Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

      "Может быть, и не убьют? - мелькнула вдруг среди черных предчувствий светлая мысль в голове Федора. - Ведь полтора года я уже на позициях, а бог миловал... Нет, могут все-таки теперь убить!.." - опять засосало под ложечкой.
      Глядя на колонну солдат, безропотно идущих к рубежу, который через несколько часов разделит мертвых и живых, Федор подумал: какая же сила ведет в бой их, объятых ужасом и протестом против смерти?! Трусы ли те стрелки первого полка, что отказались идти в наступление? Ведь многим из них грозят расстрел и каторжные работы. Может быть, они храбро высказали протест против насилия и против своего уничтожения на поле брани, хотя знали, что их ожидает пуля от собственных товарищей по дивизии, которым завтра прикажут расстрелять бунтовщиков? Воистину неисповедима душа человеческая.
      Послышался голос батальонного командира: "Господа офицеры!" От конца колонны показалась группа всадников. В неверном свете луны было плохо видно, но Федор решил, что это высокое начальство. Так оно и оказалось.
      - Батальон, смирно, равнение направо! Господа офицеры! - резко, как на царскосельском параде, прозвучала команда батальонного.
      - Здорово, молодцы-сибиряки! - пробасил подъехавший начальник дивизии.
      - Здра жела, ваше превосходит-ство! - дружно гаркнули стрелки.
      - Спасибо за молодецкую службу! - В тоне генерала прозвучали льстивые нотки.
      - Рады стараться, ваше превосходит-ство! - в один голос ответили вторая, третья и четвертая роты.
      Кавалькада тронулась дальше, но тут начальник дивизии увидел капитана Крылова и подъехал к нему. Офицеры вытянулись в седлах, приняв положение "смирно". Генерал протянул руку капитану Крылову, а затем и Федору.
      - Благодарю вас, господа офицеры, за то, что ваши солдаты проявили стойкость и верность присяге! - растроганным голосом обратился генерал к Крылову.
      - Не стоит благодарности, ваше превосходительство! - чуть иронично позволил себе ответить капитан. - Еще впереди наступление. Как-то оно сложится!
      - Все равно спасибо! - тряхнул головой генерал. - Хоть за то, что зараза первого полка на вас не перекинулась...
      Мимо стали проходить роты второго батальона.
      - Здорово, молодцы! - рявкнул генерал.
      - Здра жела, ваше превосходит-ство! - стройно донеслось в ответ.
      - Спасибо за молодецкую службу!
      - Рады стараться, ваше превосходит-ство!
      Генерал со своим штабом поскакал вперед, и теперь оттуда доносилось "здра жела" и "рады стараться".
      Крылов тронул лошадь и, когда поравнялся с Федором, зло бросил ему:
      - Смотри-ка, какой добрый генерал сделался! Перед нами заискивать стал, что не поддались примеру первого полка...
      - А вы не думаете, Николай Андреевич, что это только первая ласточка? осмелился спросить Федор.
      - С вашими взглядами вам видней! - поддел его капитан. У Федора отпало желание комментировать события. Поручик понял, что его либеральные настроения уже были предметом обсуждения.
      Часа через два группа офицеров, в которой был и Федор, немного опередив свой батальон, спешилась на второй линии окопов олайской позиции. Было еще темно, луна по-прежнему бросала свой зыбкий свет на широкую - с версту болотистую равнину, покрытую снегом. На той стороне чернел лес, в котором сидел немец. Эту долину предстояло пересечь атакующим батальонам.
      Румянцев и командир четвертого батальона взяли своих ротных и вышли в первую линию, чтобы на месте определить границы участков, занимаемых ротами, высмотреть ориентировочные пункты для атаки.
      Стоя в окопе, поручик внимательно разглядывал белесую долину, спускающуюся от высокого берега, где теперь расположился его полк, но так ничего и не смог высмотреть. Очевидно, с таким же результатом проходила и рекогносцировка батальонных командиров. Недолго посовещавшись, офицеры разошлись. Федор нашел солдатскую землянку, в которой были стрелки его взвода. Унтер-офицер держал специально для него место на нарах, покрытых соломой. Федор прилег не раздеваясь и провалился в сон. Проснулся он оттого, что его осторожно трясли за плечо.
      - Ваше благородие! - заботливо, словно нянька, говорил унтер. Приказано начать атаку!
      Сон еще словно песком присыпал глаза, но сознание уже включилось. Федор вышел из землянки на свежий морозный воздух. Начинался рассвет. Где-то справа грохотала артиллерия. Но здесь было еще тихо. Денщик Прохор с кувшином в руках выскочил вслед за поручиком. Федор поплескал себе на лицо холодную, с ледком, воду. Она его освежила.
      До блиндажа, где поместился штаб батальона, было рукой подать. Поручик спустился под железобетонную плиту, лежащую поверх накатов бревен, и очутился в просторном помещении.
      Румянцев с перекошенным от злости лицом говорил по телефону. Бросил трубку, не говоря ни слова, и схватился за папиросы.
      - Мерзавцы, кретины безмозглые! - дал он выход своему раздражению. Как же можно среди бела дня без артподготовки начинать атаку на открытом месте?! Ведь от наших окопов до немецкой линии целую версту надо идти, а немец сидит наверху, на таком же высоком берегу, и будет палить из пулеметов! Да еще и проволоки черт знает сколько он накрутил перед своими окопами да блиндажей настроил!.. Вот тебе и генеральские комплименты! Наверное, в первом полку нашлись умные люди!..
      Обычно сдержанный, подполковник пересыпал каждое слово своего монолога отборной казарменной руганью, адресованной не только генералу, но и повыше. Собравшиеся ротные и взводные с сочувствием слушали своего командира.
      Снова раздался зуммер телефона. Румянцев махнул рукой Крылову: "Сними!"
      Капитан послушал и доложил:
      - Начальник дивизии приказал немедленно начинать наступление!
      Орлов простуженно шмыгнул своим крупным носом:
      - Вероятно, мы будем производить демонстрацию, а наступать станут соседи справа! - высказал он предположение.
      - Демонстрация, демонстрация... - злобно повторил подполковник и покрыл автора этого предположения, а вместе с ним бога, душу, немцев, штабных, генералов, союзников, интендантов и всех тыловых крыс многоэтажным адресом из существительно-глагольно-прилагательных конструкций.
      Потом он встал, опоясался ремнем с надетой на него кобурой револьвера, перекрестился и сказал:
      - Прости мне, господи, что поведу на бессмысленный убой моих стрелков, аки скот какой!.. Как я им в рожу-то гляну, когда в атаку подниму?!
      - Не в первый раз, господин полковник... - отозвался капитан Крылов. Мы можем смотреть им в глаза - ведь с ними идем, а не в блиндажах с генералами остаемся!
      17. Петроград, декабрь 1916 года
      Холодным английским поклоном Коновалов приветствовал собравшийся штаб буржуазной армии, готовившейся к похищению скипетра и державы у дома Романовых, безраздельно владевших ими триста лет. Господа заговорщики радушными, любезными, очаровательными улыбками встречали своего собрата. За спиной Коновалова явственно вырисовывались капиталы и промышленная мощь первопрестольной Москвы, и с ним следовало считаться. К тому же он был одним из самых деятельных организаторов ложи, никогда не скупился, когда надо было пожертвовать десятки тысяч на благое дело. О его щедрости ходили легенды. Говорили даже, что он дает деньги Горькому на издание газеты "Новая жизнь", отмеченной явным меньшевистским креном.
      Коновалов сразу же сделался центром всего собрания. Его ждали. Некрасов тут же предоставил ему слово.
      - Меня беспокоят слухи, которые распространяются по Петрограду относительно заговора гвардейских офицеров против Николая Александровича, по-хозяйски без предисловий высказал Коновалов продуманное в автомобиле. Чтобы нас не опередили царь и Протопопов, следует максимально ускорить подготовку к делу. Главную работу надо совершить до пасхи. Александр Иванович, - обратился он к Гучкову, - расскажите, как обстоят дела с военными?
      Обрюзгший, усатый Гучков, одетый в отличие от других господ в английский френч цвета хаки, такого же цвета брюки, в светло-коричневых крагах и ботинках на толстой подошве, на несколько секунд задумался, собираясь с мыслями. Потом вздохнул, как паровоз, трогающийся с места.
      - Александр Иванович прав... - выдохнул он. - Надо назначать срок переворота. Иначе может быть поздно - либо Николай Романов что-нибудь придумает, либо разразится народная революция, кровавый бунт, который отнимет у нас все то, что мы можем получить в результате переворота.
      - Правильно! - горячо подался в сторону Гучкова молодой Терещенко. У него всегда на щеках - то ли от чахотки, то ли от отменного здоровья горели красные пятна, как у купчих на картинах Кустодиева. Теперь эти пятна от возбуждения просто пылали. - Александр Иванович правильно говорит, что нам пора прекратить пустые мечтания. Плебс нас опередит, да к тому же, кажется, эти большевики успешно разжигают массу...
      Гучков надул недовольно щеки. Он не любил, когда его прерывали. Терещенко понял и отпрянул назад, в свое кресло.
      - Я готов доложить братьям, как складывается обстановка в военных кругах, - грозно пробасил Гучков. - Я и Терещенко склонили практически всю верхушку армии споспешествовать нашему делу. Во-первых, получено согласие генерала Алексеева. Подозреваю, что из-за встреч со мной и особенно из-за нашей переписки государь удалил его якобы по болезни в Крым. Ха-ха, коротко хохотнул Гучков. - Но Василий Иосифович Гурко, исполняющий должность начальника штаба Ставки, полностью наш человек. Он всей душой предан идее замены Николая Александровича его братом Михаилом и установления конституционной монархии вроде английской... Генералы в Ставке поручили представлять их в Петербурге в момент смены власти генералу Крымову. Мы договорились, что Александр Михайлович Крымов в начале марта будет командирован в Петроград, чтобы стать во главе военной части нашего братства. Далее. Генералы Рузский и Куропаткин высказались благожелательно. Брат Терещенко встречался с Брусиловым. Этот популярный герой сказал ему: "Если придется выбирать между царем и Россией - я пойду с Россией". Так что Юго-Западный фронт не будет противодействовать нам...
      Общие положения, изрекаемые Гучковым, Коновалов знал и, не вслушиваясь в них, разглядывал убранство двух соединенных помещений банка. Коллежскому секретарю было удобно наблюдать и за игрой настроений на лицах присутствующих.
      Наконец Гучков заговорил вполне конкретно.
      - Есть несколько вариантов военного плана, - грозно вымолвил он, словно подозревая сопротивление. Но никакого протеста не отразилось на лицах братьев.
      - Действовать в Царском Селе или Ставке опасно. Могут вступить в дело неучтенные силы в виде частей или офицеров, верных императору. Поэтому Гурко или Алексеев, если его удастся вернуть из отпуска-ссылки, должны выманить царя из Царского Села сначала в Ставку, чтобы изолировать его от Александры Федоровны. Затем, после краткого пребывания в Ставке, откуда Николай Романов может все же быстро связываться с Александрой, Протопоповым или верными ему людьми по прямому проводу, его следует снова услать оттуда и доставить на арену действия. Таковой я предлагаю одну из железнодорожных станций на пути следования царского поезда в Новгородской губернии. Там, в одном из бывших аракчеевских поселений, расположена гвардейская часть, с которой связан князь Дмитрий Вяземский, сын известного члена Государственного совета, бывшего управляющего уделами, потерпевшего в свое время за либерализм. Молодой Вяземский - уполномоченный Красного Креста, камер-юнкер, он стоит во главе летучего санитарного отряда, созданного на средства Петербургского бегового общества...
      - Вы имеете в виду-с не ту ли дивизию, которая так часто отступала, что получила название "Петербургского бегового общества"? - ехидно спросил адвокат Керенский, тощий, сутулый, с угреватым носом и короткой прической торчащих черных волос.
      Гучков грозно посмотрел на него, но не удостоил ответом, хотя брат Керенский и был генеральным секретарем ложи. Все тоже сочли выпад Александра Федоровича за неуместную в серьезных делах шутку. Но что было взять с краснобая-адвоката!
      - Отряд князя входит в состав того района, которым я имею честь руководить и, следовательно, осуществляю там полное влияние, - продолжал Гучков. - Помимо того, следует к середине марта вызвать в Петроград те части, командиры которых верны нам и могут положиться на своих солдат. Это требуется для страховки переворота в столице и Царском Селе, где надлежит арестовать императрицу, объявить царевича Алексея царем, а великого князя Михаила Александровича регентом при малолетнем царе... С этой целью предполагается для начала уговорить царя поочередно перевести в столицу гвардейские кавалерийские полки на отдых и для поддержания порядка, а запасные части, среди которых сильна большевистская агитация, вывести на фронт или в другие города. Дело облегчается тем, что Протопопов стоит на такой же точке зрения в отношении петроградских запасных полков и готов подыграть нам. Кроме того, царь хотел бы ввести в Петроград столь любимый им гвардейский экипаж, не подозревая, что антиправительственное настроение матросов и офицеров этого экипажа созрело еще до войны. Во время моего свидания с генералом Гурко, - докладчик нажал на слово "моего", - Василий Иосифович обещал, что сознательно не выполнит приказа царя и направит в Питер именно те части, которые мы ему укажем...
      - А есть что указывать? - осведомился сухонький князь Львов, воодушевленный донельзя тем, что его прочат в премьеры будущего правительства. Он все время лез с назойливыми вопросами и многозначительно тряс бородкой по любому поводу. - Поможет ли генерал Крымов? - добавил он второй вопрос.
      Гучков сдержал свою врожденную агрессивность из уважения к сединам будущего министра-председателя, но суровым тоном изрек:
      - Господа, очевидно, есть смысл более подробно объяснить роль генерала Крымова в наших работах... Извольте знать, что с июля 16-го года, когда с генералом впервые встретился брат Терещенко, Крымов буквально горит нашей идеей. Крымов - один из немногих генералов, которые из великой любви к родине не побоялись прямо вступить в ряды нашей небольшой группы решившихся на государственный переворот... Он неоднократно приезжал в Петроград и убеждал сомневающихся, что медлить дальше нельзя... Он и его военные друзья вполне сознавали, как и мы, что если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, то смену власти произведут народные массы. А мы прекрасно понимаем, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить России... Теперь, я повторяю, генерал Крымов вызван из Румынии в Петроград на начало марта, чтобы возглавить воинские части, которые пойдут за храбрым генералом...
      Терещенко самоуверенно прервал Гучкова:
      - Очевидно, в предварительном порядке, для подготовки думцев к перевороту генерал Крымов на один-два дня приедет с фронта?.. Этот энергичный человек один стоит целой дивизии. Хотя и известный грубиян и матерщинник...
      - Я могу продолжать? - неприязненно рявкнул на молодого конкурента в лидеры толстяк Гучков, его щеки грозно надулись.
      - Извольте, Александр Иванович! - поклонился со своего места Терещенко. - Я приношу извинения собратьям за то, что все время вас прерываю...
      Гучков поспешил захватить поле сражения.
      - Я не сказал еще о том, что гвардия в Петрограде ненадежна для правительства. Оппозиционные гвардейские офицеры собираются для обсуждения текущего момента не только в салоне графини Шереметьевой и в интимных кружках, о чем знает департамент полиции. Нет, господа гвардейские офицеры особенно те, что зачастили в дом нашего уважаемого графа Александра Анатольевича на Сергиевской, - Гучков выразительно посмотрел в сторону графа Орлова-Давыдова, - ведут нашу работу в запасных частях Преображенского и Павловского полков. Они хотят взять на себя роль декабристов и вывести эти полки на Дворцовую площадь для вооруженного давления на власть. Они соединятся здесь с Литовским и Семеновским полками, затем арестуют правительство в Мариинском дворце и отдадут себя в распоряжение Государственной думы. Государь даже у гвардейского офицерства и солдат не пользуется авторитетом "священной особы", каким пользовался раньше. Престиж его власти никогда еще не падал так низко, как теперь, и мы обязаны этим воспользоваться.
      - Я должен поведать вам о "морском плане" переворота, - выпалил Гучков, боясь, что его снова перебьет Терещенко. - Его тоже следует принять во внимание. И учесть...
      - Что же это за "морские планы"? - снова оживился князь Львов.
      - Сейчас, господа, - забыв в возбуждении о традиционном обращении "братья", забасил Гучков. - Я коснусь этой комбинации, которая может оставаться резервной на тот случай, если "сухопутный" вариант провалится. В среде морского офицерства есть определенная организация, которая может способствовать дворцовому перевороту или сама совершить его. Поэтому мы должны держать ее под своим контролем и не давать им воли. Собственно, есть несколько морских кружков, нити от которых тянутся к разным кругам общественности - начиная от великокняжеской среды до кругов думских и земских. Так, один из планов зреет в морском Генеральном штабе, где его пружиной, ключ от которой в нашей ложе, является капитан первого ранга, помощник начальника штаба граф Капнист...
      - Это не брат ли члена Государственной думы? - задал вопрос Маклаков.
      - Воистину он... - скороговоркой ответил Гучков и принялся излагать далее: - Самое важное, что моряки в Ставке могут опираться на ту часть "гвардейского экипажа", которая направлена туда для несения охраны императора. Последней каплей неудовольствия руководителей этого кружка, переполнившей чашу их терпения, стала история с несостоявшейся кандидатурой их любимого морского министра Григоровича на пост председателя Совета министров.
      - Что за история? Почему ничего не знаю? - опять вылез Львов, которого особенно возбудили слова "председатель Совета министров".
      - Григорович был вызван в Ставку по инициативе царя. Наш неустойчивый верховный властитель намечал его на этот пост, что сделалось широко известным в Ставке. Моряки обрадовались, думая, что будут иметь столь высокого ходатая по их делам. Но государь не только ничего не сказал Григоровичу о намечавшемся назначении, но задал просто дурацкий вопрос: у вас имеются доклады? Ха, как будто царь сам и не вызывал морского министра для доклада...
      Братья с глубоким вниманием слушали сообщение "военного" руководителя ложи. Они хорошо понимали, что в планируемом ими перевороте роль армии будет исключительно велика. Если офицерство останется верным Николаю, то всякая фронда будет раздавлена железным кулаком армии, а в судьбах заговорщиков самым мягким наказанием станет ссылка в Сибирь. Новоявленные "спасители отечества" всерьез планировали использовать "декабристские" настроения определенных слоев офицерства, чтобы армия была на их стороне, а не на стороне Николая. Поэтому сообщение о различных проектах дворцового переворота в гвардейской, военной и морской верхушках вызывало у них уверенность в благоприятном исходе дела.
      Гучков закончил свой доклад и замолчал. Паузой воспользовался Коновалов. Он предложил главу военно-морского заговора Житкова пригласить на заседание военной ложи в особняк Орлова-Давыдова и послушать о готовности моряков к перевороту. В собрании военных братьев должны быть выбраны также пользующиеся авторитетом лица, коих следует направить к высшим военным начальникам на фронте. В момент переворота эти посланники должны обеспечить спокойствие армии в то время, когда начнутся события в тылу.
      После слов Коновалова наступило молчание. Все понимали, что главные события приближаются. Их грозовой характер пугал многих братьев. Но забрезжившая на горизонте власть неудержимо манила даже самых робких.
      Паузой воспользовался хозяин. Михаил Михайлович Федоров нажал на кнопку электрического звонка - все в его банке было электрифицировано, - и официант в строгом черном фраке вкатил тележку с чашками кофе и чая, бисквитами. Вслед за ним другой принялся обносить гостей подносом с рюмками коньяку.
      - Нет ли виски с содовой? - спросил Коновалов, когда он выбрал чай и отказался от коньяка.
      - Минуточку-с!.. - ответил прыткий официант, и несколько мгновений спустя фабрикант-англоман получил огромный, словно ваза, стакан, в котором была любимая им пропорция виски, воды и льда.
      18. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года
      Офицеры вышли в окоп. Было уже светло, и немец, заметив оживление в стане противника, открыл артиллерийский огонь из тяжелых орудий. Поручик хотел было отправиться к своей роте, но не успел. Дорогу преградила целая группа офицеров во главе с командиром полка, спешащая к блиндажу. Федор посторонился, но его глаза встретили какой-то беспомощный и молящий взгляд полковника, которым тот оглядывал всех офицеров батальона.
      - Выводите роты за линию, господа! Вы хоть вид сделайте, хоть с пригорка в долину сойдите! - униженным тоном сказал командир полка.
      - Мы сейчас идем в атаку, господин полковник! - брезгливо ответил Румянцев.
      - Так выведете?! - с недоверием и надеждой, не замечая презрительных нот в голосе командира батальона, воскликнул полковник.
      - Господа, начинайте! - кивнул своим офицерам подполковник. - А вы пройдите в блиндаж! Обстрел сейчас усилится... - небрежным жестом пригласил полковника командир батальона. Словно услышав его, тяжелый немецкий снаряд снес неподалеку сосну, так что всех засыпало мелкими острыми щепками. Штабные чины полка отправились в блиндаж, но полковник вытащил бинокль из футляра и встал к брустверу, изучая позицию противника. Его лицо приняло спокойное, деловое выражение. Федор понял, что "подъезжание" к батальону было вызвано не трусостью, а боязнью не выполнить приказ начальника корпуса. А может быть, и растерянностью от того, что всегда послушные солдаты вдруг выразили массовый протест против войны.
      Однако размышлять Федору было некогда.
      - Теперь наш черед, пошли! - скомандовал он группе связи и стрелкам взвода.
      - Погодь минутку, ваше благородие! - тронул его один из солдат, в котором Федор узнал одного из самых бойких стрелков роты, Михаила Косорукова. Поручик повернулся к нему, думая, что у Михаила есть какое-то срочное сообщение.
      На то место, куда они секунду назад должны были вылезти через мерзлый бруствер окопа, упал снаряд и поднял в воздух комья черной пойменной земли.
      - Вот теперь можно! - спокойно сказал Косоруков. - Небось сами учили, что два снаряда в одно и то же место не попадают!..
      Федор вспомнил уроки, которые давал солдатам, и ему стало теплее от того, что они так быстро сумели приложить теорию к жизни. "А ведь это приложение спасло, пожалуй, сегодня и меня, и его самого!" - мелькнуло в мыслях у Федора.
      Скатившись в долину с высокого берега, Федор пробежал шагов сорок и, задохнувшись, упал в снег. Рядом с ним попадали и солдаты.
      Все поле было покрыто чернеющими на снегу пехотинцами. Кто только что упал, кто поднимался в перебежку, а кто и затих навечно, получив свою порцию свинца или картечи.
      Не было ни мыслей, ни чувств. Федор поднялся и снова побежал, пока хватило воздуха. Потом снова упал в снег, остудив разгоряченное лицо. Опять перебежка и снова лицом в снег.
      Вдруг что-то тяжелое, словно огромная птица, прошелестело в воздухе, и за спиной раздался грохот разрыва. Ему сопутствовал длительный яркий свет.
      "Стреляют осветительным! Вот до чего дошло! Сажают чем придется, не выбирая снаряда!.." - пришло в голову поручика. И тут же новый разрыв теперь впереди.
      Выручай, теория вероятности попадания! Федор сделал рывок и скатился в воронку от второго снаряда, прежде чем третий разорвался на том самом месте, которое он только что покинул.
      - Проклятое болото! - услышал он голос Косорукова. Михаил тоже оказался в этой воронке.
      Переведя дух, Федор вновь устремился вперед. Михаил поднялся первый и бежал по рыхлому снегу, балансируя своей трехлинейкой. Теперь разрывы остались где-то позади, зато стало слышно посвистывание пуль и пощелкивание их о землю. Солдат впереди стало заметно меньше, их группки словно таяли от жаркого пулеметного огня. И перебежки стали реже.
      Вдруг вся картина впереди исчезла, словно скрытая белой завесой. Дорогу преградил небольшой вал, который создавал мертвое пространство. Пули свистели над головой, но не взбивали снег рядом с Федором. Поручик оглянулся. Высокий берег долины, где располагалась линия только что покинутых солдатами окопов, застлал дым разрывающихся немецких снарядов. Противник явно усилил заградительный огонь. Косоруков, оказавшийся снова рядом с ним, поднял на штыке свою папаху, и немецкая пуля пронзила ее тут же навылет. Михаил всунул палец в дырку, повертел им и не без юмора произнес московским говорком:
      - Што же, теперь голова не запотеет!
      В укрытии у вала скапливалось все больше солдат, вскоре к ним присоединился сам командир батальона Румянцев, сопровождаемый телефонистами с аппаратом.
      Солдаты уже присмотрели лощинку, ведущую от вала в сторону немецкой позиции. До немецких окопов оставалось еще шагов триста. Пять рядов колючей проволоки, свернутой в спирали Бруно, были совершенно не тронуты огнем русской артиллерии, весьма слабым и редким. Немецкие пули и снаряды по-прежнему густо неслись над холмистой грядой, за которой накапливалось все больше и больше солдат.
      Румянцев разослал стрелков связи по ротам с приказанием доложить обстановку. Его телефонисты все время пытались связаться со штабом полка, но аппарат молчал. Начали возвращаться связные.
      - Капитан Крылов ранен, - доложили Румянцеву.
      - Прапорщик Злюкин разорван снарядом, - доложил другой.
      Федор вспомнил, какую радость на лице Злюкина он увидел вчера вечером, когда карты "сказали" прапорщику, что он останется жив.
      - Убит начальник гренадерской команды, - продолжали звучать доклады связных, - третья рота потеряла половину состава, четвертая - две трети...
      Румянцев писал распоряжения в полевой книжке, отрывал листки и рассылал их со стрелками связи. Он то и дело спрашивал телефониста, не поправил ли кабель его напарник, ушедший несколько минут назад. Деревянный ящик молчал. Но вдруг он ожил писком "ти-ти-ти".
      - Исправили, ваше высокоблагородие, - и телефонист протянул трубку батальонному.
      Отозвался полковой адъютант Глумаков.
      - Передайте полковнику, что удар пропадает... Немецкая проволока не повреждена, и если мы даже подойдем к ней, то под огнем пулеметов преодолеть не сможем! А где четвертый батальон? - спросил Румянцев.
      - Немец страшный заградительный огонь ведет, - сообщил Глумаков. Четвертый батальон никак к первой линии подойти не может... А вы хоть бы до немецкой проволоки дотащились!..
      - У нас много потерь! - коротко отрезал Румянцев. - А до немецкой проволоки еще триста шагов!
      - Но начальник корпуса требует продолжать атаку!
      Румянцев зло и горячо стал доказывать бессмысленность этой губительной затеи. Глумаков не взял на себя смелость продолжать такой разговор, а подозвал командира полка. Полковник принялся убеждать Румянцева вывести стрелков из укрытия и атаковать немецкие позиции. Командир батальона стоял на своем.
      - Ну хорошо! - ответил наконец полковник. - Я переговорю с начальником дивизии. Вызовите меня через полчаса...
      Батальонный был зол. На глаза ему попался лежащий на снегу Федор.
      - А вы что здесь разлеглись?! - рявкнул подполковник. - Капитана Крылова унесли раненого, а он здесь лежит, отдыхает!.. Немедленно в роту, принять командование!
      Федора словно ожгли кнутом. Он подхватился и, не скрываясь, в полный рост побежал в том направлении, где, по предположениям, было больше всего стрелков его роты. И лишь когда пуля чиркнула его по фуражке, пролетев буквально на волосок от головы, поручик согнулся в три погибели и перешел на шаг.
      На своем пути Шишкин увидел настоящую мешанину из рот всего батальона. Но потери оказались меньшими, чем о них рапортовали взводные. Федор принялся собирать своих людей.
      Группы солдат лежали в мертвой зоне холмистой гряды почти через равные промежутки. Стрелки курили, вели неторопливые разговоры, словно на бивуаке. Они считали, что сделали всю свою работу, которую начальство определило им совершить сегодня. Поручик чувствовал, что поднять их в новую атаку будет невозможно. Да и категоричного приказа батальонного на этот счет, слава богу, не было.
      Солнце уже поднялось высоко, и снег под его лучами искрился по-рождественскому. Небо очистилось от облаков, и этот контраст между вчерашним мокрым снегом с дождем и сегодняшним веселым солнцем создавал настроение надежды и умиротворения. Как будто не было и обстрела, и перебежек по чистому полю под пулями и осколками снарядов, свежих воронок и лежащих фигурок по всему полю.
      До Федора, чье ухо за годы войны привыкло к грохоту боя и научилось различать за ним человеческую речь, донесся обрывок разговора солдат. Рассудительно излагал что-то высокий и костлявый, с рябинками на лице стрелок.
      - Что об этом говорить, разве нашего брата спрашивают?! Я дома учился, каждый день к Николаю Ивановичу ходил отдельно. Очень он меня за способности любил, я ведь ко всему сильно способный. Не то что какое простое, а и часы починить смогу. Все понимал и то теперь понял, что на войне не такие ноне люди нужны... Бессловесные... Вот и я в пехоте, что пес на охоте. На своре сижу, ничего не вижу... А для чего нам, к примеру, на немецкие окопы лезть, да еще через проволоку эту проклятую?! А?
      - Не тоскуй, парень, нечего томиться. Сколько твоей судьбы уйдет самые пустяки... Молод ты больно. Война, вот она, весь мир рушит, так одна-то душенька, ровно семечко в мешке, не ворохнувшись, до господа бога доедет, али жив останешься... Жизнь-то сберечь трудно, но можно. Ты и сбереги, - отозвался бородатый солдат.
      - А нам чево? Терять ее, что ли?! - вступил в разговор маленький солдатик в мешковатой шинели и явно большой для него папахе. - Небось наши господа помещики и спекулянты разные все останутся живы, а нас всех дураков немцы побьют да с голоду поморят...