Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

ModernLib.Net / История / Иванов Егор / Честь и долг (Вместе с Россией - 3) - Чтение (стр. 27)
Автор: Иванов Егор
Жанр: История

 

 


      Базаров вернулся к Алексееву и, склонившись к его уху, принялся шепотом докладывать о том, что он увидел. Ближайшие соседи Алексеева отвернулись от Терещенко, доказывавшего что-то Некрасову, и старались услышать то, что тихонечко говорил Базаров. Они уловили только, что зрелище, открывающееся из окна военного министерства, было внушительным. Князь Львов прервал Терещенко и объявил перерыв. Господа министры, теснясь, припали к окнам. Даже Гучков не выдержал, поплелся к окну.
      Страх, гнев, возмущение, пренебрежение и злобу читал Базаров на лицах высокопоставленных господ, постепенно отвращавших свои взоры от площади, чтобы снова собраться за столом и обсудить, как следует подавить этот народный порыв.
      - Не сомневаюсь, что это дело рук большевиков... - цедил сквозь зубы Коновалов.
      - Не обошлось и без ваших друзей эсеров, - упрекал Милюков Керенского.
      Гучков медленно, шлепая домашними туфлями, вернулся на свой диван, но не лег, а сел, заложив подушки за спину.
      Постепенно воцарилось молчание. Никто не хотел начинать.
      - Господа, - взял на себя роль председателя Гучков. - Согласно докладу его превосходительства генерала Корнилова мы имеем в нашем распоряжении более трех с половиной тысяч верного нашему правительству войска... Мы не беремся усмирить с их помощью все происходящие в Петрограде волнения. Но в случае нападения на нас мы дадим хороший отпор. Вооруженный отпор!.. подчеркнул он.
      Черноволосый молодой Терещенко нервно погладил свой аккуратный англизированный пробор.
      - Если прольется кровь, я вынужден буду подать в отставку, - почти выкрикнул он, явно напуганный увиденным из окна.
      Гучков обвел глазами всех министров. По выражению их лиц понял, что только он и Милюков готовы защищаться всеми наличными силами. Прочие же господа находятся на грани того, чтобы дружно подать в отставку. Это открытие буквально ошеломило его, сковало волю. Он вновь почувствовал боль в груди и отвращение к беспомощной политике Львова и других болтунов.
      "С этими господами мямлями, как их правильно назвал генерал Крымов, порядка в государстве не наведешь! Надо уходить из этого вертепа, называемого правительством, отправляться на фронт в качестве председателя военно-промышленного комитета, сколачивать там боеспособные части и только с ними отвоевывать столицу, государство у анархии... Генерал Крымов поможет! Найду и других генералов! Военные должны встать на мою сторону, помочь взять власть. Только я способен навести настоящий государственный порядок в России!" - рассерженно думал Гучков, без всякого внимания слушая словопрения министров.
      А говорилось, между тем, об организации контрманифестаций в поддержку Временного правительства. Генерал Корнилов уже покинул кабинет министра, встретился на Мариинской площади со Скобелевым и Гоцем, представителями эсеро-меньшевистского большинства в исполкоме Совета, обходил с ними собравшиеся войска и призывал их разойтись. К семи часам площадь стала пустеть. Солдатам, матросам и рабочим надоело стоять в бездействии.
      Алексеев и Базаров покинули дом военного министерства. Они видели, как "чистая публика" стала заполнять Невский, улицы и площади подле Мариинского дворца, чтобы выразить доверие Временному правительству.
      Главковерх сидел в авто крайне озабоченный. Заседание правительства показалось ему глупой комедией, контрдемонстрация - дурацким гулянием. Он решил вернуться в Ставку, чтобы начать там подготовку к усмирению радикальных элементов в войсках и в Советах. Базаров заметил, как старый генерал тщательно задернул штору на автомобильном окне. Михаил Васильевич не желал видеть скопища народа, лозунги и флаги. Они были ему отвратительны.
      75. Петроград, май 1917 года
      Работая в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, Настя освоила новую для себя профессию и уже довольно быстро стала печатать на машинке. По вечерам она терпеливо изучала стенографию. Знание стенографии дало бы ей возможность присутствовать на заседании Совета и стенографировать речи депутатов. Ее увлекала эта работа. Она чувствовала себя здесь нужной, полезной делу партии большевиков, которой решила посвятить свою жизнь. Иногда она задумывалась над тем, правильно ли поступила, отказавшись от профессии певицы? Но тут же отметала эту мысль. Она должна быть там, где нужнее всего.
      Дома были недовольны переменой в ее судьбе. Особенно переживала тетушка. Даже роль сестры милосердия больше импонировала ей. Ведь и великие княгини приезжали в лазареты во время войны ухаживать за ранеными! Тетушку потрясла фраза, брошенная Агашей: "Наша барыня-то! Превратилась в барышню-ремингтонистку!" Но Мария Алексеевна решила ничего не говорить Насте, а дождаться приезда Алексея и излиться только ему. "Он муж, пусть он и думает... Такой голос променять на бумагомарание. Это же безрассудство", вздыхала она. Алексея долго не было. Она решила написать в Минск и удивилась полученному ответу: "Милая тетушка, сейчас такое время, что каждый должен поступать так, как подсказывает ему совесть. Не волнуйся за Настю!"
      Духовным наставником Насти стал Сенин. Они виделись почти каждый день, и Сенин рассказывал ей о тех разногласиях, которые вспыхивали в Совете между меньшевиками, эсеровской фракцией и большевиками. Сенин давал Насте читать последние работы Ленина, объяснял ей пункт за пунктом позицию большевиков.
      - Предстоит еще большая борьба и жестокая схватка, но мы обязательно победим, - говорил он ей.
      Он часто выступал перед рабочими, ездил на фронт к солдатам, стараясь донести до их сознания ленинские слова.
      Именно Сенин предложил Насте освоить стенографию: "Ты нам будешь очень полезна на заседаниях. Ведь когда идет драка - очень важно знать платформу каждого выступающего. А ты своя. Мы верим тебе, учись быстрее".
      "Ты у нас своя", - эта фраза долго звучала в душе Анастасии.
      Она преклонялась перед такими профессиональными революционерами, как Сенин, Василий. Это были люди убежденные, готовые в любую минуту умереть за великую идею, за народ, за Россию. Их не страшила ни каторга, ни тюрьма, ни пуля из-за угла.
      Когда-нибудь им воздается должное, хотя они так скромны, что и не помышляют об этом. Настя гордилась тем, что работала рядом с ними. Она вспомнила последний разговор с Алексеем и улыбнулась: "Он тоже будет с нами. Такие, как он, честные, мужественные, не стоят в стороне и пассивно наблюдают. Душою он уже с нами, только не может переступить последний порог".
      Она помнила, каким восторженным, счастливым пришел он после выступления Ленина в манеже. На следующий день они прощались как-то особенно нежно и трогательно. Они не просто муж и жена, а единомышленники.
      Став министром торговли и промышленности, Коновалов надеялся на большее. Он понимал, какую силу в себе таила армия. "Этой силой надо суметь правильно распорядиться, а чтобы подчинить ее себе, следует внедрять в армию своих людей. Надеялся он, что при определенной ситуации поддержит и английский министр.
      Претендентов на кресло премьера много. В такое смутное время вести игру надо особенно осторожно. Будучи умным и проницательным человеком, Коновалов давно понял политику Альбиона: находиться в стороне, плести интриги, сталкивать всех лбами, а потом пожинать плоды. Это хороший урок и ему, именно такой политике он и будет следовать.
      Нужны люди преданные. Он вспомнил генерала Соколова, сопровождавшего Мильнера. Этот человек может оказаться хорошим партнером в его игре. Надо бы поближе познакомиться, и, не откладывая, Александр Иванович позвонил слуге, велел немедленно позвать секретаря. Через минуту Гриша преданно смотрел на хозяина.
      - У меня к вам деликатнейшее поручение, - начал Коновалов, улыбнувшись. - Необходимо узнать все о генерале Соколове. Если вы помните, это тот самый генерал, что сопровождал лорда Мильнера. Вот о нем нам и нужно все знать. Даю вам два-три дня. Кроме того, - продолжил он, - я хотел бы вас видеть комиссаром Временного правительства. Это будет полезно для нашего общего дела.
      - Вы хотите удалить меня от себя?! - обеспокоился Гриша.
      - Напротив! Ты станешь еще ближе мне, на тебя будет возложена специальная миссия, такая, какую я могу поручить только близкому человеку.
      - Рад служить вам! - почти по-военному воскликнул Гриша.
      Но в действительности задание его сильно смутило. Неприятный холодок пробежал по спине. Ему не надо было наводить о Соколове справки. Он знал о нем все. Биографию Алексея Алексеевича и биографию его жены он знал как свою собственную. Вспомнил и про анонимное письмо, посланное в Минск. Казалось, неотвратимая беда надвигается на него. Он должен все продумать. Ведь неспроста Соколов понадобился патрону.
      76. Петроград, июнь 1917 года
      Характеристика, данная Соколову, очень заинтересовала Коновалова: "Умен, по характеру тверд. В прошлом - разведчик Генерального штаба, бежал из австро-венгерского плена, патриот - верен России, сейчас генерал-квартирмейстер в Минске".
      Там, в штабе Западного фронта, особенно был нужен свой человек и не просто осведомитель, а деятель, способный принять то самое решение, которое будет нужно ему - Коновалову. Соколов пользуется уважением, к его мнению прислушиваются и в Генеральном штабе. В планах Коновалова Соколов начал занимать большое место. Хорошо, если они поладят.
      Коновалов остался доволен и Гришей: четкость и быстрота часто решают многое. Очень важно уметь разбираться в людях. В Грише он не ошибся. Надо прощупать теперь Соколова. Слишком серьезная ведется игра.
      В военном министерстве у него были свои люди. Не проблема сделать Гришу комиссаром Временного правительства. Ему выдадут мандат. После этого он поедет в Минск и вручит Соколову письмо с приглашением приехать в Петроград. Командировку генералу он организует через свои каналы, ему не придется беспокоиться. Нужно только согласие Соколова.
      - Собирайся скорее! Сегодня ты получишь мандат, а завтра поедешь в Минск. - Голос Коновалова звучал уверенно, но вместе с тем и добродушно. К властным ноткам примешивалось что-то отеческое. В подобные минуты он всегда обращался к Грише на "ты", как бы подчеркивал свое особое расположение и беспокойство за его судьбу. - Мое письмо передашь лично Соколову. Строго конфиденциально! Получив ответ, дашь мне телеграмму: "Срочно выезжаю, встречайте", - инструктировал Коновалов, словно заправский разведчик.
      - А если ответ будет отрицательным? - спросил Гриша.
      - Такое не должно произойти, - произнес сухо министр торговли и промышленности.
      Получение мандата комиссара Временного правительства и предписание выехать с инспекцией на Западный фронт не отняло много времени. На обратном пути Гриша зашел в цветочный магазин и отправил очередную корзину Насте. Сколько было этих корзин, букетов - трудно сосчитать. Но Гриша впервые в жизни так любил женщину, что траты на нее доставляли ему удовольствие. Чувство к Насте как бы поднимало его в своих собственных глазах. Он готов был примириться с любыми бедами, всем все простить, лишь бы рядом была Настя. А деньги он всегда заработает и окружит ее необыкновенным вниманием.
      Единственное, что его не устраивало в этом мире, так это Соколов. Новое назначение давало возможность Грише свести счеты с генералом. Но, с другой стороны, его начинала беспокоить заинтересованность Коновалова в этом везунчике.
      Завтра он увидит Соколова, будет улыбаться ему, хотя самое большое желание - выстрелить в упор и все решить этим. Сам того не замечая, он оказался около Таврического дворца. Он знал, что Настя теперь работает в Совете рабочих и крестьянских депутатов. Он прошел несколько раз мимо чугунной ограды дворца и вдруг увидел ее вместе с каким-то человеком. Гриша остановился и стал ждать. И по мере того, как она приближалась, ему становилось страшно. Их глаза встретились. В них он прочел отвращение и враждебность.
      - Подождите меня в стороне, Сенин, - сказала она и сама подошла к Грише.
      Слова, которые она произносила, казалось, хлестали Гришу по лицу.
      - Я думала, что мы можем стать друзьями, но ты решился на подлость и низость - написал анонимное письмо Соколову, оклеветал меня. Между нами не может быть ничего общего. Я презираю тебя. Не смей посылать мне цветы, я знаю, что они от тебя, хотя ты их посылал, как и письмо, анонимно.
      77. Петроград - Минск, июнь 1917 года
      Сидя в купе, Гриша размышлял о случившемся. Конечно, он не мог предвидеть того, что Настя угадает отправителя анонимного письма. "Я недооценил Настю, но и Настя недооценила меня", - думал он.
      Дорога успокаивала. Перед глазами мелькали деревушки, на смену им пробегали города, проплывали широкие российские пейзажи. Монотонный стук колес притуплял волнение, настраивал на раздумья и оценки. "Настю я, конечно, потерял. А как быть с пресловутым посланием от Коновалова? Вряд ли Соколов согласится на эту встречу, а если исход будет положительным и он поедет на встречу с Коноваловым, то какая роль будет отведена мне?"
      Тут он вспомнил о своем мандате комиссара, который позволяет ему инспектировать армию, и подумал, что это как нельзя кстати. За неделю до отъезда он прочитал в "Русском голосе" статью, в которой рассказывалось, как озверевшие солдаты растерзали офицера, приехавшего усмирить бунт. Статья вселила ужас в душу Гриши, когда он ее читал. "А почему это не может повториться с Соколовым?" - думал он. Он знал, что такие буйные полки существуют и на Западном фронте. Надо только суметь направить их.
      Да, пожалуй, так он и сделает и ни словом не обмолвится о письме Коновалова. Предъявит Соколову свой мандат, скажет, что цель его визита наведение порядка в армии, и попросит Соколова содействовать ему в столь сложном деле.
      Гриша даже рассмеялся от удачно пришедшей мысли. "Это тебе, батенька, не австро-венгерский плен, а озверевшая русская солдатня. Они не больно-то захотят слушать твои нравоучения. Им подавай хлеб, водку да сухое обмундирование", - мысленно вел он разговор с Соколовым.
      Эти сладкие мысли смежили его веки, и он заснул.
      78. Западный фронт, июнь 1917 года
      Григорий Поляков, комиссар Временного правительства для особых поручений, уже много дней вынашивал план физического устранения Алексея Соколова. Он закалывал его солдатскими штыками, расстреливал из пулемета, душил отравляющими газами... Гриша сам поражался тому, что эти мечты целиком завладели им. Он обдумывал детали своего плана тщательно и всесторонне. Все следовало сделать чужими руками и так, чтобы потом убедительно рассказать Коновалову. А хозяина он боялся - тот бывал беспощаден, когда срывались какие-либо его дела. К тому же Гриша надеялся, что в ближайшем будущем Александр Иванович станет министром-председателем Временного правительства и сделает своего секретаря по крайней мере директором какого-либо департамента. А возможно, и министром - ведь всем нужны свои человечки на ключевых местах.
      Теперь, кажется, желаемое было близко к осуществлению. Комиссар Поляков прибыл в Минск для инспекции штаба Западного фронта и приведения в спокойствие солдатских масс перед наступлением. Генерал Эверт радушно принял посланца Временного правительства, поведал ему о своих сложностях и проблемах. К неудовольствию Гриши в числе лучших генералов и офицеров, пользующихся любовью и уважением штабных и даже солдат гарнизона, Эверт называл Соколова.
      Перед поездкой Гриша познакомился с секретными документами о настроениях в войсках и знал, что главная масса солдат находится еще в состоянии брожения, отнюдь не желая идти в наступление, запланированное Керенским. "Эта масса не сознает важности момента и составляет благодатную почву для крайних лозунгов и эксцессов, вследствие чего настроение неустойчивое и зависит от крикунов..." - припомнил он теперь строки одной из шифровок.
      "Это мне как нельзя более на руку", - думал Поляков, по документам в минском штабе выбирая наиболее анархиствующую часть. Таковую он сыскал быстро. И военному начальству, и исполкому солдатского комитета в Минске 703-й полк был известен как самый дезорганизованный. В него-то и вызвался поехать Гриша, он просил при этом дать ему в сопровождение представителя исполнительного комитета солдатского Совета, а также генерал-квартирмейстера Соколова. И Эверт, и комитетчики были очень довольны, что господин комиссар из Петрограда сам убедится в необходимости часть расформировать, а зачинщиков посадить в тюрьму.
      От исполкома были назначены твердые оборонцы, солдаты Ясайтис и Вербо. Главнокомандующий Западным фронтом Эверт, со своей стороны, приказал Соколову назавтра сопровождать делегацию в 703-й Сурамский полк 2-го Кавказского корпуса.
      ...Еще вечером, на ужине в офицерском собрании, Алексей увидел и узнал Гришу.
      - Комиссар Временного правительства Поляков, - представил ему Эверт Григория, когда Алексей подошел к столу, где по традиции сидели высшие чины.
      - Мы давно знакомы, - спокойно ответил Соколов.
      Какая-то сила подняла Гришу на ноги, когда он так близко увидел Алексея. Это его и самого удивило. "Неужели я его так уважаю?" - мысленно спросил он себя.
      - Садитесь, - добродушно сказал Алексей, и Гриша покорно сел. - Значит, это с вами мы завтра едем в 703-й полк? - спросил Алексей.
      - Так точно, ваше превосходительство! - подобострастно склонил голову Поляков. Алексей чуть поморщился.
      - Титулования отменены приказом номер один. Не следует теперь обращаться так... - сухо заметил он.
      Все за столом увидели, что бойкий комиссар почему-то очень тушуется в присутствии Соколова...
      Наутро выехали в открытом автомобиле прямо после завтрака, захватив исполкомовцев. Девяносто верст до Молодечно, где располагался штаб 10-й армии, проехали быстро по хорошей дороге. Дальше, в сторону деревни Готковичи, где стоял полк, вел проселок.
      Гриша уселся рядом с шофером. Он не мог смотреть в глаза Соколову, мысли о страшной мести целиком занимали его. Он снова и снова планировал, как надо все сделать, чтобы не пострадать вместе с Алексеем от разъяренной солдатской толпы. Кое-что он придумал.
      Наконец за одним из поворотов живописной дороги на берегу реки показалась деревня. "Готковичи..." - взглянув на карту, определил Соколов.
      - Стой, кто едет! - раздались из-за кустов крики, и какие-то солдаты бросились наперерез машине. Послышался стук ружейных затворов.
      "Начинается!.." - подумал Гриша, и у него заболел живот.
      Машина остановилась.
      - Вылезай! - грубо скомандовал добежавший первым солдат. Со всех сторон на пассажиров нацелились штыки.
      - Тут двое своих! - сказал кто-то, увидев Ясайтиса и Вербо.
      - Братцы! Мы из исполкому! - запричитал маленький Ясайтис. - А это господин комиссар Временного правительства... - указал он на Гришу.
      - Знаем мы тут разных комиссаров! - закричал бородатый солдат, прибежавший первым. - Ездиют тут всякие... Уговаривают! Все равно не пойдем в наступление!
      Гриша съежился на своем сиденье. Крупный и представительный молодой мужчина, он казался теперь маленьким и жалким.
      - Перестаньте кричать, - спокойно, но требовательно сказал Соколов. Встаньте на подножку и проводите нас в полк...
      Бородача, видимо, очень поразило, что генерал обратился к нему на "вы". Он замахнулся локтем на остальной караул и рявкнул:
      - Иттить за нами! - Сам он встал, как было указано, и мотор покатил в деревню.
      Подъехали к полковому комитету. Из крепкой избы вышли трое солдат и прапорщик. Крайне неприязненно уставились на прибывших.
      - Сейчас соберем митинг, - заявил прапорщик. Тут же из избы выскочили молодые солдаты и побежали во все концы деревни, очевидно по ротам. Толпами стали собираться нижние чины. Офицеры отказались идти и остались в штабе, стоящем на отшибе.
      Тысячи четыре солдат скопились на выгоне за околицей. Гриша чувствовал себя отвратительно. Он отпросился у сопровождавшего их солдата, сделавшегося снова агрессивным, "до ветра". Бородач проводил его к кустикам. Ноги Гриши, обутые в роскошные желтые, с желтыми крагами ботинки, как у военного министра Керенского, вдруг ослабли. Он еле передвигал ими.
      - В антананбиле растрясло! - посочувствовал бородач.
      Надо было решать, что делать. Другого такого случья больше могло и не представиться.
      Митинг уже начался. Вербо стал говорить длинную речь. В путаных и сумбурных выражениях он звал подчиниться большинству демократии, идти в наступление, хорошо относиться к господам офицерам, которые теперь сделались солдату равноправными товарищами... Его слушали молча. В толпе глухо назревал протест.
      Когда соглашатель-исполкомовец кончил свою речь лозунгами в пользу войны до победного конца и полного доверия Временному правительству, на импровизированную трибуну вылез солдат 703-го полка. Вместо прений он коротко обратился к толпе с предложением: не задержать ли всех этих господ, которые прибыли требовать повиновения начальству, желающему теперь наступать.
      Несколько голосов закричало в разных концах выгона: "Да! Следует!" Кто-то крикнул по адресу Вербо, что это переодетый офицер и что стоящий рядом генерал ему подсказывает, как убивать народ. Какой-то сумасшедшего вида тип, с пеной у рта, словно в припадке, закричал на Соколова, стоявшего молча подле трибуны: "Энтот енерал - помещик! Я у няго в имении рабочим был! Он нашего брату и за свиней не держит! Бей его!"
      Настроение толпы резко менялось в худшую сторону. Вдруг оратор-солдат ударил своей стальной каской Вербо по голове, и тот залился кровью. Другие солдаты набросились с кулаками на Соколова и Ясайтиса.
      Гриша из кустиков наблюдал за событиями, разворачивавшимися на выгоне. "Теперь или никогда!" - пришел он к решению и торопливо обратился к своему провожатому.
      - Солдатик! Я за народ стою! Я тебе скажу, а ты передай своим товарищам, что генерал этот - важная персона из минской контрразведки... Он специально приехал, чтобы зачинщиков выявить и арестовать! И тебя он хотел арестовать и расстрелять! Если вы его казните - вам богом воздается! торопливо шептал он бородачу, словно кто-то их мог подслушать. Солдат от его слов все более свирепел. Дослушав, он нервным движением проверил, дослан ли патрон в патронник, подхватил винтовку наперевес и бросился к толпе, которая уже тащила связанных ремнями Соколова и двух исполкомовцев к сараю.
      Гриша за кустиками двигался перебежками и слышал, как солдаты решали, что будут делать с арестованными. Одни предлагали их немедленно расстрелять, другие - утопить в реке. Иные советовали бросить их на проволочные заграждения.
      Поляков уже почти добрался до крайней избы, откуда недалеко было до штаба и автомобиля. Шофер сидел по-прежнему за рулем, втянув от страха голову в плечи. И он и Гриша видели, как солдат-бородач догнал и прорвал кольцо конвоиров, ведших мимо сарая троих арестованных. Дальнейшее скрылось в толпе.
      Вдруг от сарая прозвучали винтовочные выстрелы.
      Гриша проскользнул в заднюю дверцу авто и сел на пол у заднего сиденья. Скомандовал шоферу: "Заводи и гони в Молодечно!"
      Шофер перекрестился: "Царство им небесное!" Он, как и Гриша, был совершенно уверен в том, что этими выстрелами прикончили исполкомовцев и генерала. Взревев мотором, машина помчалась по проселочной дороге, откуда так недавно прибыла. Часть солдат бросилась бегом за ней, но тут же отстала и вернулась назад.
      Только за дальним поворотом комиссар Поляков поднялся на сиденье и распрямил плечи.
      "Надо, чтобы из минского штаба немедленно сообщили Насте, что восставшая толпа солдат 703-го полка растерзала генерала Соколова и еще двух человек!" - решил Гриша. Он вздохнул с облегчением и откинулся на хрустящие кожаные подушки.
      79. Западный фронт, июнь 1917 года
      Выстрелы, которые слышал Григорий, уносясь в авто, сделал из своего карабина унтер-офицер Иван Рябцев. Он служил в артиллерийской бригаде 16-й Сибирской дивизии начальником команды ездовых. Его дивизион стоял в соседней деревне. Иван с двумя батарейцами приехал в полковой комитет 703-го по делам и стал невольным свидетелем ареста Соколова и двух исполкомовцев. Рябцев сразу узнал своего "Лексей Лексеича", у которого служил вестовым еще в двенадцатом году, когда Соколов только что был переведен из Киева в Генеральный штаб.
      Увидев, как разъяренная толпа солдат 703-го полка вела связанными генерала Соколова и двух его спутников, Иван так изумился, что не спешился свалился с лошади.
      - Братцы, что вы делаете?! - закричал он. - Это же Лексей Лексеич!
      Он попытался остановить толпу, но возбужденные солдаты ничего не слышали и не желали слышать. Тогда, рискуя быть поднятым на штыки, Иван встал на их пути и выстрелил всю обойму из своего карабина в воздух. Конвой остановился.
      - Братцы! - снова закричал Иван. - Не могите убивать хорошего человека! Я знаю, он никогда солдат не забижал!
      - Он помещик! - раздался крик из толпы. - Серафим вот его опознал...
      - Врет ваш Серафим! - уверенно закричал Иван. - У него именья, как у нашего брата крестьянина, - одна лошадь верховая была, Искрой звали...
      Соколов улыбнулся Ивану одними глазами. Вербо и Ясайтис, почувствовав защиту, тоже стали кричать: "А мы из исполкому, не имеешь прав нас обижать!"
      Неожиданно бородатый солдат протиснулся через толпу к арестованным и приставил штык к груди Алексея.
      - Говори, гад, каких зачинщиков определять приехал?! Кого под суд подвесть хочешь?! - яростно заорал он. Толпа снова стала накаляться.
      - Говорят тебе, он за народ стоит! - оттолкнул бородача Иван прикладом своего карабина и стал рядом с Алексеем. - Если вы его тронете, я вызову батарею и всех вас посеку шрапнелью!.. Сенька! - крикнул он одному из своих батарейцев, сверху, из седла наблюдавших всю сцену. - Скачи на батарею, чтобы сей момент с пушками тут были!
      - А ты кто такой? - завопил бородач. - Шкура унтер-офицерская!
      - Я председатель дивизионного комитета! - ответил ему Иван.
      - Знаем, знаем! - закричали из толпы. - Он председатель!..
      Сенька медленно поворачивал коня.
      - Скорее! - снова крикнул ему Иван. Семен взял вскачь. Комья земли полетели из-под быстрых копыт.
      - Заприте их в избу до выяснения! - скомандовал прапорщик, встречавший арестантов еще недавно гостями, прибывшими в штабном автомобиле. Теперь он не знал, что ему и делать. Арестованных втолкнули в дом, где стоял полковой комитет, заперли снаружи на большой висячий замок.
      Под окнами немедленно начался митинг, снова обсуждавший, что делать с арестованными. Бородач, душевно поверивший Грише, все кричал, что Соколов из контрразведки, что ему доподлинно известно намерение Соколова узнать зачинщиков всех бунтов в полку и упечь их в тюрьму, что солдаты пожалеют, если оставят этих предателей народа в живых. Надсаживали свои голоса и другие солдаты, но прежней уверенности у них уже не было.
      Главный перелом в настроении произошел, когда на гребне холма, господствовавшего над местностью, показались трехдюймовые пушки, которые ездовые ловко развернули на рыси. С передков и зарядных ящиков соскочили батарейцы. Через несколько минут орудия были изготовлены к бою.
      С гробовым молчанием толпа наблюдала приготовления к стрельбе. Галопом прискакал Семен, спешился перед Иваном. По-старорежимному отдав честь, доложил: "Орудия к бою готовы, заряд на шрапнель!"
      Иван немедленно предъявил ультимативное требование полку: освободить заключенных, поротно принести им извинения в форме письменных постановлений каждой роты 703-го полка.
      Спорить с артиллерией никто не захотел. Полковой комитет принял все требования. Замок не только сняли, но натаскали в ведрах воды, чтобы узники могли умыться и привести себя в порядок. Иван вошел в избу вместе с членами полкового комитета, смущенно остановившимися подле дверей.
      Соколов шагнул навстречу своему бывшему вестовому. Его глаза лучились душевным теплом.
      - Здравствуй, Иван! - крепко пожал он руку Рябцеву. - Я рад тебя встретить, особенно в таких обстоятельствах... Спасибо тебе за помощь!..
      - Оне же вас не знают, Лексей Лексеич! Эх! - с сожалением махнул Иван рукой в сторону окон, где еще недавно шумел митинг, а теперь остались лишь любопытные. - Так что ошибочка вышла! Сичас извинения говорить будут, - он повернулся так, чтобы не загораживать собой членов полкового комитета.
      Алексей не успел сделать и шага навстречу им, как за окном послышался клаксон авто. Это шофер автомобиля, на котором удрал Гриша, поднял тревогу в Молодечно, в штабе 10-й армии, и в деревню Готковичи явились представитель комитета 10-й армии и помощник генерал-квартирмейстера. Они буквально ворвались в дом, ожидая увидеть трупы исполкомовцев и Соколова.
      Помощник генерал-квартирмейстера тут же доложил Соколову, что господин комиссар Поляков спешно убыл в Минск, чтобы в тот же день отправиться назад в Петроград...
      "Что-то он слишком быстро исчез, - промелькнуло подозрение у Алексея. А я-то хотел передать с ним письмо Насте..."
      80. Петроград, конец июля 1917 года
      Весь жаркий июль посол Бьюкенен и военный агент Великобритании Нокс пребывали в мрачном настроении. Их рекомендация "навести порядок" в промышленности, выполнить программу "оздоровления" обстановки в армии и столице остались лишь в записке. Разрекламированное русскими партнерами, особенно Терещенко, июньское наступление на фронте захлебнулось. Большевики приобретали все большую силу, а популярность эсеров и других партий в армии резко пошла на убыль. Атмосфера в Петрограде и по всей России становилась все напряженнее.
      В первых числах июля сэр Джордж решил, что наконец наступил долгожданный момент для подавления анархии раз и навсегда. Расстрел мирной демонстрации, закрытие "Правды", аресты большевиков заставили радостно биться сердца английских дипломатов и разведчиков. 4 июля посол его величества встречался с Терещенко и получил от него твердое обещание, что беспорядки будут пресечены железной рукой, как только прибудут с фронта верные правительству войска. Посол в ответ выразил готовность дать приказ английским подводным лодкам, базировавшимся вместе с русскими в финляндских шхерах, подойти к Кронштадту и торпедировать русские корабли, если они отправятся из Гельсингфорса в столицу на помощь большевикам...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34