Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь ни о чем

ModernLib.Net / Детективы / Исхаков Валерий / Жизнь ни о чем - Чтение (стр. 1)
Автор: Исхаков Валерий
Жанр: Детективы

 

 


Исхаков Валерий
Жизнь ни о чем

      Валерий ИСХАКОВ
      Жизнь ни о чем
      Роман
      Не спрашивайте меня, о чем эта книга. Спросите лучше себя, о чем ваша жизнь.
      В.И.
      Пролог
      Прежде чем двинуться дальше, посмотрим кино.
      По форме вежливое предложение, но по сути - приказ. Лысый, поглощающий синий дым и извергающий серый, ты что, насколько привык командовать, что приказываешь даже мне? Послушай, я ведь не твой подчиненный. Я даже не работаю здесь. И могу в любую минуту встать и уйти. Но я не уйду. Я люблю кино. Готов смотреть кино с утра до ночи. Даже такое: самодельное, снятое любительской видеокамерой на Кипре.
      Правда, что-то в этом роде мне уже показывали недавно. Но я не возражаю. Приятно еще раз увидеть красивую женщину на фоне красивых пейзажей. На фоне православных храмов и мечетей. На фоне роскошных вилл. А вот она на фоне моря, на палубе океанской яхты. Этот вид, помню, мне особенно понравился. А теперь нравится еще больше. Потому что в тот раз мне показали только женщину за штурвалом и капитана, а теперь показывают больше. Вот камера отвела стеклянный глаз от женщины за штурвалом, панорамирует, и я вижу море: волны, пена, солнечные блики, чайки, и множество яхт и разноцветных виндсерферов и дальний берег.
      Потом снова показывают яхту. Это - мостик, тут верхняя палуба, нижняя палуба, каюты, а это - машинное отделение. Человек с камерой методично обходит все и при этом не молчит, подробно рассказывает о достоинствах яхты. О водоизмещении в тоннах, о крейсерской скорости в узлах, о мощности в лошадиных силах. О том, сколько на яхте кают и сколько человек может в них с комфортом разместиться. Сколько морских миль может она пройти без дозаправки. И какой шторм способна выдержать.
      - Не знаю, - отвечает человек с камерой на мой невысказанный вопрос, почему это называется яхтой. Что-то я не вижу никаких парусов. Только дизельные двигатели. Вот, правда, мачта, но на мачте нет паруса. Есть флаг, есть прожектор, антенна радиостанции и радар - но никаких парусов. Вот вам и яхта! А впрочем, какая разница... В детстве мы плавали по пруду на моторной лодке, которую называли "трамвай". Или "речной трамвай". Но ведь лодка не похожа на трамвай. И пруд не похож на реку. Почему мы так называли лодку? Не помню... Наверное, нам так нравилось. И если хозяину нравится называть свой корабль яхтой - это его право...
      А вот мы уже на берегу, и камера показывает нам роскошные виллы. И теперь не мужской, а женский голос объясняет и комментирует:
      - Это Кипр, ребята. Это такой большой остров в Средиземном море. На одной долготе с Вильнюсом. Но гораздо, гораздо южнее. И здесь всегда тепло. Я жила здесь зимой - это сказка. Никакого тебе снега - что-то вроде нашего сентября.
      С жильем у них тут просто: в самых красивых местах нарезаны участки, куда заранее подведены все коммуникации: вода, канализация, электричество, телефон. Даже оптоволоконный кабель для прямого доступа в Интернет. Построил дом, въехал - и сразу можешь звонить в любую страну мира, ползать в Сети, смотреть телевизор... Вон, на каждой крыше спутниковые антенны... Камера показывает крыши с тарелками антенн. - Участки все одинаковые, соток примерно по шесть, как наши сады. На них как раз дом помещается, бассейн... - Показывает бассейн. - Небольшая лужайка - чтобы столик и стулья поставить и сидеть закусывать в тенечке... Можно посадить пару пальм... - Показывает пальмы. - Или розы. Или еще что-нибудь. Апельсины, например. Тут многие сажают апельсиновые деревья. И красиво, и всегда фрукты под рукой... Но наши, русские, обычно покупают не один участок, а сразу четыре. И дом строят раза в четыре больше, чем у других. И обязательно крепкий высокий забор, вроде этого... - Долго показывает серый бетонный забор. - Некрасиво, конечно, зато не видно, что они там делают.
      - А ты знаешь, что они там делают? - спрашивает мужской голос.
      Камера отворачивается от забора и показывает нам мужчину.
      Он старше женщины. Я не знаю, сколько ей лет, не спросил при встрече, но с виду не больше двадцати четырех-двадцати пяти. А ему сейчас тридцать семь. Это я знаю точно - мы ровесники. Когда-то мы были друзьями. Нет, мы были лучшими друзьями! Мы учились в одном классе и вместе плавали на лодке, которую называли "речным трамвайчиком". Я помню, почему мы так ее называли, и уверен, что он тоже помнит. Но не считает нужным рассказывать. Он предпочитает не рассказывать о себе ничего лишнего. Такой у него жизненный принцип. Даже безобидные мелочи - и те предпочитает держать при себе. На всякий случай. Может быть, именно благодаря умению молчать он добился всего, к чему стремился.
      Мне кажется, что еще тогда, когда мы вместе плавали на "ручном трамвайчике" по заводскому пруду, он знал, чего будет добиваться в жизни. И знал, как будет этого добиваться. Мы предавались прекраснодушным мечтаниям, а он не мечтал - планировал. И потом только воплощал свои планы в жизнь. Поэтому он сейчас обнимает красивую молодую женщину на Кипре, а я...
      - Вы тоже будете так отдыхать, - говорит лысый. - Холдинг предоставит вам условия для отдыха в любой точке земного шара: на Кипре, на Багамах, в Африке... Не верите? Назовите день, когда задание будет выполнено, - и я прямо сейчас закажу билеты на самолет. Можете лететь один, с девушкой, можете взять жену и детей - холдинг гарантирует удобства и конфиденциальность. Никто не лезет в ваши личные дела, никто не спрашивает, что вы делаете за высоким бетонным забором. Правда, я не могу гарантировать, что где-то на участке и внутри дома не установлены скрытые камеры. Холдинг хочет знать о вас больше, чем вы знаете о себе сами. Но только на первом этапе. Когда вы подниметесь достаточно высоко, вас не будут контролировать. Холдинг купит для вас дом, яхту, "Мерседес" или "Роллс-ройс". Захотите личный самолет - пожалуйста. И никаких камер, никаких жучков: можете пригласить специалистов, они заглянут в каждый темный угол, в каждую отдушину. Это будут не наши специалисты, но холдинг оплатит их труд, чтобы вы могли спокойно работать и отдыхать. Конечно, для этого вам придется потрудиться не один год - но зато вы достигнете таких высот, о которых без нас можете только мечтать!
      1. День первый. Суббота, 13 июля
      1
      Мечтать - глупое занятие. Может быть, даже более глупое, чем не мечтать вовсе. Ни один взрослый человек не признается вслух, что предается этому занятию постоянно. И тем не менее все мечтают. Все мечтают о своем. И все - по-разному. Мужчины мечтают лучше, зато женщины - сильнее. Сбываются те мечты, что сильнее, и мы, мечтающие лучше, но недостаточно сильно, вынуждены жить в чужих мечтах.
      Поначалу это даже приятно: тебя устраивают со всеми удобствами, как в дорогом отеле, и ни за что не надо платить. Кто мечтает - тот и платит по счетам. Однако бесплатный комфорт скоро надоедает, и ты понимаешь: жизнь в чужой мечте - не просто словесная формула. Это на самом деле. Чужая мечта, чужая жизнь, чужой дом, чужая обстановка и одежда. Чужая женщина и чужие дети. Все не хуже, может быть, даже лучше того, о чем ты мечтал, но чужое. Ты устроил бы по-другому.
      Ты затеваешь небольшой бунт, ты выясняешь отношения - и с одним чемоданом, где пара сорочек, зубная щетка да нужные для работы книги, уходишь, вырываешься... чтобы рано или поздно понять, что поменял одну чужую мечту на другую.
      Что до меня, то мне ясно дали понять: не будет даже иллюзорного бунта. Даже попытки к бегству - и той мои женщины не дозволят мне. И не мечтай, милый! Мы возьмем тебя бережно, словно фарфоровую вазу, словно заболевшего щенка, и переместим из одного женского мира в другой, сотворенный специально для тебя усилиями любящих женушек - бывшей и будущей.
      Совместными усилиями, уточнил я.
      Ну конечно, совместными, какими еще! Мы всегда все делали вместе, не спорили по пустякам, не ссорились - и теперь вместе будем искать приемлемый выход из создавшегося - созданного тобой, негодник! - положения...
      Охотно верю. Когда я думаю о вас, моя бывшая и моя будущая, вижу картину мирных переговоров: одна сторона признает свою капитуляцию, другая - принимает ее, но - достойно, цивилизованно и с таким расчетом, чтобы не повредить предмет переговоров (меня), чтобы победившая сторона могла им пользоваться с теми же удовольствием и пользой, с какими пользовалась проигравшая.
      Я - ваша собственность.
      Я - Гданьский коридор.
      Я - Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия).
      Я - предмет сделки.
      Горячо любимый обеими сторонами, но - предмет.
      Одушевленный, но не имеющий права голоса.
      Хотя - имевший. О, я имел! Я очень имел голос, когда решал, с кем хочу жить дальше: с Инной или Майей. Но голос был одноразовый, и после того, как я отдал его в твою пользу, Майя, вы в нем (голосе) более не нуждались.
      2
      Переговоры велись тайно, без свидетелей, но мне удалось подглядеть то, что не предназначалось для моих глаз. Случайно проезжал мимо нужного места в нужное время, случайно увидел моих женщин вместе, за столиком в уличном кафе, под большим клетчатым зонтом - и тут же припарковался напротив и прильнул к боковому стеклу. Опускать стекло я не стал: сквозь звон трамваев и рев автомобильных моторов я ничего не услышу, а виден с той стороны буду гораздо лучше.
      И вот я за стеклом, наблюдаю, как они чинно сидят бок о бок, очевидно, ждут заказ, потому что на столике ничего нет, только две почти одинаковые дамские сумочки. Затем, как по команде, они протянули руки к сумочкам каждая к своей - и достали сигареты и зажигалки. Закурили - каждая из своей пачки, от своей зажи-галки, - положили сигареты на стол, зажигалки поставили рядом. С такого расстояния не видно, но я знаю, что сигареты у них разные: Инна курит синий "LM", Майя "Kent" No 4. Зажигалки тоже разные. У Инны изящная позолоченная газовая зажигалка, мой подарок на годовщину свадьбы, у Майи - мужской, без всяких украшений "Zippo". Тоже подарок, но не мой и не Горталова (мужа), и не скажет - чей. Вечно таинственная Майя.
      Инна и Майя стали подругами в университете и продолжали дружить все эти годы, обмениваясь свежими сплетнями, рецептами и фасонами. Незадолго до нашего разрыва Инна покрасила волосы и сделала прическу, как у Майи, в Майиной парикмахерской, а Майя сшила у портнихи Инны такой же, как у нее, костюмчик: прямая серая юбка с разрезами спереди и сзади и жакет. На переговоры обе пришли в этих костюмчиках. Из-под одинаковых жакетов выглядывают одинаковые белые кофточки с остроносыми воротничками, две верхние пуговицы одинаково расстегнуты, в вырезах блестят украшения: нитка жемчуга у Майи, розовые кораллы у Инны. Издали - почти близнецы. Не знай я их так хорошо, так близко - мог бы и перепутать.
      Абсолютно ненужное сходство, ворчу я себе под нос. Уходишь от одной женщины к другой, чтобы обрести нечто новое - а тебе будто нарочно демонстрируют, что все женщины одинаковы.
      Утешает иллюзорность сходства, созданного удалением от наблюдаемых. Вблизи невозможно спутать твердо очерченные, как бы застывшие под резцом скульптора черты Инны и вечно ускользающие, мерцающие очертания лица Майи. И тела, скрытые под одинаковыми одеждами, на самом деле разные. Спортивное, чуть подсушенное, скуповато отмеренное природой тело Инны не перепутаешь с цветущим, обильным, налитым до яблочного хруста телом Майи.
      Инне любая одежда всегда словно великовата. Майя так и рвется из ткани, любые платья, костюмы, джинсы заполняя собой до предела.
      И еще они по-разному пахнут. Даже одни и те же духи "звучат" на коже Майи совсем иначе, чем на коже Инны. И с закрытыми глазами я не спутаю их никогда.
      За одинаковыми одеждами и прическами прячутся две совершенно непохожие внутренне женщины: рассудительная, уравновешенная Инна (двойное "нн" в ее имени - как две чаши весов) и таинственная, до сих пор загадочная для меня Майя...
      Непохожие, но - не чужие. Понимающие друг дружку. Друг дружке сочувствующие. Когда они сидят так вот и болтают, возникает впечатление, что два матерых нелегала, два резидента разных, но дружественных разведок изображают ничего не значащий светский разговор, под прикрытием которого обмениваются условными фразами.
      В сущности, кто они такие, эти женщины, как не шпионки в мире мужчин? Они прикидываются гражданками нашей страны, они без акцента говорят на нашем языке и пользуются безупречными с виду документами, но это не их родной язык и документы у них - фальшивые. И когда они выходят замуж, они используют нас как прикрытие, средство для легализации, но их настоящая жизнь, их подлинная родина - среди себе подобных, и в каком бы звании они ни числились у нас, выслуга лет и льготы за беспорочную службу идут им на их особой, женской родине.
      Но вот официант принес моим девочкам соки и мороженое - и они перестали быть похожими на резидентов. Вполне натурально прихлебывают сок и облизывают ложечки, и курят вразнобой, и говорят не так серьезно, и смеются от души, а не для маскировки. Инна что-то показывает Майе на пальцах, некий размер, и Майя кивает в ответ, соглашаясь...
      Может быть, они смеются надо мной?
      Почти наверняка нет. Наблюдателю всегда кажется, что близкие говорят о нем, но редко его подозрения оправдываются. Мы не настолько интересны другим, как воображаем.
      Больше я не стал подглядывать и отъехал, стараясь не привлекать внимания. И не привлек. Ни одна впоследствии не упрекнула, что я наблюдал за ними. И обе признались, что обо мне говорили совсем мало, заранее, в первые минуты переговоров, вынеся мою персону за скобки.
      - О чем же вы говорили? - спросил я, неуютно чувствуя себя за пределами скобок (внутри которых действовала иная, недоступная мне, женская грамматика.
      - Так... О жизни... - ответила Инна.
      - Да ни о чем особенном. О том, как докатились до жизни такой, ответила Майя).
      Обе при этом пожали плечами, но - по-разному. Плечи Инны пожатием изобразили сомнение: какая, мол, жизнь может быть у нее, Инны, без меня... Майя движением плеч выражала просьбу о снисхождении: что с нас взять, дурочек, ну не можем мы жить без мужиков, так устроены.
      Этими похожими, но все-таки отличающимися пожатиями плеч скобки раскрылись: со стороны Инны, чтобы выпустить меня за, со стороны Майи чтобы ввести меня в.
      (Внутри скобок было тепло и безопасно. Мы с Майей обнялись и пообещали, что никого сюда не впустим и не выпустим один другого за эти тесные и родные пределы.)
      3
      Мы с Горталовым, мужем Майи, мирных переговоров не вели. И не будем вести - нечего об этом и помышлять.
      Невозможно представить, как мы усаживаемся за столик в уличном кафе-мороженом, достаем сигареты (у меня "Winston", у Горталова "Балканская звезда") и зажигалки (одинаковые копеечные газовые), как мы вежливо улыбаемся друг другу и одинаково облизываем ложечки - у него язык коричневый, потому что ел шоколадное, а у меня желтый. "Печень больная?" сочувствует Горталов. "Не-ет... крем-брюле..."
      Картинка выходит насквозь фальшивая, требуются поправки.
      Итак, я снова в уличном кафе - за тем же столиком, за которым недавно сидели наши жены. Невысокая синяя оградка. Синяя арка при входе, синие пластиковые столы и стулья. Под ногами - квадратные плитки, между плитками пробивается начинающая желтеть трава. Приглушенная музыка из динамиков, заглушаемая знакомыми позывными: понятно, "Европа +"...
      Внезапно - непременно внезапно, когда перестал ждать, расслабился, на тротуар влетают бронированные фургоны с эмблемами УБОП, и из них вываливаются десяток-другой (может, всего восемь, но у страха глаза велики) громил в камуфляже и черных масках; топоча и цокая по асфальту, они по периметру окружают кафе, перемахивают через невысокую, по колено, оградку, укладывают посетителей мордами в мороженое, а официантов с серебряными подносами - на пол, то есть на усеянную в предвиденье близкой осени желтыми листьями плитку. Меня легко снимают со стула, заламывают руки, так что голова болтается на уровне колен, и ведут к центральному столику, за которым, сняв маску и нахлобучив черный берет с эмблемой на боку и кожаными шнурочками, сидит подполковник Горталов.
      Пришли. Встали. Один из громил громко, будто сквозь шум неутихающей битвы, приказывает: "На стол! Руки на стол, я сказал! Ноги шире, мать твою... И стоять! Стоять, кому сказано!.." Я подчиняюсь. Я стою, широко расставив ноги и так же широко раздвинув ладони, почти касаясь щекой небрежно вытертой пластиковой поверхности, и вижу, как на столике появляются сигареты "Балканская звезда" и зажигалка, вижу широкую, в камуфляже, грудь Горталова, здоровенную лапу в черной перчатке с обрезанными пальцами. Он достает сигарету, прикуривает, стряхивает пепел в вазочку с пломбиром. Я чувствую тепло и горечь табачного дыма, пущенного мне в лицо, а также запахи казармы, густо исходящие от уже отпустивших меня, но стоящих рядом, готовых впечатать мордой в стол горталовских громил. И тишина, и беззаботно чирикающие в тишине птицы, и шорох листьев над головой...
      И в этой тишине Горталов спокойно, без злобы гасит сигарету о тыльную сторону моей левой ладони, бросает окурок в пломбир, складывает руки на груди - я по-прежнему не вижу, не имею права видеть его лица, - и теперь-то и начинаются переговоры.
      4
      В каком-то смысле такого рода переговоры имеют место. Теперь, когда мы с Майей перестали таиться, я постоянно представляю, как Горталов и его подручные врываются то в вагон трамвая, то к нам на кафедру или на заседание ученого совета, как укладывают на пол ни в чем не повинных пассажиров или изрядно перепуганных кандидатов и докторов наук. И все это время я пребываю в той же позе: ноги на ширине плеч, руки на столе, голова опущена.
      Оттого, что нападение воображаемое, не легче: я чувствую себя униженным и оскорбленным по-настоящему и в лицо коллегам в академии, студентам, случайным попутчикам в трамвае не смотрю прямо и с достоинством, как прежде, а все отвожу в сторону неуверенный взгляд.
      Еще хуже с Инной и Майей: скрывать унижение от любящих женщин труднее, чем от случайных попутчиков и даже коллег. К счастью, мое напряженное состояние женщины истолковывают неправильно.
      Поначалу, когда наши отношения удавалось хранить в тайне, Майя считала, что меня гнетет естественное чувство вины перед женой, а Инна необыкновенно проницательная и остро чувствующая Инна - подозревала, что я безответно влюблен в Майю и что Майя смеется надо мной, дразнит меня, может быть, даже унижает, сравнивая со своим драгоценным Горталовым. Инна не видела в моем невинном (как она полагала) увлечении криминала и советовала держаться с достоинством, не стелиться так перед Майей.
      - Вообще, - говорила она, - я никогда не принимала мнение Майи всерьез, и вкусы ее мне всегда казались сомнительными, и если она считает, что ты не похож на ее Горталова, то и слава богу! Да я бы в жизни за тебя не вышла, если бы ты был на него похож! Ты умный, интеллигентный человек, ты талантлив - да-да, не ухмыляйся, Сереженька! - ты талантливый ученый, это все говорят, кроме твоей Майи, разумеется, которой этого просто не понять, ей не этого надо. Ей подавай амбала под метр девяносто, от которого за версту несет казармой, который не говорит, а командует или матерится и привык свою правоту доказывать кулаком или пистолетом... Что, разве не так?
      - Ну, не совсем так, - возражал я, не слишком желая возражать. Слова Инны были для меня как елей, но я обязан был возразить, ибо, утешая меня, Инна чувствительно задевала Майю. - Не настолько примитивен Горталов, как ты его изображаешь. И говорить умеет толково и умно, когда требуется вспомни хотя бы его избирательную кампанию, - и пишет, две статьи опубликовал в специальных сборниках, и даже искусствам не чужд: играет, например, на рояле...
      Действительно играет. Даже по телевизору показывали. Потрясающий по своей пошлости кадр, творение местной дамы-режиссера: якобы в боевой обстановке, в концертном зале, где только что убоповцы во главе с Горталовым освобождали заложников (на самом деле это была имитация, тренировка) и где до сих пор еще витают пары слезоточивого газа и валяются бронежилеты, каски, противогазы, на пустой сцене в луче прожектора сидит весь в камуфляже, но без маски, в неизменном берете со шнурочками и в перчатках с обрезанными пальцами Горталов и играет "Лунную сонату". А на крышке рояля, само собой, лежит его автомат...
      Теперь же Инна и Майя полагают, что я считаю себя виноватым перед Горталовым, приятелем, почти другом, у которого увел жену, и обе меня оправдывают. Майя доказывает, что виновата в происшедшем только она - если бы она не захотела, ничего бы не было. И то же самое, слово в слово, говорит Инна.
      - Знаю я твою Майю, - внушает мне она. - Она любит говорить: чтобы стать счастливой, надо счастье у кого-нибудь отнять. И так и делает. И еще она всегда все решает сама, никого не слушает. Так что не льсти себе и не терзайся понапрасну: это не ты ее у Горталова отнял, это она отняла тебя у меня!
      Представляю, как воспринял весть о разводе Горталов. Как ухмыльнулся, когда услышал, что Майя с Инной все обговорили: я ухожу к Майе с одним чемоданом, оставив квартиру жене и сыну, а он, Горталов, тоже с одним чемоданом, уходит и оставляет квартиру ей и девочкам.
      - И твоему любовнику, - сказал Горталов.
      Нет, не так. Слово не из его лексикона. Еще в те времена, когда мы служили в одном здании, хотя и по разным ведомствам: он в милиции, я в районной прокуратуре, Миша Горталов по поводу супружеской неверности высказался, что сам он такого не потерпит и любовника... нет, хахаля, хахаля своей супруги, застав на месте преступления, пристрелит из табельного пистолета, не задумываясь. И все мы, собравшиеся на ночном дежурстве в канун Нового года, Мише поверили: словами он не бросался и пистолет пускал в ход за время службы трижды - причем в двух случаях был оправдан безусловно, а в третий раз чуть не угодил под суд, но начальство отстояло.
      - И твоему хахалю! - презрительно сказал Горталов.
      - Он не хахаль мне, он будущий муж!
      - Муж...
      В одно короткое слово Горталов вложил все, что он обо мне в качестве мужа думал.
      Муж - это он, Горталов, настоящий мужчина, повседневно рискующий жизнью и обеспечивающий семью всем необходимым. А не кабинетный юноша (он почему-то в разговоре с Майей называл меня юношей, хотя разница в возрасте между нами невелика: мне скоро тридцать семь, ему - сорок три года), который еще лет пять будет носиться со своей диссертацией, а ты будешь обшивать его и обстирывать, и создавать ему условия для "творческой деятельности" - ха-ха! - и пахать на двух работах, чтобы прокормить семью, и...
      - ...и кстати, - оборвал он себя на полуслове. - Я понял, что юноша с одним чемоданом отправится к тебе. А куда со своим чемоданом отправится Горталов?
      - Ну, все же знают Горталова! - польстила Майя. - Горталов нигде не пропадет. Горталов сумеет устроиться.
      Горталов устроится. Горталов всегда устраивается - и не как-нибудь, а наилучшим образом. Что-то в нем есть такое, что с первого взгляда ясно: этот не пропадет, за этого можно не беспокоиться. Он не из тех, кто нуждается в вашей помощи, наоборот: к нему придете вы за помощью, когда припрет, и если он в состоянии помочь, он не откажет.
      Майя между прочим отметила, что Горталов не удивился, на кого его променяли. Возмутился - да, выказал презрение - сколько угодно. Но удивления в глазах его, по которым Майя за годы супружества научилась читать безошибочно, хотя глаза у Горталова непроницаемые, как и положено зверюге его породы, удивления в его якобы непроницаемых глазах Майя не обнаружила.
      Возможно, Горталов давно догадывался о наших отношениях. Так же, как теперь, возможно, догадывается о моем постоянном унижении перед ним, и воображаемые картины захвата и допроса тешат его оскорбленное самолюбие. А поскольку я признаю свою вину, а значит - и право Горталова на мщение, я даже мысленно не прошу у него пощады, я лишь пытаюсь внушить ему: раз уж ты целый год терроризируешь меня, гасишь сигарету о тыльную сторону моей ладони, где от многочисленных ожогов образовались незаживающие язвы, раз ты заставляешь меня снова и снова испытывать унижение, - ну так удовольствуйся этим, не изобретай для меня новых мук!
      И до сих пор, когда я просыпаюсь наутро после вечеринки, где судьба столкнула меня с Горталовым, мне мерещится, что я не выдержал и высказал это ему в глаза. И требуется время, чтобы успокоиться и увериться в том, что этого не было, что мне опять удалось - удалось, удалось! - выйти из щекотливого положения незапятнанным, и никто, даже всезнающий Горталов, так и не догадался, какого страшного унижения я избежал.
      И тихая чистая радость переполняет меня, и в награду за одержанную победу я прощаю себе мелкие прегрешения, без которых не обходится наша земная жизнь.
      5
      Среди прегрешений я не числю нехорошие мысли относительно Горталова. Горталов - не кабинетный начальник, любит он риск, любит видеть страх в чужих глазах больше всего на свете, а потому чуть ли не каждый день подвергается опасности, пренебрегая к тому же бронежилетом и тяжелой защитной каской типа "Сфера". И не заговорен же он от шальной пули или удара ножом. И сколько таких случаев ежедневно фиксируют милицейские сводки. Почему бы в очередном списке не оказаться и его фамилии?
      Понятно, что мне это невыгодно. Погибший Горталов - это Горталов герой, Горталов - мученик, Горталов - памятник самому себе. Каменный гость, перед которым Дон Жуан мелок, не то что я. Живой и отягощенный бытом Горталов скорее измельчает в глазах Майи и изгладится из памяти, чем Горталов, высеченный в граните. И если что - придется сопровождать ее на кладбище и стоять в отдалении, покуда будет она там кудри наклонять и плакать... Но с этим я как-нибудь примирюсь. Зато насколько увереннее я буду себя чувствовать, зная, что мой соперник - призрак, дух, воспоминание, а не закованный в броню робот-полицейский!
      Я молю небеса о чуде, понимая, что молиться о таком безнравственно, а главное - бесполезно. Крайне редко что-то случается с людьми, которые занимают в нашей жизни ключевое положение. Судьба небрежно и безжалостно убивает и калечит знакомых и родственников, которые не делают нам ничего дурного, зато врагов и недоброжелателей нарочно оберегает и опекает, лишь бы досадить нам.
      Утешает лишь то, что Майя меня не осуждает.
      Сама, оказывается, не раз примеряла перед зеркалом траур, находя вдовство куда более выигрышным, чем развод.
      - Но ведь не убивать же мне самой Горталова... - задумчиво говорит она, глядя мне прямо в глаза своим ясным, открытым и в то же время вечно ускользающим, загадочным взглядом. И прежде чем я додумываю за нее, что можно переложить неприятную миссию на кого-нибудь другого, например, на меня, добавляет: - Нет, этого бедный Горталов все-таки не заслужил.
      Немного бравируя, мы говорим о том, что убийство вообще себя не оправдывает: попасться легко, а если и не попадешься, будешь жить с вечной тяжестью на душе, и потом, если убивать придется кому-то одному...
      - Тебе, например...
      - Почему именно мне?
      - Ну, ты все-таки мужчина, тебе сподручнее...
      - ...если убивать придется одному, второму потом не захочется связывать жизнь с убийцей, а если вдвоем - будет тяжело каждый день видеть лицо сообщника и понимать, что ему столь же тяжело видеть твое лицо. Словом...
      - Словом, Горталова мы пока убивать не будем! - подводит итог Майя.
      - Пусть живет, - охотно соглашаюсь я, довольный, что этим полушутливым (и даже менее, чем "полу", процентов на тридцать, не более) разговором мне отпущены мои воображаемые грехи.
      6
      Браки, возможно, совершаются на небесах, зато все без исключения разводы - на земле. И хотя почти каждый развод оборачивается новым браком, как-то уже меньше верится в небесную природу брачных уз, как-то яснее осознаешь, что даже лучшая из женщин - земное существо и жить с нею придется не в безвоздушном пространстве. А в пространстве, выстроенном не тобой и не для тебя. В моем случае - господином Горталовым.
      Так что мне только на словах просто: взять чемодан с диссертацией и перебраться к будущей жене. А каково это на самом деле - войти с жалким чемоданишкой, а не сундуком Монте-Кристо (сундук многое бы упростил) в дом, где прогибаются полы под невидимыми, но оттого не менее тяжелыми шагами вечного Каменного гостя, где преследует тебя призрак отца Гамлета? Лучше не вспоминать...
      Призрак в постели меня не беспокоит: Майя давно не его, а моя женщина, я стал для нее более привычным и своим, чем бывший муж, - и эта привычность, которая в ином случае огорчила бы меня, в чужой постели служит мне защитой. К тому же, мне кажется - я надеюсь - хочется верить, - здесь я Горталова превосхожу. По крайней мере Майя до сих пор не жаловалась, хотя довольно долго, до самого переезда к ней, мне приходилось жить с двумя женщинами сразу.
      Тут меня удивила Инна. Когда разрыв и развод стали явью, она не прогнала меня из супружеской постели, а наоборот: стала более требовательной и раскрепощенной. А когда я прямо спросил ее, не пытается ли она таким способом удержать меня, она хмыкнула:
      - Ну вот еще!
      - А выглядит именно так... А-а... понял: ты хочешь заездить меня, довести до полового бессилия с тем, чтобы Майя сама от меня отказалась. Так?
      - Ну вот еще!
      - Необычайно богатый для филолога лексикон...
      - Помолчи! Ты меня отвлекаешь!
      Сидя в любимой позе наездницы, Инна откинула голову назад, закрыла глаза и вонзила острые длинные ногти в мои беззащитные голени... По ее легкому спортивному телу прошла судорога. Упав мне на грудь, она прошептала:
      - Дурачок! Я просто беру то, что мне пока что принадлежит. Успею еще, належусь одна в холодной постели...
      Теперь я знаю, что это была неправда. Инна не боялась одиночества в холодной постели. У нее тогда уже был на примете человек, чтобы согревать постель. Когда я узнал, кто он, меня слегка удивил ее выбор. В заместители мне она выбрала нашего общего приятеля и моего однокашника по юридическому институту Леню Жвакина. Адвокатской карьеры он не сделал, хотел попасть в депутаты, но не попал - и переквалифицировался в художники. Чуть ли не каждый день можно видеть Леню на бульваре - атлетическая фигура, красивая голова, роскошная грива тициановских волос на фоне убогой живописи, и каждый вечер он собирает непроданные картины, связывает их веревкой и тащит, перебросив через плечо, за четыре квартала домой. Одну из них Леня подарил нам с Инной еще на новоселье, вскоре после моего возвращения с Севера, - и так она и осталась в некогда новой квартире вместе с прочим имуществом. И вместе с Инной.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16