Ричард Хукер

Большинство хирургов набиралось опыту в лечении артериальных травм прямо на месте, но все равно они в этом деле еще были новичками. Потому Армия направила в Корею с лекциями профессора сосудистой хирургии из Вашингтонской клиники Уолтера Рида. К счастью, в тот момент он оказался в Двойном-неразбавленном, чем выручил и пациента, и Ястреба.

Ловец Джон, между тем, был по локти в чьей-то груди, а Дюк разбирался с несколькими футами тонкой кишки совершенно теперь не нужной её владельцу. Ястреб вернулся в предоперационную, где распоряжался теперь подполковник Блэйк.

– Какой счёт? – спросил Ястреб.

– По серьезному пациенту на каждом столе, еще десять тяжелых ранений на очереди, и около тридцати тех, которые могут подождать пока тут затихнет.

– Кто готов?

– Вон тот вон, – указал пальцем Генри.

«Вон тем вон» оказался очень черный негр – один из эфиопских вкладов в войска ООН. Ястреб заштопал печень и кишечник как раз к тому моменту, когда понадобилось ассистировать Ловцу Джону в операции над очередной грудью. От Ловца он перешел к Дюку, чтобы помочь вынуть почку и часть толстой кишки, принадлежавшие ранее капралу Иену МакГрегору.

– А этот какого сорта? – спросил Ястреб Дюка.

– Ты эт-та, что, не видишь что оперируешь представителя Канадской Легкой Пехоты Принцессы Патрисии?

– У, высший сорт, – ответил Ястреб.

Так они справлялись день за днем. Как только один из них заканчивал работу на своем столе, он шел помогать другому, пока ему не приносили собственного пациента. Получив от подполковника Блэйка краткие наставления, хирург начинал делать все, на что способен. Когда последние из тяжелых случаев были распределены, освободившиеся хирурги начинали работать над менее серьезными случаями: вынимать осколки из ран конечностей. Иногда попадались трещины в костях, иногда было необходимо отрезать палец на ноге или руке, или даже ампутировать ступни или руки. Но все равно – случаи эти намного легче всего того, что они уже сделали. Все это время они и все вокруг со страхом прислушивались: не появится ли шестичасовой вертолет.

Шестичасовых вертолетов – будь то утром или вечером – боялись все, так как сам факт, что пилот рискует лететь в полусумеречном утреннем или вечернем небе означало, что в его носилках лежат тяжелораненые солдаты. Так что дважды в день – на рассвете и на закате, когда часы приближались к шести, все в лагере – сестры, санитары, хирурги, повара, и в особенности подполковник Блэйк тщательно прислушивались. В это время Великого Потопа слышался не один шестичасовой вертолет, а целых три или четыре.

– Да что там у них происходит, черт возьми? – спросил в сердцах Блэйк в очередные 18:00, когда рев вертолетов заполнил послеоперационную, в которой подполковник и обитатели Болота подводили итоги.

– Китаёзы, – пробрюзжал Ловец, – очевидно объявили набор в клуб Материнской Золотой Звезды .

– И нам выпало постараться ограничить количество новых членов, – сказал Ястреб, – так что вперед, за работу.

– Точно, – поддержал Дюк, – мы их можем чинить с той же скоростью, с которой в них стреляют.

– Черта с два «точно», – сказал Генри, – вы так долго не протяните. Не спите вообще.

– Точно, – сказал Дюк.

– Ты как себя чувствуешь?

– Лучше, чем пациенты.

– Тогда какого черта тут стоишь? – сказал Генри.

Новая группа раненых была интернациональной. Ястребу достался турок, которому он заделал изрешеченную толстую кишку. Дюк ампутировал ногу пуэрториканцу, частью бедренной кости которого была пробита грудь его приятеля по окопу. Он теперь лежал на соседнем столе под ножом Ловца. Когда Ловец закончил с ним, он перешел к китайскому военнопленному и зашил разорванную диафрагму. Дюк тем временем ассистировал профессору сосудистой хирургии, пытавшемуся спасти ногу нидерландского рядового путем вырезания фрагмента разорванной вены и замены его аналогичным куском из другой ноги. А Ястреб, с помогавшим ему Питом Риззо, погрузился в австралийский живот.

– Черт возьми, – воскликнул он примерно через полчаса, – Нам просто не хватает рук!

– Я знаю, – ответил Пит Риззо, – но у меня их только две.

– Громила!

– Да, сэр? – спросила капитан Бриджет МакКарти.

– Одевай перчатки и становись нам помогать, лады?

– Не могу, Ястреб, – ответила капитан Бриджет МакКарти, – у меня уже слишком много дел.

– Тогда найди еще кого-нибудь.

– Да, сэр.

Через десять минут Ястреб почувствовал присутствие помощи – что-то белое перчаточно-шапочное повязочно-халатное с его левой стороны. Не поднимая головы он взял руку нового ассистента и вооружил ее ретрактором.

– Тяни, скомандовал он.

– Как тянуть, Ястреб? – услышал он голос Отца Мулкахи. – Это всё немного не по моему профилю.

Целыми днями и уже и по ночам Даго Красный выполнял свою работу. Сутки напролет он ходил от пациента к пациенту – черным, белым, желтым – и к друзьям, и к врагам. Некоторые не знали кто он такой, но знали на чьей он стороне. Уверенный в выздоровлении пациент лучше переносит операцию, равно как и уверенный хирург, и у Даго Красного находились правильные слова и для того и для другого.

– Просто тяни, – сказал Ястреб спокойно. – Вот так,… и на себя. Еще… Хорошо. А когда мы из этого выкарабкаемся, можешь произвести первое в истории хирургии простерилизованное колдовство.

А они все прибывали. Животы, груди, шеи, артерии, ноги, руки, глаза, тестикулы, почки, спинной мозг – все простреленные, к чертовой матери. Выиграть или проиграть. Жизнь или смерть. В самом начале всего этого хирурги, и в особенности обитатели Болота, пережили большую внутреннюю перемену. В периоды нерегулярной занятости, они частенько изрядно выпивали, чрезмерно жаловались на жизнь, но с наступлением Великого Потопа они вновь превратились в полезных людей, в состоявшееся, эффективное, сражающееся подразделение, а не просто в сборище непотребных бомжующих нытиков, застрявших черт знает где вдали от жизни. Такая встряска хороша в небольших количествах, но дело зашло слишком далеко. К концу второй недели они все были бледны, красноглазы, уставшие как собаки, и на грани срыва. Кроме того, им самим было очевидно, что их рефлексы притупились, а принимаемые решения иногда были сомнительными.

– Так не может продолжаться, – в пятнадцатый или шестнадцатый раз за последние две недели сказал подполковник Блэйк, когда наступило пять сорок пять дня.

Генри и доктора из Болота стояли на улице прямо за дверью в послеоперационную. В очередной раз они умудрились справиться со всеми сложными случаями, и теперь другая смена занималась трещинами и ампутациями. Они же вышли вроде как покурить, но каждый знал, что они заняли пост наблюдения за северным горизонтом, надеясь изо всех сил не увидеть шестичасовых вертолетов.

– Ну когда-то же это должно кончится, – бормотал Генри, – Когда-то ведь должно!

– Как и все войны и разборки, – сказал Ловец, – когда-нибудь подходят к концу.

– Ну тебя к черту с твоим «когда-нибудь», Ловец, – сказал Генри, – Что это такое? Когда – вот в чем вопрос. Когда?

– Не знаю, – ответил Ловец.

– А кто знает, черт побери? – спросил Генри. – Вот я звоню три раза в день, но эти люди в Сеуле тоже ни черта не знают. Им известно еще меньше чем нам. Но кто знает, черт побери?

– И я не знаю, – сказал Ястреб, – зато может быть Радар…

– О’Рейли, сэр, – пискнул Радар О’Рейли откуда-то из-под локтя подполковника.

– Прекрати это, О’Рейли! – сказал Генри, – Черт возьми!

– Я думал вы меня звали, сэр, – ответил Радар.

– Слушай, О’Рейли… – начал подполковник.

– Слушай, Генри, – прервал его Ястреб, – может у меня крыша поехала…

– Может, уже у нас всех, – согласился Генри.

– Ну тогда может Радар нам поможет.

– Не, мы точно сумасшедшие, – затряс головой Генри. – Абсолютно невменяемы.

– Слушай, Радар, – обратился Ястреб. – Нам нужно…

– Пирс, я сам тут разберусь, – остановил его Генри. – О’Рейли?

– Сэр?

– Говори начистоту, без вранья…

– Сэр, что Вы! Да Вы же меня знаете, да я никогда…

– Не обращай внимания, О’Рейли, – продолжал Генри, – Я не хочу чтоб ты все это слушал, но хочу чтоб ты знал кое-что.

– Что, сэр?

– Черт возьми, – Генри повернулся к остальным, – я же ведь еще не сошел с ума по-настоящему?

– Нет, Генри, – сказал Ловец, – продолжай.

– Ага, продолжай, – добавил Дюк.

– Слушай, О’Рейли, – сказал Генри глядя тому прямо в лицо, – Ты чего-нибудь слышишь?

– Ничего, сэр.

– Ничего! – воскликнул Генри, – Что ты за чертовщину мелешь – «ничего»?

– Я совсем ничего не слышу, сэр.

– Ну… А что это значит?

– Мне кажется, сэр, – сказал Радар, – что это значит, что действия на севере прекратились.

– Хорошо! – сказал Дюк.

– Послушай, О’Рейли, – продолжал Генри, – ты правду говоришь?

– Сэр, что Вы! Да Вы же меня знаете, да я никогда…

– Прекрати это, О’Рейли!

– Слушаюсь, сэр.

– Радар, – сказал Ястреб, – А скажи-ка нам еще вот что…

– Что, сэр?

– Ты слышишь шестичасовые вертолеты?

– Нет, сэр.

– Ты уверен?

– Да, сэр.

– Ну а как ты, черт возьми, собираешься их услышать, стоя здесь? – спросил Генри указывая на север. – Ты должен слушать там.

– Да, сэр.

Радар медленно пошел в северном направлении, и они последовали за ним. Образовалась маленькая процессия: Радар во главе с оттопыренными красными ушами, торчащими из вращающейся в привычном сканирующем движении головы на тонкой шее. Они прошли около пятидесяти ярдов по оголенной земле, и остановились подойдя вплотную к колючей проволоке, за которой простиралось минное поле.

– Ну? – спросил генри.

– Ничего, сэр.

– Еще попробуй.

– Да, сэр.

К северу долина уже укрылась тенью черных западных холмов, но краски заката еще золотили вершины восточных холмов. В полной тишине они стояли позади О’Рейли, чтобы видеть и его, и небо одновременно. Они видели как последние цветные блики покинули восточные холмы. И только небо теперь слегка отсвечивало над сумрачной долиной.

– О’Рейли, – сказал Генри, – уже шесть часов.

– Ничего, сэр.

– Шесть ноль пять.

– Ничего, сэр.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Дюк.

– Молодец, О’Рейли, – сказал подполковник, – Свободен.

– Спасибо, сэр.

– И вот еще кстати, Радар, – сказал Ястреб, – зайди-ка завтра на Болото за бутылкой виски.

– Спасибо, сэр, – ответил Радар, – Очень щедро с вашей стороны, но ведь вы же хотели сказать «за двумя бутылками».

– Окей, – сказал Ястреб, – Ты прав, с нас причитается две.

– Спасибо, сэр.

– Мы все сошли с ума, – добавил Генри.

Бурной радости не было. Они все слишком устали. Даже не устали, а измождены, полностью выжаты, так что хирурги сразу же повалились в койки. Когда наступило и прошло 6:00 утра, а никаких вертолетов не наблюдалось, они продолжали дрыхнуть. Так что, когда в 8:00 утра появился Радар О’Рейли, в сопровождении лаборанта, он мог бы выбрать любого из троих себе в жертву – не на предмет двух пузырей с виски, а на предмет пинты резус-отрицательной крови группы А, заказанной, но не прибывшей из Сеула.

– Капитан Форрест? – потряс Радар Дюка, – Сэр?

– Не сейчас, дорогая, – промычал Дюк, – Спи дальше.

Радар тихонько распрямил правую руку Дюка и ловко сделал укол новокаина рядом с веной. Дюк повозился, но не проснулся. Пока ассистент затягивал рукав футболки Дюка в качестве жгута, Радар не без мастерства ввел в вену иглу №17 и радостно откачал пинту крови.

– Где взял? – поинтересовался подполковник Блэйк, после того как Радар быстро проверил кровь на группу и предстал с нею перед начальником, – Двадцать минут назад ты говорил, что больше нету.

– А я донора нашел, сэр, – ответил Радар.

– Какой хороший мальчик, – похвалил подполковник.

Через два часа подполковник сам был гостем в Болоте. К этому моменту Ястреб был где-то посреди Мусконговской бухты, между Островом Развалин и маяком Франклина. Он и Большой Бенджи Пирс вытягивали ловушки с омарами.

– Лучшие в мире, – заявил Ястреб.

– Давай, Пирс, – тряс его Генри. – Ну, давай же, просыпайся!

– Что случилось, батя?

– Черта с два батя, – сказал Генри, – это же я.

– Кто?

– Слушай, Пирс, – сказал Генри, – там в предоперационной корейский пацаненок. Аппендицит вот-вот лопнет. Кто его вырезать будет?

– Ты, – пробормотал Ловец, поворачиваясь в раскладушке на другой бок.

– А почему я? – спросил Генри.

– А потому что, – промычал Ловец, – пусть ты и лидер среди людей, но людей у тебя не осталось.

10

Операции на пациентах повышенного риска в любое время дело тяжелое и огорчительное, а когда их приходится делать постоянно, это может вредно повлиять на психику тех, кто ими занимается. Таким образом, вполне можно было ожидать последствий Великого Потопа не только на выживших пациентах, но и на хирургах, способствовавших их выживанию. Первый обитатель Болота, на ком проявились последствия того, через что они прошли, был Ястреб Пирс, а первой их жертвой стал анестезиолог Ужасный Джон.

Хороший анестезиолог просто незаменим при любой важной операции. Без него беспомощен даже самый лучший в мире хирург. А с ним даже средненький хирургишко может выглядеть хорошо. Когда человек во главе стола понимает хирургическую задачу и нужды хирурга, когда он понимает физиологию и фармакологию действий, проносящих пациента через такую ответственную процедуру, когда он может не только держать пациента в глубоком, контролируемом сне все нужное время, но и разбудить по окончании операции или около того, тогда он и есть анестезиолог и друг всего человечества. А если все, на что он способен – это держать пациента в бессознательном состоянии, то он просто газопроводчик. В Корее было много газопроводчиков, но в лице капитана Ужасного Джона Блэка – ясноглазого, темноволосого, и несомненно самого красивого мужчины во всем госпитале, 4077-й заполучил именно анестезиолога.

Ужасный Джон работал, возможно, больше всех в команде. Теоретически в его обязанности входила лишь подача газа и контроль за анестезией пациента. В действительности же, являясь единственным из всех специалистом с законченным образованием анестезиолога, он считал своим долгом, если не военным, то моральным, всегда быть под рукой. Из-за этого он неоднократно дежурил круглосуточно, в течении нескольких дней, лишь с редкими перерывами на полузабытье. В отчаянные времена – такие как Великий Потоп, хирурги прекрасно осознавали и его перманентное истощение, и более чем сверхчеловеческое напряжение. И все же, к очередному трудному пациенту для обеспечения анестезии они требовали именно Ужасного Джона, или, по крайней мере, чтоб он был где-нибудь поблизости, чтобы контролировать процесс. Одно его присутствие, или даже мысль о том, что он прикорнул где-то в уголке предоперационной, была эмоциональным бальзамом на сердце человека с ножом.

Одним из постоянных клиентов 4077го МЭШ была Дивизия Содружества, состоявшая из английских, канадских, австралийских, новозеландских и других войск из колоний Великобритании. Располагались они в нескольких милях к западу. Капитан Блэк абсолютно, непоколебимо, горячо, непримиримо ненавидел всех медиков Дивизии Содружества. По очень простой причине: каждому раненному солдату они давали полгранулы морфина и чашку чая. Если солдат не был способен глотнуть чай, ему все равно давали полгранулы морфина. В результате такого «лечения» приходилось ждать, пока пройдет действие морфина, чтобы оценить состояние пациента. А если требовалась экстренная хирургия, в процессе усыпления пациента рвало чаем прямо на колени Ужасного Джона. Зачастую прибывали раненые с дырками в животе или тонкой кишке. В таких ситуациях колени Ужаса оставались чистыми. Хирургам же приходилось откачивать чай из брюшной полости, куда он просачивался через дыры. В МЭШе 4077 диагноз «воспаление брюшины чаем» хирурги встречали в историях болезни чаще, чем за всю историю медицины.

В свободное время Ужас считал своим долгом чинить внутритрахеальные трубки. Эти трубки просовывают через горло в трахею и подсоединяют к контролируемой анестезиологом машине, которая дает кислород и анестетики в нужных концентрациях. Внутри дыхательного горла трубки закрепляются маленькими воздушными шариками, которые надувают после введения трубки.

Шарики лопались, что, впрочем, свойственно любым шарикам. Снабжение новыми трубками было мизерным, а то и вовсе прекращалось по не вполне понятным причинам. Поэтому-то капитану Блэку и приходилось постоянно чинить трубки. А источник материала для новых шаров был единственным.

Каждую неделю – дней десять, военная лавка получала груз всякой всячины. В такие дни скапливалась длинная очередь, преимущественно из медсестер. Во главе вереницы людей всегда стоял Ужасный Джон Блэк. Когда лавка открывалась, он входил внутрь и хорошо поставленным, громким голосом заявлял во всеуслышание:

– Дайте мне 60 резиновых контрацептивных приспособлений. Надеюсь, черт побери, ЭТИ будут лучше, чем в прошлой партии. ТЕ – все порвались.

Затем он разворачивался и строго взирал на заинтересованную толпу, лишь немногие из которой знали, что он делает с шестьюдесятью презервативами каждую неделю.

В свободное от работы или объединения трубок и презервативов в рациональный дуэт, Ужасный Джон любил пропустить стаканчик – другой. В таких ситуациях он накачивался в Болоте и изливал свою злость на всех медиков Британской империи.

– Эти вшивые ублюдки! – орал он. – Ведь ни один же из них не поздоровается с собственной бабушкой. Зато с удовольствием обдолбает её полгранулой морфина, а потом утопит бессознательную в кружке чая.

Такой образчик мужества был обречен на большое уважение среди обитателей Болота, и его всегда встречали тепло и по-дружески. Вообще-то, инцидент, который произошел с Ужасным Джоном и Ястребом Пирсом, был незначительным, но он стал первой ласточкой надвигающейся беды.

Каждый нетривиальный медицинский случай в Болоте обсуждали и анализировали со всех возможных точек зрения и в мельчайших подробностях. Великий Потоп породил множество тем для бесед, и два вечера спустя обитатели Болота были заняты обсуждением, когда дверь открылась и посыльный просунул в нее голову.

– Эй, Ястреб, – сказал он, – тебя в операционную зовут.

– Я не на дежурстве. Передай, пусть свои задницы подставляют.

– Полковник приказал и твою задницу туда доставить.

– Ну, ладно.

В операционной у двоих из ночной смены были обычные проблемы военной хирургии в виде обширной раны груди, брюшины и конечностей. Брюшное ранение уже само по себе представляло большой риск и не давало шансов на ошибку. Докторам был нужен совет и помощь. Ястреб вымыл руки и наскоро переговорил с Ужасным Джоном.

– Сколько крови в него влили до начала операции? – спросил Ястреб.

– Пинту, – ответил Ужас.

– Ради Христа, Джон, какого черта ты позволил этим деревенщинам браться за такоедело всего с одной пинтой?

– Ну, – стал оправдываться Ужас, – они…

– Послушай, черт возьми, – заводился Ястреб. – Ты не хуже меня знаешь, что надо было подождать еще час и влить как минимум еще 3 пинты , прежде чем тащить его под нож. Да ты в своем уме, черт побери?

– Я же не могу делать здесь все, – огрызнулся Джон. – Я, черт возьми, всего лишь анестезиолог.

– Это не освобождает тебя от обязанности соображать башкой!

– Хирурги сказали, что он готов, – ответил Ужас. – Эти ребята знали, что делают. Потому я и не стал с ними спорить.

– Тогда не спорь и со мной, – сказал Ястреб.

– Ну, может ты и прав, – сказал Ужас, – но вот что я тебе скажу: с тобой становиться сложно уживаться, Пирс!

– Зато без этого парня на столе кому-то тоже будет трудно жить на этом свете, – парировал Ястреб.

После этого он ознакомился с делом и взял его на себя. Он включился в операцию так быстро, как только смог. Он использовал все хирургические хитрости, которым научился за десять месяцев военной практики. Окончив, он позвал Даго Красного на помощь.

– Пожалуйста, Красный, – сказал он, – призови Его на помощь.

Но иногда дыр бывает больше, чем на них хватает заплаток и усилий. Несмотря на все старания и молитвы, парень умер через час после операции.

Отец Мулкахи отвел Ястреба Пирса в свою палатку, дал ему сигаретку и флягу, наполовину заполненную разбавленным скотчем. Лежа на койке Красного, Ястреб прикурил, глотнул выпивки и заявил:

– Красный, мои подкрученные ни на что не годятся, а быстрые и черепаха обгонит .

– Говори по-английски, Ястреб. И тогда, возможно, я помогу тебе.

– Слушай, Пастушок Мулкахи, – заволновался Ястреб, – ты что, собираешься меня в свою отару загонять?

– О, перестань, Ястреб, – сказал Даго Красный, – ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы говорить такие глупости.

– Ну да, знаю. Прости. Я наверное слишком устал за эти дни, но я справлюсь. Может, изредка я и выгляжу чокнутым, но я не псих.

– Конечно, ты не псих, – сказал Даго, – но вам, Болотные люди, надо бы оставить идею-фикс о том, что можно спасти каждого привезенного в госпиталь. Люди смертны. Раненные вынести лишь то, что в их силах, а хирурги способны сделать лишь то, что в их.

– Красный, эта философия «невозможно-спасти-всех» не годится. В Болоте принято считать, что если уж они прибыли сюда живыми, они такими и останутся, если все сделать правильно. Ясно, что всегда так не бывает, но как идея – это более чем справедливо. Так что избавь меня от рациональных измышлений.

– Приляг, Ястреб, – сказал отец Мулкахи. – Тебе надо поспать.

Ястреб лег, но сон его был тревожен и утомителен. В девять утра на следующий день он вернулся к жизни и встретил там брюшину капитана Уильяма Логана.

Капитан Уильям Логам, моложавый менеджер большого супермаркета, вступил в Национальную Гвардию Миссисипи вскоре после увольнения с пятилетней службы во время Второй Мировой войны. Когда Национальную Гвардию Миссисипи направили в Корею, капитан Логан оставил супермаркет, свою жену, свой новенький фирменный комплект клюшек для гольфа «Бен-Хоган», троих детей, и отправился вместе с ней.