Талейдоскоп - Игра в классики на незнакомых планетах (сборник)

«Я остаюсь, дни мчатся прочь…»

В строчках был ритм. Незаметно для себя Шивон отбивала его ногой на подставке кресла.

Непохожий ни на один из земных, быстрый, захлебывающийся, как ритм самой здешней жизни. Повторяющийся. Как в стихах.

Шивон прочитала написанное еще раз, подключив интонацию. Крутанулась на кресле. Поэтическая планета; надо же, Лоран не ошибся.

* * *

Планета оказалась неагрессивной. Если только агрессией не считать откровение, с которым она выставляла чужим на потеху свое умирание.

– Страна постоянной осени, – сказал Лоран, когда они только высадились. – Прилетели.

– По-моему, наоборот. – Шивон посмотрела вокруг. – Тут все время весна. Сто весен за один день – как тебе это?

– Поэтично, – усмехнулся Лоран.

Ей на ум пришли строчки из Шелли:

«Мгновенно всю природу охватив, щедр на узоры, краски, ароматы, неистовствовал свежести порыв…»

Марша Форман, шеф службы безопасности, смотрела с удивлением.

– По-моему, она считает, что поэты – это люди с далеко зашедшим синдромом Туретта, – сказал потом Лоран.

* * *

У Шивон было чувство чего-то по-настоящему необычного.

– Они пишут стихи, – объявила она в гостиной.

– Надо же, – отреагировали там. – И что?

Шивон развела руками:

– Да в общем-то ничего.

На самом деле, было «чего»: нужно проанализировать ритм, выяснить, почему бокки никогда не общаются в таком ритме с чужими; можно ли достучаться до них быстрее в «стихотворной» манере или же это, наоборот, табу.

Лоран понял. Он спросил:

– Когда они успевают?

Шеф службы безопасности тоже поняла, но по-другому:

– А зачем?

* * *

Шивон нравилось оставаться в лаборатории наедине с бокком, слушать журчание речи, непонятной и потому успокаивающей.

– Вечером я завяну, – сообщил бокк.

Задремавшая было Шивон тряхнула головой. «Вечером» у бокков означало «скоро».

Инопланетянин болтал многочисленными конечностями, будто колыхалась пробковая занавеска в ванной.

Терять им обоим было особенно нечего.

Шивон вызвала на экран изображение камня. Бокк засучил лапками; чувствовалось, что ему весело. Он порхнул с кресла, подошел к компьютеру и конечностью выцарапал прямо на корпусе такую же строфу, что была на камне.

Поврежденный корпус обиженно взвыл сигнализацией.

– … вашу…! – выразилась Марша, ворвавшись по тревоге.

На стенке затрясся детектор некорректности.

Бокк как ни в чем не бывало вернулся в кресло. В треугольных глазах горело озорство.

Когда корабль закрылся на ночь, Шивон снова оказалась в лаборатории, рассматривая странную поэзию. И обнаружила, что наконец понимает.

Хотя «понимать» – глагол относительный. По крайней мере, слова обрели значение.

Шивон хмурилась, пытаясь найти смысл. «Жить… мало… стоп, это же сравнительная степень… Увядание – ясно… Отрицательная форма…»

– Черт ногу сломит, – ругнулась Шивон и посмотрела на детектор. Тот молчал. Богохульство на корабле не запрещалось.

* * *

Ближе к ночи она ушла. Сидя на небольшом холме, Шивон думала, что экспедиция не удалась. Что скоро они соберут вещички и деньги «Витал» сгинут в космосе. Тем, кто и так бессмертен, их лекарство не понадобится.

Сзади раздались человеческие шаги. Шаг сбился, кто-то выругался.

– Я опять нарушила правила безопасности? – не оборачиваясь, поинтересовалась Шивон.

– Он умер, – сказала Марша Форман. – В пять шестнадцать по времени экипажа.

– Понятно, – сказала Шивон.

– Десять баксов на нем потеряла, – сказала Марша. – А здесь хорошо. Спокойно.

Шивон кивнула.

– Я так понимаю, ничего у нас не выйдет, – сказала американка, усаживаясь рядом. Зевнула. Потянулась. – С удовольствием бы доложила об этом «Витал». Их детектор у меня сидит в печенках. Лучше было, когда мы летали под федералами.

– Люди, – сказала Шивон. – Вот… люди, что тут еще скажешь. Не можем их перебить – так нужно заставить жить.

– А они что – в самом деле не хотят?

– Им не надо, – сказала Шивон. – Нам надо, вот мы и изобрели. А они… Они стихи пишут. Все камни в стихах – вон, поглядите. Знаете, какие были последние строчки? Что же это будет… «Чем меньше жить…» Нет, не так… Вот: «чем меньше мы живем, тем мы бессмертней…» Логично, правда? Чем меньше живет каждый из них, тем больше строчек появляется на камнях…

Она не думала, что Марша слушает. Американка откинулась на спину, из-за шлема не было видно, куда она смотрит.

– Прощай, мой край, весь мир, прощай,

Меня поймали в сеть… —

продекламировала та вдруг.

Шивон оглянулась. Марша смотрела вдаль; и, наверное, глаза у нее были мечтательные. Хотя шлем их все равно скрывал.

Шивон на секунду удивилась; а потом закончила вместе с американкой:

– Но жалок тот, кто смерти ждет,

Не смея умереть!

И так весело и отчаянно они пошли обратно на корабль; Марша – отдавать деньги, а Шивон – сообщать «ВиталФарм», что лингвистическая экспедиция завершилась провалом.

Интерлюдия

Уже недалеко от Земли к «Гринбергу» пристыковался корабль гагаринцев. На борт перешли несколько братьев, чья служба в ордене Гагарина закончилась. Их было, пожалуй, жальче всех; братья неприкаянно бродили по кораблю, спрашивали ежеминутно, не нужна ли кому их помощь.

Шивон не пожалела для них припрятанной бутылки виски. Под алкоголь потекли воспоминания; один из братьев, как выяснилось, помнил ее еще с «добровольческих» полетов. Она рассказала о том, что было после Сельве, что вывезенные «биотрадукторы» никого не съели и не заразили, и бумаги, которые оформлял для нее тогда Лоран, по сути, не лгали: мозг сельвенцев оказался устроен так же, как – в идеале – должны быть устроены традукторы. Так, чтобы, основываясь на минимуме слов и интонационных рисунков, «понимать» язык. Сельвенцев с тех пор затаскали по лабораториям, но по сравнению с тем, что их ожидало, это вполне приличная судьба.

Она сдержалась и не спросила, что стало с тогдашним Старшим братом – Любеном Кордой. Не только потому, что рядом был Лоран. Она помнила Корду усталым, присосавшимся к кислородному баллону. Когда они виделись в последний раз, Старший брат снова собирался в полет, хотя его давно списали из ордена…

Может, лучше и не знать.

Во имя Гагарина

Гагаринцы пьянствовали.

Шивон никогда не видела, чтоб столько пили. Земная водка, паршивый марсианский виски, венерианская номизза, бертийский акх-уак. Роботы-горничные по утрам с механическим спокойствием вывозили из номеров тележки пустых бутылок, капсул и вакуумных упаковок. Гагаринцы пили – и не спали. Тощенький общий зал сотрясался каждую ночь от музыки, подхваченной, как зараза, на дальнолетных планетах.

– Сколько можно? – спрашивала Шивон.

– Если б ты полгода патрулировала гарлемскую констелляцию, – говорили ей. – Если б ты летала на Берту во время заварушки. Если б ты вывозила раненых с Леи…

Одним словом – пусть ребята расслабятся.

Она думала, ее пошлют в один из огромных дрейфующих «приютов» ордена Гагарина, а оказалась на небольшом «Пежо», из тех, что могут припарковаться на обломке астероида. Команды было – человек пятнадцать, не считая роботов. Шивон привыкла к легкому запаху одиночества, навечно впитавшемуся в стенки родного «Гринберга». Но здесь он чувствовался куда сильнее, смешиваясь с какой-то затхлостью, безнадежностью. Рассказывали, что в гагаринцы идут одни неудачники. Кто по доброй воле подастся в самый бедный орден Галактики, чтобы без страховки бросаться туда, где горячо? У нее-то выхода не было, по новым нормам МЛЦ для первой категории необходим хоть один волонтерский полет. Вот только зачем этим лингвист на борту – доктор Шивон Ни Леоч не могла взять в толк. Оборудования для исследований гагаринцы не везли. С местным населением они чаще всего общались сами, куда бы их ни заносило, охотно ломая языки и традукторы о речь аборигенов. Шивон с некоторой обидой понимала, что инопланетян такое общение устраивает и что третий, влезь он в их разговор, вызвал бы только отторжение. Шивон брала в баре эспрессо, отрешалась от бьющей по ушам музыки и тосковала по «Гринбергу».

* * *

Однако на Сельве «Гринберг» не допустили бы. К чему лингвисты тем, кто не желает общаться?

Вызов поступил от полулегальной кучки зимовщиков, которые искали там совместимое топливо. Планета Сельве не принадлежала к Межпланетному соглашению и не числилась в списках Галасоюза. Разумная жизнь там вроде бы нашлась, но себя не проявляла и исследователям не показывалась. На жаргоне МЛЦ Сельве называлась бесконтактной. Наткнувшись на такую планету, с нее просто вывозили все, что стоило вывезти, и больше не возвращались. На зимовщиков напал какой-то вирус, на первый взгляд – обыкновенный земной грипп, но так далеко от дома – кто знает?

– Конечно, у пятнадцатого галактического руки отсохнут послать им неотложку! – просигналил шестью конечностями биолог-вентиец.

– Во-первых, мы к ним ближе, чем пятнадцатый, – сказал Старший брат. – Формально. А во-вторых, кроме нас туда никто не полетит. Кому они нужны, нелегалы-то?

Вентиец выкрутил неприличное слово.

Старшего брата звали Любен Корда, был он высокий, сутулый и перманентно хмурый. Его побаивались; русские тихонько напевали «Любен, братцы, Любен», стоило ему появиться поблизости. Шивон на всякий случай обходила его стороной. Корда носил у пояса синтезатор кислорода, к которому время от времени прикладывался. Говорили – это оттого, что Старший успел надышаться гадостью, которой на Лее травили повстанцев.

* * *

У зимовщиков, поголовно землян – раньше сказали бы «латиносов», – обнаружился ОРВИ. Единственный вирус, с которым медицина так и не справилась. Гагаринцы накачали их всем, что нашлось, и объявили карантин. Нечего выносить заразу в пространство, даже если это всего лишь насморк. Те послушно лечились, но от гагаринцев держались на расстоянии. Не полиция – но мало ли…

* * *

Казалось, что планету слепил ребенок – талантливый ребенок, чью работу – с ровно скатанными узкими полосками рек, тонкими стенками кратеров, причудливо ветвящейся флорой – обязательно выставят на видное место в классе. И там она будет стоять, пока дети не уронят ее, не сомнут или сама по себе она не расплавится на солнце. Не исчезнет.

Сельве тоже оставалось недолго.

* * *

О конце света рассказали зимовщики.

Миро Вальдес, прораб честной компании, связался со Старшим братом по личному каналу. Поговорив с ним, Корда долго молчал. Потом сказал:

– Докопались.

Бригада Вальдеса не первая прилетала на Сельве за топливом. До нее были и другие – и с Земли, и с Берты, и с Леи. Кто-то перестарался, или планета просто не выдержала такой активной охоты за ресурсами. Исследователи фирмы, на которую работали зимовщики, давно уже тревожились. Тут и там активизировались микровулканы, землю потрясывало. Отослав пробы почвы в фирму, исследователи получили короткий ответ: «Сматывайтесь. Пока не поздно». Выходило, что изнутри планета клокочет и скоро негодование ее выплеснется наружу. И сожжет лавой все живое – по меньшей мере в этом полушарии. Прораб сообщил об этом, а потом помялся и сказал, что у них барахлит панель управления, они, конечно, чинят, но если вдруг…

* * *

Теперь улететь гагаринцы не могли: если у зимовщиков не заладится с пультом, их придется эвакуировать. И они оставались на Сельве, а та тряслась и время от времени плевалась лавой.

Шивон ничего бы не узнала, если бы с зимовщиками вдруг не оборвалась связь и Корда не отправил ее вместе с братом Юрием узнать, не случился ли уже с ними конец света. Брат был техником с Венты. Вентийцы разговаривают, двигая и удлиняя конечности, и землянам неудобно называть их – не станешь же, в самом деле, всякий раз складывать фигуру из пальцев. Те, у кого не было удобопроизносимых имен – или не имелось имен вообще, – на кораблях гагаринцев неизбежно становились Юриями.

Оказалось, что головная панель отказала вовсе, потому и вырубилась связь. Ничего, у них уже такое случалось, не первый год летают. Починят. Вальдес с явной неохотой предложил им «по кружечке» – только потому, что не предложить было против всех космических законов. Но с номиззы и компании его понесло.

– Планета-то, – сказал брат Юрий.

– Знаю, – выплюнул Вальдес. – Ah, caray! Только нашли хорошее место, думал – в кои-то веки нормально подзаработаем…

Он рассказывал про бедный городок где-то на земной Кубе; и как все в городке считали его пропащим, а он не пропал, потому что никогда не стеснялся возить то, не знаю что, туда, не знаю куда. Шивон слушала: гагаринцев часто принимали за священников, а прораб, похоже, принял ее за гагаринку. С Сельве, говорил прораб, им еще повезло; на других планетах они б все оборудование обломали, пока искали, а тут зелененькие им сами показали места…

С Шивон слетел хмель.

– Какие… зелененькие, сеньор Вальдес?

– Миро, – пробормотал тот. – Зови меня Миро, док… Зелененькие… да. Здешние. Я зову ее Пилар. Хорошая девочка, Пилар. Была у меня на этом… астероиде, как его…

* * *

В трезвом виде Вальдес все отрицал. Какие зелененькие, какая Пилар. Естественно; как только о контакте узнают, Сельве заинтересуется Ведомство дальнолета, и ее уже нельзя будет доить. Шивон схватила его за рукав, развернула к себе, стала умолять. Сельве не сегодня завтра отправится в тартарары; а она, Шивон, не космическая полиция, и все, что она просит, – возможности сказать им несколько слов. И конечно, Вальдес не пожалеет, если отведет ее к сельвенцам. В конце концов тот поддался на уговоры и на несколько сотен гала, которые Шивон ему сунула. Взял вездеход и вывез ее за пределы зоны.

Но если об инопланетянах не доложили в МЛЦ… если в документах планетка так и значится бесконтактной… то откуда они взяли традукторы? Постойте…

– Миро… А на каком языке вы с ними разговаривали?

– Да на родном, на испанском! Что я, их марсианский учить буду, что ли?

* * *

Гуманоиды. Как же далеко она улетела; хватило того, что инопланетяне держались на двух конечностях и еще несколькими орудовали; хватило того, что она примерно видела, чем они смотрят и чем говорят, чтобы записать их в гуманоиды. Гибкие, сделанные будто из резины, они напоминали ей что-то затолканное совсем уж на самое дно воспоминаний, что-то из детства… Ну да. Фигурки из капельниц, которые дядя Райан приносил из больницы, когда был интерном.

Одна из «фигурок» протянула ей руку. Не так – одну из боковых конечностей.

– Buenos dias, hombre de la tierra, – сказала она вежливо.

А ведь Шивон думала – телепатия. «Эффект внезапного понимания», как на Траепа. Но это не телепатия, это хороший, чистый испанский, разве что интонации чуть механические. Дальше существо сказало:

– Mi llame Pilar.

* * *

Сельве должна была стать просто еще одной планетой. Еще одно название в отчете. С годами их накапливалось все больше. Ничейных, толком не освоенных, легко забывающихся. Просто перестаешь считать миссии, в которых побывала. Гагаринцы правы: если пить, можно и не считать.

А теперь Шивон сидела посреди маленького селения, под приютившими сельвенцев местными деревьями, которые те, кажется, просто сгибали так, как им было нужно, и у нее колотилось сердце.

Контакт. На Сельве.

Кем надо быть, чтобы не сообщить об этом? Сельвенцы знали бертийский и лейский; значит, нашли их куда раньше Вальдеса.

– Ты говоришь по-другому, – сказала ей Пилар. – Ты говоришь не так, как Миро-с-корабля.

А вот это уже был нонсенс. Никто не способен различать языки чужой планеты, это знают первокурсники. Вентиец способен отличить земной от кларийского, но английский и японский будут для него звучать одинаково; а землянина нужно восемь лет учить на лингвиста, чтоб он понял разницу между пятью языками Венты.

Но может ведь быть такое. Особо устроенные, необычно гибкие органы речи – биологам и фонетистам придется еще с этим разбираться, – особый мозг, способный понимать.

– Ты можешь научить твоему языку, – говорит Пилар. – Миро-с-корабля научил.

Верно. Миро-с-корабля больше нечего было делать. Он торговал с сельвенцами, как с неразумными индейцами, – только вместо дешевых бус всучивал им дешевые детективы, прихваченные из дому.

– Я могу, – говорит Шивон. Этим не надо будет традукторов, они – сами себе традукторы. Она сидит, обняв руками колени, и смотрит на чудо. Наверное, что-то такое и искали все Лингвистические комиссии; все «Гринберги», «Щербы» и «Соссюры». А она нашла. Чудо; философский камень; святой Грааль.

* * *

Вальдес оставил ее с сельвенцами одну, и на корабль Шивон возвращалась пешком. Не спеша, пытаясь успокоиться. Она шагала, боясь ступить, боясь дотронуться до растений, казалось, они тут же сомнутся, скомкаются, станут просто куском пластилина. Вскоре иллюзия прошла, стволы и листья были крепкими, плотными, психоделически яркими. Земляничные поля навсегда. Шивон погрузилась в собственные мысли и не услышала шум вездехода; и Старшему брату пришлось окликать ее несколько раз:

– Ни Леоч! Какого черта вы отключили связь?

Оглянулась – сутулая фигура рядом с вездеходом. Вздохнула:

– От Старшего брата не укроешься.

– Не надо было покидать зону. У нас чрезвычайное положение, не забыли?

Шивон еще чувствовала ладонью рукопожатие сельвенки, думала – ведь за этим, на самом деле, мы сюда летели…

– А у меня это крайний вылет, – сказал вдруг Корда. – Все, вот уходим отсюда, сдаю отчет в орден и на Землю.

Шивон пригляделась. Вроде бы не старый, но по виду разве определишь. Да и эта трубка с кислородом…

Корда глядел на низко висящее в небе белое пластилиновое солнце. При абсолютно черной шевелюре у брата были голубые глаза, светлые, будто вылинявшие

– Пришло подтверждение. Все совсем плохо.

– Я в курсе, – ответила Шивон. – И те, кто там живут, – она кивнула на гибкие деревья невдалеке, – тоже в курсе.

– А откуда вы… – Корда стоял, уставившись на нее, переступая ногами по неуютной мнущейся почве. – Это же бесконтактная планета.

– Кому как, – сказала она. – Мне нужно немедленно связаться с Лингвистическим центром.

* * *

Но вместо того чтобы связываться с МЛЦ, она не удержалась: вызвала «Джон Гринберг» и попросила разыскать доктора Лорана Дюпре.

– Шивон! – на экране возник Лоран. – Что ты делаешь на Сельве, nom de Dieu? Хватай своих гагаринцев и убирайся оттуда.

– Лоло, – сказала Шивон, – Лоло, у меня тут… контакт.

Сначала он слушал молча, опешив. Потом стал скептически качать головой.

– Слишком поздно, ma puce. Знаешь, сколько всего надо собрать, чтобы официально объявить это контактом? Ты элементарно не успеешь.

– Лоран, тут живые существа, и они говорят по-нашему! Мы не имеем права их здесь оставлять! Я, как полномочный представитель…

– …запасной козы, – осадил Лоран. – Ты летела с ними не как человек от Лингвистической комиссии, а как доброволец. Нет у тебя никаких полномочий. А МЛЦ возиться с ними не будет, потому что… нету времени.

* * *

Их было очень мало; душ двадцать, наверное, вместе с детьми.

– Вы все живете здесь? – спросила Шивон у Пилар. Они уже могли изъясняться на пристойном английском.

– Нет. Все живут там, – Пилар кивнула в сторону ползущего за горизонт разноцветного леса. – Но нас там нет. Нам там нельзя.

– Потому что вы помогали Миро-с-корабля? – осторожно спросила Шивон.

– Потому что мы разговаривали, – сказал другой сельвенец. Ему земного имени не дали. – С Миро, с другими. С тобой. Нам нельзя.

– Нельзя разговаривать?

– Вы чужие, – мягко произнесла Пилар. – Мы говорили с чужими. И теперь все кончится. И нам нельзя… там. Со всеми.

* * *

И она читала им вслух. Это не было утешением, не было обещанием – по крайней мере, сначала ей так казалось. Лишь слова, чужие слова, которые приютившиеся невдалеке от зоны существа могли складывать как угодно. Но складывали почему-то так, что ей становилось неуютно

– Ты знаешь, что все кончится, – сказала ей Пилар. – Они – наши, другие, – они не хотят улетать. Но я боюсь. Я боюсь, Шивон-с-корабля. У меня есть маленький, Шивон. Я не хочу, чтобы все кончилось для него.

Шивон взяла ее за изгибающуюся конечность. Хотела пообещать. Это она, в конце концов, может сделать – делали уже. Называлось «жена астронавта». Женщины приносили на корабль младенцев-ксено и выдавали за своих. По законам дальнолета они могли отказаться от анализа ДНК на корабле и дождаться приземления на родной планете – а там уж поздно было отправлять обратно. Шивон помнила; так увозили детишек с Гу, когда взбесилась Таукитская констелляция. А остальных? Остальных ты куда денешь?

Она опять опустила глаза к книжке:

«Иногда я вспоминаю маленькую церковь на забытом каменистом берегу Ирландии. Церковь теплая, и свет в ней желтый, оттого полированные коричневые скамейки кажутся по-домашнему уютными, особенно когда снаружи – дождь, и одинокий ветер, и нет на свете места, где бы можно было согреть душу или хотя бы тело стаканчиком виски…»

* * *

– Это невозможно, – сразу сказал Старший брат. Сказал быстро и уверенно, не дождавшись, пока она закончит. – Планета – как вы там говорите – бесконтактная. Биологи и медики с ними не работали. Если у нас на борту будут непроверенные ксено, нам просто не дадут посадку. Нигде.

– Но…

– Ни Леоч, мы в любом случае не сможем эвакуировать целую планету.

– Да речь и не о планете, – сказала Шивон. – Речь о тех, с кем я беседовала…

Корда поднял брови.

– Они… вроде бы… совершили преступление против рода. Заговорили на чужом языке.

– То есть, – качнул головой Корда, – что получается? Незаконное вмешательство в дела суверенной планеты. Попытка изменить естественный ход развития свободного существа. Еще что?

– Вы же гагаринцы. – Шивон смотрела ему в глаза. Все знают, что гагаринцы подчиняется только своей присяге, а законы дальнолета видали… в закрытой капсуле в открытом космосе.

– Ни Леоч, – оборвал он, – я бы плюнул на все и взял их. Если б они были не с Сельве.

– А как же «поправка беженца»? «Если жизни существа угрожает непосредственная опасность…»

– А вы много знаете – для лингвиста-то. – Губы Старшего брата как-то криво изогнулись. То ли улыбка, то ли… – Только за пределами Союза поправка не действует.

– Что-то я не поняла. Это что же, гагаринец отказывается спасать живых существ только потому, что они не принадлежат к Галасоюзу? Да это же… – Как глупо, у нее, у лингвиста, теперь не хватало слов.

– А вы дадите гарантию, что они не представляют опасности для Галактики? Что они не агрессивны, не заразны, что они не перережут экипаж, пока мы доберемся до станции? Дадите? Я не потащу в пространство черт знает кого!

– Они не агрессивны!

– Если они не сожрали вас за два дня, это еще ничего не значит. Сожрут на третий. Или хуже – будет у нас второй… вирус Ковальского. Как тогда на Делле. Слышали?

– Кто же не слышал, – тихо сказала Шивон.

– Тоже ведь завезли. И не поняли сначала откуда. А когда поняли… – Старший брат сплюнул.

Шивон поглядела в его выцветшие глаза и осознала – бесполезно. Наверное, гагаринец Любко Корда был еще совсем юнцом, когда его отправили на Деллу. И он не повезет сельвенцев. Не потому, что боится что-то там нарушить. Просто та часть присяги, где говорится «не навреди», теперь стучит в его сердце вполне реальным пеплом.

* * *

И она кричала Лорану – мол, надо же что-то делать, пусть поднимают на ноги Ведомство дальнолета, Красный Крест, миротворцев. Но понимала уже, что никого они не дождутся. Лоран взорвался в конце концов:

– Merde alors, Шивон! Кроме сельвенцев, там только кучка работников-нелегалов и гагаринский корабль. Даже за вами никто не полетит. А за ними – тем более.

* * *

Тайком она привела Пилар к еще одному Юрию, медику с Берты. Он всякий раз галантно пытался антропоморфировать при виде Шивон; она сочла, что он поможет. Юрий долго причитал насчет недостатка оборудования и времени и в конце концов выдал: дышит кислородом, холоднокровное, по характеристикам – ближе всего к леийцам, ничего способного прямо сейчас заразить экипаж он не заметил, но опять же… Больше всего, конечно, подошла бы Лея, но туда не пустят – туда сейчас никого не пускают, а в Нью-Иерушалаим пускают всех, но там плохой климат, а на Берте давление, а на Рио…

Другой Юрий, которому имя дали при рождении родители-земляне, потихоньку связался с несколькими приятелями из Ведомства и везде получил твердое «нет». Да и все равно, сокрушался потом русский, если Старший брат не дает добро, то ничего не выйдет.

А потом Старший брат поймал ее в коридоре и затащил к себе в кабинет.

– Ради Гагарина, Ни Леоч! – Корда надвинулся за нее, схватил за запястье, сдавил. Шивон машинально отпрянула, впечаталась спиной в стену. – Чего вы добиваетесь? Что вы мне делаете с людьми? Вам горя мало, вы прилетели-улетели, а им – им жить потом с этим!

Он наклонился ближе, дышал со свистом. От него шла волна густой, темной ярости, и Шивон стало страшно.

– Прекратите растравлять мне экипаж. Вы… не понимаете, что делаете. Знаете, чего они навидались в жизни? Вы летаете себе по Галактике и думаете, что все здесь так мирно и гладко! И летали бы себе дальше, и не разрушали бы иллюзию. Нам столько раз приходилось уходить с планеты, потому что там… там помогать уже было некому! И каждый помнит о тех, кого не смог спасти. Каждый!

«Господи, – подумала Шивон, – он же сейчас задохнется».

Старший брат отстранился, нащупал трубку, присосался к кислороду.

– А потом такие вот, вроде вас… Мы не имеем права их брать. Если возьмем, нас просто расстреляют по пути.

Шивон пришлось отвернуться, закусить губу, поднять глаза к белому потолку гостиной. Сколько с ней такого не было? С того дня на Гу, когда она стояла с «Лучом» в руке и тупо смотрела на погибших?

Все мирно и гладко. В Галактике.

– Ну да, – сказала Шивон. – Лучше пить и забывать?

* * *

И конечно, Старший брат был прав. Сельвенцы могли оказаться кем угодно: шпионами, захватчиками, заразой. Потенциальной катастрофой для вселенной. И принимать их в Галактике некому. Не ссадишь же их на первом попавшемся астероиде. Да и что они будут делать – без своей планеты, обреченные на синтетическую пищу, синтетические условия, синтетическую жизнь в гетто? И как она может решать – что здесь решать?

Корде хорошо – у него нет права. Нет выбора.

Но – есть же, в конце концов, приюты ордена Гагарина – огромные дрейфующие лагеря беженцев, которые берут всех без разбору.

Есть лаборатории МЛЦ, где всегда можно что-то придумать для носителей редкого языка.

И корабль Старшего брата – не единственный на этой планете.

«Ладно, – подумала Шивон. – Ладно».

* * *

– Лоран?

– Господь всемогущий, ты все еще там?

– Лоло, ты можешь кое-что для меня сделать?

– Слушай, я связывался с МЛЦ, но они говорят, что не могут никого за тобой отправить; единственное, что можно попробовать…

– Да послушай ты меня! Мне срочно нужна бумага на вывоз груза с Сельве.

– Что за груз?

– Биотрадукторы. Двадцать четыре единицы. Можешь оформить на «Гринберг»? По МЛЦ проводить слишком долго, а у меня времени нет.

– Шивон, какие, к марсиановой матери, биотрадукторы? Вам надо улетать оттуда, какой там груз!

– Все равно, – сказала она, – без них я не улечу.

* * *

И она сказала Вальдесу: поздравляю, по вашей милости погибнут живые существа. Если б вы только доложили о контакте как полагается, если б не побоялись исследователей, сельвенцев успели бы эвакуировать. Да, конечно, детей надо кормить; а вот у них тоже есть дети, и они сгорят здесь заживо… Вот бы – если с кораблем все будет в порядке, разумеется, – вот бы Вальдес согласился взять в багаж партию биотрадукторов, на которые уже есть все бумаги… То она не стала бы докладывать на него в Ведомство.

Не на того напала. Вальдес только жестко рассмеялся. Ненавидя его и себя, Шивон сказала:

– А детей?

– Что?

– Кормить?

Он напрягся:

– Сколько?

– Десять.

– Док, это не серьезно. Мы ж не такси. Давай пятнадцать, и пусть летят

– Que maldita escoria que tu es, Valdez[4]. Тринадцать, это все, что я смогла снять.

– Черт с тобой, тринадцать. Идет. Только давай сразу.

* * *

Его бригада починила-таки пульт управления и сообщила об этом гагаринцам. Старший брат тут же велел готовиться к отлету. О Шивон в суматохе забыли, и она смогла беспрепятственно вывести вездеход.

Небо застилалось тошнотворной завесой. Планета темнела, теряла цвета. Далеко на горизонте что-то горело; напоминание о конце света вспыхивало зарницей. Вездеход с трудом проминал себе дорогу по плавящейся почве. Шивон думала: «Надеюсь, я не доживу до конца Земли. Надеюсь, он будет не таким».

Еще до этого она велела сельвенцам собраться, взять пищи – никто не знает, подойдут ли им чужие пайки. И ждать. Теперь оставалось только рассадить их в вездеходе.

– Пилар?

Но сельвенка стояла, не двигаясь.

– Иногда я вспоминаю маленькую церковь на забытом каменистом берегу Ирландии.

Правильно. Она еще не знает, как по-английски сказать – тоска. Как сказать – вина.

– Нет, Пилар. Не сейчас. Сейчас – поздно.

– Церковь теплая, и свет в ней желтый! – выкрикнула инопланетянка.