Книга о верных и неверных женах

Эта бесстыдница, как только услышала ее слова, перестала владеть собой, побледнела, выглянула в окошечко и увидела своего мужа в рубище нищего, скорбного и печального. Она побежала к любовнику, рассказала ему о муже и предложила бежать пока не поздно. Негодяй тут же вывел ее из дому, усадил на быстрого как ветер коня и приказал двум своим доверенным слугам отвезти ее в другой город и спрятать в таком месте, какое никому и на ум не придет.

А муж— то заметил свою жену в окошечке. Когда она скрылась и в доме все затихло, он понял, что причина позора именно в ней, что она покрыла его прахом бесчестия. Он подумал, что у дома, возможно, есть две двери и что мерзавцы могут бежать через другую дверь. Он скорее кинулся на другую сторону дома и увидел на быстром как ветер коне женщину, закутанную в покрывало. Два проворных и ловких слуги держали стремя, и она уже собиралась ускакать. По посадке и другим приметам муж сразу узнал свою жену, быстро подбежал, обнажил острый меч и свалил наземь одного из тех слуг. Другой же, увидев товарища в такой беде, бросился наутек, спасая свою шкуру. Тогда храбрый муж схватил повод коня, вскочил на другого и отправился в родной город.

Когда они подъехали к своему городу, муж не решился показаться людям на глаза и остановился в саду, чтобы ночью незаметно покончить с женой, а потом вернуться домой. Но от долгих скитаний по дальним краям, от тягот пути им овладела такая усталость, что он прилег отдохнуть, велев негодной жене растирать ему ноги. И тут напал на него сон, словно разбойники из засады на караван, и похитил его разум. По своему злосчастию он вытянул руки и ноги и растянулся, опьяненный напитком забвения. А поскольку небосвод-игрок каждый миг выкидывает все новые и новые шутки, то брат правителя, который узнал о всем случившемся и погнался за ними, прибыл как раз в это время в сад, где лежал тот муж с заснувшим счастьем. Он вошел в сад и увидел, что соперник его спит — вместе со счастьем своим, — а перед ним сидит жена. Не теряя времени, он обнажил блестящий меч и бедняга чуть было не уснул вечным сном. Но глупая жена с черным сердцем стала отговаривать любовника:

— Этот несчастный, — говорила она, — не заслуживает того, чтобы отправиться в ад таким легким и прямым путем, он достоин самых тяжких мук. Надо помучить его как следует в этом мире, а потом отправить в ад вниз головой, чтобы до самого Судного дня его душа не переставала страдать.

Говоря это, она велела любовнику связать мужу руки и ноги крепкой веревкой. Тут муж проснулся и увидел, что смерть подошла к нему вплотную. Он проклял свою беспечность и недальновидность, но вспомнил поговорку, что предначертания судьбы не сотрешь, и покорился року. А жена-бесстыдница собственной рукой закинула веревку на верхушку дерева и натянула так, что муж повис вниз головой, словно акробат. Негодяйка же на глазах его бросилась в объятия любовника и стала предаваться наслаждению, попивая розовое вино.

Она то подавала любовнику чашу пурпурного вина, то утоляла его жажду из рубиновых уст. Наконец, от опьянения и жарких объятий ее щеки порозовели, вино вожделения закипело, и она протянула к милому руки, прося удовлетворить ее желания.

— Настала пора вкусить сладость свидания, — говорила она, — и налить в горло этому несчастному смертоносный яд горя, чтобы он вкусил горечь и боль торжества врага. А потом мы будем истязать его разными муками, отрубим ему голову и положим на его же грудь, — ведь лучшей участи он не достоин.

И эта неразумная женщина, окунувшись со своими бесовскими желаниями и преступным вожделением в море разврата, стала предаваться мерзостному греху на глазах того безвинного, вся беда которого была в собственной глупости, и продолжала это.

Муж, хоть и претерпевал самые страшные муки, видя воочию этакое, нашел в себе силы обратиться с мольбой к владыке миров, ведь сказано: «Тот, кто ищет убежища у Аллаха, уже спасен» [27].

Меж тем упоительный напиток лишил этих нечестивцев способности соображать, и они по своей злой судьбе растянулись в забытьи, а наполненная вином чаша так и осталась рядом с ними. Висевший вниз головой несчастный муж взирал из своего скорбного положения на развратников, но не в силах был отомстить им. В это время по воле всемогущего творца с верхней ветки дерева сползла черная ядовитая змея, обвилась вокруг тела мужа, надула капюшон и, придвинувшись к самому рту несчастного, стала смотреть на него пристально. Пред этой страшной опасностью, рядом с которой внезапная смерть не больше чем аллегория, муж застыл на месте и взмолился про себя:

«О всеславный Аллах! Что это за напасти валятся на меня? Руки и ноги мои связаны веревкой, сам я повешен на дереве вниз головой. Только что я своими глазами повидал такое, что и не расскажешь, а теперь после всего этого передо мной маячит этот смертоносный див, одного изображения которого довольно, чтобы погубить человека, и он каждую минуту может убить меня! Что за проступки и недостойные деяния совершил я, что всевышний Изед обрек меня на такие муки и подверг в этом мире мучениям ада? Мне осталось жить всего несколько мгновений, и смерть я предпочитаю этим мукам, ибо сей кровожадный див, без сомнения, намерен стереть меня со скрижали бытия своим жалом, в тот момент, когда придет мой смертный час. Если судьба в своей книге предначертала, что я должен отправиться на арену небытия с таким позором, не вручив судьбе добровольно свою душу, то делать нечего. Но ведь несправедливо, что эти два мерзавца спасутся от моей руки и соединятся счастливо, что враг будет торжествовать надо мной, в то время как я покину этот бренный мир, эту обитель скорби. Об этом буду я сожалеть и горько стенать в могильном склепе, и дым скорби поднимется от моей могилы до самого неба».

Захваченный бедой муж говорил в душе своей эти слова, как вдруг змея сползла на землю, тихо подползла к тем двум несчастным, обвилась вокруг них трижды и посмотрела на них с гневом и яростью. Потом она подползла к чаше с вином, понюхала и, почуяв запах вина, подняла вверх голову, и на ее вздувшейся шее проступили капельки пота от ярости. Потом из ее пасти в чашу с вином упало несколько капелек зеленовато-желтого цвета. После этого она снова подползла к повешенному, обвилась вокруг его тела, как и в первый раз, и целый час держала свою раздувшуюся голову около его рта, глядя на него с участием, а затем уползла туда, откуда появилась.

Висевший вниз головой муж, увидев такое чудо, погрузился на самое дно пучины изумления, не ведая сути божественных деяний и не подозревая, что в этой чаше начнет искриться вино мудрости, что небо-игрок выкинет новую шутку.

Прошел еще час, и любовник очнулся от крепкого сна, сел и увидел безмятежно спящую на ложе неги возлюбленную, а рядом с ней чашу с розовым вином. Хмель его уже прошел, и тут он разом осушил чашу с роковым напитком. Смертельный яд тотчас поразил его, и он опьянел уже от вина небытия. Спустя некоторое время проснулась и та развратница и увидела, что ее милый спит непробудным сном. Она очень огорчилась и погрузилась в океан горестного изумления, не зная, кто мог влить в рот ему страшный яд, как его голова с изголовья жизни скатилась во прах смерти. В единый миг она с берега надежд упала в пучину отчаяния, розы наслаждения сменились шипами несчастия. И гнев овладел ее мерзким существом, и проснулась в ней ярость. От чрезмерного горя она схватила меч своего любовника и пошла к висевшему мужу, намереваясь разом покончить с ним, пролив напиток его жизни из чаши бытия на землю небытия. Муж, видя жену, охваченную пламенем ярости, с обнаженным мечом в руке, испугался, так как руки и ноги у него были связаны, а сам он висел вниз головой, так что положение его было хуже, чем у мыши перед кошкой. Он стал униженно молить ее, так как другого выхода не было.

— Успокойся, подожди минутку, — упрашивал он ее, — выслушай два слова. Хорошо, если ты согласишься, а нет — поступай как знаешь.

Жена опустила меч и проговорила:

— Эй, несчастный! Ты достоин виселицы. Говори, что хочешь.

Мужу, завязшему в тенетах беды, только и оставалось хвалить жену и унижаться перед ней.

— То, что случилось с тобой, — говорил он, — произошло не по твоей вине, я в этом уверен. Поскольку писец судьбы начертал и скрепил своей печатью в божественном диване мне такую позорную долю, а кисть рока в своем списке предписала мне такое бесславие, то было бы глупо сердиться на такую солнцеподобную, похожую на пери красавицу, как ты. Коли не будет тебе вреда от меня, то какой смысл убивать? Какая польза проливать кровь того, кто своим существованием не приносит тебе вреда? Если бы твой возлюбленный, которому ты отдала сердце, не скрылся в бездне смерти, тогда следовало бы спалить в огне смерти меня. Теперь же, когда его сладкая душа простилась с этим миром и отправилась в вышний рай, тебе надо избрать уделом терпение и принять от меня прощение за свои грехи. Ты сама знаешь, что я не отказываюсь от своих слов, если даже на меня обрушится небо. Если ты будешь милостива и ласкова со мной, как раньше, то я буду относиться к тебе нежнее прежнего и ни один волосок на твоей голове не пострадает. В этом мире, полном всяких невзгод, между влюбленными и любимыми случается много подобных злоключений, не ты первая попала в такое положение, не ты это изобрела, и потому мне не подобает за то, что случилось по воле судьбы и рока, мстить такой красавице, как ты.

Пусть твои черные локоны передо мною грешны,

Пусть твои черные родинки гонят от глаз моих сны,

Пусть твои нежные взоры насилье творят надо мной,

Пусть постоянно влюбленные ссориться осуждены, -

Долго обиды хранить на дорогах любви ни к чему:

Те, кто вино это пьет, и отстой его выпить должны [28].

Красноречивые и рассчитанные на глупость жены слова мужа обманули ее, она развязала ему руки и ноги, избавила от смертельной опасности и пала пред ним на землю, моля простить ее грехи. Муж не стал нарушать данную клятву и не лишил ее жизни. Он воздал хвалу Аллаху за спасение, вернулся домой и избрал себе уделом тесную и темную келью, отказавшись от благ этого мира, предавшись служению богу и покорности творцу.

— О шахзаде! — закончил рассказчик. — Неразумно обольщаться внешней красотой женщин и скитаться в долине безумия, предпочитая покою в этом двухдневном мире вечные муки. Мудрые и ученые мужи никогда не одобрят подобного поведения, ибо щеки красавиц лишены румян и аромата верности, а внешность их ущербна и подобна горькой тыкве, которая красива лишь на вид.

Второй рассказ

Рассказывают, что однажды друзья решили устроить пирушку и повеселиться в саду. У них было приготовлено все, что нужно для веселья и наслаждения, и они, не тревожась о коловращении времени, пили из чаши радости и украшали свой пир приятными словами и дивными речами. В разгар пира к ним вошел какой-то незнакомец и приветствовал их, как это принято. Пирующие ответили ему пренебрежительно, — им не понравилось, что он потревожил их. Они не стали оказывать ему знаков внимания, считая, что он только мешает им своим присутствием. Незнакомец по своему природному уму догадался об этом, его чело от стыда покрылось испариной, и он уселся в дальнем углу.

Прошло какое-то время, и он поднял склоненную в раздумье голову, снял чары молчания с клада слов и стал рассыпать среди пирующих целыми пригоршнями царственные жемчужины и блестящие каменья, смыв с лиц пирующих пыль недовольства прозрачной водой тонких мыслей. Гостей, холодных как лед, он согрел теплыми словами, а розы их настроения, которые было завяли при его появлении, распустились вновь под прохладным ветерком его сладостных рассказов, пестрых историй, приятных шуток и изящных острот. Он так развлек всех пирующих, что они сочли его появление благом и вступили с ним в беседу со всей горячностью души.

Этот юноша был очень красив, но на одной щеке его были изображены семиугольник и крест, и один из пирующих сказал ему:

— От ваших приятных слов сердца наши расцветают как розы, но мы не можем постигнуть смысла этих начертаний на вашей щеке. Если не будет это дерзостью, мы хотели бы узнать тайну их и снять с наших умов покров сомнений.

Юноша не стал слушать их просьб и хотел избежать разговоров, но друзья стали настаивать и упрашивать его, и, наконец, он поневоле заговорил.

— Это событие, — начал он, — недостойно того, чтобы рассказывать о нем, говорю только, чтобы не огорчить моих дорогих собеседников. Знайте же, что двадцать лет назад я служил в войске одного правителя. Однажды вместе с несколькими близкими друзьями я отправился погулять к пальмовой роще. Там была одна пальма, которая была намного выше всех, а финики на ней росли гроздьями, словно куски сладчайшей халвы. Они были вкусные, сладкие, приятные, но висели так высоко, что ни один из нас не мог дотянуться до них. И никто не решался лезть на такую высоту, и плоды оставались на дереве.

— Я умел, — продолжал рассказчик, — хорошо лазить на финиковые, кокосовые и иные пальмы, и друзья признавали мое превосходство в этом, поэтому, желая полакомиться, они стали упрашивать меня подняться на дерево. «Мы хотим, — говорили они, — попробовать этих прекрасных фиников, а также посмотреть, как ты взберешься на эту пальму, которая касается ветвями неба и финики которой доступны лишь птицам. Эта пальма — чудо, и только человек способен подняться до ее небесных высот». Как я ни отказывался, какие отговорки ни придумывал, друзья, подстрекаемые чревоугодием, не отставали от меня и в конце концов я подобрал полы халата, засучил рукава и стал проворно взбираться на ту пальму, которая доходила до самого неба, словно лестница. Вокруг собралось много народу, чтобы посмотреть на меня. Когда я поднялся до вершины, высокие и рослые мужчины показались мне малолетними детьми, а порой мой взор вовсе не достигал их, и они казались мне призраками.

Наконец, я сорвал несколько самых хороших и спелых финиковых гроздьев, сунул их за пазуху, а несколько сбросил вниз. Вдруг из-за листьев показалась огромная змея, черная с бело-желтыми пятнышками на голове. От ее пронзительного и ужасного взгляда лопался желчный пузырь, а сердце растворялось, словно соль в воде. Она устремилась ко мне, и вот я был на грани смерти. Едва я взглянул на нее, я затрепетал всем телом, от ужаса и страха суставы мои готовы были рассыпаться, душа, словно птица, норовила вылететь из тела. Я подумал: «Если я начну спускаться, то змея на полдороге уничтожит эту жалкую клетку, в которой обитает моя птичка-душа. Если я буду ждать, сей ужасный дракон, перед которым небесная напасть и внезапная смерть — одна лишь аллегория, проглотит меня. И то нехорошо и это, но хуже всего людская молва: ведь все станут говорить, что дурак-обжора погиб из-за фиников. Умереть и оставить на страницах судьбы бесславное имя! О владыка небесного престола, таков, видно, удел, которым наделило меня, слабого и немощного беднягу, небо». Пока я думал так, дракон подполз ближе, обвился вокруг моего тела и повис у меня на шее, словно перевязь меча. Змея надула свой капюшон, утвердила его перед моим ртом, уставилась на меня своим устрашающим взором и высунула из пасти извивающийся язык. От ужаса и страха я пришел в такое состояние, которое словами не опишешь и в мыслях не вообразишь. Даже сейчас, как вспомню, все волоски на теле моем становятся дыбом. От испуга кровь у меня в жилах застыла, а жизненные соки высохли. Я ухватился рукой за ветви дерева, а змея словно приросла ко мне. Под пальмой же собралась огромная толпа, люди упрекали друг друга, кричали, сочувствуя мне, а мне людские вопли казались каким-то странным далеким шумом. Родные и приятели стали причитать по мне, посыпая головы прахом.

И в это время по воле судьбы подъехал к пальме высокий и стройный юноша-нукер. В руках у него был лук и несколько стрел. Он спросил людей о причине их криков и причитаний. Ему рассказали обо всем и указали на меня, на которого было обращено всеобщее внимание. Юноша взглянул вверх и увидел меня и обвившегося вокруг моей шеи дракона, а потом спросил: «Есть здесь кто-нибудь из родственников этого бедняги?» Мои братья и родичи, которые стояли под деревом и оплакивали меня горькими слезами, спросили, чего он хочет. «Для всех очевидно, — сказал всадник, — что смерть нависла над этим юношей. Спасти его от гибели при помощи разума трудно и даже невозможно. Но если вы, ухватившись за прочную ветвь упования на Аллаха и опираясь на рукоять веры, дозволите мне, то я, полагаясь на милосердие всемогущего, пущу в этого страшного дракона стрелу и испытаю свое мастерство на этом человеке, который уже в объятиях смерти. Я — искусный стрелок из лука: темной ночью я попадаю в ножку муравья и не промахнусь, если даже подвесят на волоске горчичное зернышко. Я так силен в этом искусстве, что попадет стрела в цель или нет — полностью зависит от меня. Всевышний творец вручил мне знамя первенства в этом искусстве, во всех странах мира бьют в литавры, прославляя меня. Первой же стрелой я могу снести голову змеи, и юноше от этого не будет никакого вреда, даже волосок на его голове не пострадает. Но поскольку всеми делами вершит судьба, то я опасаюсь, как бы не случилось иначе: ведь вы тогда схватите меня и обвините в его гибели».

Все в один голос закричали: «Для спасения этого бедняги нет другого средства! Если ему суждено жить, то он спасется таким путем, а в противном случае — перед ним раскроется пасть смерти». Мои родные положились на судьбу и приняли предложение лучника. Этот юноша, да смилостивится Аллах над ним, взял свой волшебный лук, натянул тетиву и, призвав бога сохранить мне жизнь, прицелился в голову змеи и пустил стрелу. Казалось, что чародеи, — какие там чародеи, все волшебники — собрались у того лука.

Судьба воскликнула «Славно!» Ангел сказал: «Прекрасно!». [29]

Наконечник стрелы, словно доброе намерение, угодил змее прямо в голову, и голова покатилась на землю, и люди закричали громко, так что было слышно на небе: «Слава вечно живому, который не умирает и который всемогущ над всеми явлениями» [30]. Стрела осталась в голове змеи, и любопытные побежали, чтобы вытащить ее, но стрелок удержал их и подошел сам, поднял стрелу вместе с головой змеи. Но по воле судьбы голова в этот момент дернулась, и, поскольку чаша жизни того юноши была уже полна до краев, она ужалила его в губу ядовитым жалом, и этот человек с нравом ангела в мгновение ока отправился в вышний рай. Змеиная голова так и осталась на его губе, словно скрепка на бумаге. И стар и млад стали причитать и оплакивать его, дивясь, сколь разнообразны и различны веления и решения всевышнего творца, в славном чертоге которого нет места человеческой мысли, к воле которого не имеет касательства слабый человек. Люди погрузились в бескрайнее море изумления, признали всемогущество Аллаха и стали громко причитать, восклицая: «Да, ты наш господь!» [31].

Я же возблагодарил и восславил Аллаха, насколько это в силах человека, сполз с пальмы, подошел к тому побегу из райского сада и проводил его до того места, куда он должен был неизбежно вернуться, иными словами, до могилы. Мы приготовили все, что необходимо для погребения, а когда зарыли сокровище в землю, то, уповая на милосердие Аллаха, отправились к нему домой и стали утешать его родных, как это принято в наше время. Соблюдая обряд траура, мы стали успокаивать их, говоря, что в этой бренной обители тревог никому не избежать подобной участи и ни вопли, ни причитания не помогут — остается только терпеть.

Когда были исполнены все обряды поминок и траура, я остался в их доме на некоторое время и однажды увидел там девушку, подобную двухнедельной луне, — это была дочь погибшего. Из-за кончины отца она была в лиловом траурном платье и из глаз ее падало целое небо звезд-слезинок. От ее поразительной красоты затрепетало мое сердце, а ее вьющиеся локоны опутали, словно шею врага, мою душу, и в этом волнении неделя траура показалась мне семью годами. Когда окончился траур и прекратились причитания, я принес фруктов, сладостей, всяких яств, благовоний и много других подарков, чтобы выразить свое расположение этой семье и завязать с ними дружбу. Когда дары были вручены и приняты, я высказал желание укрепить наши отношения браком с дочерью покойного. Ее мать после обычных пустяковых отговорок снизошла к моей просьбе и выдала за меня ту драгоценную жемчужину. От радости, что гурия и пери будет возлежать на моей постели, я расцвел, словно роза, от восторга я не помещался в своей рубашке. Во всем я старался угодить жене, так что она, наконец, почувствовала ко мне влечение и из возлюбленной превратилась в влюбленную. Ее и моя родня крепко подружилась, и об этом вскоре узнали все соседи. Вскоре ее любовь ко мне уже не знала пределов, и она полюбила меня даже больше, чем я ее, так что в любви, покорности и добродетели она обыграла бы любую, словно в игре в чоуган.

Так прошло какое-то время, и жизнь наша протекала в согласии и мире. Но вот однажды среди ночи, когда ударили в шаханшахские литавры [32], я открыл глаза и осмотрелся, но не увидел около себя супруги. Я подумал, что она вышла по нужде, и вскоре заснул. Но на следующую ночь произошло то же самое, и я заподозрил жену в измене. И на третью ночь мне пришлось отведать того же, и тогда я стал дожидаться ее, не смыкая глаз. Под утро, когда кричали петухи и муэззин призывал верующих к молитве, я услышал шорох ее шагов, а потом стук двери. Мои догадки перешли в уверенность, и я убедился, что в стене ее добродетели пробита брешь. Все мои помыслы теперь были поглощены тем, как бы раскрыть эту тайну, а сердце сжималось в тревоге и смятении.

И вот однажды с самого начала ночи я стал бодрствовать, чтобы развязать этот узел и разоблачить ее. Я увидел, что эта проклятая беспокоится оттого, что я не сплю, но сама притворяется спящей. Так я убедился в ее нечестных помыслах, и тогда я ради успеха своего дела положил голову на подушку, завернулся в одеяло и громко захрапел, притворяясь спящим. Когда та бесстыдница с мерзким нутром решила, что я заснул, как и ее счастье, то она без промедления вскочила с постели, взобралась на стену и спрыгнула во двор. Я тоже встал, спрятал за пазухой кинжал, набросил на голову покрывало и направился вслед за ней. А эта гнусная негодяйка уже спешила по степи. На расстоянии одного куруха от города росла пальмовая роща, а в той роще находилась келья каландара, рослого и плотного. Опершись на палку, который треплют коноплю, он крутил свои усы, дожидаясь ее. Жена моя вошла, а я спрятался за стволом дерева. Увидев ее, каландар вскочил в гневе и принялся колотить ее палкой по спине и бокам, а потом выволок за косы из кельи. Она же молила его о прощении, говоря: «Хоть я и виновата, но опоздала я не по своей воле, так как мой несчастный и проклятый муж долго не засыпал. Как только он заснул, я бегом прибежала к тебе. Прости мне этот тяжкий грех и смилуйся надо мной». Через некоторое время гнев каландара утих, и он принял ее у себя в келье, посыпая темя ее судьбы и себя прахом в обоих мирах.

При виде всего этого меня с ног до головы охватило пламя гнева, и я затрепетал от ярости. А каландар меж тем, окончив свой труд, вышел из кельи и присел помочиться у дерева, за которым притаился я. Тут я и всадил ему в шею кинжал, отрубил голову и бросил ее оземь, словно шарик. Сам же я влез на дерево и спрятался в листве. Прошло около часа, и та бесстыдница вышла из кельи и позвала каландара, но не услышала ничего в ответ — ведь птица без головы не подает голоса. Она подошла и увидела отрубленную голову и потоки крови. Тут мерзавку охватило пламя скорби, она побежала в келью, взяла в одну руку закаленный меч, а в другую — светильник и разъяренная вернулась. Как безумная металась она по роще, чтобы отомстить тому, кто убил ее любимого. Она была так разгневана и разъярена, что, если бы ей повстречался лев, она и на него набросилась бы. Но убийцы она не нашла, отчаялась, вернулась к трупу каландара, положила его в мешок, вскинула на спину, пронесла оттуда на расстояние целого куруха и бросила в реку, а потом, скорбная и печальная, направилась в город. Я же поспешил вперед и до ее возвращения домой улегся в постель, набросил на голову одеяло и погрузился в сон.

Придя домой, преступница, увидев меня спящим, успокоилась и села, плача, на краю постели.

Когда окончилась темная ночь и настало светлое утро, я встал и, как обычно, совершил намаз. А у этой развратницы было семеро братьев, равных по силе и мощи Рустаму и Исфандияру, хотя глупых и недалеких, и я от страха перед ними не решился сразу с ней расправиться, а стал потихоньку изыскивать пути, чтобы, сохранив жизнь себе, покончить с ней. Приняв такое решение, я несколько дней не подавал и виду, что знаю обо всем, не говорил ни слова. А жена моя, пораженная горем, все время грустила, скорбела и даже оделась в траур.

И вот однажды я решил совершить омовение для намаза. Кувшин с водой стоял в другом углу, а проклятая бесстыдница сидела на курси около кувшина. «Подай-ка мне кувшин», — сказал я. Она неохотно встала, грациозно протянула руку к кувшину, но оставила его на месте. «Что же ты не несешь?» — спрашиваю я. «Он тяжелый, я не могу поднять», — отвечает она, и тут у меня вырвалось словно нечаянно спущенная стрела: «Этот кувшин не тяжелее трупа каландара!»

При этих словах пламя ярости загорелось в ней, лицо ее изменилось, от гнева на лбу выступила испарина, она быстро схватила кинжал — тот самый, которым я убил каландара, — и не успел я оглянуться, как она бросилась на меня и принялась полосовать меня по лицу. Я растерялся, и не успел я завязать шаровары и подняться, как она, словно Иклидус, начертила на моем лице эти линии и нарисовала такие красивые и изящные фигуры. Потом я схватил проклятую бесовку, скрутил ей руки, позвал ее братьев, рассказал им обо всем и решил отказаться от семьи и зажить свободно, как лилия [33], разорвав путы, связывавшие меня с этим миром. Я облачился в рубище, подружился с отшельниками и перестал искать общества сильных мира сего и богатых. А братья сожгли негодяйку на костре, отправив ее прямой дорогой в ад.

— О благородный и царственный шахзаде! — закончил надим свой рассказ. — Всевышний Изед сотворил падишахов на благо знатных и простолюдинов. Он возвеличил их над всеми людьми для того, чтобы они объединяли людей, самых совершенных из творений бога. Не подобает шаху предаваться любви к слабым женщинам, их щекам, локонам, родинкам и бровям, — ведь их натура сотворена из хитрости и обмана, а розы их щек никогда не источают аромата верности.

Третий рассказ

Другой надим также нарядил красавицу красноречия, чтобы утешить шахзаде.

В одном городе, — начал он, — жил юноша, красавец с добрым нравом. На щеке у него было два рубца, которые перекрещивались наискосок. Иногда он приходил ко мне и рассказывал всякие смешные истории и анекдоты. И вот однажды я спросил его:

— Откуда у тебя эти странные шрамы? Может быть, ты сражался на поле битвы с храбрыми воинами? Или разбойники напали на тебя? Открой мне эту тайну.

Юношу огорчила моя просьба, он долго молчал и после некоторого раздумья сказал:

— Лучше бы ты из дружбы ко мне отказался от своей просьбы, ибо этот случай не заслуживает упоминания, напротив, его следует забыть.

От этих его слов мое любопытство возросло десятикратно, и я стал приставать к нему и умолять его без конца. Он опять замолчал, не давая рыбе речей спуститься в море речения. Чем больше я просил, тем больше он упорствовал, и я дошел до такой степени волнения, что потерял всякое терпение и перестал владеть собой. Я так приставал к нему, что и представить невозможно, и юноше ничего не оставалось, как приподнять с красавицы-тайны покров, вывести ее в круг красноречия, и вот он начала отмерять жемчужины своей тайны на весах ясного слога.

— Однажды, — начал он, — вместе с несколькими приятелями я отправился погулять в степь. Вдруг на краю лужайки показалась газель с глазами, как у красавицы, изящная и грациозная. Она пощипывала травку и смело приближалась ко мне. Я поскакал к ней на коне, быстром как ветер, а газель умчалась от меня словно молния, резвясь в лазурной траве. Я отпустил повод своего гнедого скакуна и помчался вслед за ней. Друзья мои отстали, и я оказался один в пустыне, где не слыхать было и запаха людского жилья. Полуденный зной был в самом разгаре, и капли пота, падавшие с коня, походили на звезды в небе. Вдруг мой конь споткнулся, угодил ногой в яму и полетел через голову, а я упал с него, словно мячик, отброшенный чоуганом. Я испытал страшную боль, и мне показалось, что я ступил на порог смерти, что нить моей жизни оборвалась. Но, видно, от этой взятой на подержание жизни оставалась еще частица, и я остался невредим. С большим трудом, превозмогая боль, я встал, испытал свои силы и убедился, что без посторонней помощи мне не сесть в седло. Пришлось мне несколько часов пролежать на земле, набираясь сил. Наконец, голова моя, которая кружилась, словно небесный свод, стала соображать по-прежнему. Тут ко мне подошла, ковыляя, какая-то старуха, древняя и немощная. Стан ее был изогнут, как брови луноликих красавиц, зубы, когда-то подобные жемчужинам, поредели, а время избороздило щеки морщинами, словно рябь поверхность воды. Она шла, опираясь на посох, еле передвигая ноги и подымая пыль. Увидев ее, я удивился и испугался: что делать такой немощной и дряхлой старухе в безводной и дикой пустыне, где нет живого человека, где и мужи с силою льва дрожат от страха, словно осиновый лист на ветру. Я подумал, что это гуль, принявший облик старухи, и что он появился неспроста. Старуха подошла поближе, и я в страхе поднялся, чтобы отвесить низкий поклон. Я начал заискивать перед ней и говорить приятные и льстивые слова. Старуха, видя, что я испуган, обошлась со мной как ласковая мать, проявила милость и благосклонность и стала с участием расспрашивать меня. Я же, растерянный и горестный, словно скиталец на чужбине, сбившийся с пути из-за его бесконечности, вновь обрел свое сердце и, уповая на ее благосклонность, рассказал ей обо всем.