Совершенно секретно

      В течение всей весны яйца и колбасы заполнялись и пустели, и снова заполнялись, так что даже в случае, если бы это движение было замечено с воздуха, окончательную подготовку к операции нельзя было бы отличить от репетиции. Войска проходили через колбасы, не располагаясь там надолго; при этом их обмундирование сдавалось для пропитки составом, делающим его непромокаемым, а постоянный персонал этих походных гостиниц кормил и обслуживал их во время короткого отдыха.
      Движение гражданского транспорта вдоль всего южного побережья уже давно было запрещено, а в самые колбасы даже офицеры не имели права входить без особых пропусков. Когда в колбасах были войска, их перевозочные средства заполняли всю придорожную полосу. Машины жались друг к другу под каждым деревом, а на открытых местах прятались под маскировочными сетками. Приглядевшись к ним внимательно, можно было заметить, что их моторы и подвижные части покрыты толстым слоем консервационной смазки. Из каждой машины торчала временная труба, через которую дышал мотор.
      Этот водонепроницаемый слой позволял машинам двигаться в воде, даже если она доходила до пояса водителю, но только на небольшие расстояния, потому что моторы быстро перегревались.
      После переправы водонепроницаемый слой предстояло снять, как только будет преодолена первая, низкая полоса берега. Процедура эта требовала полчаса для каждой машины, сколько бы людей ни принимало в ней участия. Среди прочих удовольствий нам предстояло и это - очищать машины от водонепроницаемого слоя под огнем противника.
      Во всем районе посадки на суда движение допускалось только в одну сторону, и были выпущены специальные карты с красными и синими сетями дорог. По одной сети войска спускались через колбасы к берегу, по другой поднимались обратно
      Во время учений каждая машина проделывала полный круг; в день настоящей посадки им предстоял только путь до моря, а обратно должны были идти лишь санитарные машины с ранеными. Для приема их вокруг колбас уже расположились эвакопункты, госпитальные палатки, операционные под тентами, служба погребения. Проходя мимо них, войска видели, как там с утра до ночи моют и чистят, готовят скальпели и перевязочные материалы, чтобы встретить несчастье во всеоружии.
      Позади госпиталей находились пункты снабжения, артиллерийские склады, ремонтные мастерские, пекарни и батальоны связи с огромными мотками медного провода, который вскоре протянулся через всю Францию.
      Вся великая армия вторжения была налицо, собранная воедино с предельной точностью, как зубцы и колесики часового механизма. Вся она притаилась среди мягкой зелени девонширских холмов, такая аккуратная и мирная, так непохожая на грязную, неистовую орду, в которую она превратилась, когда ее бросили в бой на вражеский берег.
      Думая об этом времени, вспоминаешь, как чисто было везде, какой у всех был подтянутый, опрятный вид, какие новенькие были машины. Тянувшиеся вдоль самого берега маленькие летние отели и курорты кишели пехотинцами в хаки и зеленых пилотках. Курортные домики не вмещали их. Из всех окон высовывались солдаты поглазеть на зрелище, участниками которого были они сами.
      На холмах в лучших отелях с садами были кое-где устроены клубы Красного креста. Оттуда был виден весь берег с проволочными заграждениями и "ежами", и маленькие флотилии флота вторжения скользили из бухты в бухту, тренировались, репетировали. По дороге вдоль берега двигался поток машин; это не были машины первого эшелона, - те стояли, укрытые в своих колбасах, а просто транспорт, необходимый для повседневной связи и согласования.
      Далеко в море едва заметными точками маячили сторожевые миноносцы. Ближе к берегу почти над каждым судном висел маленький аэростат воздушного заграждения, а позади на всех возвышениях теснились зенитки, и солнце поблескивало на бинокле наблюдателя, которым он медленно и неустанно обводил небо. Над головой плавно кружили истребители. А еще выше по временам протягивался белый след бомбардировщика: пока мы практиковались, эти уже работали.
      Проходили недели, репетиции становились все более внушительными, и всякому непосвященному было ясно, что ждать осталось считанные дни.
      В середине мая, прослужив несколько месяцев в качестве американского наблюдателя при британском главном штабе, я решил, что ничего нового я здесь уже не узнаю, и занялся подыскиванием себе работы в войсках
      Я поступил под начало полковника Эдсона Раффа; его военной специальностью было парашютное дело, но в день вторжения он командовал отрядом особого назначения из танков, конницы и планеров с пехотой. Задачей его было после высадки пробиться сквозь позиции противника на соединение с 82-й парашютно-десантной дивизией, сброшенной в тыл береговых укреплений. 1 июня я вынес мои вещи из палатки под старыми деревьями, где мы жили с 21-й армейской группой, и сделал из них сверток, достаточно компактный, чтобы его можно было привязать к джипу, не забыв сунуть в него противогазовое белье. А затем я отбыл в Девоншир, в город Дартмут, где группа Раффа была уже в сборе в своей колбасе, снабженная продовольствием и горючим и водонепроницаемая, и присоединился к ней. Теперь - без остановки до самой Франции!
      Глава шестая.
      Предмостное укрепление
      это платеж наличными{15}
      Мы стояли на верхней палубе, которая служила крышей маленькой каюте, и, вглядываясь в темноту, мы видели только вспышки орудийных выстрелов на берегу и, высоко в небе, беззвучные разрывы снарядов. Ветер дул с моря, и волны стукались о плоские борта нашего маленького десантного судна, взметая в воздух тонкую водяную пыль. Ветер ревел непрерывно. Он не давал проникать никаким другим звукам. Рев ветра и воды да глухой стук дизелей там, внизу, заполняли собой все.
      Первая накрытая огнем "летающая крепость" пронеслась факелом сквозь перемежающиеся вспышки рвущихся снарядов, чертя по небу длинный огненный след, ровный, прямой, затем, описав мягкую кривую, она, падая, изогнула ее и круто пошла вниз, а огненный след, колыхаясь, протянулся за ней почти отвесно от неба до земли.
      При свете взрыва, когда самолет рухнул на землю, мы впервые увидели Францию. Взрыв взметнул к небу огромное желто-оранжевое пламя, и оно растекалось так же симметрично, как та кривая, которую самолет описал при падении. Пламя поднялось ровным куполом, темным у основания, и, чем выше по окружности, тем ярче. Оно было очень, очень яркое, и, по-видимому, взрыв произошел на некотором расстоянии от берега, ибо при свете его выступили неправильные очертания суши и судна в прибрежных водах, далеко впереди нас. Это продолжалось недолго, и после того как все погасло, перед нами снова замелькали перемежающиеся вспышки орудий береговых батарей и снарядов, которые, достигая определенной дистанции, разрывались все на одной и той же высоте.
      На 105-футовом десантном судне, идущем впереди нас, не было огней, так же как и на том, нос которого подрагивал и колыхался всего в нескольких ярдах от нашей кормы, где мы стояли над каютой штурмана. Мы теперь еле двигались. Было половина пятого утра 6 июня.
      Вторая, за ней третья "крепости" полетели вниз, вспыхнув, как первая. Они сначала описывали плавную кривую, потом круто падали и взрывались. Когда бомбы падали с "крепости", пока она еще держалась в воздухе, они словно прорезали громадные проруби во тьме и озаряли горизонт зубчатыми злобными вспышками. Но это было не так красиво и не так зловеще, как взрыв "летающей крепости", когда она рушилась на землю.
      Нам было очень, очень холодно, и я не мог понять, откуда этот холод, снаружи или внутри меня самого. Мы находились на десантном судне уже три дня и две ночи, и страх проявлялся в таких бесчисленно разнообразных формах, что он уже надоел нам, и мы даже перестали интересоваться его признаками. В первый день, когда мы думали, что действительно идем в дело, мы говорили об этом и все были так поглощены этим фактом, что иной раз в горле пересыхало и дух захватывало от своих собственных ощущений, и случалось, очнешься только тогда, когда видишь, что человек говорит, а ты не слышишь его. И еще мне казалось, что страх - просто голый страх, страх, с которым ничего нельзя поделать, - нагонял на большинство людей сонливость. Они усаживались где-нибудь в уголке или растягивались под танками и спали, и спали, словно стараясь уйти от действительности, в которой все, что можно было сделать, уже сделано, а теперь не остается больше ничего, как только сидеть и плыть туда, где тебя ждет смерть.
      Маленький лейтенант из Бруклина, командовавший саперным взводом, - а этот взвод должен был высадиться для того, чтобы удалить некоторые подводные заграждения, - фантазировал вслух. Он облокачивался на перила и говорил: "А вам не кажется, что сейчас, быть может, уже заключено перемирие, а нам об этом и не сообщили? А, как вы полагаете? Подумайте, до чего же это было бы забавно - все уже кончилось, а мы здесь ничего не знаем!" Несколько раз на дню я слышал, как он рассказывал об этом то одному, то другому. Ему нравилась эта мысль, лицо его оживлялось, когда он говорил о ней. Она, по-видимому, его ободряла.
      Танкисты по большей части держались молча. Они были очень предупредительны по отношению друг к другу во всяких мелочах - ну, например, таких, как подыскать место и натянуть брезент, чтобы защититься от непрерывного дождя и хлеставшей пены; они собирались вокруг маленьких алюминиевых печек, которые в ходу у танковых экипажей, помогали друг другу варить кофе в больших жестянках или разогревали что-нибудь из своих десяти рационных пайков.
      А рационов этих у нас на борту было столько, что можно было накормить втрое больше людей, чем ту треть танковой части и взвод саперов, которые ехали с нами. У нас на борту было шесть танков. Остальной состав танковой части шел на судах впереди и позади нас. Мы спустились с девонширских холмов в субботу после полудня и погрузились в небольшой бухте пониже Дартмута. Мы простояли всю ночь на якоре, в нескольких сотнях ярдов от места погрузки. Насколько можно было разобрать с самой высокой точки на нашем судне, вся бухта была битком набита другими судами всех размеров, начиная с маленького пассажирского катера, до крупных десантных судов с пехотой и танками, которые казались нам огромными, как океанские линейные корабли.
      Утром в воскресенье мы снялись с якоря. Мы вышли по узкому каналу в море и поплыли вдоль берега, где жители наслаждались воскресным отдыхом, купаясь или закусывая на пляже. Мы плыли от них на расстоянии оклика, но они даже не посмотрели на нас и не помахали нам. Это были местные жители, которые пришли отдохнуть. Весь этот берег давно уже был закрыт для туристов с севера. А местные жители уже успели привыкнуть, наблюдая в течение многих месяцев такие же караваны судов, которые проходили, а потом возвращались обратно с маневров. Очевидно, им и в голову не приходило, что это войска, которые уедут, но уж не вернутся обратно.
      Все это воскресенье мы толклись в Ла-Манше, который сначала был светло-серый, а потом все темнел, по мере того как небо хмурилось и утреннее солнце заволакивалось облаками. Тучи толпились и спускались все ниже и ниже к морю. Нам не видно было ни конца, ни начала нашего каравана, а на горизонте, с той и с другой стороны, мы с трудом различали точки, которые тоже были караванами судов, и у них тоже не было ни конца, ни начала.
      В каюте нашего судна были две койки и стол. В ней помещались шкипер англичанин, двадцати одного года, и его старший помощник - австралиец, двадцати лет. Они предложили полковнику и мне разделить с ними их каюту; и когда рослый деревенский малый, матрос судовой команды, принес из камбуза котелок с чаем, нам тоже подали кружки. Мы открыли жестянки с беконом и с джемом, достали сахар и кофе со сгущенным молоком из нашего рациона и с удовольствием занялись стряпней на маленькой газолиновой печке, которую я поставил на стол в каюте.
      Когда со стола убрали, полковник Рафф и я разложили на столе карты маленького участка Нормандии, который должен был стать теперь нашим миром, и стали играть в солдатики. Мы с важностью принимали решения, какими дорогами мы пойдем, и намечали маршрут, прекрасно понимая в то же время, что, как только мы сойдем на берег, мы пойдем по любой дороге или по полю, лишь бы двигаться в заданном направлении. У нас была только одна задача она сводилась к тому, чтобы в день вторжения перебросить с берега наши танки на семь или восемь миль в глубь материка, к тому месту, куда будет высажен более северный из наших двух американских воздушных десантов. Был там такой гористый участок, западнее городка Сент-Мер-Эглиз.
      Первый день мы не ощущали особенного страха, потому что мы все еще жили суматохой приготовлений, отправкой наших танков к побережью и погрузкой. Нам казалось тогда, что все это произойдет очень быстро. Вот пройдет этот день и потом ночь на море, а на следующее утро уже будет высадка. Около трех часов пополудни в первый день, в воскресенье, наш юный шкипер пришел и объявил нам, что мы поворачиваем. Он пожимал плечами. Он не знал, что это такое - временное ли изменение курса, для того чтобы избежать какого-нибудь неприятельского маневра, или действительно изменение плана. Ему надлежало следовать за кормой идущего впереди судна. И следуя за ним, мы сейчас направлялись обратно к Англии.
      Ненастье усиливалось, дождь зачастил и временами переходил в ливень. К вечеру мы узнали, что на следующий день высадки не будет, потому что все это время мы шли на север, сначала по одному курсу, затем по другому. Уже совсем перед тем как стемнело, мы попали в большое скопление судов, которые, покачиваясь, колыхаясь, стояли или медленно кружили на месте. Вдали виднелась земля. Среди этих маленьких судов мы увидели большой военный корабль, громоздившийся над ними. Он стоял на якоре. Наше судно медленно пошло к стоянке, и затем мы тоже стали на якорь, на сколько времени - неизвестно.
      В эту ночь, предоставленные самим себе, мы опять начали переживать все сначала, и вот тут-то, я думаю, нами и овладел страх. Можно было пересчитать? по пальцам все, что могло с нами случиться, и ни с чем из всего этого ровно ничего нельзя было сделать. Нам могли угрожать неприятельские торпедные катера, которые потопили наше десантное судно на маневрах, месяц тому назад. И это было не дальше от берега Англии, чем мы стояли сейчас. Можно было предполагать, что немцы рискнут спустить в Ла-Манш и подводные лодки, если у них имеются сведения, что сюда прибыли суда вторжения. Могли быть и мины. Но всего страшнее при таком переезде, как наш, был воздух. Никакое прикрытие не могло обезопасить воздух над Ла-Маншем, а длинные ряды наших десантных судов были здесь настоящими мишенями в тире. Двигаясь в караване, мы делали шесть узлов, в крайнем случае, могли делать восемь.
      На противоположном берегу были подводные заграждения, береговые батареи. Мне казалось, что я наизусть помню, как они расположены. Но хуже всего для нас была эта проклятая прибрежная песчаная отмель с затопленным позади нее пространством. Ближайшая к Сент-Мер-Эглиз отмель находилась возле городка Сен-Мартен-де-Барвиль. Это и был участок вторжения - "Юта". Вся трудность высадки на участке "Юта" заключалась в том, что эта прибрежная отмель представляла собой узенькую каемку песка, за которой почва опускалась сразу на несколько футов. В обычное время песчаный гребень задерживал морские воды, а за ним лежали луга, где пасся скот. Но теперь эти луга на наших аэроснимках сверкали водной гладью. Немцы затопили их. И они представляли собой лагуну в две мили шириной. Высадившись на "Юте", первый эшелон войск вторжения должен был захватить бетонные пулеметные гнезда, расположенные в дюнах вдоль берега, а вслед за тем танки-амфибии и пехота - пехота по грудь в воде - должны были переправиться через лагуну и подняться на склоны лежащих по ту сторону холмов.
      Эти склоны позади "Юты" господствовали над лагуной и над прибрежной отмелью. Там были артиллерийские орудия и пулеметы, и, по всей вероятности, ракетные установки. На всем протяжении от песчаной отмели через лагуну и по склонам холмов, на несколько миль вглубь, шли минные поля, - обезопасить их у нас не будет времени. И, однако, хуже всего в "Юте" была все-таки эта узкая песчаная отмель. Транспорты вторжения при высадке должны были неизбежно образовать здесь сплошной затор - затор, который мы предвидели, и с которым приходилось мириться. Экипажам каждого танкового отделения предстояло здесь задержаться и очистить моторы и все рабочие части машин от предохранительной антикоррозийной смазки. Затем большинству из них необходимо было подождать, пока саперные части проложат путь через лагуну, так чтобы танки один за другим могли переправиться на твердую почву. При составлении плана действий не было возможности избежать этого затора, потому что нельзя было переправить все машины, которые требовались для атаки берега, без того, чтобы они не сгрудились здесь, на этой узкой песчаной отмели. Приходилось заранее мириться с неизбежными потерями и иметь наготове достаточное количество машин к тому времени, когда можно будет начать переправу через лагуну.
      Танки-амфибии - если они оправдают наши надежды (они еще не были опробованы в боевой обстановке) - могли сами переправиться через лагуну; возможно, могла переправиться и пехота. По нашим аэроснимкам и даже по тем донесениям из первых рук, которые мы получали от наших товарищей на французском берегу, было крайне трудно с абсолютной точностью установить, достигала ли глубина на затопленном участке трех футов или шести. Однако эти сомнительные три фута в данном случае могли оказаться роковыми для пехоты.
      С точки зрения человека, участвовавшего в подобных операциях и знающего, что такое артиллерийская подготовка, "Юта" представляла собой превосходное побережье. Оно расположено к северу от берегового изгиба, где полуостров Котантен локтем вдается в воды Ла-Манша. К югу, много выше предплечья этого локтя, торчат, словно бицепсы, крутые скалистые холмы. На вершинах этих холмов - они очень живописны на аэроснимках, когда смотришь на них в лупу, - можно было разглядеть сквозь листву деревьев длинный ряд стволов артиллерийских орудий, переправленных сюда с линии Мажино. Это были десятидюймовые пушки, а позади них - укрытие, где окопались артиллеристы. Позади этого укрытия виднелись фруктовые деревья. Орудия были установлены здесь для обороны сектора "Юта". Они были выстроены рядами под прямым углом, чтобы перекрестным огнем простреливать "Юту" с одного конца до другого.
      На песчаной отмели, где под навесным огнем десятидюймовых орудий транспорт попадал в затор, и под склонами холмов, по ту сторону лагуны, не было решительно никакого прикрытия, если не считать бетонных пулеметных гнезд, построенных человеческими руками и врытых через неравные интервалы глубоко в дюны. Эксперты-артиллеристы нанесли на наших картах маленькие кривые, которые показывали, как будет перекрываться здесь огонь орудий немецкой обороны. Не так много было участков на отмели, где из всех 88-мм орудий нас могли одновременно обстреливать только два. Тут были 88-мм орудия на близкой дистанции, которые били прямой наводкой, затем 88-мм орудия у подножия холмов, прямой и непрямой наводки, затем, там же у подножия холмов, - минометы и, наконец, на вершинах - десятидюймовые орудия с линии Мажино. Но что толку было считать пулеметные гнезда или строить всякого рода догадки о том, каким образов немцы могли усилить береговую оборону при помощи" войск и орудий, которые, по сведениям нашей воздушной разведки, были доставлены сюда неделю тому назад и разгружались с поездов по всему плацдарму полуострова!
      И вот тут-то и становилось невмоготу, когда человек пытался представить себе, на что же это все будет похоже. Это было что-то вроде лабиринта в воскресном приложении к газете, когда ты ребенком пытался разобраться в нем. Не было никакой решительно возможности пройтись карандашиком через всю эту путаницу и благополучно выбраться на ту сторону. И как ребенку, которому надоедает биться над трудной задачей, так и каждому из нас надоедало и хотелось бросить эту картинку и перестать думать о ней. Из этого лабиринта выхода нет - вот и все.
      Так было, когда мы начинали думать обо всем этом, а затем наступало ощущение пустоты. И становилось как-то не по себе. Мы разговаривали, но получалось так, словно никто ничего не говорил и не слышал. Хотелось есть, и у нас была всякая еда, но и еда не шла в горло. И не оставалось ничего другого, как только выйти на палубу и глазеть на большой караван, медленно двигавшийся на юг. Или можно было спуститься вниз и, прикорнув в уголке, задремать и, может быть, увидеть что-нибудь приятное во сне.
      Когда мы во второй раз пересекали Ла-Манш, я читал "Бурю на Ямайке". Я очень живо представлял себе этих детей и много о них думал. Когда наступила вторая ночь, у всех было такое ощущение, что мы слишком много спали последние два дня: то ли потому, что Франция была уже теперь совсем рядом, то ли стало очень уж холодно, и просто мы все продрогли. Одним словом, спать мы больше были не в состоянии. Всю ночь мы следили с палубы за медленным движением каравана. В небе за облаками в течение всей ночи виднелся какой-то свет, и когда эскадра крейсеров прорезала наш караван под прямым углом, направляясь на запад, каждый крейсер казался больше Гибралтарской скалы. Они проходили через караван пятнадцати двадцатиузловым ходом, несокрушимые, без единого огня. Маленькие десантные суда ныряли, кружились, их относило в сторону громадными носовыми волнами крейсеров, откидывало прочь бурно набегавшим потоком.
      Крейсера казались зловещими громадинами в темноте. Что стоило этим чудовищам со стальными носами потопить несколько маленьких десантных судов ради того, чтобы вовремя выполнить свое страшное задание и поспеть туда, где им надлежало быть.
      Эдсон Рафф был спокойный человек. И, казалось, ничто не возмущало его спокойствия до тех пор, пока над нами не появились возвращавшиеся из парашютно-десантной операции, отбившиеся от строя самолеты. У нас, разумеется, были совершенно точные данные о месте высадки парашютной дивизии, к которой мы должны были присоединиться. Большая воздушная эскадра, которая должна была доставить ее на место, держала курс севернее нашего; сбросив войска, она должна была повернуть обратно и пролететь прямо над нашим караваном или, по меньшей мере, пройти так низко над нами, чтобы мы услыхали гул моторов. Было, кажется, около трех часов, когда над нами пролетел первый самолет: этот С-47 пролетал в одиночку, накреняясь и ныряя, стараясь, по-видимому, рассмотреть, что делается на воде, и в то же время не задеть за волну.
      Вслед за первым самолетом пролетели еще два. Затем еще один. И все.
      - Не вышло дело, - сказал Эдсон.
      - Что не вышло? - спросил я.
      - Да я так думаю, что расправились с ними, - сказал он. - Что-то там случилось, одним словом. Они должны были бы лететь сотнями в строю, - если бы с десантом все было благополучно. А они летят порознь. Не вышло, вот что.
      Мы стояли и смотрели в темноту.
      - Что ж нам теперь делать, хозяин?- спросили.
      - Мы можем только двигаться туда, где их должны были сбросить, буркнул Эдсон.
      Еще около дюжины самолетов появились откуда-то в темноте и беспорядочно промчались над нами, рыская и ныряя, как и предыдущие. После этого больше ни один не появился.
      Только когда мы увидели вспышки орудий на берегу, мы поняли, что подошли к суше. Время было половина пятого, и в небе показались "летающие крепости". Они долго бомбили и, вероятно, налетали не раз большими волнами. Взрывы их бомб вспыхивали и гасли, как огонь в степи. Но орудия на берегу палили, не переставая, и время от времени какой-нибудь из бомбардировщиков рушился на землю. Когда бомбардировка прекратилась, на суше не видно было никакого огня и ничего не пылало, вопреки тому, что говорилось в наших коммюнике, утверждавших, что, после того как "летающие крепости" сбрасывали бомбы на город, возникали пожары. Никаких городов не было там, где "летающие крепости" сбрасывали свои бомбы. Одни песчаные дюны, поля, домики фермеров да бетонные гнезда, такие маленькие, что вряд ли их можно было видеть с воздуха даже при ярком солнечном свете.
      Мы не задумывались над тем, какое количество пулеметных гнезд было разрушено первой бомбежкой. Теперь все это уже было кончено. И все сначала до конца совершилось бесшумно, так как ветер заглушал своим ревом все звуки. Когда вступила артиллерия линкоров, пламя бортовых орудий показалось нам еще красивей, чем вспыхивающие "крепости", когда они, обрушиваясь на землю, взметали вверх огненное кольцо пылающего бензина. Линкоры были ближе к нам, и пламя их выстрелов было светлее и ярче. Одна группа этих кораблей находилась направо от нас, другая - поближе к излому берега, с левого борта. Они били и били, и у нас становилось легче на душе, хотя мы и не могли сопоставить вспышки на берегу с их пальбой, потому что снаряды этих орудий, разрываясь, не вспыхивали так ярко, как бомбы, сброшенные с Летающих крепостей.
      Мы стояли с Эдсоном Раффом на крыше каюты и смотрели вниз, на привязанные танки в открытом трюме. Маленький лейтенант из Бруклина проверял снаряжение своих подчиненных. Они стояли по двое, по трое, с зарядами взрывчатки на поясах и в сумках. В течение всего нашего долгого путешествия мы везли на буксире маленькое сорокафутовое десантное судно (ЛКМ), которое тянулось вслед за нами, покачиваясь на конце тяжелого стального троса. Нам надлежало прибыть на исходный рубеж на час раньше первых штурмовых эшелонов и переправить саперов на борт ЛКМ; они должны были отправиться на нем вперед и отыскать стальные рельсы, которые немцы закопали в песке. Обнаружить их было не трудно, так как это было время отлива, и они кое-где торчали из воды. Нужно было привязать к ним подрывные заряды и взорвать их, чтобы проложить путь для десантного судна с пехотой. Три или четыре раза буксирный трос ЛКМ обрывался, и тут поднималась суматоха; чтобы взять его снова, нам приходилось дожидаться, когда они пустят в ход собственные моторы, пройдут возле нас и поднимут на лине буксирный трос. Другие мелкие десантные суда переплывали Ла-Манш, пользуясь собственными моторами, - они шли большими тесными стаями, похожие на гроздья стручков, плывущие по воде. Наш ЛКМ шел на буксире, чтобы сберечь горючее для своих ранних утренних операций. Но еще за несколько часов до того, как саперы перешли на него? трос оборвался в последний раз, и маленькому судну волей-неволей пришлось заканчивать путешествие своим ходом.
      Экипажи наших танков молча поглядывали на приготовления саперов. Они все отошли в сторону, чтобы освободить для саперов место. Саперы были гостями у танкистов, и не очень-то желанными гостями, ибо багаж их состоял из сильного взрывчатого вещества, которое любая трассирующая пуля могла взорвать. Но сейчас, в данный момент, они были хозяевами на судне. Они были самые главные. Это были люди, которые должны были сойти на вражескую землю прежде, чем сойдем мы.
      Сторожевик приблизился к нам, взрывая носом белую, клокочущую пену. Кто-то стоял на мостике и в рупор проклинал нас, на чем свет стоит:
      - Уберите вы эту команду отсюда ко всем чертям! Уберите вы их отсюда, черт вас возьми! Высаживайте их к дьяволу!
      Лейтенант посмотрел на меня снизу грустными глазами и беспомощно развел руками.
      - Он орет, чтобы я их высаживал поскорей, - крикнул он мне, - а я потерял моего сержанта как раз перед самым отплытием. Как я могу их высадить скорей?
      Сменный сержант совал саперам охапками их имущество и подталкивал их к поручням. Они нехотя поднимались на борт, хватались за чью-нибудь руку, протянутую с соседней палубы, и прыгали в то время, как суда стукались бортами и содрогнувшись, расходились снова. Сержант не мог добиться, чтобы они перетаскивали взрывчатку так быстро, как ему этого хотелось, и стал перебрасывать ее с одного судна на другое. Затем кто-то из саперов, уже перешедших на маленькое судно, вдруг спохватился, что он что-то забыл, и один, потом другой перепрыгнули обратно, под временную защиту нашего судна. Человек на сторожевике продолжал вопить в рупор: - Уберите их вон!.. - Но катер уже отнесло ветром или течением и его теперь было еле слышно.
      Лейтенант похлопал по спине последнего из своих солдат, затем подтолкнул всю кучку к перилам у борта, посмотрел, как они перепрыгнули один за другим, обернулся, помахал нам наверх, на мостик, и перескочил сам; канаты убрали. Волна подхватила маленькое суденышко, и оно ринулось боком, прочь от нас. Но вот застучали моторы. Белая пена закипела из-под кормы, и судно понеслось к берегу. Саперы исчезли.
      Небо уже чуть-чуть посерело, и можно было различить очертания низкого берега. И в этой серой мгле снова начали сверкать вспышки. Они теперь были не такие яркие, но их было больше. Никаких самолетов над нами не было. Палили по нашим судам и по линкорам, но мы не слышали и не видели ни одного снаряда. По расписанию, наша очередь должна была наступить через пять часов. Мы высадили саперов за две мили от берега. Теперь мы медленно повернули обратно и направились к тому месту, куда уже подходили и начинали разгружаться шедшие позади нас транспорты.
      Первые штурмовые эшелоны обогнали нас, когда мы поворачивали. Они шли на таких же точно судах, как те, с которыми мы провели эти дни в Ла-Манше. Мы шли не на таком близком расстоянии от них, чтобы можно было разглядеть людей. Они просто прошли мимо, удаляясь, становились все меньше, меньше и, наконец, совсем скрылись в серой морской мгле и такой же серой, только чуть-чуть более глубокой мгле берега. Как мы ни старались рассмотреть в бинокли, нам не удалось увидеть, что случилось с ними, после того как они пристали к берегу. На берегу все так же беспрестанно вспыхивали залпы, но вспышки эти нам ровно ничего не говорили. И ни один звук не долетал до нас сквозь рев ветра.
      Саперы исчезли. Первые штурмовые эшелоны тоже исчезли. День наступил. Далеко вдали белел берег, а за ним чернела земля. В бинокль можно было видеть силуэты деревьев, и даже шпиль колокольни.
      Мы спустились с палубы в маленькую рубку, где помещались штурвал и компас. В углу этого крошечного мостика находилась радиостанция. Радист слушал в наушники. Увидев нас, он повернул рычажок, и из отверстия в сером металле раздался голос. Он произносил очень отчетливо, на прекрасном английском языке с оксфордским акцентом. Он говорил: "На берегу чудовищное смятение. Англо-американские десанты сброшены в море. Негры-коки хватаются за оружие и пытаются прикрыть отступление штурмовых войск. Зрелище не поддается описанию. Все бегут в панике и бросаются в море. Неслыханные потери". Радист усмехался. Но нам это показалось не так уж смешно.