Власть без славы

      Единственными близкими мне людьми были Сьюзан и Джейн. Из всех придворных дам Джейн Дормер я любила как сестру. К тому же нас объединяла общая печаль. Она была обручена с графом Фериа, ближайшим другом Филипа, и мы обе ждали конца затянувшейся разлуки.
      Наступил день моего сорокалетия. Скоро я совсем состарюсь и не смогу рожать, думала я, в глубине души все еще лелея последнюю надежду.
      Филип написал, что должен поехать на коронацию во Фландрию, поскольку становится полноправным правителем и этой страны.
      Злые языки поспешили рассказать, что в Брюсселе он не отказывал себе в удовольствиях. Мне было трудно в это поверить, зная его сдержанность.
      Сьюзан и Джейн молчали, когда я начинала их убеждать, что у Филипа прибавилось дел и потому он не приезжает.
      Я не ведала покоя. Реджинальд не мог помочь мне советом. Он был очень болен и, кроме того, при всем своем уме плохо разбирался в житейских делах.
      Хоть я и старалась убедить себя, что казни необходимы, что еретиков ждет вечный огонь, если они не раскаются, легче от этого не становилось. До моих ушей доходили рассказы о том, как мучились несчастные, прежде чем умереть, – часто хворост и дрова были сырыми, и пытка продолжалась несколько часов. Я думала о Кранмере, Ридли, Хупере и Латимере. Но было немало мучеников и из среды простых неграмотных людей. Я многое узнала во время своих визитов к беднякам, когда приходила к ним, переодетая в простое платье. Посылать на смерть бедных, невежественных людей?!
      Если бы Филип был здесь… Но ведь он поддерживал инквизицию в Испании и, кто знает, не хотел ли распространить ее и на Англию?! С его приездом преследования могли только ужесточиться…
      Что же делать?
      И я послала верного человека во Фландрию, чтобы выяснить, правда ли все то, что болтают о Филипе.
      Одновременно я направила посланника к императору, надеясь получить мудрый совет – как быть, если еретики в глазах народа становятся невинными мучениками и, следовательно, казни не приводят к желаемым результатам. Смертная казнь всегда казалась мне крайней мерой, просила я передать – не лучше ли действовать убеждением? Я также просила Карла принять во внимание разницу в традициях и характере испанского и английского народов: англичане – даже убежденные католики – не одобряли сожжения протестантов.
      Как же я была наивна! Как могло мне прийти в голову искать сочувствия у императора, приказавшего обезглавить и сжечь тридцать тысяч еретиков во Фландрии! А Филип? Какое ему дело до сотни-другой англичан, тогда как в Испании еретиков сжигали тысячами!
      Нет, напрасно я лелеяла надежду на то, что ко мне прислушаются. Император, Филип, да и многие члены Совета относились ко мне свысока: чего можно ждать от женщины, не слишком здоровой и не в меру эмоциональной? Править страной, по их мнению, должен мужчина, сильной рукой.
      Я уже готова была с этим согласиться. Но хотелось услышать мнение самого Филипа. Однако он не спешил возвращаться.
      Он снова написал, что приедет, как только справится с новыми обязанностями. Обязанностями развлекаться с придворными дамами в Брюсселе?
      Мне передали, что сказал Рэй Гомес да Сильва английскому послу в Испании: «Придворный астролог предсказал, что по приезде в Англию Филипа убьют». В моей памяти еще свежи были воспоминания, как испанцев грабили и избивали на улицах Лондона. Что ж, понятно желание короля прислушаться к мнению своего астролога.
      Я впала в глубокую меланхолию. Видя, что я почти перестала есть и не выхожу из своей комнаты, Сьюзан и Джейн Дормер принялись стыдить меня за слабоволие и уныние.
      – Все изменится, когда вернется король, – ответила я.
      – Лучше бы Вашему Величеству радоваться сейчас. Посмотрите вокруг – сколько приятных мужчин вас окружает, – настаивали они.
      – Мое сердце отдано мужу, – сказала я.
      – Но он не приезжает, – грустно заметила Джейн.
      – Он слишком занят.
      При этих словах они обменялись многозначительными взглядами. Я насторожилась.
      – Вы что-то скрываете. Говорите! – потребовала я.
      Джейн густо покраснела, Сьюзан казалась невозмутимой.
      – Вашему Величеству и без нас все известно, – сказала она.
      – Тогда почему вы молчите?
      Обе смотрели на меня невинными глазами. Но я слишком хорошо их знала.
      – Сьюзан… Джейн… уж не перешли ли вы в стан моих врагов?
      – Ваше Величество! Как вы можете?
      – Вы что-то скрываете от меня!
      – Но, Ваше Величество…
      – Сьюзан, что ты боишься мне сказать?
      – Ничего… так, пустая сплетня.
      – Касающаяся меня?
      Они молчали.
      – Меня и… короля? – настаивала я.
      Сьюзан прикусила губу.
      – Да так, чепуха, – нехотя проговорила она. – О ком только не сплетничают!
      – Ну так о ком? О Филипе?
      Сьюзан взглянула на Джейн, и та с трудом выдавила из себя:
      – Говорят, что король вообще не вернется.
      – И почему же?
      – Потому что… Ваше Величество, потому, что он предпочитает находиться в другом месте.
      Наступила мертвая тишина. Джейн упала на колени и стала целовать мне руки.
      – О, Ваше Величество, как я хочу, чтобы у вас все было хорошо! Я молюсь, чтобы король скорее приехал и любил вас… и чтобы у вас был ребенок! – Джейн чуть не плакала.
      – Я тоже молюсь об этом, Джейн.
      – И я, – подхватила Сьюзан.
      На ее лице застыло выражение глубокой скорби. За многие годы я не раз убеждалась в ее искренней преданности и любви.
      – Ты не веришь, что он вернется, Сьюзан? И ты знаешь что-то, чего не хочешь говорить, чтобы не огорчать меня.
      Она не умела притворяться, моя добрая, честная Сьюзан.
      – Ходят слухи, ну да это всего лишь слухи… – со вздохом произнесла она.
      – Итак, по слухам… Ну говори же, Сьюзан. Если это слухи, мы не обязаны им верить.
      – Да, Ваше Величество.
      – Тогда расскажи мне, что ты слышала. Что хорошего, если все говорят, а я ничего не знаю?
      – Вашему Величеству пришлось столько страдать. Никто этого не знает, кроме нас. И я не хочу, чтобы вы опять страдали и… были обмануты.
      – Кем обманута? Сьюзан, ты должна мне рассказать все!
      Она снова замолкла.
      – Я настаиваю, Сьюзан! Говори! – приказала я.
      – Здесь замешана женщина, Ваше Величество… Герцогиня Лоррэн – его любовница!
      Я попыталась улыбнуться и услышала собственные слова как бы со стороны:
      – Король – мужчина, дорогая Сьюзан. А мужчины так устроены. Он, конечно, любит меня. Я его жена. Но наша разлука затянулась. И я не собираюсь всерьез относиться к его увлечениям. Впрочем, уверена, что и для него это лишь временная забава.
      Я сама удивилась своему спокойствию, хотя сгорала от ревности. Как он мог изменить? Мы же давали священный обет верности перед алтарем! Я понимала, что это – не слухи. У него есть любовница! Как он относится к ней? Почтительно, вежливо, как ко мне? Со мной он просто ложился в постель, чтобы сделать ребенка. Никакой страсти, только обязанность. А как с ней? Ведь ему не надо, чтобы она родила, значит, ему просто приятно с ней… Так вот почему он не хочет возвращаться!
      Но я чувствовала, что это еще не вся правда. Мой внутренний голос говорил: не надо, не настаивай, тебе будет еще больней. И все-таки я хотела знать.
      – Что еще ты слышала, Сьюзан?
      – Ничего.
      – Ты всегда говорила мне правду, Сьюзан. За это я тебя и люблю. Так не разочаровывай меня. Говори все, что ты слышала!
      – Тому, что говорят французы, нельзя доверять.
      – Верно. Но иногда их замечания не лишены смысла. Так какого они мнения о наших отношениях?
      Она побледнела и, казалось, вот-вот разрыдается.
      – Сьюзан, я должна знать все.
      – Французский посол сказал венецианскому, что, по мнению Филипа, Англия для него – слишком дорогая обуза. Ему не нравятся англичане, и возвращаться он не собирается.
      – Не может быть…
      – Ваше Величество просили…
      – Да. Я хочу знать, какие еще сплетни ходят. Ну так какие? Ты ведь еще не до конца мне все рассказала.
      Она на минуту задумалась. Потом выпрямилась и посмотрела мне прямо в глаза.
      – Король Филип надеется, что его брак будет расторгнут, – сказала она чуть слышно.
      Вот они – слова, которых я так боялась. Теперь они произнесены, и я уже не в силах была скрыть свое смятение. Мне нечего было притворяться перед Джейн и Сьюзан.
      Я сидела, закрыв лицо руками, окаменев от горя. Потом почувствовала, как они припали к моим ногам. Я открыла глаза и увидела Джейн – по ее щекам текли слезы, потом – Сьюзан с широко открытыми глазами, в которых застыл ужас.
      – Ваше Величество, это только слухи, – сказала Сьюзан, обвив руками мои ноги.
      – Да. Но дыма без огня не бывает…
      Я не пыталась скрыть от них свое горе. Зачем? Ведь они знали обо мне все. Они пережили со мной крушение моих надежд на материнство, боль разлуки, муки неизвестности.
      Сьюзан первая нарушила молчание.
      – Ваше Величество, не переживайте так. Лучше смотреть правде в глаза.
      – То есть признать, что я обманывала себя, – проговорила я сквозь слезы, – он никогда не любил меня.
      – В монарших браках всегда так, Ваше Величество.
      – Но иногда возникает любовь…
      Они промолчали.
      – Он выдающийся человек.
      – Это вы, Ваше Величество, – выдающаяся королева.
      Я отняла руки от лица и погладила их опущенные головы.
      – Ваше Величество, не стоит горевать о том, кто вас предал, – успокаивала меня Сьюзан.
      Я ничего не ответила. В голове промелькнуло – из ее уст прозвучала крамола, да, но она хотела защитить честь своей королевы!
      – Он не тот, за кого вы его принимали, Ваше Величество, – сказала Сьюзан.
      – Он был для меня таким, каким я его нарисовала в своем воображении.
      Она на секунду задумалась, а затем гневно воскликнула:
      – Вы думали, что он… сдержанный, вежливый… преданный. А он! Вы знаете, что он пытался соблазнить Магдалену Дакрэ?
      – Магдалену?
      – Да! Она сама нам рассказывала! Ее это просто потрясло.
      Я тут же припомнила, как странно вела себя Магдалена – все время куда-то исчезала, стоило Филипу появиться среди придворных дам.
      – Это произошло в Хэмптоне, – продолжала Сьюзан, – она находилась в своей туалетной комнате. Там было маленькое окно. Он, должно быть, увидел ее, когда проходил мимо, и попытался открыть окно, но Магдалена ударила его по рукам и прогнала прочь.
      – Она мне об этом ничего не говорила.
      – Она не хотела вас огорчать. Зато нам все рассказала.
      – Он вел себя как обычно…
      – Нет, после этого он был с вами особенно предупредителен.
      – Характер у него легкий, – заметила Джейн, как будто хотела вставить слово в его защиту.
      – Ваше Величество, – снова заговорила Сьюзан, – не надо так убиваться. Мужчины вообще не знают, что такое верность. Даже не стоит об этом думать. Помните разговоры о его ночных похождениях? И друзья у него такие же.
      – Да, я слышала, но не придала этому значения.
      – И эта гнусная песенка… – она запнулась.
      – Какая еще песенка?
      – Да так, ничего особенного, Ваше Величество, глупость и больше ничего, я… даже не помню.
      Я крепко сжала руку Джейн.
      – Говори!
      – Ваше Величество, я… я, правда, не помню.
      – Вспомни, – приказала я, – какие там слова?
      И она еле слышно произнесла:
 
Как прекрасна крошка Кэт, дочка пекаря Мирона,
Не чета нашей Марии, если снять с нее корону.
 
      Не может быть! Какое унижение! И они это распевали во всеуслышание?! Что мне теперь делать? Как справиться с горем? Выходит, любовь, счастье я тоже придумала, как придумала ребенка…
      Мне надо было побыть одной.
      – Оставьте меня, – попросила я Сьюзан и Джейн.
      Они ушли. Я сидела неподвижно. Осмеянная, униженная, брошенная! Надо смотреть правде в глаза – Сьюзан права. Мечта, в которую я верила, не имела ничего общего с действительностью. И все вокруг это видели. Кто-то злорадно усмехался, а кто-то молча сострадал, не желая причинять мне боль. Я перебирала в памяти эпизоды из нашей жизни с Филипом, вспоминала отдельные слова, намеки. Наконец усилием воли я заставила себя встать и пойти в спальню, где висел его портрет.
      Филип был изображен в полный рост, как всегда подтянутый, чтобы казаться выше: красивое лицо со светлой бородой, обрамленное такими же светлыми волосами, волевой подбородок Габсбургов… Как часто я стояла перед этим портретом, гордясь своим мужем, в то время как он веселился где-нибудь на стороне. Кэт… не чета Марии.
      Я взяла нож, воткнула его в холст и стала резать. Холст трещал, а я, не помня себя, кромсала его на куски.
      Вошла перепуганная Сьюзан и сразу все поняла.
      – Убери это, – приказала я.
      – Да, Ваше Величество.
      Она осторожно взяла из моих рук нож и сунула в карман юбки.
      Портрета больше не существовало. Однако легче мне не стало.

* * *

      Я заболела. Ни у кого это не вызвало удивления, так как болела я часто.
      Я часами думала о прошлом, вспоминая ночи, проведенные с ним в постели… Мы занимались любовью так, словно танцевали величественную павану. Все очень чинно. Это был некий ритуальный танец, который мы должны были исполнить, чтобы произвести на свет наследника.
      Мое воспаленное воображение рисовало Филипа в постели с Лоррэн, с дочкой пекаря и со многими другими… Горю моему не было предела. Я рыдала в голос, когда знала, что никто меня не слышит. Мысленно я высказала ему все, что скопилось на сердце, – как он смел так унизить меня, так обмануть…
      Вспомнила я и как загорелись его глаза при виде Елизаветы. Он еще сказал, что не надо заставлять ее выходить замуж. Уж не собирается ли он сам на ней жениться? Зачем ему сейчас потребовалось расторгать наш брак?..
      Как же пусто было у меня на душе! Я отдала бы не только корону за простое счастье иметь любимого мужа и ребенка!
      Однако, ты – королева, сказала я себе, и надо приниматься за дела. Необходимо было срочно поговорить с членами Совета: все больше людей открыто выступали против казней еретиков. Мое имя проклинали. Страну лихорадило.
      Мне даже не с кем было поговорить: вокруг были лишь настороженные взгляды да хмурые лица. И этот шепот, стихавший при моем появлении.
      Только самые преданные друзья, Джейн и Сьюзан, любили меня по-прежнему, стараясь скрыть чувство жалости.
      Я твердо решила, что Филипа для меня больше не существует.

* * *

      Из Италии пришло известие о смерти Коуртни.
      Я подумала о его злосчастной судьбе. Молодой, красивый… Я даже чуть в него не влюбилась, но появился Филип – сын короля, по сравнению с которым Коуртни был всего лишь жалким узником, выпущенным мной на свободу. Если б я вышла за него замуж, этот брак был бы не менее унизительным. Для Коуртни я была старухой. Что делать, если мои лучшие годы прошли без любви, а когда, наконец, я позволила себе помечтать о счастье, что я могла предложить своему избраннику? Только корону. «Если снять с нее корону…» – вспомнила я с отвращением. Да, в короне я была привлекательна – и для Коуртни, и для Филипа.
      Незадолго до смерти Коуртни просил разрешения вернуться. Я не имела ничего против, но Совет решил, что потомок Плантагенетов опасен – народ по-прежнему чтил эту династию, пострадавшую от руки моего отца. Интересно, мелькнуло в голове, а когда Плантагенеты сидели на троне, тогда их так же любили в народе? И что будут говорить о Тюдорах, когда корона перейдет к другим?
      Коуртни так и не смог осуществить свою мечту о власти. И умер изгнанником в Падуе, вдали от родины.

* * *

      Филип прислал письмо. Он выражал искреннее сожаление по поводу неотложных дел, ставших причиной нашей затянувшейся разлуки, и надеялся вскоре приехать. Надо о многом поговорить – писал он.
      Я ничего не могла с собой поделать – меланхолии и след простыл, вновь забрезжила надежда.
      Вот и верь слухам, говорила я себе, – он любит меня, это чувствуется в письме, его просто задержали дела, которые он хочет обсудить со мной, что вполне естественно, поскольку мы – муж и жена.
      Возможно, я стала и менее наивной, потому что, страстно желая ему верить, я все же понимала – ему просто понадобилась моя помощь.
      Ну и что? – тут же заглушала я голос рассудка, – разве жена не должна помогать мужу?
      Я внимательно посмотрела в зеркало: темные круги под глазами, морщинки. Но оживленное выражение придавало лицу моложавость.
      Сьюзан нашла, что выгляжу я неплохо. Но откровенно призналась, что боится, как бы Филип снова не причинил мне боль.
      Интересно, какая же помощь ему потребовалась, задумалась я, – наверное, против Франции. Но главное – он возвращается! Мы снова будем вместе и… по ночам будем любить друг друга. И, может быть, на этот раз я действительно забеременею. Ребенок! Если это случится, все мои страдания окажутся не напрасными!
      Снова и снова я уговаривала себя – многие в моем возрасте рожают. Я истово молилась. Я хотела, чтобы со мной о наследнике престола молилась вся страна. Но в народе наверняка распевали ту гнусную песенку и проклинали меня за костры.
      Как-то я пошла навестить Реджинальда. Несмотря на болезнь, он поражал меня своей духовной силой. Он уже не мог ходить, но, как и раньше, продолжал заниматься науками.
      Реджинальд был в курсе всего, что происходило в Европе, и находился в тесном контакте с Римом, переписываясь с тамошними кардиналами.
      – Филип приезжает, – сообщила я.
      – В Англию?
      Я кивнула.
      – Ну да, конечно, – сказал Реджинальд, будто разговаривал сам с собой, – опять война, никак не поделят Европу. Но ничего из этого не выйдет – так и будут воевать без конца, то один победит, то другой.
      – Из-за этой войны мы так долго не виделась с Филипом, – вздохнула я.
      – Я всегда был против этого брака, – помедлив, произнес Реджинальд, – вы помните, я предупреждал вас: лучше было править страной единолично. Народ никогда не примет его. Англичане вообще ненавидят иностранцев.
      – Похоже, люди ненавидят не только иностранцев, но нередко своих же соотечественников. В мире накопилось слишком много ненависти.
      – Сейчас в Европе появилась еще одна сила… новый Папа Римский, – задумчиво продолжал Реджинальд.
      – Но ему же восемьдесят лет! Как могли избрать человека столь преклонного возраста?
      – Павел IV – незаурядная личность. Тот жизненный опыт, который он накопил за восемьдесят лет, ему удалось правильно использовать.
      – А почему не избрали вас? Вы должны были стать Папой!
      – Дорогая Мария, я человек нездоровый.
      – Но они предпочли старика!
      – Вы не видели его. У него энергия юноши, а разум старца. Такое сочетание – большая редкость. Жаль, что новый Папа недолюбливает Филипа.
      – Каким образом Филип успел вызвать его неприязнь? Прямо скажем, он поступил неосмотрительно.
      – Филип пытался помешать избранию кардинала Караффы, но теперь кардинал стал Папой, и у Филипа появился сильный противник, – в голосе Реджинальда звучала откровенная ирония.
      – Но человек, столь близкий к Богу, должен уметь прощать.
      Реджинальд улыбнулся.
      – Папа сделает все, чтобы выставить Филипа с континента. Для этого он даже пойдет на союз с французами.
      – Сколько себя помню, всегда одно и то же – то отец заключал союз с королем Франции, то они становились заядлыми врагами и заключался союз с императором Карлом. Чего стоят все эти союзы, объясните мне, Реджинальд?
      – Они играют временную, но достаточно большую роль. Видимо, Филип не на шутку встревожен.
      – Так вот почему он возвращается! Он хочет все со мной обсудить.
      – Я скажу вам, чего он хочет – иметь за спиной Англию. И потребует от вас объявить войну Франции.
      – Войну? Я ненавижу войны! У нас и без того положение тяжелое. Да еще засуха. Люди боятся, что наступит голод. А когда возникает призрак голода, они обрушивают свой гнев на тех, кого считают богатыми и сытыми. Страну трясет с тех пор, как мы вернулись в лоно римской церкви. Ах, Реджинальд, знали бы вы, как я несчастна. Народ меня больше не любит. Мне кажется, все ждут моей смерти, чтобы… присягнуть на верность Елизавете.
      – Но она уведет Англию от Рима!
      – Елизавета сделает то, что ей выгодно.
      – Она присутствовала на Мессе…
      – Да… но показала всем, как ей было противно. Она, как флюгер, поворачивается туда, куда дует ветер.
      – Кое-кто считает, что ее следовало бы допросить.
      – Я не могу поверить, что она способна причинить мне зло.
      – Вы слишком доверчивы.
      – Да, – согласилась я, подумав о Филипе, – и я не прибегаю к разным уловкам.
      Он положил свою руку поверх моей и мягко произнес:
      – Вы поступили правильно. Разве не вас избрал Господь для того, чтобы вернуть Англии ее истинную веру? Надо радоваться, что вам это удалось. Пройдут века, но люди не забудут, что в период правления королевы Марии Тюдор Англия вернулась в лоно римско-католической церкви.
      Мне было хорошо с ним. Хотелось поболтать о детстве, вспомнить, как я впервые его увидела. И как наши матери постоянно шептались между собой, сидя за вышиванием, – они так хотели, чтобы мы поженились. Если бы я вышла замуж за Реджинальда, когда была молода и влюблена в него, вся моя жизнь сложилась бы иначе.
      Но из этого ничего не вышло. И сейчас я ждала Филипа, возвращавшегося только затем, чтобы моя страна объявила войну Франции.

* * *

      Возникла угроза нового мятежа. На этот раз инициатором был Томас Стаффорд – племянник Реджинальда, что меня не на шутку расстроило.
      Реджинальд тоже был удручен случившимся. Когда Томас, отказавшийся принять католичество, уехал в Европу, Реджинальд виделся с ним и подолгу беседовал, но все напрасно.
      Мать Томаса – Урсула – была дочерью моей незабвенной графини Солсбери, то есть сестрой Реджинальда. Таким образом, со стороны матери Томас был потомком Плантагенетов. Отец его, третий по счету герцог Букингемский, был сыном Томаса Вудстока и внуком Эдуарда III. Другими словами, с обеих сторон – и с материнской, и с отцовской – Томас был королевской крови, что давало ему основания претендовать на престол. Причем он считал, что у него прав больше, чем у меня, ибо, как он заявлял во всеуслышание, я сама потеряла это право, выйдя замуж за испанца.
      Обвинения эти звучали настолько самонадеянно и глупо, что можно было бы и не придавать им значения, однако вскоре выяснилось, что Томас не ограничился оскорбительными выпадами, а принялся действовать.
      Английский посол в Париже прислал несколько депеш с сообщением, что Анри Второй принимал у себя Томаса Стаффорда, оказывал ему знаки внимания и пообещал дать в помощь два военных корабля.
      В один из холодных февральских дней в Лондон прибыл испанский посол Рэй Гомес да Сильва. Я была очень рада, понимая, что его визит связан со скорым возвращением Филипа.
      Рэй Гомес был типичным испанским грандом с изысканными манерами. Он умел понравиться, а своими бархатными глазами намекнуть, что и вы произвели на него неизгладимое впечатление.
      Не успев ступить на английскую землю, он тут же попросил аудиенции, и я приняла его без промедлений.
      Сьюзан шепнула мне, чтобы я была настороже с этой хитрой лисой.
      Он с милыми подробностями рассказал о своем путешествии и сообщил, что Филип вполне здоров.
      – Его Величество занят делами чрезвычайной важности, – доверительно произнес он, – ведь император передал своему любимому сыну все свои владения.
      – Нам многое предстоит обсудить, – заметила я.
      – Французы строят бесконечные козни, – сказал Гомес.
      – Всегда находятся возмутители спокойствия, и часто это – французы, – ответила я.
      – Королю необходима всемерная поддержка.
      Он не сказал прямо, что Филип едет, чтобы получить от меня помощь, но это подразумевалось.
      – Совет и народ в настоящее время не одобрят вступления Англии в войну.
      Он одарил меня лучезарной улыбкой.
      – Королева – вы, Ваше Величество.
      – Однако необходимо согласие Совета.
      – Францию никак нельзя назвать другом Англии.
      – Полагаю, этого нельзя с уверенностью сказать ни об одной стране.
      Он взглянул на меня с укором.
      – Но Испания связана с Англией прочными узами благодаря браку Вашего Величества с моим королем.
      – Совершенно верно, – согласилась я.
      – Только потому, что король уверен в любви Вашего Величества, он бросает все неотложные дела и спешит к своей супруге.
      – Я давно не виделась с ним.
      – К его величайшему огорчению, важные государственные дела мешали ему быть рядом с вами.
      Я подумала: конечно, это куда важнее – волочиться за красавицами в Брюсселе и иметь любовницей герцогиню Лоррэн. Вслух же сказала:
      – Он приезжает, потому что ему нужна помощь.
      – Он все время жаждал быть рядом с Вашим Величеством. И только, еще раз хочу подчеркнуть, только новые обязанности мешали ему это сделать.
      – Эти обязанности и вынуждают его приехать именно сейчас.
      – Любовь, Ваше Величество, только любовь!
      Он не отрывал от меня своих прекрасных глаз. Я понимала, что его взгляд тонко предупреждал: если я и Совет будем готовы объявить войну Франции, Филип приедет для совместной выработки стратегии, если – нет, то его хозяин не станет понапрасну тратить время.
      Я всеми силами старалась скрыть свои чувства. Во мне бушевала обида.
      Гомес терпеливо ждал.
      Нет, мысленно спорила я с собой, он хочет быть со своей женой, меня настроили против него, он приедет, и все объяснится.
      Наши взгляды встретились: мне не нужна была правда, мне нужен был Филип.
      – Французы представляют гораздо большую опасность при Анри Втором, чем это было при Франциске, – только и сказала я.
      Но этих слов было вполне достаточно. Гомес одобрительно кивнул – это означало, что Филип приедет.

* * *

      Я поехала навстречу Филипу в Гринвич. Вскоре гонец сообщил, что королевский корабль прибыл в Довер. И вот уже он – в моих объятиях, улыбающийся, словно пылкий влюбленный.
      От меня не ускользнуло, что Филип заметно постарел. Я даже обрадовалась – разница в возрасте стала не так заметна. Забыв все обиды, я снова, как и прежде, глупо, доверчиво размечталась.
      По моему приказу в Лондоне звонили колокола, а с башен Тауэра палили пушки, когда королевский кортеж въезжал в столицу. Однако на улицах было мало народу. Лица горожан не выражали ликования. Было непривычно тихо, послышались всего один-два приветственных возгласа. Я снова ощутила едкий запах костров в Смитфилде.
      Сомнений не было – сограждане больше не любят меня и не доверяют моему мужу.
      Я устроила пир и карнавал в честь приезда Филипа, но он остался безучастным к празднествам, которых и раньше не любил.
      Когда мы наконец остались наедине, он сказал, что его очень беспокоит ситуация, сложившаяся на континенте, и особенно – новый Папа, Павел IV.
      Я заметила, что Папа, казалось бы, должен ценить таких убежденных католиков, как Филип. На что он ответил, что Папа очень честолюбив и избирать его не следовало.
      – Я вижу на этом высоком посту Реджинальда, – сказала я.
      Филип промолчал.
      Мы легли в постель. Он, как и раньше, не проявлял особых чувств, исполняя свой супружеский долг. Но почему? Тогда это было необходимо для производства на свет наследника. А сейчас? Неужели он делал вид, что любит меня, только для того, чтобы добиться моего согласия на вступление Англии в войну? Я отогнала эту мысль и отдавалась ему со всем пылом, на какой способна женщина, обделенная любовью.
      На следующий день мне представили членов его свиты.
      Знакомясь с очередной дамой, я испытала настоящий шок – это была она, герцогиня Лоррэн! Высокая, стройная, сияющая молодостью и красотой!
      Как он посмел взять с собой любовницу?!
      Целуя мне руку, она подняла глаза, вглядываясь в мое лицо – лицо нелюбимой, пожилой и некрасивой жены своего любовника.
      Холодно поклонившись, я подала руку следующей даме. Потрясение было столь сильным, что гнев даже не успел меня обуять.

* * *

      Зато Сьюзан и Джейн Дормер кипели от возмущения.
      – Ничего особенного не произошло, – уговорила я их, – у королей всегда есть любовницы, и это ничего не значит.
      – И они берут их с собой, когда едут к жене? – не унималась Сьюзан.
      – Думаю, и это бывает. Он мог, между прочим, даже не знать, что ее включили в свиту.
      Тем временем я лихорадочно думала, как же мне себя вести. Сказать ему, что мне все известно, и потребовать объяснений? Или притвориться, будто я в полном неведении? Но как держаться с ней? Ни видеть ее, ни тем более разговаривать с ней я не могла. Значит, надо потребовать, чтобы она уехала. Однако скандала тоже нельзя было допустить. Тогда единственный выход – сделать вид, будто ничего не произошло. В конце концов, я так и не решилась ее изгнать, но ее присутствие действовало на меня угнетающе. Порой я уже готова была взорваться и высказать Филипу все.
      Но когда мы оставались одни в спальне и он делал вид, что любит меня, я с удовольствием поддавалась обману, наивно мечтая, что между нами еще может возникнуть чувство.
      Он много рассуждал о коварстве французов, о том, что этих врагов Испании и Англии следует проучить раз и навсегда, что Англия поступит мудро, если вступит в войну.
      Я не слушала доводов рассудка, говорившего: смотри, он приехал вовсе не из любви к тебе, а в надежде использовать твою корону для своих целей. Я упивалась самообманом, желая доставить ему удовольствие в постели.
      Филип тем временем стал проявлять нетерпение, и я обещала переговорить с Советом.
      Совет высказался единодушно против войны, ссылаясь на пустую казну и на то, что народ не выдержит дополнительных налогов.