я помогу вам.

— С вашими-то руками.

— Я только кажусь слабой.

Отец рыбака Рикардо был военным летчиком во время гражданской войны.

Его товарищем был парень из России. Русские были отличными пилотами, и они называли их «курносые». Руссо… Отец Рикардо говорил, что они никогда не забудут тридцать шестой год и той помощи, которую им оказали руссо. Но женщина на корабле…

— Я останусь завтра без улова, — произнес Рикардо.

— А вот и нет, — возразила Вика. — Я принесу вам удачу. По крайней мере постараюсь.

— Я могу вас просто покатать на лодке, — предложил Рикардо, когда Вика, приняв у него огромную корзину с тигровыми креветками — «гамбас» назвал их Рикардо, — шла вместе с ним к рыбному базару.

Собственно говоря, пройти-то надо было всего несколько метров, но корзина весила немало. Вика нравилась Рикардо, в ее глазах была жизнь и совсем не присутствовало холодного любопытства туристов.

— Нет, спасибо, — сказала Вика. — Извините, что попросила об этом.

Вы, наверное, правы. — Она поставила корзинку. — Какие крупные. Знаете что, у меня легкая рука, продайте мне дюжину.

— Не надо денег. Берите.

— Нет, вы меня не поняли: продайте мне, и тогда у вас будет хорошая торговля. Для почина, как у нас говорят.

— Что вы будете с ними делать?

— Отнесу в кафе, и мне приготовят.

— Утром?

— Да. Дон Моранья добр ко мне.

Рикардо это знал. Дон Моранья был его старым приятелем и рассказывал о русской сеньорите, которая каждое утро завтракает в его кафе. Дон Моранья очень любил поговорить. Он сказал Рикардо, что давно не встречал лучшей собеседницы. Рикардо подумал, что скорее всего она его просто вежливо выслушивает, не перебивая, оттого у дона Мораньи и создается впечатление, что они чудесно перебросились парой слов.

— Креветки — не совсем подходящий завтрак. Однако если вы все же собираетесь есть их утром, позаботьтесь о большом количестве лимонов.

— Позабочусь, — пообещала Вика.

— Дайте мне одну монету в сто песет.

— За дюжину креветок? Таких огромных?

— Да. Этого будет достаточно.

Она прекрасно говорила по-английски. Рикардо знал это от дона Мораньи. Но с ним, и старый Рикардо оценил это, она говорила на своем ломаном испанском. Причем все лучше и лучше. Может, она действительно принесет удачу?

Вика взяла свои креветки, попрощалась и пожелала Рикардо хорошей торговли. Она отправилась завтракать в кафе дона Мораньи.

— Сеньорита, — остановил ее Рикардо, — завтра в пять утра я жду вас у своего причала. Ровно в пять.

— Спасибо! — Вика расцвела в улыбке. — Огромное вам спасибо!

Рикардо лишь пожал плечами и начал раскладывать свой товар. Вряд ли она принесет удачу, однако ничего не случится, если он возьмет завтра выходной.

Она милая девушка, и вроде бы совсем скоро, в воскресенье, она уезжает. Рикардо подумал, что воскресенье не лучший день, чтобы куда-либо ехать.

* * *

Возможно, креветки Рикардо были действительно хороши. Как и рыба и осьминоги — пульпос. Как бы там ни было, но корзины Рикардо в это утро оказались пусты еще прежде, чем другие рыбаки успели продать даже половину своего улова.

* * *

— Сеньорита, в ваших взаимоотношениях с морем скрыта какая-то страшная тайна?

Вика подняла голову и невольно улыбнулась:

— С чего вы взяли?

— Креветки. Вы завтракаете креветками.

— Да, а что вас удивляет? — спросила Вика, разглядывая своего неожиданного собеседника: он был очень загорелым, и, надо признать, он был красивым.

— Их надо запивать белым андалусским вином. Оно прекрасно оттеняет их вкус. Вы же не станете утверждать, что пьете с утра вино?

— Вы правы. Так уж сегодня вышло. Обычно я завтракаю…

— Дайте угадаю… Рокильяс… Верно? Сладкие блинчики.

— Да, сладкие блинчики. — Вика удивленно посмотрела на него. — Откуда вы знаете? Я впервые попробовала их здесь.

— Они вкусные. Я тоже их люблю. — И он улыбнулся, а Вика подумала, что давно не встречала такой хорошей улыбки. Потом она поняла, что разглядывает этого человека с несколько чрезмерным интересом. У него были жаркие черные волосы, которые трепал свежий утренний ветерок и которые иногда падали ему на глаза. Что, впрочем, было не страшно — глаза прятались под солнцезащитными очками, и разноцветная веревочка от них контрастировала с живописной щетиной на загорелых щеках. Он был действительно очень загорелым и даже, наверное, несколько подсушенным солнцем, как люди, проводящие большую часть времени на пляже. Одежда была более чем веселенькой — широченная цветастая майка серфовой фирмы «О'Нил», выцветшие, но, судя по всему, не старые широкие джинсы и какие-то парусиновые сандалии на босу ногу. Еще у него был чувственный рот, и когда он приподнял очки, оказалось, что под ними прячутся красивые карие глаза.

Достаточно теплые, но присутствовало в них что-то то ли от контрабандиста и поножовщика, то ли от человека, который все время выписывает безумные пируэты на доске для серфинга. Тепло этих глаз вполне могло быть обманчивым.

«Чудесный солнечный бездельник, — подумала Вика, — какой-нибудь местный сердцеед-плейбой».

И вдруг в голове совершенно неожиданно мелькнула мысль о такой вот необычной версии курортного романа. Но то, что ее ждало дальше, заставило Викины глаза округлиться, и хорошо, что они были спрятаны под солнцезащитными очками «Рей-Банн». Потому что местный сердцеед-плейбой перешел с английского, причем совершенно чистого, без акцента, языка на такой же чистый, без акцента, русский.

— Здорово я вас разыграл, — сказал он. — Обычно так знакомятся местные буржуйцы, заводя разговор ни о чем.

— Знаю, — произнесла совершенно ошарашенная Вика, понимая, что впервые ее язык опередил желание ее мозга произносить именно это слово.