Жизнь ни о чем

      - Да - зато исключительно важную.
      Это не так уж мало - открыть с утра одну важную истину. Мне пришлось пережить довольно много утр. И если бы каждое утро я открывал только одну важную истину, наука в нашей стране не была бы в таком жалком состоянии, а я давно стал бы академиком и лауреатом. Между тем я всего лишь кандидат юридических наук:
      - И что же ты открыл?
      - Я открыл, что люди от рождения бессмертны!
      - Но ты это уже открыва-ал:
      - Я открывал только про нас с тобой. Про нас-то я давно уверен, а сегодня открыл про остальных. Мы все бессмертны, пока любим и любимы в полную силу. Силой любви мы держим наших любимых над потоком повседневной жизни - и они, в свою очередь, держат нас. А как только любовь чуть-чуть выдыхается, слабеет, так сразу погружаемся в поток повседневности и для нас снова начинается то, что мы называем жизнью, а надо бы - процессом умирания. Если бы нам хватало сил любить постоянно, каждую минуту - жили бы вечно:
      - Это что-то, - серьезно сказала Инна. - Ты, наверное, всю ночь не спал - думал?
      - Нет. Проснулся - и открыл. Я и не думал вовсе. Просто возникло в мозгу такое представление. И сразу в законченном виде. Словно кто-то сформулировал и вложил в меня. И главное - я почему-то уверен, что это не просто представление, каких много, а Истина. Абсолютная Истина, не нуждающаяся в доказательствах.
      - Замечательно! Рада за тебя.
      - Спасибо.
      - И что мы будем делать с этой истиной?
      - Ну, наверное, мы будем помнить, что мы не исключение из правил, а такие же, как все. И значит, от силы нашей любви зависит, будем ли мы жить вечно или сами ускорим неминуемый конец:
      - Только демонстрировать силу любви не надо - ладно? Не сейчас, милый. И вообще не надо ко мне прижиматься, отвернись к стенке, я лучше сама тебя обниму:
      - Обними меня гораздо лучше!
      - Вот так?
      - Еще лучше!
      - Так?
      - Угу:
      - А теперь спи!
      И я спал. И во сне видел жену Инну. И даже во сне помнил, что теперь она моя жена. И называл ее не иначе как "жена Инна". Даже во сне для меня это было чрезвычайно важно. Я так долго не верил, что мы сможем стать мужем и женой, что эти два слова звучали для меня как музыка. Лучше, чем музыка. Не было в мире такой музыки, на какую я бы променял звучание этих двух слов, думал я, засыпая. И уже во сне я снова и снова повторял их и верил, что мы с женой Инной будем с каждым днем все крепче и крепче любить друг друга, а значит - будем счастливы и абсолютно бессмертны.
      2
      Самое вздорное суеверие, какое я только могу представить, - это вера в сны. А самое ловкое и ненаказуемое мошенничество - толковать сны. Брешешь клиенту с умным видом все, что в голову взбредет, берешь его деньги - и никакой ответственности, никаких претензий, если предсказания не сбудутся. Если у толкователя есть хоть капля здравого смысла, он загодя внушит клиенту, что объяснение сна изменяет связанную с ним реальность. Что сон только тогда сбывается, когда о нем никто не знает. Истолковать сон - то же самое, что подсмотреть карты партнера, а потом взять и признаться в этом. Понятно, что карты придется пересдать:
      - А если подсмотреть и промолчать? - спросил я. - Тогда выигрыш обеспечен?
      - Не совсем так, - охотно объяснила мне современная пифия или сивилла (подозреваю, что оба определения не совсем верны, но лень уточнять) Нина Волконская - она же Инна Платонова, моя теперь уже бывшая жена.
      Когда Инна всерьез занялась толкованием снов и стала брать за это деньги, мы оба решили, что ей удобнее пользоваться псевдонимом. К тому же дворянская фамилия внушает клиентам доверие.
      - В картах, - продолжила она, - там, конечно, почти наверняка. А тут чуточку сложнее. Судьба, видишь ли, играет с нами в особые карты. И правила игры меняет по собственному усмотрению. И вполне возможно, что она иногда нарочно позволяет заглянуть ей через плечо. Чтобы внушить нам ложную уверенность, а потом наградить или покарать по собственному усмотрению. Мало только увидеть, надо еще и правильно истолковать. Для этого и нужны мы, профессионалы.
      Инна - настоящий профессионал. Что бы я ни думал о сути ее занятия, не могу не признать: дело свое она знает. И, между прочим, неплохо зарабатывает. Еще когда мы жили вместе, она приносила в дом больше, чем я. Пусть ненамного, но все-таки больше. Теперь же, судя по дорогой одежде и ухоженному виду, она процветает. И вполне может без моей помощи прокормить не только Виталия, но и своего нынешнего мужчину. Тем более что ее нынешний мужчина, несостоявшийся юрист и еще менее состоявшийся художник, не мог бы прокормить даже себя.
      Часы показывали десять минут второго, и мы с Инной сидели в том самом уличном кафе-мороженое, где когда-то они с Майей вели переговоры по поводу меня, а совсем недавно Горталов доказывал, как мало я стою (в долларах и евро) в сравнении с ним. Сидели, пили ставший уже традиционным кампари с апельсиновым соком, курили и говорили о снах. Как было справедливо замечено кем-то из мудрецов, слова нужны нам для того, чтобы скрывать свои мысли. Что я и делал вот уже полтора часа кряду. То есть умело скрывал от толковательницы снов свой главный, заветный сон, увиденный сегодня ночью, после которого мне захотелось увидеть Инну. Увидеть и убедиться, что я не до такой степени сошел с ума, чтобы хотеть вернуться к ней наяву.
      И я увидел.
      И убедился.
      Она прекрасно - лучше, чем прежде, - выглядела, приветливо мне улыбалась, умно говорила, но ни единой нити нежности не протянулось между нами, и даже когда страстный тенор по радио завыл неизменное французское: "Ностальжи: Ностальжи: Ностальжи:" - никакой ностальгии по нашему совместному прошлому я не испытал. И радовался этому, потому что был уверен: Инна что-то заподозрила, что-то уловила в моем голосе, когда я попросил о встрече - как ни крути, она знает меня лучше, чем я сам, проницательность у нее чудовищная, неспроста же и толкование снов, - и теперь наверняка лелеяла мысль под видом утешения отомстить мне, ею пренебрегшему и ее променявшему на другую:
      Добавлю, что еще в прежней нашей жизни было у меня чувство, что рассказанный и истолкованный Инной сон становится уже не моей, а ее собственностью, что с каждым истолкованным ею сном я в каком-то смысле становлюсь беднее, а она словно бы наживается на мне, и поэтому самые лучшие, самые заветные сны я от нее предпочитал утаивать. И теперь поступил так же и пересказал ей другой, неглавный сон - тот, который приснился мне после того, как в моем первом сне Инна обняла меня и (во сне) я уснул.
      Вкратце содержание этого сна во сне было таково.
      Где-то в темных закоулках не то теле-, не то киностудии мы - я и еще трое молодых людей, которых я не узнаю, не вижу их лиц, но по логике сна вроде бы с ними знаком, - встречаем Андрея Обручева. Почему именно на киностудии, никаким разумным образом я объяснить не могу. Никогда мы не имели ничего общего с кино - и Андрей в отличие от меня даже страстным поклонником важнейшего из искусств не был. Во сне, однако, Андрей кинознаменитость типа Никиты Михалкова, и притом ему во сне явно за сорок, он седой и усатый, мы же четверо - совсем молоды и зубасты, мы буквально набрасываемся на него с какими-то страстными упреками, в чем-то его бесконечно уличаем - и во время долгого блуждания по закоулкам этой (пусть будет) киностудии, и позже, в просмотровом зале, где он, как бы пытаясь перед нами оправдаться, показывает нам на небольшом экране, расположенном почему-то под самым потолком зала, фрагменты своего еще не смонтированного фильма. Никакого впечатления о содержании этих фрагментов у меня не осталось, помню только, что они были очень яркие, словно рекламные ролики, и сравнительно короткие.
      Потом мы опять идем куда-то с Андреем, но уже вдвоем, и о чем-то беспрерывно говорим, теперь более миролюбиво. И оказываемся на каком-то странном возвышении типа недостроенного дома - непонятно, как мы на него взобрались, поскольку никаких лестниц или лесов нет, и спуститься вниз можно, только спрыгнув с довольно большой высоты на кучи щебня. И почему-то здесь, наверху, оказывается целое тепличное хозяйство, и его владелица демонстрирует собравшимся новые сорта помидоров. Один из них назван в честь какого-то молодого человека - моего ровесника и, кажется, коллеги, то есть имеющего во сне отношение к кино (похоже, мы оба все же не режиссеры, но сценаристы), а новый, только что выведенный, еще не имеет имени, и надо его в честь кого-нибудь назвать. Кажется, все присутствующие, включая и моего спутника, уже удостоены этой чести, так что единственным кандидатом оказываюсь, естественно, я. Владелица тепличного хозяйства спрашивает мое имя, и во сне я называю его, причем, что меня больше всего удивляет, называю не какое-то вымышленное или просто чужое, а свое собственное имя и свою фами-лию - Сергей Платонов, - и кто-то радостно повторяет мои имя и фамилию вслух, и мне показывают кустик с красными крупными помидорами, перед которым должны вкопать табличку с моим именем и моей фамилией.
      Внезапно все рушится: вмешивается Обручев, он отводит хозяйку в сторону и просит дать помидорам чье-нибудь другое имя, мне же говорит, когда мы остаемся с глазу на глаз, что это ничего не значит - дать имя какому-то помидору, надо сперва завоевать себе имя, добиться того, чтобы "Сергей Платонов" что-то значило для всех этих людей, которые на самом деле вовсе не любители помидоров, а то ли киношные, то ли литературные критики, и только потом позволить что-то своим именем назвать: Говорит он очень веско и убедительно, я уже не обижаюсь на него, и когда он пытается спрыгнуть с этой верхотуры вместе с какой-то женщиной, лица которой во сне я рассмотреть не успеваю, я любезно показываю ему на пожарную лестницу, каким-то чудом возникшую за время нашего разговора в противоположном конце возвышения, и он соглашается ею воспользоваться:
      - На этом все и кончается, - сказал я. - И я не стал бы тебе этот сон пересказывать и просить истолковать, если бы не эта маленькая подробность с фамилией и именем. За весь сон ни разу - по крайней мере мне кажется, что ни разу, - не называл я себя по имени и фамилии, и никто вообще не произносил чьих-либо имен и фамилий - и тот же Обручев был в моем сне зрительно Обручевым, я считал его Обручевым, но при этом ни по фамилии, ни по имени-отчеству ни сам я, ни многочисленные персонажи моего сна его не называли. Мои же имя и фамилия прозвучали как-то подчеркнуто ярко, словно ради них вся эта фантасмагория и накручивалась.
      - Так оно и есть, - живо согласилась со мной Инна. - Ты совершенно правильно интерпретируешь увиденное. Хотя и недостаточно полно. Само начало сна, когда ты идешь вслед за Обручевым вместе с другими молодыми людьми, равными тебе по положению - возможно, твоими школьными или институтскими друзьями, - уже проявляет твое тайное желание выделиться из толпы, оказаться на равных с кем-то, кто отмечен, выделен, обособлен. И когда ты оказываешься с ним, знаменитым, вдвоем, это знаменует начало твоего подъема. И, само собой, непонятное возвышение без лестниц и лесов - это уже настоящее достижение, признание, завершающееся, как и следовало ожидать, специальной церемонией присвоения твоего имени чему-то - в данном контексте не важно, чему именно, хотя ярко-красный цвет помидоров не случаен - это цвет победы, цвет твоего триумфа. Однако подсознательно ты знаешь, что триумфа еще не заслужил, именно поэтому тебе приходится самому называть свое имя - иначе его назвали бы и без тебя - и именно поэтому Обручев отговаривает тебя принять это почетное, но незаслуженное предложение. Обручев, кстати, не случайная фигура: он выше тебя ростом и старше тебя во сне, хотя в жизни вы ровесники, что всегда знаменует превосходство, к тому же во сне он не просто режиссер, а знаменитый режиссер, знаковая фигура, символ всеобщего отца, покровителя, начальника. И лестница в конце сна тоже не просто так: лестница символизирует скорый и легкий спуск того, кого в твоем сне символизирует Обручев, и твое над ним возвышение. Однако поскольку женщина, которую ты плохо разглядел, а жаль, без этого мне трудно интерпретировать ее роль в твоем сновидении и в твоей жизни: эта женщина собирается спускаться по лестнице вместе с ним, а не с тобой: Я правильно тебя поняла? - переспросила Инна.
      - Да, именно так.
      - Поскольку эта женщина, кто бы она ни была, явно предназначалась тебе, а уходит из твоего сна не с тобой, а с другим, превосходящим тебя во многих отношениях мужчиной, это означает, что за возвышение тебе придется расплатиться какой-то утратой - хотя это не обязательно будет та женщина, которая тебе наиболее дорога. Возможно, ты как раз подсознательно хочешь избавиться от этой женщины, а сон лишь проявляет твое подспудное желание.
      - Это спорно.
      - Это абсолютно бесспорно! - возразила Инна. - У нас у всех в этой жизни достаточно сложные отношения с разными людьми. И очень часто мы сами не осознаем, что те или иные люди для нас значат. И они этого не осознают. И вроде бы никак на нашу жизнь не влияют. Но когда такой человек уходит умирает или уезжает далеко, так что мы вряд ли с ним снова встретимся, - мы вдруг испытываем неожиданное облегчение и наша жизнь резко меняется к лучшему, начинаются какие-то успехи, достижения - и все потому, что этот человек освободил нас, перестал оказывать на нас свое тайное и неблагоприятное воздействие. Вполне возможно, что в твоей жизни есть такой человек - эта женщина, которую ты даже и не помнишь, ты о ней не думаешь, поэтому и не увидел ее лица, но она на тебя давит - и пока ты не "отпустишь" ее вместе с каким-то возвышающимся над тобой мужчиной, перемен к лучшему тебе ждать не приходится.
      - Что ж, это утешает, - хмыкнул я и взял из пачки сигарету. Инна взяла сигарету из своей пачки - все тот же синий "LM" - и прикурила от собственной зажигалки. И в это время зазвонил сотовый. Инна машинально потянулась к сумочке: у нее сотовый появился еще на моей памяти - ей, толковательнице снов, без мобильной связи никак, безумный клиент порой разыскивает ее за тысячи километров, чтобы поведать очередное сновидение и услышать ее драгоценную интерпретацию, - но на этот раз звонил мой сотовый, и когда я вынул трубку из чехла, Инна посмотрела на меня не то чтобы с удивлением, но все же как-то иначе, может быть, с чуть большим уважением. Да, Наташенька, - сказал я, услышав в трубке знакомый голос. - Да, конечно, я готов. Подъезжай за мной в кафе-мороженое: - Я объяснил, где это. Хорошо, жду.
      - Дела? - понимающе спросила Инна.
      - Да так: своего рода халтура. Решил немного подзаработать, пока Майя с детьми в деревне: Кстати, спасибо, ты меня утешила: я немного побаивался, что ты свяжешь эту темную женщину из моего сна с Майей. И предскажешь, что за успех мне придется заплатить такой дорогой ценой.
      - А что, Сереженька, твоя будущая вторая жена тебе настолько дорога?
      Она улыбалась, хитрая сивилла, и в ее улыбке была вся женская двойственность и недосказанность. Никогда, никогда женщина прямо не скажет мужу, пусть даже и бывшему, что его новая жена глупее, некрасивее, распутнее, чем она, но никогда не упустит случая хотя бы намеком, улыбкой, незаконченной фразой дать ему это понять.
      - Да, Инна, - тихо сказал я, почти коснувшись губами ее левого уха. Майя именно настолько мне дорога:
      Инна отшатнулась, будто я ее укусил. Насчет левого уха у нее пунктик. Тяжелое осложнение после ангины почти напрочь лишило Инну слуха. И в левом ухе носит она теперь крохотный, телесного цвета микрофончик от самого современного и дорогого импортного слухового аппарата. Что делает ее похожей на шпионку или сотрудницу охранного агентства. Глухота нисколько не портит Инну, но малейший намек на нее - а именно так восприняла она мое движение - выводит ее из себя.
      - Господи, Сереженька! На кого ж ты меня променял? На эту корову дойную? Жалко мне тебя, Сереженька. Если уж совсем плохо станет, не стесняйся, заходи. Я не злопамятная:
      Ничего себе - не злопамятная! Вон как отделала лучшую подругу. И зря. Не настолько велика у Майи грудь, чтобы сравнивать с коровьим выменем. Впрочем, обе хороши. Майя тоже, когда немного освоилась и почувствовала себя хозяйкой положения, перестала прикидываться и не раз спрашивала, где были мои глаза, когда я выбирал в жены "эту моль бледную". Но я не стану говорить этого Инне. Вместо этого я лишь улыбнусь ей снисходительно и подам руку, чтобы проводить до стоящего неподалеку желтого такси.
      - Между прочим, - говорила мне Инна, пока мы медленно шли по тротуару, - давно хотела тебе сказать. Жвакин ведь не вчера появился в моей жизни. Мы с ним встречались раньше. Когда ты на Север уехал. Не сразу, конечно. Я целый год терпела. А потом подумала: зачем мне это надо? Наверняка мой благоверный нашел себе кого-нибудь для утех. А чем я хуже? Ну и приласкала бедняжку.
      - Ну и как это было?
      - Не очень, - честно призналась Инна. В этом ее сила. Она всегда честна. Поэтому я ей верю. - Встретились несколько раз без особого напряга. Но зато голова перестала болеть, спала по ночам хорошо. А когда он всерьез влюбился и даже замуж начал звать - тут же все прекратила. Еще до твоего приезда. И можешь поверить: все это время он помнил и ждал! Столько лет! Ни за что бы не поверила! Зато теперь он так счастлив:
      - Охотно верю.
      - А ты счастлив, Сереженька? - нанесла она последний укол, уже усаживаясь на заднее сиденье такси. И тут же, не дожидаясь ответа, махнула рукой шоферу: - Поехали!
      Такси тронулось. Я улыбнулся. Стоял и улыбался этим ее словам. Не мог не улыбаться. Все же ты не выдержала, выдала себя. Именно тем выдала, что попыталась напоследок меня уколоть. Не могла оставить меня наедине с собственными мыслями и собственными снами - и наедине с Майей. Предоставить мне идти собственным путем - без тебя. А вдруг без тебя у меня получится лучше, чем получалось с тобой? Вдруг с Майей я добьюсь чего-то, чего с тобой никогда не мог бы добиться? Вдруг мой сон именно об этом? Поистине, для бывшей жены даже мысль об этом невыносима.
      А насчет Жвакина опоздала ты со своим признанием. Чуточку бы раньше признаться, до того, как мы решили разойтись. Пока я еще колебался, не знал, кого предпочесть. Не то чтобы я очень ревнивый муж, нет, но и не христосик всепрощающий. У меня просто повода никогда не было тебя ревновать. Ни разу за всю нашу жизнь я в тебе не усомнился. И тогда, на Севере, когда сошелся с той женщиной, виноватым считал себя потому, что тебя, безгрешную, обманывал. А ты вовсе не безгрешной оказалась. Узнал бы об этом раньше - наверняка бы от ревности ослеп, наверняка снова бы в тебя влюбился и потратил бы бездну сил на то, чтобы вернуть женщину, которая могла мне принадлежать безо всяких усилий с моей стороны. Так уж мы глупо устроены, мужчины. Но - опоздала, милая, промедлила, не решалась, видимо, разрушить в моих глазах сложившийся с годами образ непорочной жены. И проиграла:
      Я все еще улыбался своим мыслям, когда краем глаза заметил нечто, заморозившее улыбку на моих губах. В машине, припаркованной у обочины, одиноко сидела рядом с пустующим водительским местом молодая женщина и смотрела на меня поверх чуть приспущенного оконного стекла. Не угрожала, не пыталась о чем-то предупредить - просто смотрела и не отпускала своим взглядом. Кто она, эта незнакомка в автомобиле, и чем я ей так досадил?
      Вполне возможно, кстати, что и вовсе ничем.
      Может, у нее сегодня какие-то свои женские неприятности. Поругалась с мужем или любовником. Или и с мужем, и с любовником одновременно - что случается редко, но зато неприятно не вдвойне, а вдесятеро против ругани с одним. Потому что не у кого искать утешения. Или еще проще: захотела купить новое платье, а муж (тут вряд ли - любовник) не дал денег, потратил все на запчасть для своей подержанной, хотя и приличной с виду "шестерки". Да мало ли чего! А тут я - стою и улыбаюсь себе, и видно по мне, что у человека все хорошо, все замечательно - как никогда, никогда, никогда не будет у нее. Ну как же не возненавидеть такого человека! Как не ударить его - хотя бы взглядом исподтишка, из укрытия, если уж нельзя обидеть прямо! Как не попробовать перевалить на него хотя бы часть моей душевной тяжести - вон он какой здоровый лось, а я такая маленькая, беззащитная, хрупкая:
      Замечу справедливости ради, что женщина, сидевшая в отмытой до блеска, хотя и не новой "шестерке", не казалась беззащитной и хрупкой. Нормальная с виду женщина, вполне способная сама нести повседневную тяжесть бытия, а не перекладывать на чужие плечи. Мой же беззаботный вид вызван всего лишь выпитым в компании с приятной, но уже не принадлежащей мне женщиной кампари и тем приятным ощущением, что возникает у нормального человека после добросовестно проделанной работы, за которую предстоит получить немалое вознаграждение.
      Я - нормальный человек, мадам, я люблю отдыхать и пить кампари с женщинами, но еще больше я люблю много и тяжело работать и хорошо зарабатывать. Без этого мне и отдых, и кампари, и женщины не в радость. Я предпочитаю зарабатывать себе право на отдых - и именно сегодня я его заработал. Ну, по крайней мере мне кажется, что заработал, а так ли это узнаю через несколько минут. Вот уже и знакомый "Пассат" показался. И за рулем, заметьте, мадам, опять-таки женщина - и ничуть не менее привлекательная, чем та, с которой я только что простился. Только еще моложе и сексуальнее. Обратите внимание, мадам, как она мне улыбается. Конечно, мы-то с ней знаем, что эта улыбка ничего особенного не значит, что для нее возить меня - часть ее повседневной работы, а она для меня водитель служебного автомобиля, не больше. Но вы ведь не знаете этого, мадам. Вы небось бог знает что себе вообразите. Ваш и без того тяжелый взгляд станет наверняка просто каменным, когда вы увидите, как я сажусь на переднее сиденье дорогой иномарки рядом с рыжей женщиной-шофером в черной кожаной фуражке с высокой тульей.
      Но я не стану оглядываться, мадам, чтобы убедиться в этом. Я не хочу и не буду оглядываться. По крайней мере на вас, мадам.
      А может быть, вы и есть та самая, неизвестная мне, но втайне влияющая (в дурную сторону) на мою судьбу женщина, о которой говорила Инна? Может быть. В таком случае катитесь от меня подальше на своей "шестерке" - и пусть ваш тяжелый взгляд вернется к вам, отразившись в зеркальце заднего вида, и придавит, расплющит вас в автомобильном кресле, как лягушку, в то время как я легко и весело пойду-поеду-покачу своей дорогой.
      3
      Странно было вновь оказаться в кабинете Игоря Степановича.
      Бессонные ночи и дни, проведенные за мерцающим экраном компьютера, видимо, отразились на моей способности видеть и воспринимать окружающее. Все казалось слишком большим, слишком ярким и слишком объемным в сравнении с унылой голубоватой поверхностью экрана. И сам Игорь Степанович, бывший трое суток для меня плоской, почти придуманной фигурой, случайно занесенной в мои воспоминания со страниц чьих-то чужих мемуаров, Игорь Степанович вдруг ожил, укрупнился, приобрел цвет, объем и прежние привычки: точно так же втягивался и вытягивался на манер подзорной трубы, поглощая при втягивании клубы голубого дыма и выпуская из себя при вытягивании дым серый. Вот он еще раз втянулся - вытянулся и заговорил со мною.
      - Что ж, Сергей Владимирович, - сказал он, прихлопывая ребром ладони сколотые листки воспоминаний, словно они могли вспорхнуть и улететь назад, в прошлое, и только его рука удерживала их в настоящем. - Должен признать:
      Почему должен? Кому должен? В обычные дни я нечувствителен к бюрократическому жаргону, я пропускаю его сквозь себя, не замечая, но сегодня зубчатые колесики в мозгу никак не цеплялись одно за другое, проворачивались вхолостую и мысли разбредались во все стороны, липли к чему попало. Пришлось хорошенько тряхнуть головой, чтобы колесики сцепились и мозг начал постигать суть того, что говорит человек за начальственным столом, а не шуршать не идущими к делу ассоциациями.
      - Должен признать, - продолжил Игорь Степанович, - что вы добросовестно потрудились. Солидный объем, ясность и некая, я бы сказал, артистичность изложения - это впечатляет. К тому же ваш вариант дополняет и подтверждает уже имеющийся у нас текст - о чем я говорил вам, если помните, - и практически ни в чем, за исключением некоторых мелочей, ему не противоречит.
      - Естественно: - начал было я, но Игорь Степанович остановил меня руководящим жестом.
      - Совершенно естественно, Сергей Владимирович, - внушительно произнес он, - что как раз мелкие противоречия наилучшим образом подтверждают достоверность обоих документов. Если бы вы и: - Тут он слегка помешкал в поисках слова. Словно и впрямь живой человек, а не робот, сконструированный для такого рода переговоров. - :и другой респондент вспоминали события двадцатилетней давности совершенно идентично, я бы предположил, что один из вас списывал у другого, как нерадивый школьник. Увы, человеческая память не только несовершенна - она еще и избирательна. И многое из того, что казалось важным вашему другу, потому что касалось лично его, вам было неинтересно и не запомнилось. Точно так же, как он упустил многие подробности, столь важные и дорогие для вас:
      Тут он замолк с таким видом, словно хотел дать мне возможность высказаться. Спасибо, Игорь Степанович, я непременно воспользуюсь.
      - Есть еще одна тонкость, - сказал я. - Некоторые подробности просто не могли быть известны другому: респонденту. Скажем, на острове Любви я был с глазу на глаз с Ниной, а в квартире Натальи Васильевны мы часто бывали только вдвоем. Значит, ваш респондент - даже если это не он, а она, одна из этих женщин, мог или могла знать только о том, что происходило между мной и ею, а о чем-то другом догадываться или: - Тут новая возможность пришла мне в голову. - Или она могла писать об этом с чужих слов.
      Игорь Степанович внимательно слушал меня, постукивая в такт моим словам пальцами по тощей стопке листков.
      Всего семнадцать страниц, билась в виске не идущая к делу мысль, покуда я автоматически продолжал говорить. Три дня и три ночи погружался я в свое прошлое и был уверен, что загрузил в файл целый роман. Почему-то казалось, что одна история Натальи Васильевны потянет страниц на пятьдесят. Но не потянула. Или я не потянул? Нет, судя по словам Игоря Степановича, я потянул. Оказался на должной высоте. Не обманул, говоря бюрократическим языком, их ожиданий. А вот не обманул ли я себя самого? Может, не стоило с ними связываться? Не стоило продавать собственное прошлое - даже и за десять тысяч долларов? Взять данную авансом тысячу - и привет. Купить билет и не поехать. Именно этого добивался от меня господин Горталов. И я действительно чуть не отказался. Если бы не "Ока" и не швейная машинка. Сидел бы сейчас дома с новеньким сотовым телефоном и пропивал в одиночестве остатки. С сотовым, даже номера которого не знает никто: ни Майя, ни Инна, ни коллеги в академии. Только шофер Наташа. И еще, может быть, Ирина Аркадьевна. Игорь Степанович тоже наверняка знает. Такая у него работа все знать. А больше никто. Даже Инна, которая видела, как я говорю по сотовому, но не спросила номера. Не захотела спросить? Или не догадалась? Скорее всего - не захотела. Не нужен ей номер моего сотового. И я не нужен. Никому я не нужен, даже Ирине Аркадьевне. Которая, между прочим, втянула меня во всю эту историю. Втянула - и бросила, сдала с рук на руки Игорю Степановичу:
      Эти второстепенные, не идущие к делу мысли ползли как бы на втором плане, облаками по синему небу, не заслоняя мыслей о главном: о моих собственных воспоминаниях и о воспоминаниях того, другого, о котором я до сих пор ничего не знал. И похоже, так и не узнаю. Напрасно я рассчитывал, что, выслушав мои рассуждения о нем, Игорь Степанович скажет: "Конечно, Сергей Владимирович! Именно так и было! Она (или все-таки он) так и пишет: об этом мне рассказал (или рассказала):" И назовет того, кто писал, и того, кто поведал ему дополнительные подробности. Но ничего подобного Игорь Степанович не произнес. Уловка моя не удалась. Да и коммерция, похоже, тоже. Все так и опустилось во мне, когда Игорь Степанович, помолчав какое-то время, нахмурился и сказал:
      - К сожалению, Сергей Владимирович:
      Ну конечно! Этого я и ожидал. Их вечного "к сожалению". Сколько раз я с этим сталкивался - не сосчитать. И главное, манера у них, начальников, абсолютно одинаковая: никогда не скажут с порога, что работа ваша, Сергей Владимирович, - говно, и валите себе с богом. Нет! Обязательно сперва признают, что работа замечательная, добросовестная, талантливая и еще какая-нибудь, и только когда дойдет до главного, когда от комплиментов пора перейти к решению судьбы твоей работы - а значит, в каком-то смысле и твоей собственной судьбы, тогда и прозвучит это неизменное "к сожалению".
      Есть, однако, в печальном опыте и светлая изнанка. По молодости лет воспринимал я эти неожиданные "к сожалению" как трагедию. Но обламывала меня судьба не раз и не два. И теперь, когда я слышу в свой адрес вежливое "к сожалению", я даже не морщусь - как не морщусь давно после рюмки самой отвратительной водки. Я даже улыбаюсь в ответ, словно это их "к сожалению" не очередная головная боль, а подарок судьбы.
      От Игоря Степановича я тоже ждал этого "к сожалению" - и когда услышал, мне и притворяться не пришлось, я вполне естественно улыбнулся, потому что готов был ко всему. К тому, что вернут мои жалкие семнадцать страниц (нет, надо было написать пятьдесят! Пятьдесят мало никому не покажется) и не заплатят денег. Или не вернут - и заплатят меньше, чем обещали, потому что на десять тысяч я не навспоминал. И к тому готов был, что и не заплатят, и не вернут, но попросят добавить, дописать, уточнить что-нибудь, а уж потом:
      Однако к тому, что на самом деле сказал Игорь Степанович, я все-таки был не готов.
      4
      - К сожалению, Сергей Владимирович, - сказал Игорь Степанович, - все ваши воспоминания никак не решают стоящей перед нами проблемы. Я понимаю, что вы на это скажете: вы не знали - не могли знать, - в чем сущность нашей проблемы, а потому не в силах были нам помочь. И тут вы совершенно правы. Мы ведь и не скрывали от вас, что надеемся решить проблему без вашего непосредственного участия, используя лишь ваши воспоминания, за которые, кстати, вы можете прямо сейчас получить заранее оговоренную сумму:
      Говоря это, он буднично, не пытаясь произвести на меня впечатление, вытащил из ящика стола довольно объемистый конверт и положил перед собой. Однако при этом он не пододвинул конверт ко мне, и я не протянул руку, ждал, пока он закончит свою речь. Видно, еще не пришло время брать деньги и уходить.